I wanna take you somewhere so you know I care Я хочу увезти тебя куда-нибудь, что ты знала — мне не всё равно. But it's so cold and I don't know where Но сейчас слишком холодно, да и не знаю я куда. I brought you daffodils in a pretty string Я принëс тебе нарциссов в симпатичной обëртке, But they won't flower like they did last spring Но они не расцветут так, как расцвели прошлой весной.
Джеку восемь, Маккуину на восемнадцать лет больше, когда отец впервые берёт Шторма на гонки. Маленький Джек пока понимает не так много, но он чувствует, как кровь по венам начинает бежать быстрее, когда он слышит рычание, издаваемое машинами. Они кажутся ему опасными монстрами, притаившимися в железных корпусах. Твари скалятся, только и ждут, чтобы утащить Джексона за собой. Маленького Джека пугают машины, пока его взгляд не цепляется за ярко-красное пятно. Горящая вспышка разрезает общий строй машин, раздвигает их, как Моисей — Красное море. Для неё, кажется, не существует преград и препятствий. Машина едва парит над трассой — такая же смертоносная, рычащая и опасная, но теперь Джек не может оторвать взгляд. Его сердце громко бьётся испуганной птицей, словно вот-вот выпрыгнет из груди. Это обжигает. Алая Вспышка вгрызается в победу, подобно дикому зверю. Бьётся за каждую позицию, отказываясь уступать именитым гонщикам Лиги, и прорывается, прорывается к пьедесталу. Алый рождён для скорости. Джексон ощущает восторг, Джексон хочет также, потому что, когда водитель выходит из машины, он выглядит так… Дыхания не хватает, чтобы описать. У юноши золотистые волосы, шальная улыбка и бескрайнее небо во взгляде. Весь мир готов лечь к его ногам, и он это знает. Джексон не может больше оторваться.And I wanna kiss you, make you feel alright И я хочу поцеловать тебя, чтобы тебе было хорошо. I'm just so tired to share my nights Просто я устал делить свои ночи с другими. I wanna cry and I wanna love Я хочу плакать и хочу любить, But all my tears have been used up Но все мои слëзы уже были пролиты.
Джексону восемь с половиной лет, а Маккуину, кажется, вместо восемнадцати с половиной на тридцать лет больше, когда отец открывает для Джека бокс «Dinoco». Отец — механик, но сегодня у него выходной из-за растяжения руки. Это не мешает ему отвести сына в «закулисье» Кубка Большого Поршня, на лучшие места, так сказать. Джексон благодарен отцу за возможность — увидеть рождение Легенды своими глазами. Что-то меняется в Алой Вспышке за неделю, что Маккуина не могут найти. Это как залом на бумаге: как не разглаживай — всё равно заметно, что как раньше не будет. Джексон чувствует это всем телом, когда моторы начинают скалиться и порыкивать. Ему чудятся кони, что топчут землю под копытами, переминаясь на месте. Он чувствует их желание сорваться с места, позволить адреналину наполнить кровь. Это жажда. Неутолимая жажда скорости и победы. Но Джексон видит больше. Видит, что взгляд Маккуина, обращённый в камеру, другой. Он… Джексон ещё не знает слов, чтобы описать его. Такой взгляд он порой видит у отца, когда тот смотрит на корвет, стоящий у них в гараже. Иногда отец даже заводит его и долго потом сидит в салоне. И никогда не выезжает из гаража. Джексон ещё не знает, как выглядит горечь и сожаления об упущенных возможностях, не знает, что он — сын механика, не справившегося однажды со зверем под металлической оболочкой. Алая Вспышка едет иначе. Как будто кто-то убрал всё лишнее, и движения теперь спокойные и точные. Скорость больше не ведёт эту машину, она сливается с ней в одно целое; она рычит, когда колёса поднимают клубы пыли, и яростно ревёт, выжимая всё и вылетая перед машиной сопровождения. Маккуин больше не кажется отдельным элементом. Он и есть этот алый росчерк. Джексон не верит, что кто-то сможет его обогнать. Он ошибается, но не жалеет об этом. В этот момент рождается Легенда. Сердце Джека совершает кульбит и останавливается вместе с Маккуином у черты финиша. Он разрывается между Кингом, которого пытаются вытащить из машины, и Молнией, который отказывается от победы. Такой победы. Чико пролетает мимо, когда Маккуин сдаёт назад. Молния не обращает на это внимания. Он подъезжает к перевернувшейся машине, выскакивает наружу и помогает наконец-то оторвать дверцу и вытащить вывалившегося Кинга. Мужчина с трудом наступает на одну ногу, кровь из рассеченной брови заливает ему лицо, добавляя ощущение ужаса. Стадион замирает в молчании. Это зрелище почему-то ранит. В Джексоне клубится ядовитое отвращение к Чико. Не так должна была уйти на покой Легенда. Не так умирают звёзды — они вспыхивают в самый последний раз, ослепляя всех вокруг своим светом. Члены команды «Dinoco» вокруг него пораженно молчат или кричат, вворачивая ругательства с техасским акцентом. Маккуин подныривает Кингу под руку, закидывает её на плечо и вместе с ним идёт к финишу. Гонка ещё не окончена, они все финишируют. И точка. Они идут неспеша, в тишине. Позади перевернувшуюся машину заливают пеной, к боксу подъезжает скорая, Чико наворачивает круги по газону, рёв его мотора разносится особенно громко, словно пытаясь разрезать эту пустоту, но трибуны хранят молчание. Стадион взрывается, когда Маккуин и Кинг пересекают финишную черту. Он кричит, стучит, ревёт, хлопает! Джексон чувствует себя оглушенным. Он никогда раньше не слышал и не видел такого. Это как впервые оказаться в эпицентре шторма: тебя и сносит волной, и очаровывает буйство стихии. Джексон не выходит из бокса, но у него есть бинокль. Он видит Маккуина и Кинга чётко и ясно. Алая вспышка улыбается и шутливо приседает в поклоне перед миссис Кинг, кивает мистеру Диноко и уверенно идёт к своему боксу. Джексон не знает почему, но дальнейшее врезается ему в память, выжигается алой росписью. Маккуин застывает, в чём-то нерешительно и смущëнно смотря на своего наставника (ха, ещё одна Легенда. Целых три для одного кубка — это многовато.). Хадсон Хорнет мягко улыбается и кивает. Этого оказывается достаточно, чтобы Маккуин засиял ярче любой звезды. Он влетает в крепкие объятия, едва заметно дрожа. Джексон чувствует себя так, словно подглядывает за чем-то сокровенным, интимным, и стыдливо отводит взгляд.On another love, another love О другой любви, о другой любви All my tears have been used up Все мои слёзы уже пролиты. On another love, another love О другой любви, о другой любви All my tears have been used up Все мои слёзы уже пролиты. On another love, another love О другой любви, о другой любви All my tears have been used up Все мои слёзы уже пролиты.
Джексону Шторму, гонщику юношеской лиги, семнадцать, Маккуину на восемнадцать лет больше, когда уходит из жизни Хадсон Хорнет. Джексон теперь старается не пропускать заезды Алой Молнии, поэтому в роковой день тоже там присутствует. Ему всё ещё рады в боксе «Dinoco», хотя отца нет вот уже два года. Он замечает, что что-то не так, когда из бокса Маккуина раздаются крики и слышится вой сирены. Хадсон Хорнет держится за сердце, тяжело привалившись к стене. Его лицо искажено полуулыбкой и частичной судорогой. Джексон застывает. Он уже видел это и знает, что будет дальше. В горле першит. Джек продолжает смотреть, и это похоже на пытку, это причиняет почти физическую боль. Особенно, когда вбежавшие медики начинают реанимацию. Он ловит Алую Вспышку краем взгляда, когда Маккуин выпрыгивает из машины, на ходу сбрасывая перчатки и шлем. Он падает на колени рядом с наставником, касаясь его руки и что-то крича, прося, умоляя. Медики продолжают реанимацию, и стадион накрывает тишина. Такая же, как в момент, когда родилась Легенда. Джексон вздрагивает — нечеловеческий крик разрывает тишину и отдаётся где-то глубоко внутри. Грудь сдавливает стальной обруч, и каждый вдох ощущается лавой, стекающей по горлу. Джек не может сглотнуть, не может пошевелиться, пока Маккуин воет, сгорбившись над телом наставника. Легенда ушла. Стадион не нарушает молчания.And if somebody hurts you, I wanna fight И если кто-нибудь обидит тебя, я захочу побить его, But my hands been broken, one too many times Но у меня было столько переломов рук, So I'll use my voice, I'll be so fucking rude Что я применю свой голос, я буду чертовски грубым. Words they always win, but I know I'll lose Слова всегда побеждают, но я знаю, что проиграю.
Джексону Шторму восемнадцать, и он теперь полноправный игрок лиги для взрослых, Маккуин на восемнадцать лет старше и возвращается в спорт спустя год отсутствия. Папарацци (позор профессии) перемывают косточки Маккуину с момента похорон. Джексон чувствует бесконечную злость. Ему хочется натурально зарычать на всех этих ублюдков. Что они понимают? Что они знают о потерях?! Какое они имеют право?! Джексон не ищет причины этой едкой злости. В конце концов, может он ратовать за какую-то справедливость и злиться на чужое скотское поведение? Маккуин достоин сочувствия, как и любой другой человек. Мисс Каррера, кажется, решает сообщить всему миру, что у Маккуина есть крутой адвокат, который и в глотку вцепиться может (фигурально), и рассылает иски, как горячие пирожки. Женщина размазывает оппонентов ровным слоем, требует компенсации, увольнения, закрытия — и получает это. Эта женщина напоминает Джексону опасную кобру, прячущуюся в образе глупой блондинки. Он чувствует непроизвольную дрожь, если оказывается случайно рядом на гонках (их боксы всё ещё рядом). А внутри скребëтся неприятный червячок, потому что мисс Каррера постоянно рядом, как и эта двухметровая детина Мэтр. Маккуин тактилен до ужаса (до пелены бешенства перед глазами). Он перебирает ласково волосы мисс Карреры, обнимая её со спины, дремлет, привалившись к плечу лучшего друга и нового координатора. Джексон в боксе «Dinoco» — гость, Маккуин в своём не просто дома — он окружён семьёй со всех сторон. И Джексон с трудом сглатывает комок, чувствуя старую как мир зависть. Эти люди пойдут за ним в любую авантюру, за этих людей Маккуин откажется от любого кубка и проиграет самое важное соревнование. Джексон тоже так хочет. Ему не стыдно в этом признаться. А потом случается эта дикая история в стиле Джеймса Бонда с заговором вокруг Гран-при. У Джексона слетают предохранители прямо во время прямой трансляции. Людей в срочном порядке эвакуируют, потому что на лучшем друге Маккуина пояс смертника с обратным отсчётом, как будто прошлых взрывов автомобилей было мало, как будто нервы Джексона не помахали ему ручкой, ещё когда Алая Вспышка пробила заграждение и съехала с трассы, устремляясь к Букингемскому дворцу. На чёртовом Мэтре грёбаный пояс смертника, и Маккуин выбирает остаться рядом. Не бежит, не прячется, крепче сжимает чужую руку и упрямо жмурится, готовый разделить участь; напуганный, но готовый принять то, что изначально предназначалось ему. Отчаянный, любящий и разделяющий. Наверное, это страшно — умирать в одиночестве. Джексон не успевает об этом подумать, в тот момент всё в нём обрывается, и ему самому кажется, что он умрёт вместе с ними, так бешено колотится сердце. Никто не умирает. Джексона тошнит прямо на ковёр в гостиной. Он не успевает добежать до ванной, его просто выворачивает и всего трясет, как какую-то чихуахуа. О боже, Джек так… влюблён.And I'd sing a song, that'd be just ours И я бы спел тебе песню, что могла бы стать только нашей, But I sang 'em all to another heart Но я уже спел её другому сердцу. And I wanna cry I wanna learn to love И я хочу плакать и хочу научиться любить, But all my tears have been used up Но все мои слёзы уже пролиты…
Джексону Шторму двадцать два, его имя гремит на всю страну, и он самый молодой дебютант Лиги Большого Поршня, Маккуину сорок, и его время прошло. Джексон хочет, чтобы его заметили, чтобы Маккуин заметил. Он ведёт себя как глупый мальчишка, коим он и является. Он задирается, зубоскалит и всячески язвит. Это так по-детски, но он совершенно не может себя контролировать. В присутствии Маккуина его кровь вскипает. А ещё в нём говорит ярость. Кристально чистая ярость. Он мечтал соревноваться с Маккуином, он так стремился к нему, пытался достичь его высот, что не заметил, как превзошёл. И оказался на этом пьедестале в одиночестве. А Маккуин даже не пытается! Он просто разворачивается и уходит! Не отвечает на новые колкости, не смотрит осуждающе, даже не огрызается. Уходит! Джексон чувствует практически отчаяние. Он впервые замечает, что Маккуин изменился… постарел. Его волосы тронула едва заметная проседь. Журналисты как-то умудрились её разглядеть в золотистых локонах. Когда он улыбается, вокруг глаз собирается сеточка морщин, круги под глазами — почти постоянные спутники, а та хмурая морщинка на лбу стала заметна всегда. Джексон вдруг с ужасом осознаёт, что время идёт. Сорок — это не приговор, но это почти половина жизни. Для Джексона это целая жизнь, которую он не прошёл рядом, плечом к плечу. Он всегда был сторонним наблюдателем и даже заговорить не решался. Да боже мой! Джек увидел его, ещё будучи ребенком, но Маккуин уже тогда был взрослым мужчиной. Время не спрашивает разрешения, оно просто меняет их. Джексон не знает, что с этим делать.On another love, another love О другой любви, о другой любви All my tears have been used up Все мои слёзы уже пролиты. On another love, another love О другой любви, о другой любви All my tears have been used up Все мои слёзы уже пролиты. On another love, another love О другой любви, о другой любви All my tears have been used up Все мои слёзы уже пролиты.
Джексону всё ещё двадцать два, а Маккуину сорок, когда Алая Вспышка доказывает всем и себе, что ещё может побеждать, а затем выставляет на гонку свою ученицу. Круз Рамирез двадцать шесть, как и Маккуину когда-то. Джексон испытывает сильнейшее дежавю, потому что Рамирез абсолютно также застывает перед наставником, а после его улыбки бросается на шею. У Маккуина крепкие, большие руки, ему не составляет труда подхватить миниатюрную девушку и закружить, смеясь вместе с ней. Рамирез сияет. Она заслужила это. Джексон снова наблюдает рождение Легенды. Он чувствует себя безмолвным наблюдателем, а не полноправным участником, как будто он просто… финальный босс. Фигурка на поле, без истории, существующая с одной единственной целью — дать начало Легенде. От этого ещё горьше, чем от второго места. Маккуин подходит к нему, когда репортёры окружают восторженную, как ребëнок, Круз. Джексон не ждёт ничего хорошего. Сам виноват, сам говорил все эти гадости, вёл себя глупо, огрызался и… зазнался. Упустил грань, где заканчивается гордость и уверенность и начинается гордыня. Маккуин его целует. Что?.. Обхватывает лицо руками, склоняется и целует. Мозг Джексона отказывает, его просто затапливает потоком информации: руки Молнии действительно грубые, привыкшие к жестким перчаткам и силовым нагрузкам; а губы, наоборот, чертовски мягкие и клубничные (боже! это гигиеничка); короткая щетина колется, и это абсолютно новое ощущение. У Джексона искрится проводка, но он совершенно точно не собирается отказываться от такого подарка судьбы. Он прижимается в ответ всем телом, сжимает талию (потому что может) и забирается одной рукой под футболку, касаясь горячей кожи. Его прошибает током от этого прикосновения. Джексон слизывает клубничный вкус с чужих губ, желая взять всё. Когда Молния отстраняется, Джексон инстинктивно тянется следом, не желая отстраняться. Желательно никогда. За их спинами щёлкают фотокамеры, что-то свистят и радостно кричат друзья Маккуина — Джексон слышит только их общее тяжёлое дыхание. — Как насчёт завтра вечером погонять на треке, а потом поужинать в одном хорошем ресторане? Луиджи говорил, что там готовят действительно итальянскую пасту! — просто предлагает Маккуин. Дежавю опять посещает Джексона. Как и в тот раз, Молния возвращается на трассу другим, не тем, что уходил. Он, кажется, принял свой возраст и неизбежные изменения, которые приходят с ним, нашёл Рамирез и своё новое призвание, а ещё чётко осознал, чего хочет. А хотел он Джексона Шторма. Насовсем. Желательно, навсегда, так сказать. В конце концов, возраст уже действительно не тот, чтобы размениваться по мелочам. — Хочешь опять проиграть? — отвечает Джексон, потому что эта язвительность — часть его натуры (Маккуин бы сказал, что просто примочка возраста). — Подвигаешь перед стариком воздух, — смеётся Молния в ответ, но уже серьёзно предупреждает, — но ещё раз выкинешь эту хрень в стиле Чико на трассе, тем более рядом с Круз, и я спущу на тебя Салли. Угроза звучит по-детски, но у Джексона бегут мурашки, потому что он видел мисс Карреру в деле. Маккуин и сам не менее языкастый, но его подруга просто кобра: язык — острый меч, каждое слово — полновесная чаша яда. Всё это приправлено сверху стальной адвокатской хваткой. Приходится кивнуть, признавая, что да — это было неспортивно и почти против правил. Он может быть лучше этого. Шторм ещё хочет погоняться с Маккуином и почувствовать этот чистый разливающийся по венам восторг от победы. Вот только Молния — взрослый мужчина, который не будет терпеть рядом обычного мудака в стиле Чико. Он уже разглядел нечто стоящее за всем этим фасадом и маской мальчишки, дëргающего за косички. Но и Шторм — тоже не ребёнок, и выходки у него уже не детские. Придётся доказать, что под этой маской действительно было нечто большее. И в первую очередь — самому себе. Взгляд Маккуина смягчается, и он оставляет ещё один нежный поцелуй на губах. — До завтра, Джек. — До завтра, Молния. И это звучит, как обещание чего-то большего, чем только один день. Джексон думает, что теперь всё может быть действительно хорошо, потому что Маккуин стоит проигранного кубка. И это первый раз, когда Шторм ставит кого-то так высоко.