* * *
Впервые за долгое время ей снится Вадим – настоящий Вадим. Не покончивший с собой в тюремной камере, а живой, перемазанный угольной пылью. Люда и Машенька тоже с ним – они втроём стоят в подъёмнике, тесном и ржавом, который медленно опускается в шахту. - Бабушка! Бабушка, где ты? Спаси нас! Маша ближе всех к решётке, она плачет, пытается дотянуться до скрючившейся на корточках Любови Андреевны, которая тоже тянется к внучке и детям. Но подъёмник, как и всегда, безжалостно уползает под землю. А затем раздаются выстрелы. Тоже как всегда. И вот уже Любовь Андреевна окружена штурмовиками, и всё тонет в криках. И всё опять залито кровью… …Любовь Андреевна реальная просыпается у себя в постели, думая, как давно не было этих кошмаров – года три, наверное. Она быстро отучилась удивляться им. Она отучилась плакать даже раньше. А теперь всё повторяется – всё, что было не так или почти так. Поднявшись с постели, она оборачивается шалью и идёт в кухню – за сердечными каплями. Сон настигает лишь под утро – слава Богу, сон спокойный, ни настоящего, ни ложного Вадимов там нет. Есть лишь яблони, шелестящие листвой за окном, - Люда и Машенька… Ложный Вадим появляется, как и обещал, ровно через неделю, чем немало озадачивает Любовь Андреевну – она едва не выходит из роли, увидев гостя. - Как твоё имя? - Ты знаешь, мама… Опять это «мама», что же делать?.. Любовь Андреевна напоминает себе, что деревяшка от дивана – она рядом, впрочем, самозваный сын не делает попыток вломиться, он стоит на пороге, со спортивной сумкой через плечо. Та же зелёная куртка. Тот же толстый шарф, намотанный на шею – шарф, кстати, явно побывал в химчистке. Любовь Андреевна понимает, что думать и действовать нужно сегодня в два раза быстрее, чем она позволила себе неделю назад. И ещё – не поворачиваться к нему спиной. На всякий случай. - Зачем ты приехал? - Тебя проведать, я говорил, - охотно отвечает незнакомец, и видно, что к вопросу этому он готовился, - у меня появилось свободное время, почему бы не помочь? Давай договоримся: ты скажешь мне, что нужно сделать, я сделаю это – а потом снова уеду, если ты не хочешь меня видеть. Согласна? От такой наглости и взволнованного открытого взгляда Любовь Андреевна повторно теряется и сама на себя злится за это. Нет, на гостя – больше, ведь он вернулся – и опять за своё. Это либо какая-то подлая шутка, либо безумие, либо он и правда бандит… Либо всё сразу. Впрочем, он волнуется, это хорошо… - Ну, полы я и без тебя прекрасно помыла, - она открывает дверь пошире, приглашая войти, - вот что, оставь сумку с курткой здесь и надень вон ту рубашку, иначе запачкаешься. Пойдём в сарай, за граблями. - То есть, убирать листья будем? - Убирать листья буду я, - осаждает его Любовь Андреевна, - а ты закроешь грядки плёнкой на зиму. Я покажу, где. Весь путь до сарая она держит дистанцию и держит гостя на виду, предлагая идти первым. И думает, что, возможно, и сама здорово спятила.* * *
- …Если у тебя много свободного времени, почему не посвятишь его себе? - Например? Что ты имеешь в виду? - Ну, мог бы устроиться на работу. Ведь ты недавно из тюрьмы вышел, так? Он стоит на стремянке и смотрит сверху вниз, выражение лица удивлённо озадаченное. Любови Андреевне кажется, что ещё немного – и его самого удастся вытолкнуть из образа, но тут лже-Вадим спохватывается, собирается – и деланно спокойно пожимает плечами: - Это небыстрое дело, пока случайной работой перебиваюсь. Нужно документы восстанавливать, запастись терпением… - Не та ветка. - Что?.. - Ты взял не ту ветку. Волчок рядом, выше. И вон ещё один. - О, прости… А эта?.. - Эту можно. А чьим терпением ты хочешь запастись, моим? - Ну не надо, мам. Всё наладится, вот увидишь. - Я вижу, что ты таскаешься сюда уже месяц и разучился обрезать яблони. Звук со стремянки подозрительно похож на смешок, тихий и тут же деликатно прикрытый покашливанием. - Просто практики не было, но я стараюсь. Я снова научусь, если понадобится. Теперь уже хмыкает сама Любовь Андреевна – они тратят на обрезку добрую часть дня, по сути, бесполезную, хотя могли бы успеть куда больше. Руки у гостя худые, но сильные, не изнеженные и не бестолковые – это она ещё в прошлый раз отмечает. Он ловко и быстро справляется с любой работой, но деревья, и это заметно, не самая сильная его сторона. Может, дело в старом секаторе. Или в погоде – начало ноября выдаётся неожиданно холодным, так что Любовь Андреевна даже ругает себя, что припозднилась с обрезкой. Надо было самой, пораньше... Она смотрит, как её гость, дуя на озябшие пальцы, начинает спускаться. Вот в какой-то момент, неловко поставив правую ногу на ступеньку, он кривится от боли – впрочем, лицо его почти сразу разглаживается, будто и не было ничего. Любовь Андреевна, не понимая, что за чувство собирается внутри, заставляет себя заняться сбором срезанных веток, пока гость аккуратно складывает стремянку. - Ещё что-нибудь нужно сделать? Уже почти три, извини, мне придётся скоро уехать… - Погоди, - останавливает его Любовь Андреевна, бросая ветки в бочку для костра, - я там чай заварила. Правда, он с шиповником, но зато горячий. Они возвращаются к дому, пропахшие холодом и огородом. Как и прежде, друг за другом, но гость поглядывает на неё с пытливым любопытством, и Любови Андреевне кажется, что она знает, помнит ещё это чувство внутри – разбуженную впервые за долгое время человечность…* * *
Ей снится свадьба детей – Люда в платье с кружевами, Вадим счастлив и смеётся, держа на руках молодую жену. Они оба точно такие, какими были в тот день, какими запомнились Любови Андреевне и остались на запрятанных в антресоль фотографиях. Фотографии… Любовь Андреевна, проснувшись, проводит за ними половину утра, вспоминает, листая альбомы разных лет. Рождение Маши, новоселье, детские снимки самого Вадима… Любовь Андреевна переворачивает страницы и думает, что ненависти к сыну уже почти не осталось: девять лет – слишком большой срок, слишком много сил на это ушло, а ведь ненавидеть того, кто умер, бессмысленно. Фотоальбомы возвращаются в шкаф – до следующего раза. Любовь Андреевна проводит день за вязанием и сериалами, которые, как на подбор, идут один за другим. Хочется в сад, но тогда явно придётся приглашать Зинаиду: с первыми морозами давление снова напоминает о себе. Хотя на календаре суббота, лже-Вадим не появляется в этот день. Как и через неделю. Любовь Андреевна убеждает себя, что всё к лучшему – как минимум ей не придётся быть на чеку.* * *
- Как тебя зовут? - Я Вадим, ты меня знаешь… Он идёт по дорожке, шурша остатками наметённой листвы. Зелёная куртка, шарф, сумка на плече – всё как раньше и как ни в чём не бывало. Вернулся, значит… Стоя вполоборота возле бочки, где прогорают ветки и мусор, Любовь Андреевна краем глаза следит за незнакомцем и испытывает тихое злое удивление. Или просто злость – она не уверена. - Я хочу, чтобы ты уехал. Прямо сейчас. - Но разве… Она поворачивается и смотрит на него уже прямо. - Мне ничего от тебя не нужно, и я не хочу, чтобы ты здесь находился. Уезжай. Он ещё несколько секунд стоит возле свежевысаженных тюльпанов, большеглазый и до ужаса проницательный. Впрочем, Любовь Андреевна уверена, никакой проницательности не пробить ту стену, что она сегодня воздвигла. Если нельзя вывести на чистую воду, то попытаться прогнать – можно. - Уезжай, - повторяет она, подбрасывая в костёр остатки веток. Шаги на дорожке и звук закрываемой калитки почему-то заставляют устыдиться. Вот и всё… Любовь Андреевна тяжело вздыхает, не понимая этого стыда и не желая о нём думать. Ушёл – и точка, ей не нужен этот человек. Ей никто не нужен…* * *
Зима начинается морозно и почти бесснежно – Любовь Андреевна укутывает деревья, вывешивает кормушки для птиц, которые мастерил ещё Владлен Сергеевич. Летние закатки давно обосновались на столе, как и фирменный яблочный компот, в горячем и холодном виде. Любовь Андреевна при встрече угощает запасами Зинаиду, равнодушно выслушивает сплетни, мажет пахучей мазью колени и перегадывает старые кроссворды, затёртые ластиком. Иногда появляются новые – она выписывает несколько газет, откладывая интересные в стопки у дивана, а прочие – на хозяйство. К концу декабря вместе с газетой появляется и почтальонка. Любовь Андреевна в замешательстве: день сегодня не пенсионный, впрочем, девочка достаёт не квитанции – у неё в руках коробка, где надписан только её, Любови Андреевны, адрес, без обратного. - Не иначе к праздникам сюрприз, - улыбается почтальонка, - первым классом отправлено! Любовь Андреевна осторожно вскрывает посылку, в которой ещё одна коробка, в блестящей бумаге. Под той, судя по картинке, прячется новенький радиоприёмник с головными наушниками. И ещё открытка – тем же округлым быстрым почерком, что и адрес, в ней написано всего три слова:«С Новым Годом!»
* * *
…Он появляется после очередного снегопада – январь на них куда богаче декабря. Любовь Андреевна стряхивает снег с кустов, подсыпает зерно птицам – она так занята, что не сразу замечает на фоне белого сада фигуру гостя. - Здравствуй… А где лопата для снега, я в сарае не нашёл… По крайней мере, он в пальто, а не в куртке. - Вон, возле крыльца, - машинально кивает Любовь Андреевна, - я вчера забыла. Без лишних слов он оставляет сумку на веранде, кладёт пальто поверх и как был, в одной водолазке, принимается за сугробы вокруг дома. Любовь Андреевна, помедлив, снова занимается кормушками. Она убеждает себя, что это ничего не меняет, совершенно ничего. Но губы против воли пытаются улыбнуться, а фирменный компот в этот день наливается гостю просто кипящим. …Он приезжает почти каждую субботу, следит за парником и деревьями. Странным образом, никогда не заходя дальше кухни, он всегда знает, что нужно в доме. И после его визитов всегда что-нибудь да остаётся: новая пряжа, лампочки, журналы, чай, мука, инструменты, моющая дрянь с запахом альпийского луга… Любовь Андреевна хмурится и понимает, что спектакль с амнезией даётся ей всё труднее – всё труднеё поддевать гостя упрёками в чужих грехах. …Он почти ничего не ест и – совершенно точно – избегает теста, если оно имеется. Любовь Андреевна, привыкнув, откладывает напечённые пироги и кексы соседям – и возвращается к плите, стоя к гостю спиной. Она давно уже не смотрит за его перемещениями. Незачем. …Он видит оставленный на диванных подушках радиоприёмник с наушниками – и улыбается. Как-то по своему, одними глазами. …Он роняет из кармана зажигалку, которую она успевает поднять первой. Тяжёлую, всю расцарапанную – и совершенно точно золотую. Не заправленную. - Ты её украл? – пытливо спрашивает Любовь Андреевна, готовая ко всему. - Это подарок, - мягко отвечает он, забирая зажигалку обратно. Прямо сейчас, она откуда-то знает, он впервые говорит ей правду. …По весне он надевает вместо вечных водолазок свитер с открытым воротом – и Любовь Андреевна замечает шрам, тоже впервые. Длинный и перламутрово-розовый, тот тянется почти через всю левую сторону шеи. - Откуда у тебя это?.. – Любовь Андреевна кивком указывает на его горло, от чего гость плотнее затягивает сползший шарф и опускает взгляд в чашку с чаем, о которую греет руки. Он знает, что она смотрит. И она знает, что он это знает. В эту минуту, кажется Любови Андреевне, они меняются местами, и стену вокруг себя выстраивает уже он. - Как твоё имя? – пробует она вновь, без особой надежды. - Я Вадим, - вновь отвечает он и, как прежде, смотрит на неё с абсолютным спокойствием. «Не в этот раз, - думает Любовь Андреевна, - и не нужно в этот».* * *
- …Скажи-ка, чем ты занимаешься сейчас? У тебя появилась работа? Апрель до того тёплый, что впору снимать укрытия. Снега нет уже, а дождей – ещё, и Любовь Андреевна не хочет тратить время и драгоценную погоду. Она рыхлит почву и обрабатывает ягодные кусты, пока её гость, здорово перемазавший джинсы в земле, сажает георгины и гладиолусы. Вопросу он не удивлён. - Есть, только это не работа, призвание скорее. Я помогаю людям. - И как именно ты это делаешь? Он хмурится, долго размышляя над ответом. - Приходится много с ними разговаривать. Очень много. Они рассказывают то, что я хочу услышать, - на этом месте Любовь Андреевна вздрагивает – идея про бандита кажется ей отброшенной преждевременно, впрочем, гость продолжает. - Если всё складывается хорошо, я узнаю, что мне нужно, и разрешаю проблему. Он отряхивает ладони и тянется к ящику, за новыми луковицами – и тут же знакомо морщится, опершись на правую ногу. Любовь Андреевна, сбитая с толку, ещё какое-то время наблюдает и пытается осмыслить услышанное. И увиденное. Кто же он всё-таки? Сумасшедший? Бандит? Гениальный манипулятор? - Я совершенно ничего не поняла, - признаётся она и, поймав проницательный взгляд гостя, недовольно кивает, - но будь уверен, мы к этому ещё вернёмся.* * *
Впервые почти за год Любовь Андреевна выбирается в город и едет на кладбище. Ей совсем не обязательно вспоминать прежнюю жизнь, чтобы навещать детей – и хорошо, что поселковые соседи по пути едва встречаются. Привыкли к ней такой. Да и она привыкла. Перемены никому не нужны. Или всё-таки нужны?.. Она кладёт свежие цветы на могилы и долго сидит на скамеечке, думая, как давно не была здесь, как давно не молилась после трагедии. Трудно говорить с Богом, допустившим, чтобы твой сын погубил свою семью, но ещё труднее к этому Богу возвращаться. Кошмаров, подсчитывает Любовь Андреевна, уже нет, если Вадим с девочками и снятся ей иногда, это просто добрые воспоминания – как фотографии в антресоли. И их больше, чем плохих. Наверное, всё плохое, всю ненависть и всю злость вычистил этот странный человек, месяц за месяцем таскающийся к ней как на работу. Вчера, кстати, его снова не было, как и неделю назад… На календаре уже июнь, погода хорошая, участок зелен и свеж… Любовь Андреевна выходит с кладбища, направляясь к остановке рейсового автобуса. Каким-то образом она чувствует, что правду о себе он не раскроет первым никогда. А если так, пора, возможно, сдаваться самой…* * *
- …Как твоё имя? - Ты знаешь… - Как твоё настоящее имя? Ты не Вадим. Выражение лица гостя изумлённо растерянное. Вот она, правда, открылась… Любовь Андреевна не планировала всё именно так: в пятницу, без подготовки, между яблонями, смородиной и поливкой, но оно само происходит. И почему-то от этого даже легче. А после они говорят, много и долго, сидя под Машей и Людой. Говорят честно и уже без утайки: Любовь Андреевна восполняет пробелы в событиях десятилетней давности, о которых рассказывает гость – Олег Листок, детектив-переговорщик. Не бандит, значит, а детектив, пытавшийся напомнить ей о сыне?.. Все эти годы не забывавший её семью и её саму… Делающий столько добра – и ничего не просящий взамен… Прямо как в кино. Что-то щёлкает в мыслях, когда Олег представляется, но разговор вновь поворачивает к штурму и гибели детей, и Любовь Андреевна не успевает задуматься – многое важное и трудное встаёт на места. И ей уже действительно жаль, что она ударила его тогда по осени. - Если хочешь, я не буду больше приходить… - начинает Олег, но Любовь Андреевна качает головой: - Нет, если тебе тут нравится, приходи. И добавляет, стоит ему заговорить о субботах: - Приходи когда хочешь. «Вам обоим это нужно, Люба, - замечает она себе мысленно, - и легче теперь вам тоже будет обоим». Она смотрит на Олега – непривычно пока, что он Олег – и видит в его проницательных глазах бесконечную благодарность. Позже они возятся в парнике, скатывают садовый шланг и моют посуду, сжигают срезанные с яблонь ветки – всё сообща. Пятница бесконечна и непохожа ни на одну из суббот: уходит Олег уже в глубоких сумерках и не к машине, как говорил, а как раньше, на остановку. Ремень перекинут через плечо: внутри сумки, незаметно припрятанные Любовью Андреевной, лежат боксы с земляникой и смородиной. Сама Любовь Андреевна, перегнувшись через забор, впервые провожает удаляющегося Олега взглядом. А затем, не отдавая себе отчёта, поднимает руку и крестит его высокую худую фигуру. На всякий случай. …Ближе к ночи, обложившись на диване старыми газетами, она находит, наконец, то, что искала, и хвалит себя за отличную память. Трудно поверить, что людей с такой фамилией много. Трудно поверить, что этот номер сохранился. Пожелтевшие страницы усеяны датами столичных концертов и фестивалей, и среди них – самое приметное: «В Москве открывается первая полная выставка, посвящённая юбилею знаменитого советского и российского художника-урбаниста Аристарха Листока».* * *
- …Значит, поэтому тебя и не пускали обрезать деревья? - Люба, меня вообще не подпускали к ним, - улыбается Олег, - не помню, когда я расшибся в пятый или шестой раз, яблони препоручили Илье, а мне достались клубничные грядки. Я так обиделся! - Да уж, нашёл повод, - Любовь Андреевна качает головой и сама улыбается, - а чем занимались твои родители? - Мама была учительницей, отец тренером. Был ещё отчим, тот картины писал. Любовь Андреевна повторно хвалит себя, уже за верную догадку, и продолжает срезать цветы. День сегодня необычайно жаркий – лето вообще хорошее, но последнюю неделю дождей начинает не хватать. Олег усердно поливает всё, что требуется, и уже почти не путает режимы шланга. Изредка ворчит, что тому нужен ремонт, ибо воды на джинсах больше, чем на растениях. А ещё – рассказывает. Про детство и семейную дачу, про клубничные грядки и белую смородину, которую очень любил, про музыкальную школу, про брата, который теперь спасатель и живёт в Питере. Любовь Андреевна привыкает к тому, что она отныне «Люба» – и тоже рассказывает. Про покойного мужа, про соседей. Про молодость и про детей. Они говорят легко и свободно, и единственная тема, которой не касаются – работа Олега. То ли и правда нельзя, то ли он щадит её, помня о сблизившей их трагедии, что была с работой связана. Любовь Андреевна привыкает и к этому тоже. Иногда он появляется дважды в неделю, а потом опять исчезает. Любовь Андреевна ждёт и рада каждому приезду, даже если всех дел в этот день – помочь разлить фирменный компот по банкам. Каждый раз на прощание она прячет к инструментам в Олеговой сумке новые боксы с ягодами и яблоками. Каждый раз, провожая, долго смотрит вслед. Она знает, что где-то там, за пределами их скучного посёлка, у Олега другая жизнь – огромная, неспокойная и явно небезопасная, от которой он изредка отдыхает душой на её участке. Она знает, принимает это – и ждёт его вновь.* * *
С утра на небе висят тучи, и приёмник, настроенный на местные станции, обещает дождь, которого всё нет. Любовь Андреевна довязывает новую шаль на осень и подсчитывает сахар в будущем варении – того, что остался, может не хватить, придётся идти в магазин или всё откладывать. Она выключает приёмник, распахивает калитку, достаёт свежие газеты из почтового ящика – и тут только замечает Олега, бредущего в её сторону с извечной сумкой через плечо. Или вернее, хромающего. Бледного. И с рукой в гипсе. Любовь Андреевна судорожно выдыхает, и в этом выдохе – всё: шок, страх, восклицания, суета, слова, которые можно – и незачем – произносить. С новым вдохом спокойствие возвращается – повесив на калитку авоську с кошельком и газетами, она спешит навстречу: - Что с тобой приключилось? - Ерунда, упал неудачно. Или наоборот, удачно, как посмотреть. Я обещал заклеить садовый шланг, помнишь? – он кивает на сумку и внезапно, схватившись за чужой забор, бледнеет так, что Любовь Андреевна всерьёз беспокоится: придётся ловить. Но Олег, вздохнув не менее судорожно, выпрямляется – и только просит тихо: - Люба, помоги мне дойти до участка? Дальше уж я сам… «По крайней мере, - приобняв его, думает Любовь Андреевна, - он не принёс на себе новый шланг. А с него сталось бы». Они ковыляют обратно, и она рада, что не успела уйти за сахаром. Тучи становятся тяжелее, в воздухе висит мошкара. С соседских участков слышны включённые телевизоры. - У тебя ведь и раньше нога болела? - Перелом был несколько лет назад. На старую травму наложилась новая. - Тебе в больницу надо. - Был, на той неделе выписали. Ерунда, - повторяет он, - ещё через неделю бегать начну. В этом Любовь Андреевна сомневается, впрочем, не забывая, с кем имеет дело. Они доходят до участка, и решение возникает само собой. - Олежа, раз уж приехал, никакого шланга и никаких работ. Будешь отдыхать и есть кулебяку – я с утра испекла. И мне всё равно, что ты «не любишь мучное». Идём… На пару секунд он изумлённо замирает у калитки. - Погоди, как ты меня назвала?.. Любовь Андреевна тоже замирает и, качнув головой, снимает авоську с забора. - Идём, - повторяет она, - здесь выбоина, давай потихоньку… Сахар в тот день она так и не покупает: во-первых, оставшегося достаточно, а во-вторых, на посёлок наконец-то проливается дождь – или точнее, ливень. Из окна пахнет озоном и зеленью, а в доме – сиропом и разогретой кулебякой. Олег, оставленный, несмотря на протесты, с ночёвкой, устроен на диване со всем возможным комфортом. К телевизору он равнодушен, зато домашняя библиотека вызывает живой интерес, и возле дивана, вместе с газетами, собирается несколько книг. В кухне у плиты тихонько играет приёмник, под звуки которого Любовь Андреевна помешивает варенье и проглядывает свежую прессу. Очередная заметка – и деревянная ложка замирает, а улыбка сходит с лица: «Дело о подрыве старинного здания в центре Москвы закрыто. Выживший под завалами детектив даёт показания». Любовь Андреевна считает про себя до десяти, возвращает ложку в варенье – и тянется за сердечными каплями. Откуда-то она точно знает, что речь в газете об одном конкретном детективе. И это его «упал удачно»… Она пробегает глазами написанное – и оборачивается к дивану. Олег уснул под включённым торшером, прикрыв глаза здоровой рукой. Под сломанной – томик Чехова. Длинные волосы разметались по подушке. Любовь Андреевна подходит ближе, впервые отмечая, сколько в этих волосах седины – такая бывает не от весёлой жизни и не от возраста, по сравнению с ней он ведь ещё мальчик. Она выключает свет, укрывает Олега тёплым пледом – и снова переводит взгляд на его шею. Шрам сейчас кажется багровым. - Это было моё первое расследование, - внезапно произносит Олег. Его глаза по-прежнему закрыты, но даже так он знает, куда она смотрит. - Я только ушёл из милиции и попал в театр, одному актёру писали письма с угрозами. В итоге поймал преступника на себя… Он рассказывает о том, как учился актёрскому мастерству, о письмах и спектаклях, а Любовь Андреевна, сев рядом, вспоминает, что там, в прошлой жизни, видела многие из них сама. Это было ещё при детях. А теперь судьба, будто в насмешку, посылает ей ещё одного сына – неродного, не всегда понятного и вообще похожего на уличного кота. Кричишь на него – а он ластится, прогоняешь – приходит снова, и вот уже кажется, что всегда был здесь. И сам тебя приручил… - …Ты чего? – спохватывается вдруг Олег, унюхав капли и сонно моргая. - Опять давление? Тебе плохо?.. Любовь Андреевна качает головой и думает, что газету надо сунуть в мусорное ведро. - Мне хорошо, - она с улыбкой поправляет плед, - спи. Гроза скоро начнётся…* * *
…Он приезжает по осени чаще, помогая с урожаем. Иногда остаётся надолго, щурясь на солнце и подпевая радио. Иногда, появляясь на такси, просто пополняет запасы в доме – и тут же вновь исчезает. Любови Андреевне неловко и, распечатывая новые мотки пряжи, она уже знает, на что их пустит. …Он помогает ей готовить мясо с барбарисом, и Любовь Андреевна в очередной раз думает, что да, руки у Олега совсем не бестолковые, даже в кулинарном деле. Сам Олег, стоя рядом, бросает долгие взгляды на подоконник, где лежит его телефон. И чему-то хмурится. …Он сообщает, что через месяц-другой полетит к Илье и спрашивает, что привезти из Питера. Любовь Андреевна отмахивается: какое ещё «привезти», всё у неё и так есть. - Значит, будет снежный шар, - пряча улыбку, заявляет Олег, - непременно самый большой. …В один из визитов он предлагает ей нарушить заведённый порядок и прогуляться по посёлку. Просто так. Они бродят по улочкам, огибая машины и ёжась от первых холодов. Любови Андреевне кажется, что гулять она разучилась и теперь заново узнаёт окрестности. И что взгляд Олега, направленный вдаль, полон тревожных мыслей. …Уже не в первый раз она застаёт его в беседке, с сигаретами и утянутым из кухни блюдцем. Золотая зажигалка – отцовская, она теперь знает – вновь заправлена. Любовь Андреевна вздыхает, думая, что надо будет купить нормальную пепельницу. И что она не советчик в его детективных делах, что бы там ни происходило. Поэтому она приносит две кружки горячего компота – и молча садится рядом. И в больших проницательных глазах Олега – благодарность, такая же молчаливая. …Он уезжает в начале ноября, с приподнятым настроением. На лице улыбка, на шее, в два витка, довязанный накануне новый шарф. Такси уже ждёт: прямо от неё – в Шереметьево. Хочется обнять Олега, но Любовь Андреевна с утра возится на грядках и поэтому руки в земле, а времени нет… Да и неловко. Да и не до глупостей ему, наверное… Она смотрит вслед отъезжающей машине – и привычно уже крестит. На всякий случай. …С каждым днём холодает сильнее. Любовь Андреевна собирает оставшиеся на участке листья в компост, обрезает яблони и кусты и готовится к наступлению морозов. Шаль, недовязанная из-за шарфа, снова в работе. Приёмник под рукой. Сериалы по всем каналам сплошь новые. Недели через две курьер доставляет письмо – как прежде, быстрым почерком и без обратного адреса: «Был в Питере: погода классическая, у Ильи всё хорошо. Планы меняются – если смогу, приеду теперь дней через десять. Кое-что произошло. И – ниже, будто с паузой, доверительное и страшное: Боюсь, меня предали». Любовь Андреевна долго сидит за кухонным столом, глядя на это письмо и слушая тишину. Снаружи накрапывает дождь и поднимается ветер. В духовке доходит почти готовая запеканка. На подоконнике стоит новая нетронутая пепельница, ещё с ценником, а кисточки на шали опять перепутались, надо бы их расчесать… Судя по дате, «дней через десять» заканчиваются как раз сегодня. Любовь Андреевна щедро наливает себе сердечных капель и не смыкает глаз почти до ночи, но Олег так и не появляется. Не приезжает он и на другой день. И через неделю. И даже через месяц…* * *
Зима идёт своим ходом, суровая и монотонная. Деревья надёжно укрыты, кормушки вывешены, снег сметается с ветвей и парника, с крыши беседки – покрытие на ней скоро явно оторвётся. «Зима будет долгой», - говорит себе Любовь Андреевна, и день за днём выполняет привычную работу – аккуратно, чётко, неспешно. Иногда спина молит о пощаде и приходится, набросив одну шаль, обвязываться другой, но поблажки ненавистны. Зато о поблажках ворчит Зинаида и всплёскивает руками совсем уж театрально. Любовь Андреевна только отмахивается: проходили, всё проходили, но ей необходимо занятие. Пока занятие есть, нет времени думать. Олег не приезжает. Любовь Андреевна перегадывает кроссворды и сердится на себя, ведь многие помнит уже наизусть, а новых печатают мало. Иногда она выбирается гулять по посёлку – не до магазина, а просто так, потихоньку, но всё дальше. Пару раз ездит в город, где ей перепаивают старую новогоднюю гирлянду, ещё советскую и чудом не выброшенную. Олег не приезжает. Любовь Андреевна затевает полномасштабную уборку в доме, перетирая книги и перемывая остатки хрусталя, не проданные с квартирой. Пару салатниц, бокалы, вазу для цветов… Подумав, перемывает заодно плафоны с люстры. Через неделю всё повторяется. Олег не приезжает. На календаре уже не январь, а февраль – но ни одной субботы не обведено. Ни одной пятницы или любого другого дня. Сериалы, будто назло, начинают идти сплошь криминальные, и Любовь Андреевна, выключая телевизор, возвращается к настроенному на джаз приёмнику. Сны всё чаще бестолковые и тревожные. Она радуется, что не запоминает их. Она вновь пересматривает фотоальбомы. В погожий день вновь едет на кладбище, проведать детей, а заодно супруга. Затем возвращается домой – и вновь убирает снег. Потому что занятие необходимо. И потому что вечерами, когда занятия нет, приходят если не сны, то мысли. «Он вернётся, - говорит себе Любовь Андреевна, - нужно ждать». И вспоминает, как ещё недавно шутила, будто не доживёт до Олеговой старости. Затем в голове возникает это его «Меня предали», а следом – вопрос: доживёт ли до своей старости сам Олег?.. Она перебирает запасы семян и подборки рецептов. Готовит рагу, шарлотки и всё, на что хватает сил и умений. Когда радио не ловит из-за погоды, перечитывает Чехова, тихонько улыбается – и ждёт. Иногда на саму себя накатывает злость – за то, что привязалась так глупо. За окном уже зима кончается, и Олег наверняка в порядке, дома, играет на пианино, а может, ловит очередных бандитов. Он забыл её – и это правильно, он никогда и ничем ей не был обязан, всё его совесть и доброта. Любовь Андреевна ругает эту бесконечную доброту – и продолжает ждать. По весне она выбирается в Москву – впервые почти за два года. Посёлок и местные магазины пройдены вдоль и поперёк, но того, что нужно, в них нет. Любовь Андреевна проводит в столице целый день: город становится слишком быстрым для неё, слишком шумным, знакомые прежде улицы здорово изменились, но кое-что ещё можно найти по старым адресам. К вечеру она возвращается домой и высаживает на участке три новых куста смородины. Белой. «Надо было обнять его тогда, - думает Любовь Андреевна с тоской, глядя на эти кусты, - надо было обнять, пока была возможность…» …Ветер, позволив посёлку небольшое затишье, крепчает. Лозы винограда скребутся в окна, а дыра в крыше беседки уже вполне ощутимая. По радио передают, что апрель будет штормящим… Любовь Андреевна сидит на веранде, выходит к калитке – и снова возвращается на веранду. День за днём. И ждёт. Внутренний голос напоминает, что это глупо: Олег забыл её или просто устал от этих визитов. Это правильно, они друг другу никто… Уже в сумерках она заваривает чай с шиповником – и горько усмехается: Олег – странный мальчик, но ему не свойственна забывчивость. Хотя убеждать себя в ней куда приятнее, чем думать, что вот сейчас он может задыхаться, измученный, под очередными завалами. Или что зарыт где-нибудь в необъятных лесах Подмосковья. Или что просто лежит в морге, с пулей в груди… «Докатилась, Люба, скоро точно спятишь, - бранится про себя Любовь Андреевна, - или начнёшь его голос повсюду слышать». - …Люба, эй! Люба, ты дома? Она тщательно размешивает варенье в чае и не сразу понимает, что голос, привычный и знакомый, доносящийся сквозь шум ветра, не в голове. Он настоящий – и где-то совсем рядом. - …Люба, ты дома?.. Я не могу войти, калитка заперта! Чашка с остатками чая летит на пол и разбивается. Любовь Андреевна отстранённо думает, что это вроде к счастью – а раз к счастью, то не жалко, а сама уже спохватывается, спешит в сад, заслоняясь от ветра. Новый порыв сдёргивает верхнюю шаль, бросает на куст барбариса. В груди громыхает сердце… Олег стоит возле забора – взлохмаченный, с сумкой, обвязанный её шарфом. С поджившей на скуле ссадиной. Совершенно точно целый – и живой. - Живой… - шепчет Любовь Андреевна, открывая калитку настежь, отчего та бьёт о забор. - Живой, - соглашается Олег, наклоняясь и обнимая её. По голосу слышно, что он улыбается, - прости, что так долго. Они стоят у забора, замерев, обнявшись за пять месяцев разом, и даже ветер стихает в эту минуту. - Люба, твою беседку надо спасать… - А?.. Да Бог с ней, с беседкой, подождёт, - Любовь Андреевна счастливо отмахивается, думая, что внимательность Олега неизменна, как и его худоба, - ты голодный? - Немного. По дороге кофе выпил и привёз тут тебе кое-что. И ещё шар. - Шар? - Со снегом, из Питера, помнишь? – Олег отстраняется и улыбается уже открыто. - Я ведь обещал… Они идут к дому, заперев калитку и прихватив шаль по пути. И Любови Андреевне кажется, будто впервые за месяцы она наконец-то может дышать, легко и свободно. Позже стол накрыт, а шар с видом деревни – действительно, огромный – занимает место на подоконнике. По радио фоном снова играет джаз. Олег моет руки, слушая про смородину, беседку, Зинаиду с мужем – и всё-всё, что накопилось за время отсутствия. Любовь Андреевна улыбается, глядя на его высокую фигуру – и незаметно, привычным уже жестом, крестит. На всякий случай.КОНЕЦ 4.06.2022