Письмо

      Почему-то люди по своей природе редко думают о настоящем. Вся их (наша) жизнь есть один длинный коридор какого-нибудь госучреждения с погрызанными временем дверями и старыми табличками со стёршимися золотыми буквами — прошлое-будущее, будущее-прошлое.       Вся человеческая жизнь состоит из подготовки к чему-то большему, активного настраивания на новые свершения и глупой битвы за что-то, о чём в конечном итоге в последние минуты жизни совсем не захочется вспоминать. Что останется грустной галочкой, которую на самом деле никто никуда не ставит. По крайней мере, мне точно не доводилось видеть никого, кто совершенно серьёзно составил список дел, «который надо закончить к тридцати годам». Возможно, мне просто никто ничего подобного не показывал.       Иногда в моей голове бесконечной пластинкой крутится вступительное «Раньше я мало думала о смерти» из Сумерек. Так вообще часто случается в условиях моего взаимодействия с индустрией культуры — я могу отчаянно не любить кого-то или что-то, но заражаться или разделять конкретные мысли. Это, кажется, звучит очень по-философски. А философы есть те, кто вообще не чувствуют настоящего.       Я хочу сказать совсем не это.       Когда ты пришёл домой с коротким «Я хочу быть твоим мужем», я запаниковал. Не потому что не видел нас с тобой в долгосрочном союзе, а потому что не думал, что его нужно регистрировать. Не нужно, конечно — я знаю, что ты не стал бы настаивать, если бы мне принципиально сложно было бы согласиться. Просто семья для меня никогда не определялась кровным родством или пометкой в документах. Это ведь имеет какой-то смысл только тогда, когда нужно что-то фиксировать юридически, так?       А я не собирался никогда отрезать тебе пальцы розочкой от бутылки, а потом таскать по судам под десятками камер, позируя для фотографа, когда утираю слёзы.       Брак как будто к чему-то обязывает. Как будто сращивает, сплетает людей, не даёт при необходимости просто взять и разойтись.       Мы же с тобой даже отношений официальных не начинали. Не было у нас жестокой и резкой трактовки, не было записи дат и отмечания месяца вместе, чтобы потом подставить вторую — когда кончатся. Как на надгробии.       Можешь представить себе кладбище законченных отношений? Самые красивые совместные фотографии, холодный мрамор, мрачные даты чёрным по серому и стойкое ощущение того, что всё закончится рано или поздно. Представь — ты ходишь среди надгробий и молча прикидываешь продолжительность отношений просто из интереса. Здесь месяц, здесь четыре, здесь год, здесь восемь лет. И кажется, что с этими отношениями где-то могла быть потеряна чья-то душа.       Это же страшно — остаться непонятым после конца, не так? Не договорить. Убедить себя, что расставание прошло полюбовно и мирно, а когда все стадии принятия неизбежного случатся, осознать, что не спросил, не рассказал? А главное — уже и не расскажешь. Потому что не нужно, не к месту. Поздно.       Я не стал думать. Просто купил билеты в Нидерланды без обратной даты и решил, что во всех моих накоплениях нет никакого смысла, если они будут просто лежать.       Я не хочу терять время. Я понимаю, что людей, как бы честны и искренни они не были друг с другом, в любом случае что-то разведёт. Время, конечно. Всегда в разных смыслах. Либо сотрёт что-то, что связало, либо кого-то. Это страшно — понять, что экономить слова до лучших времён казалось глупо настолько, что теперь они никогда не будут озвучены.       Потому ещё в Схипхоле, пока ты улыбался небу и шутил, что наша жизнь в качестве жениха и жениха началась в «пропущенной дыре», я сказал, что ты кажешься мне нереальным, ненастоящим.       — Это плохо? — спросил ты, перекладывая ручку чемодана в другую руку.       А я медленно начал осознавать, что счастливее, чем с тобой, никогда ещё себя не чувствовал.       Мы ходили по улицам Амстердама, пока я осторожно выпутывал свои пальцы из твоей руки по привычке. Я видел, как тебе хотелось, чтобы мы хоть где-то прошлись по улице вместе спокойно, просто компании друг друга. Но, кажется, я так не могу. Слишком много в моей жизни сложилось так, что я не могу себе позволить хоть что-то из того, чего нам обоим явно очень хотелось бы.       Мне снова хочется извиниться перед тобой. За всё. За то, что заставляю много думать и переживать за меня. За то, что сам очень много думаю и часто, озвучивая мысли, порчу тебе настроение. За то, что ты сейчас именно на меня тратишь своё время и силы. За то, что я не тот, кто может подходить тебе по всем канонам.       Но ведь ты сам выбрал меня такого, верно?       Теперь это звучит как перекладывание с больной головы на здоровую. И за это тоже меня прости. Я очень старался пошутить.       Мне нравится, что иногда мои депрессивные мысли получается транслировать в шутки. Не всегда смешные — чаще всего как раз очень не. И нравится, что ты умеешь с них разъёбываться — по-настоящему или нет.       Но вот ты стоишь рядом со мной в Стеделейк в попытке понять, с какой мыслью я тебя сюда привёл, и силишься смеяться потише от того факта, что какому-то нидерландскому художнику закрыли вход в этот музей за угрозу обоссать (реквизит) картины других художников за то, что музей его картины не покупает.       И я, кажется, люблю тебя ещё сильнее.       А вот мы через две недели посредством договоров через знакомых знакомых стоим перед отделением записи актов гражданского состояния уже в России. Ты говоришь мне:       — Давай скажем друг другу что-нибудь хорошее в последние минуты перед замужеством?       И я киваю. Ты просишь начать первым.       — Ты предложил, ты и говори.       Ты задумываешься, а я ловлю себя на мысли, что очень хочу сейчас сфотографировать твою лёгкую, но очень счастливую улыбку и хитрые почти, задумчивые глаза.       — Я хочу пообещать тебе что-нибудь.       Я улыбаюсь и заставляю руки держать паспорт, чтобы не касаться твоей щеки и подбородка. Мне жутко хочется тебя поцеловать, но только смотрю и очень стараюсь держать себя в руках.       — Я обещаю, что буду беречь тебя и себя, что бы ни случилось, пока это будет в моих силах. Пока ты будешь мне позволять.       Я был готов ко всему. К любой шутке или утрированному обещанию, которого не может дать человек, потому что не властен над обстоятельствами. Я готов был закатывать глаза с улыбкой, как делаю часто, провоцируя твой смех и заставляя продолжить нести бред, в который ты сам совсем не веришь.       Я чувствую, как тепло медленно растекается по моим венам, и сам беру тебя за руку.       У меня тогда не получилось ничего тебе сказать — «последние минуты» кончились слишком быстро.       Если ты читаешь это письмо, то мы уже дома. Не в Москве. Не в Амстердаме.       Меня в комнате нет. И я уверен, что ты очень стараешься не ныть, как маленький.       Я хочу сказать тебе, что со мной ты сможешь ныть ровно столько, сколько тебе захочется. Что твоя мнимая инфантильность нисколько не умаляет того, что во мне хранится, когда я о тебе думаю.       Ещё я очень постараюсь сейчас сказать что-нибудь такое, что заставит твою веру в меня укрепиться настолько же, насколько укрепилась моя вера в тебя после твоего обещания.       Я старею, ты уже почти тоже. Я не понимаю, почему такая огромная часть моей жизни была отдана тому, чему сейчас я бы ни за что её не отдал. Но прекрасно знаю, что, не отдавай я её всему этому, тебя у меня не было бы. А в жопу бы всю мою жизнь, если в ней нет тебя.       Знаешь, что? Мне не жаль встретить старость, кажется, так скоро, если в ней моим мужем будешь ты.

Антону.

26.06.2029