Stolen dance

Знаешь, это довольно странное сравнение, но наши отношения всегда напоминали мне наблюдение за танцем. И личности исполняющих никогда не были известны — их нет. Это потоки разной энергии, иногда сливающейся в одну, а иногда отдаляющейся настолько, что становится боязно за продолжение. Ещё более сильную грусть вызывает ощущение отчуждённости. Это не наш танец, увы. Уже который раз мы сидим с тобой на этой крыше, провожаем догорающий закат и терпим неугомонность совершенно несвязных мыслей. Можно, конечно, занять всё разговорами, но зачем? Сил нет, тем более, я не в состоянии сейчас чувствовать очередную раздражающую волну расплывающегося жара по телу. Не подумай, я люблю слушать тебя. Люблю даже больше, чем дозволено. Люблю твой голос и эту саркастичную манеру общения. Люблю невзначай смотреть на тебя, когда ты рисуешь очередное волшебство. Ведь сам его никогда не покажешь, кинешь глупость, типа получилось некрасиво и зальёшься очаровательной улыбкой, когда я проговорю уже заученную фразу о твоём невероятном таланте. Тогда стена самоненависти разрушится, всем своим видом покажешь стеснение, но работой похвастаешься. Восхитительно, как всегда, дорогой. Я не помню, когда смотрел на тебя без трепета и моментально сбивающегося дыхания. Честно, мне уже надоело это душное болото, в котором повязли наши отношения, Эмс. Несколько месяцев мы тянем резину, но я слишком боюсь заканчивать проделанный путь, чтобы начать идти дальше, поэтому просто включу значимую для меня песню. Ты без задней мысли будешь слушать всем известный мотив, возможно, подпевать начнёшь. А я, как самый глупый человек, понадеюсь, что мой намёк будет понят. Идиот идиотом. Как ты ещё терпишь меня? I want you by my side So that I never feel alone again. Ты мило улыбнулся, сказал, что любишь эту песню. Прости, но я уже начинаю давить ком в горле. Я тоже люблю её, но не больше, чем тебя, да такого вообще не существует во всем свете, чтобы я это любил больше, чем тебя, Эмс, понимаешь? Твои родители ненавидят меня. Считают недостойным. Полностью согласен с ними, хотя, признаюсь честно, я неимоверно рад, что несмотря на их уговоры, ты втихаря продолжаешь зависать со мной. Не представляешь, как же это важно для меня. I hope they didn't get your mind Your heart is too strong anyway. Черт, строки, будто лезвием по свежему шраму задевают. Твое сердце правда непоколебимо. Это ранит. Надеюсь, ты уже достаточно погрузился в рисунок, чтобы не замечать мои предательски появившиеся слезы. Мне страшно касаться тебя… Чувство, будто ты напугаешься и снова закроешься в своём волшебном мире. Как же часто такое происходило, когда мой поганый рот выдавал что-то, что совсем тебе не нравилось. Надеюсь, я прощён. Иначе, я готов сделать что угодно, лишь бы искупить вину. Песня подходит к припеву. Раскачиваешь головой из стороны в сторону, шепчешь заученный текст, настолько ушёл в мысли, даже не замечаешь, как я по-глупому пялюсь на тебя. Оно к лучшему. Я люблю те моменты, когда могу без доставления тебе стыда, рассматривать эти восхитительно изящные руки, уверенно проходящие карандашом по альбому, утонченный профиль, разбросанные линии волос… Боже, ты невероятен. Наверняка, я являюсь самым везучим во вселенной, раз уж мне удалось в жизни встретить олицетворение настоящего искусства — тебя. На удивление для самого меня ты резко отвлекся от рисунка и повернулся в мою сторону. Пришлось скоро проморгаться, ни в коем случае не позволю тебе снова увидеть слёзы. Что ты хочешь сказать своей улыбкой? Начал громче подпевать строкам. Очень мило качаешься уже всем телом под такт музыки, смотришь на меня и поёшь. Таким же скромным, жутко очаровательным голоском. Стесняешься, как ребёнок, но продолжаешь. Твои таланты не пересчитать и на двух руках, кажется. Мне льстит, что даже так ты раскрываешься только при мне, не при ком другом. Только при мне. Нельзя сказать, что ревность — это про меня, но если бы ты вел себя так, как ведешь сейчас, со всеми знакомыми, то я бы чувствовал унижение и ещё большую отдалённость от тебя. На секунду твоя замечательная улыбка пропала, брови моментно дрогнули, ты будто обратился ко мне: — Stoned in paradise. Shouldn’t talk about it? — пропел, словно с испугом. Я не знаю, стоит ли мне отвечать текстом песни, но твоё лицо снова отобразило счастье, поэтому я немного успокоился и почти шёпотом ответил: — Shouldn’t talk about it. Ты слабо кивнул и отвел взгляд. Что бы это могло значить? Намекаешь, как и я? Бред. Легко надумать себе всяких сказок, пока не знаю, каким образом объяснить произошедшее, но ты, видимо, правда сделал это без попыток выявить контекст между строк. Снова уткнулся в рисунок, снова совсем не замечаешь меня. Я нихрена не рад, что влюблен в тебя. Мне легче было общаться с тобой без всех этих идиотских игр чувств. Любить такое чудо, как ты — смотреть концерт обожаемой группы. Восхитительно и горько-недосягаемо. С другой стороны, я уже не представляю жизнь, в которой нет каждодневных мыслей о тебе. The only thing I feel is pain Caused by absence of you. Я совсем погрузился в мысли. Надоело уже. Очередной вечер, заканчивающийся душераздирающими размышлениями. Я не смогу отпустить тебя, кажется, никогда. Мне стыдно даже думать об этом, но единственное, что сейчас держит меня и не даёт провалиться в омут самокопания — так это невообразимо сильное желание обняться. Прекрасно понимаю, что могу это сделать, но.. вдруг такому трепетному и чувствительному созданию неприятно? Suspense is controlling my mind I cannot find the way out of here. Эта строка словно толкнула в спину, напомнила, что если буду продолжать тянуть, то так и останусь в мерзком болоте неизвестности. Я совсем робко двинулся ближе и уткнулся головой в его спину. Неловко соединять зрительный контакт. Почувствовал слабое вздрагивание, уже вижу, как он отвлекся от рисунка и застыл, держа карандаш в руке. Такой забавный и милый. Обвил руками его тонкую талию, всё также ощущая чужое легкое недомогание. Надеюсь, эти выходки будут прощены, ведь мне сейчас так хорошо… Да и не делаю я чего-то незаконного, вроде. Мы редко проворачиваем подобное. Только в самые нужные моменты. Помню, как он крепко-крепко обнял меня, когда я, не сдержав накопленный негатив, разревелся от навалившихся проблем. До того момента мои слезы видели только неодушевлённые вещи из комнаты, поэтому Эмс невероятно сильно испугался. Он сначала буквально потерял дар речи, а потом проговаривал такие фразы, которые я и по сей день говорю себе, чтобы успокоиться. «Ты со всем справишься, Реми, я буду с тобой, слышишь? Ты не один.» — уж не подведи. Эмс, пожалуйста, только не уходи от меня. Должно быть, я уснул и сейчас мне видится волшебный сон, где этот замечательный парень разворачивается, со свойственной себе робостью укладывает мою потяжелевшую голову на его плечо и обнимает в ответ. Но это ни капли не сон. Сложно верить в существование реальности, когда мы настолько близки, поэтому туман, развивающийся вокруг нас, будто убаюкивает меня. Вот-вот и я опять заплачу, не хочу… Shouldn’t talk about it Ты правда отложил скетчбук, чтобы обнять меня? Боже, лучше бы это был просто сон. Твоя тонкая блузка пропиталась запахом сигарет и красок, кажется, я даже знаю, каких именно — темпера. Сам ничего в этом не понимаю, но ты часто объяснял мне, почему предпочитаешь темперу акрилу. Вроде как, тебе больше нравится её текстура и возможность разбавления водой. Мне никогда не было интересно рисование, но вот слушать любое твоё повествование — словно захватывающую книгу прочитать. Не отпускай меня, пожалуйста. Простит ли хоть кто-то за то, что меня бросает в дрожь лишь от прикосновений к твоему телу. Такому прекрасно-хрупкому, идеально-утончённому телу. Я вечность готов водить руками полосы вдоль твоих ребёр. Бархатная кожа ощущается ещё более мягкой через лёгкую ткань. Надеюсь, тебе не холодно. Наверное, ты был послан в наш мир в качестве извинения за всех других людей, меня в том числе. Мы сидим друг напротив друга и просто… обнимаемся? Ещё чуть-чуть и мой разум зальётся той самой туманностью, что вокруг нас. Она такая едкая, горькая, но одновременно до колебания души приятная, тёплая, успокаивающая. Я могу отдать всё, что у меня есть, лишь бы никогда не выпускать тебя из рук. Shouldn’t talk about it. Боже, Ремингтон, уважай личные границы, подумай не только о себе… К чёрту. Было бы хоть кому-то из нас неприятно — сказали бы. Так, ведь? — Как ты? — протянулось прямо над ухом. По шее полетели мурашки, просчитали каждый позвонок, вернулись обратно. — Я не знаю, — мне удалось сохранить спокойствие голоса, но внутри всё так и сжалось от этого непривычного небезразличия. — Устал? — мягкие хриплые ноты продолжают рвать сердце, Эмерсон, зачем ты такой?.. — Да, наверное… — правда, я невероятно сильно устал, но это вряд ли сейчас объяснит моё состояние, Эмс. Почувствовал, как ты опять отдаляешься от меня, только уже в физическом плане. Разъединил руки. Ну и зачем? О боже, нет, нет, нет, Эмерсон, даже не пытайся посмотреть мне в глаза. Надеюсь, твои попытки взяться за мои скулы и поднять их на себя окажутся тщетными. Блять. Тело превратилось в что-то податливое и очень мягкое, поэтому ты без проблем прожег своими изумрудными огоньками мои поблёкшие то-ли от испуга, то-ли от любви глаза. Наверняка, зрачок заслонил всю радужку, что без проблем раскрыло бы все секреты, был бы ты немного внимательнее, милый. Теплые руки разогревают оледеневшую кожу. Я уже совсем не способен отличать реальность от иллюзии и продолжать соединять взгляды. Зачем ты это делаешь? Словно ждёшь чего-то. Совсем не того, что ожидаю я. Никогда ранее не видел тебя настолько близко. Эмерсон, избавь меня от мучений, не могу больше смотреть. Твои веки на секунду удовлетворенно закрылись, начался сбитый со счета припев, а губы совсем беззвучно стали шептать текст: And I want you We can bring it on the floor. You've never danced like this before We don't talk about it. Нет, это не наш танец, Эмерсон. О чём ты? Ты серьёзно говоришь, что есть у нас та колкая тема, о которой говорить мы не смели? Её замечаю не только я? Уже не упоминаю в мыслях первую строчку. Что бы она не значила, ты сильно путаешься, Эми, нельзя так шутить, нельзя. Я не злюсь на тебя за эту неловкую глупость, просто слёзы уже сдерживать не в состоянии. Прости, что снова видишь пустоту в стёклах, которые лишь отдалённо напоминают здравый взгляд. Чувствую, как набирается жидкость, выливаться не собирается, думаю, ей мешают ресницы. Это не даёт чётко осмотреть твои эмоции, как грустно. Руки всё ещё греют кожу, ты не собираешься их отнимать, так? Сквозь пелену слёз всё-таки получилось увидеть испуг. А я не хочу, чтобы ты чувствовал негатив из-за меня. — Почему плачешь, Рем? — зазвенел тревогой твой чудотворящий голос. Боже, я так тебя люблю. Не представляешь, как же сложно выдавливать остатки холодного безразличия к факту, что ты есть на свете. Это безразличие настолько ничтожно, что мои глаза, не удержавшись, пролили длинные, уверенные струйки слёз, от того, как же мне, блять, не плевать на тебя, твой удивительно‐обеспокоенный взгляд, твои разбросанные тёмные локоны, аккуратные, тёплые пальцы, так и наровящие стереть без конца бьющие ручьи из глаз. Надоело игнорировать ломкое сердце, которое лишь при виде тебя начинает простукивать такие ритмы, что любой ударник завидно вскинет бровью. Я не смог ответить, прости, твой глупый друг Ремингтон просто продолжит реветь, пока ты не предпримешь хоть что-то. С уверенностью могу сказать, ты читаешь мысли. Снова обнял меня. Так крепко и искренне. Не понимаю свои эмоции, твои тем более, но то, что происходит сейчас — грёбаная аномалия. Иллюзия и чья-то шутка, никак не реальность. Гладишь меня по спине, протягиваешь прикосновения, водишь пальцами от самых плечей до конца грудной клетки, а я продолжаю рваным дыханием обжигать завешанную бусами шею, уже почти полностью перебрался на твои колени. Вряд-ли это было самовольно, скорее всего, это ты незаметно притянул меня. Вздрагиваю от каждого движения, кажется, ты прекрасно это замечаешь, поэтому на несколько секунд замедляешь руки — укрепляешь объятия. * Песня закончилась. Тишина появилась слишком резко — накатила какой-то тяжёлой волной, буквально затопила уши. Я даже почувствовал, как стало сложнее концентрироваться. Теперь, кроме тебя нет ничего. Хотя, в иной раз я и не особо обращал внимание на что-то другое… Тихий смех. Эми, тебе смешно? Серьёзно? Мне пришлось поднять голову, чтобы кинуть свой фирменный злой взгляд. Не отвечаю, что он выглядит устрашающе, но ты же его прекрасно знаешь. — П‐почему смеёшься? — господи, какой жутко дрожащий голос. Умоляю, сделай вид, что ты его не слышал и закопай меня заживо под землю. — Нельзя? — можно, золотце, тебе всё можно, но сейчас… Мне слишком стыдно. Я могу сделать три шага вправо и сигануть с крыши вниз, однако ты не позволишь даже отнять руки от тебя. И я продолжу винить в этом всех! Не признаю, что себя удерживаю здесь только я! — Ты такой милый, Реми… — заткнись, малыш, просто заткнись. Ты стёр мою выкатившуюся слезу и задержал взгляд на этом месте. Что в нём интересного? Теперь перешёл разглядывать плечи, кажется, что даже их охватывает дрожь, которая меня уже начинает выводить из себя. Слабо улыбнулся и снова сверкнул изумрудным оттенком, возвращая глаза на мои зрачки, да, именно зрачки! Ты так чётко вглядываешься в них с этой очаровательно-задумчивой улыбкой, я уже начинаю сомневаться в том, что выгляжу хоть как-то приемлимо. — Текст у песни замечательный, да? — о да, ещё какой, Эмс! Настолько, что мне становится больно сдерживать мандраж по всему телу! Настолько, что ты и представить не можешь, правда! Что ж ты будешь делать, снова рассмеялся… Имей совесть, в конце концов! Но ты стукнул лбом по моему плечу, продолжая гипнотизировать хриплым и неприлично тихим смехом. Неужели я настолько смешной? Стало немного прохладно на месте, где ещё секунду назад были твои руки. Теперь они снова крепко сцепились вокруг меня — моей талии, если быть точнее. И я уже не вижу твоего лица — оно спряталось за пределами поля зрения. Я успел лицезреть завершающий блеск солнца. Всё затянуло наступающей тьмой. Через тёмно-фиолетовую серость похолодевшего воздуха стало сложнее улавливать любое изменение в тебе, окружении. — Ты дрожишь, замёрз? — глу‐упый, глупый Эмерсон Барретт, ну как я могу замёрзнуть, когда рядом ты? Мне уже стоит начать двигать наш безграничный поток бессмыслия: — Я не могу думать о холоде и о чём-то другом, когда все мысли сосредоточены на тебе. И дрожу ни капли не из-за погоды, Эмс, — я напомнил себе хнычущего ребёнка с этой интонацией. Ты сделал мне неприятно, посмеявшись на настолько откровенную фразу. Наверное, не стоило её говорить. — А я не могу не волноваться за твой комфорт, Реми, уж прости. И только сейчас я почувствовал, что руки, ранее лежащие на футболке, переместились под неё. Стало в разы сложнее дышать. Я постарался так изогнуться, чтобы прекратить до кошмарной степени жуткие, ужасные, непереносимо-приятные действия, но ты не дал даже на миллиметр отодвинуться. — Разве тебе не нравится? — господи, перестань! Что такого нужно принять, чтобы вести себя так… Так, как я желал невозможно долго?! Плотно прижался ко мне, уже начиная в прямом смысле заигрывать этими обжигающими прикосновениями, остановите планету! Я наиглупейшим образом облажался, когда выдохнул и совершенно случайно задел высокую ноту, что походила на стон! Скорее, позволь мне исчезнуть, умоляю! Какой кошмар! Я почувствовал твою улыбку! Жалеть нужно, а не смеяться, Эмерсо‐он! — Мы всё ещё не должны говорить об этом?.. — о чём ты, милый? О нет, я, кажется, понял. Вот же чёрт! Всё это время ты… Стой, мне нужно видеть твоё лицо, это жизненно необходимо! Какое же счастье, что ты сам его поднял. — Ещё как должны, Эмерсон. Невероятно сильно должны, я уже не могу врать и тебе, и мне, пожалуйста! — голос сорвался с первой октавы, полетел на вторую, начал бегать по ней и ещё сильнее пугать меня, неужели я правда могу так скулить? — Я люблю тебя. И мой свет рухнул. Безвозмездно разлетелся на мельчайшие доли. Хрустнул, как разгранённое стекло под ногами. С этой секунды мы навсегда сбежали в твой мир, ведь моего больше нет. Наблюдая за танцем, желали сделать его только нашим. И сделали. Мы украли у всех зрителей этот разговор энергии, забрали самым варварским путём, разорвали законы, породили ненависть любящих, убедили гнев ненавистников. Теперь он только наш. Украденный танец.