Rakas ystäväni

      Я смотрел на их ужин из-за стекла. Старшая подносила им блюда, подливала чая и всячески любезничала, мило улыбаясь, хотя буквально только что хорошо так ударила меня кочергой по спине, отчего то место всё ещё ныло. Олли иногда осторожно поглядывал в мою сторону, но быстро опускал глаза в тарелку, стараясь не попасться отцу. На его фоне Олли был до жути маленьким. Их ужин был явно омрачён, отец казался темнее тучи и даже и слова не произнёс во время трапезы. И в этом виноват был именно я, хотя, по сути, как предатель поступил именно Олли.       Чувство голода приходило только всё больше, когда я смотрел на их полный стол с разными вкусностями и какими-то очень интересными блюдами.       Я отвернулся и принялся выкручивать рубаху, которая была насквозь мокрой после дождя. Меня выгнали из усадьбы уже несколько часов назад и оставили без еды. И как бы не урчал живот, обида была не в куске хлеба. Ну вот в чём я не прав был?       Скрипнула дверь в стороне от меня, но я совсем не хотел смотреть туда. Я отвернулся, чтобы он подумал, что не вижу я его и видеть не хочу. Но не остановило и это его. Олли тихо подошёл ко мне, осмотрелся по сторонам, в окошко заглянул и наконец присел подле меня.       — Я тут тебе булочку городскую принёс... И ветчины кусочек. Больше не смог унести, прости.       Тихо говорит. Я что, испугаюсь? Не подкупить меня едой. Только вот заурчал мой живот ещё громче, что выдавало меня с потрохами.       — Йон, прости меня. Ты всё ещё в обиде?       Олли постоянно говорил с каким-то смешным акцентом, странно говорил "р", хотя всю жизнь прожил здесь. Я подшучивал над ним в детстве, что это из-за его щербинки, а он всегда обижался. Приятные воспоминания.       — Йон, прости, прошу! Не прав был я, признаю, не сможешь же ты промолчать весь вечер. Не ел же с рассвета.       Я повернул голову. Он смотрел на меня всё так же виновато. Мне даже его жалко стало. Наверное, на него тоже отец накричал.       — Ну не поем, а дальше что? — сухо буркнул я.       В руках на салфеточке у него и правда была еда, а на плече лежала какая-то тряпка. Не знаю, зачем она была нужна, но он её пару раз аккуратно поправил, будто хотел дать мне.       — Ну, как же что? Я переживать буду.       У меня невольно появилась улыбка. Хоть кто-то за меня в этих стенах переживает.       — Ладно, я не обижаюсь на тебя, брось.       Олли вздохнул и улыбнулся мне в ответ.       — Вот, возьми ещё, я видел, как под дождь ты попал. Не хочу, чтоб ты заболел ещё, не дай бог.       Та самая тряпка оказалась сухой рубахой, которую он держал на плече всё это время и на которую я точно ещё несколько минут смотрел. Та, что была ещё на мне, неприятно прилипала, и я поспешил её снять, меняя на другую. Но Олли остановил меня рукой, осматривая мою побитую спину. Я, на самом деле, не хотел, чтоб он заметил, но хотел, чтобы он понимал, как мне несладко приходится.       — Это тебе так за это прилетело?       Я кивнул и быстро натянул её до конца. Он наверняка стащил её у прачки, таких простых рубах у него точно не было.       — Ну вот зачем ты полез?       — Отец... Твой отец к служанке молодой приставал.       — Ну, может у них роман?       — Она в девках ещё, мон шер, какой роман, ради бога.       Я сел ближе к стене, чтоб нас не было заметно из окна, и продолжил уплетать булочку с ветчиной, когда Олли упал ко мне на плечо. Странно вообще было, что сам Олли Матела решил сесть прямо на мокрую после дождя траву и даже носом не повести. То ли крики отца его так сбивали, то ли его наконец отпускала гордость.       — А ты почему промолчал?       — Я боюсь его, ты же знаешь. Мне тоже бы влетело.       — А так влетело мне.       Он снова промолчал, но виновато вздохнул. Понял наконец, Матела, как я тут выживаю? Он столько раз видел это, но понимал только теперь. Хоть бы сейчас никого ни прислали с изменённым решением забрать меня на ночлег внутри. После такого влетело бы явно и ему, и мне повторно. Меня часто повторно били, будто думали, что я забывал.       — Очень больно?       — Кочергой? Ага. Только вот ты больнее сделал.       — Прости, я же говорю, у меня страх животный.       — Я тебя уже простил, просто говорю, как было.       Закончив трапезу, я приобнял его одной рукой за плечи. Олли был всё так же напряжён. Он был так воспитан. В каком-то страхе, отсутствии свободы, но с полной тележкой гордости, но только вот от этого свободы не прибавлялось. Да я и себя назвать свободным не мог, только вот чувствовал, насколько скованным был Олли из-за вечных отцовских упрёков. Одевайся так, говори эдак. Даже наедине со мной он продолжал придерживаться всех этих правил, хотя, очевидно, сам хотел бы их нарушать, как нарушал главное — не общаться со мной. Но в открытую против папеньки всё ещё не шёл.       — Придёшь сегодня ночью в сад?       Олли кивнул.       — Только, возможно, меня отец запрёт. Завтра занятия с мистером Краузе, он не хочет, чтобы я был сонным или слишком мечтательным завтра.       — Мало ли чего я, например, хочу! Если запрёт, то через окно тебя вытащим, делов-то.       Он захохотал, но скоро затих. А мне даже и сказать нечего было. И я сидел молча, поглядывая по сторонам, чтобы к нам случайно кто не подошёл.       Я всё-таки поднялся на ноги, отряхивая их от какой-то дряни, которая прицепилась, пока мы сидели, и снова наклонился к Олли. Потрепав рукой его по кудрями, я оставил поцелуй на его щеке и выпрямился.       — А теперь мне пора. Спасибо за еду и одёжку. Жду тебя к полуночи у нашего места. Не придёшь — пеняй на себя, вытащу я.       Я пятился назад, продолжая с ним говорить, а он всё так же хихикал.       — Понял, понял. Приду, конечно.       И я скрылся за поворотом. Не знаю, как долго ещё Олли просидел там у стены, но мы удачно с ним разминулись. Сейчас он снова пойдёт в зал музицировать на рояле, а я послушаю это под всё теми же окнами. Хотелось бы однажды посидеть рядом, но, увы Матела старший был против таких дружб сословий. Я бы ещё много времени бы убил за прослушиванием всяких музык, если бы за спиной не раздался громкий, как гром, голос прачки:       — Йоонас, сукин сын! Да кто ж тебя воровать-то научил!       Я подскочил и ринулся куда-то в сторону сарая. А воровал-то ваш любимый Олли Матела!