***
Альбус Дамблдор был обеспокоен. Не то чтобы это не являлось его обычным состоянием, но обычно он хотя бы представлял причину тревоги. К примеру, в прошлом году его крайне сильно взволновало возрождение Тёмного Лорда, намедни — сожжённая маггловская деревня и новость об активном подпольном продвижении людей Волдеморта в Министерстве. Конкретно же сейчас Дамблдор тоже испытывал беспокойство, но в отличие от предыдущих оно было каким-то более… тихим? Не таким острым и болезненным, словно соль на ране, а тягучим, глубоким. Менее ярким, будто бы подсознание только сейчас осознало произошедшее давным-давно и решило ударить по нервам и памяти, в которой печальные воспоминания были заперты за семью замками ещё лет пятьдесят назад. «А время и вправду… летит». — Профессор? Дамблдор моргнул, рассеянно взглянув в окно, и развернулся к дверям, в которых нерешительно встал очень хорошо знакомый ему гриффиндорец. — Гарри, — Альбус тепло улыбнулся, впрочем, не скрывая невесёлого настроения, и движением руки предложил сесть в глубокое кресло напротив: кожаное и слегка потёртое, в котором Поттер до сих пор проваливался, хоть уже и вырос. — Недавно Минерва принесла мне чудесный чай, — голубые глаза задорно сверкнули, Дамблдор подмигнул смущённо улыбнувшемуся Гарри и приманил к себе две фарфоровые чашки с маленькими львятами и змейками, — безвкусица по мнению Снейпа — старую сахарницу с ложечкой, которую Гарри на втором курсе магией нечаянно запустил в клетку Фоукса, и жестяную коробочку с чаем. — И какой же на этот раз? — Поттер с явным интересом взглянул на директора, а после наклонился ближе и вдохнул сладковатый запах. — Мм… китайский зелёный?.. — Почти, Гарри, — не сдержал ухмылки Дамблдор и открыл баночку. — Китайский, но белый. Весьма схож с зелёным, однако для приготовления его нужно исключительно сушить и вялить. — Нечестно, — выдохнул Поттер, откинувшись в кресле. — Вы выигрываете уже восемьдесят шестой раз подряд. — Но ты стал гораздо лучше, — рассудил Дамблдор, колдуя беспалочковое агуаменти и подогревая только что созданную воду. — Это ли не самое главное? — Возможно, — приподнял бровь Гарри, скрестив руки на груди. — Но в следующий раз я принесу «Берти Боттс», и мы сыграем в «За сколько попыток директор Дамблдор вытащит конфетку с нормальным вкусом», — добавил он немного злорадно и вернул ухмылку. Директор укоризненно посмотрел на него, Гарри закатил глаза, а после, не сдержавшись, тихо искренне рассмеялся, приняв чашку с дымящимся напитком. — Спасибо, сэр. Альбус тепло посмотрел на него, кивнув, и они оба не спеша отпили ароматный чай, наслаждаясь нежным вкусом и спокойствием, что пусть и ненадолго, но разлилось в груди. — Как бы мне ни хотелось этого говорить, но… вы позвали меня не просто так, я прав? Голос Гарри был слишком понимающим для шестнадцатилетнего подростка, а взгляд Дамблдора — чрезмерно болезненным для того, кто виделся чуть ли не всей Магической Британии невероятно сильным человеком. Гарри всегда знал, что Дамблдор не зовёт его просто так. — Как обычно. И если уж ты понял это, не предположишь ли конкретную причину? Поттер сморщился, нахмурившись, задумчиво посмотрел на позолоченные, мерно тикающие часы, замысловатый вредноскоп. Перевёл взгляд на директора. — Могу сказать, что ваше волнение необычно, более того, причину не можете осознать даже вы сами. Однако сюда вы меня позвали делиться не личными переживаниями, а мыслями о… Волдеморте, ведь так? Гарри чуть склонил голову набок, Дамблдор на секунду широко распахнул глаза, после чего несколько недоверчиво посмотрел на него. — Гарри, неужели уроки с Северусом всё же дали свои плоды? — Ещё чего, — фыркнул Поттер, отпив немного чая. — Эта летучая мышь — и не смотрите на меня так, директор — только издевалась надо мной, и теперь теория Рона о том, что цель Снейпа — ослабление моего мозга для проникновения туда Волдеморта, уже не кажется такой бредовой… — Признаю, признаю, — вздохнув, Дамблдор поднял руку в защитном жесте, призывая Гарри не распаляться. — Мне следовало лучше продумать эти занятия, возможно даже проконтролировать. Однако возвращаясь к нашей теме, как ты… — Просто хорошо вас знаю, наверное, — чуть повёл плечом Поттер и слабо усмехнулся. — И разбираюсь в основах психологии, сэр. Возможно Гарри перехвалил себя, но всё же «хорошо» — понятие растяжимое, а потому в любом случае можно сказать, что для обычного ученика он даже очень хорошо знал директора. Однако… — Даже спорить не буду, — допив чай, Дамблдор добродушно улыбнулся, после чего слегка нервно поднялся со своего места, оправив фиолетовую мантию. — Но не будем задерживаться на этом, всё же, как ты верно заметил, есть дела поважнее. Кивнув, Гарри отставил чашку в сторону и послушно последовал за директором, который уже успел отворить ширму, позволяя серебристому свечению взмыться вверх. — На четвёртом курсе ты успел нечаянно познакомиться с ним, — Дамблдор кивнул на каменную чашу с резными символами и руническими цепочками, — однако я бы всё равно посоветовал тебе приготовиться к погружению. Гарри облизнул сухие губы и, пробормотав что-то вроде «конечно», встал рядом с директором. Ощущения от последнего раза слегка стёрлись, так что волнение всё же заставляло незаметно сжимать и разжимать пальцы, неотрывно смотря на необычную субстанцию, напоминающую то ли жидкость, то ли сжиженный газ. Шумно вздохнув, Гарри дождался, пока директор выльет нужное воспоминание из хрустального флакона, зажмурился и… нырнул в неизвестность.***
— Милорд? Люциус Малфой, более бледный, чем обычно, стоял перед развёрнутым к нему спинкой креслом. Пальцы, которые он так старательно прятал под мантией, нервно подрагивали, а сам он едва ли сдерживался от того, чтобы не зажмуриться. «И как только Белла выдерживает?» — Я с отчётом о последнем продвижении в Министерстве. Нам удалось договориться с Отделом Коммуникаций, который контролирует Пророк, а также с частью Отдела Тайн. Скримджера даже трогать смысла нет, а Фадж мечется меж двух огней и, кажется, до сих пор не может поверить, что вы вернулись. Нагайна под столом тихо зашипела, выражая недовольство присутствием Малфоя, а оконная форточка с тихим скрипом захлопнулась. В Уилтшире редко царила благоприятная погода в ноябре, а потому дождь с порывистым ветром не вызывал особого удивления, разве что облегчение — в поместье ведь было тепло. — Я всё понял, Люциус. Голос милорда прозвучал тихо, свистяще, и Малфой невольно напрягся, сжав кулаки. Обычно это означало, что в следующую секунду неугодного Пожирателя вывернет от боли Круциатуса, но в этот раз Лорд повёл себя на удивление мирно, лишь махнув бледной рукой и, так и не развернувшись, произнеся: — Можешь идти. На сегодня ты свободен. Интонация слегка изменилась, и Люциус, до этого гордившийся, что смог сдержать судорожные, а затем — облегчённые вздохи, явно покраснел, услышав насмешку. Поспешив поклониться и пробормотав скомканное «благодарю», он быстро удалился, не желая больше испытывать терпение своего господина. Когда торопливые шаги утихли, — если верить ушам, Люциус спустился вниз к жене и Белле — большое кожаное кресло повернулось к закрытой двери. Лорд Волдеморт тихо выдохнул. — Он ушёл, Нагайна. Вылезай. Из-под стола послышалось шуршание, и вскоре оттуда показалась огромная змея, неторопливо обвившаяся вокруг шеи своего хозяина. Не то чтобы Волдеморту было дело до страха Пожирателей перед Нагайной, — наоборот, за этим даже было забавно наблюдать — но всё же он предпочитал не испытывать их нервы, когда те были уже на пределе. Слуги не бесконечны, а Малфой был особенно ценным сторонником, несмотря на его некоторые провалы. «Во всяком случае у него подвешен язык», — подумал Волдеморт, с лёгким раздражением вспомнив прошлые выходные. Нотт и Эйвери не смогли договориться с вампирами из Уэльса, и ему пришлось летать туда самому, чтобы встретиться с главой клана. К счастью, всё прошло успешно, однако эта суматоха действительно утомила, а уже в этот четверг он должен был встретиться с ирландскими оборотнями. — Хозяин. Нагайна уставилась на Волдеморта жёлтыми немигающими глазами и высунула язык, пробуя воздух, после чего потёрлась головой о тыльную сторону ладони. — Я чую твоё волнение. Это из-за светловолосого человека? Если хочешь, я могу его съесть. Волдеморт фыркнул, Нагайна что-то довольно просвистела и вновь высунула язык, теперь уже касаясь уха Тёмного Лорда. — Я был бы не против, дорогая, но он мне всё ещё нужен. — Тогда тех, что не принесли добычу, — предложила змея, продолжая незатейливо ластиться, если это слово вообще применимо к такому кровожадному существу, как она. — Их тоже нельзя, — терпеливо объяснил Волдеморт, едва не ойкнув позорно, когда Нагайна любопытства ради решила слегка попробовать его на вкус. Кажется, Тёмному Лорду ещё долго придётся привыкать к неожиданным закидонам своей питомицы, в частности, к чрезмерному любопытству. Иногда Волдеморт был рад, что Нагайна перестала быть человеком. — Твоё беспокойство связано с тем мальчишкой-змеёнышем? Она с любопытством посмотрела на хозяина, а тот в свою очередь позволил себе лёгкую усмешку. — Проницательно. Ты права, в последнее время мои мысли действительно занимают его планы, а также Дамблдор. Старик… — Волдеморт поморщился, словно почувствовал вкус кислотного леденца, и нехотя выдавил: — Кажется, залёг на дно. Он, Поттер, паршивый Уизли с грязнокровкой и остальными членами Ордена определённо что-то знают и что-то замышляют. — Как и ты, — спокойно ответила Нагайна, прикрыв глаза. Сегодня в полдень ей удалось поймать пару жирных мышей, а пару часов назад она угостилась доброй половиной кролика, из-за чего сейчас она была сытая и очень сонная. Возможно, даже не способная уловить так же, как и раньше, изменения в состоянии своего хозяина, лицо которого странно скривилось от последнего предложения. Встав со своего места, Волдеморт слегка нервно одёрнул мантию и подошёл к широкому окну. По стеклу стекали капли, делая печальный пейзаж ещё более мрачным, а в углу мерно тикали часы. Он знал, что ему стоит спуститься вниз, чтобы найти Крауча и поручить новое задание, пустить пыточное в Кэрроу, заняться в конце концов документацией, но так и не сдвинулся с места, уперевшись лбом в прохладное стекло и вслушиваясь в песнь ветра. Осень завораживала, потоки воздуха манили подчинить себя, взлететь высоко-высоко. Волдеморт знал, что в его голове должны звучать слова с последних переговоров или строчки из недавней рукописи на парселатанге, но вместо этого там была поразительная пустота, лишь изредка разбавляемая каким-то далёким, едва знакомым мотивом. Кажется, впервые за долгое время Нагайна оказалась не права.***
Гарри никогда бы не подумал, что будет действительно о чём-то думать на уроке Истории Магии. Обычно он читал с Роном «Еженедельник ловца» и «Магические шахматы», попутно споря насчёт лучших игроков, порой бессовестно спал на последней парте, а когда просыпался, то впопыхах сочинял эссе для Трелони. Иногда дурачился, а иногда, затаив дыхание, трепетно переворачивал глянцевые странички «Hot Wizards», прикрываясь учебником — словом, занимался чем угодно, но только не собственными мыслями. Однако в этот раз всё было по-другому. В этом году всё было по-другому. Неуловимо, немного мрачновато и горько, но в то же время до ужаса похоже на то, что было раньше — на передней парте сидела Гермиона с кучей конспектов, а Малфой и Рон мирно похрапывали, подложив под голову бестселлер МКК. Бинс читал о ещё более нудных, чем в прошлые разы, восстаниях гоблинов, за окном лил дождь, барабаня в ритм песне, что играла в наушниках Гарри, по стеклу. Сам он время от времени постукивал ногой по каменному полу, щёлкал пальцами по новенькому Walkman, который в Хогвартсе работал с перебоями, и тихо бормотал себе под нос: — …I don't need you, I've got to break free… Дождь продолжал отбивать мелодию по стеклу, Бинс бормотал всё зануднее, а в следующую секунду Гарри, от удовольствия прикрыв глаза, с чувством громко прошептал: — God knows… God knows I want to break free… Что бы ему ни говорила Гермиона про Роба Хэлфорда, Queen — его фаворит со всеми своими участниками. Впрочем, подруга борьбу не прекращала, и даже спустя столько лет дружбы по-прежнему обожала поспорить до хрипоты на тему, что же лучше: хэви-метал или рок-поп, приправленный синти и глэмом. Порой доходило до абсурда — Гарри никогда не забудет, как они на третьем курсе, особенно сильно повздорив, обклеили всю гостиную Гриффиндора своими любимыми исполнителями, а потом громко — до прихода профессора МакГонагалл — продолжали выяснять, кто же лучше. — …Так каков ваш ответ, мистер Поттер? Вздрогнув, Гарри перевёл задумчивый и недоумённый взгляд на Бинса. За последние четыре года это был первый раз, когда ему задали вопрос на Истории Магии. — Прошу прощения?.. — Я спрашивал, мистер Поттер, — Гарри даже не думал, что призраки умеют звучать настолько раздражённо, — кто являлся лидером восстания во второй половине восемнадцатого века? — Эээ, — глубокомысленно издал Гарри, после чего нахмурился и посмотрел на призрака. — Оборотни и… какой-то очень крутой гоблин? — Гырг Грязный, — со вздохом дополнил Бинс, после чего вернулся к чтению лекции. Слегка напрягавшиеся от внезапного вопроса студенты вновь расслабились, вернувшись к привычным занятиям, а Гарри с гордостью подумал, что вполне сможет сдать ЖАБА на Выше Ожидаемого. К сожалению или счастью, с артефакторов требовали и этот предмет для аттестата. Впрочем, радость была недолгой — последняя песня в плейлисте закончилась, дождь теперь барабанил непонятно и совершенно не в ритм, а голову Гарри наводнили ранее сдерживаемые мрачные мысли. «Волдеморт…» Имя стало таким привычным, что Гарри уже — почти — не понимал, почему все бледнели при его произношении. Для Гарри оно теперь буквально родное, как и Том Риддл. Возможно, потому, что о нём Поттер всегда знал больше остальных, а теперь, благодаря воспоминаниям Дамблдора о юном Тёмном Лорде, и подавно. Гарри прикрыл глаза, рвано выдохнув. Первым был… «приют». Он помнил, как очутился на грязной мрачной улице. Гарри не был уверен, ведь за больше, чем полвека, город успел измениться, но место было похоже на Тауэр-Хэмлетс в Ист-Энде. «Уайтчепел или Степни», — подумал про себя он, поёжившись и оглядевшись. Весь район был забит кривыми домишками, дешёвыми барами и другими сомнительными притонами, на фоне которых дымили всевозможные заводы и фабрики. Гарри помнил, как шумно сглотнул и перевёл взгляд на крошечное каменное здание, смутно напоминающее церковь Святого Дунстона, которая была одним из оплотов мрачной ауры здесь. Прищурившись, он заметил стоявшую возле неё девочку в бедной одежде, которая закрыла глаза, сложив руки, и тихо бормотала себе под нос. Вероятно, она молилась и была так сосредоточена на этом, что даже не обратила на пробежавшую мимо группку ребят, с презрением выкрикнувших: «Приютская!», а затем со всей силы швырнувшихся камень в опасной близости от её головы, который точнёхонько попал в деревянную табличку на стене. Там красовалось полустёртое: «…ни хай-стрит». «Кажется, всё-таки Степни». — Гарри, идём. Резко обернувшись, Поттер наконец взглянул на бледноватого директора и, отрывисто кивнув, последовал за ним по узкой улице. Проходившие мимо люди, понятное дело, не замечали их, но вот Гарри выявлял каждую деталь, из-за которых ему с каждой секундой становилось всё неуютнее и неуютнее. Он видел измученные лица женщин, их крепкие, покрытые волдырями и мозолями руки, тощие ноги, плохо скрытые под залатанными юбками. Видел хрипло дышащих мужчин со сломанными жёлтыми зубами, видел до невозможности худых детей с синяками и диким, испуганным взглядом. Пару раз ему попадались более счастливые, которые явно были сыты и неплохо одеты, но это — исключения, лишь подтверждавшие правило. Гарри не заметил, как они дошли до нужного места. Когда он поднял взгляд, высокие железные прутья, к которым была прибита табличка «Приют Святого Вула», вызвали лёгкую тошноту, а его глаза расширились в неверии и ужасе. «Не может… Этого же не может…» Он покосился на Дамблдора в воспоминаниях, который подошёл к воротам одновременно с ними и был, по мнению Гарри, слишком невозмутим, а потом перевёл взгляд на настоящего, гораздо более обеспокоенного и серьёзного. Кажется, за это время он осознал. Это слегка утихомирило бушующие внутри эмоции Гарри, однако не вернуло душевное равновесие до конца, и он почувствовал, как под ложечкой неприятно засосало. Дамблдор же в воспоминаниях тем временем, переговоров со сторожем, был впущен на территорию приюта, куда за ним поспешили Гарри и настоящий Альбус. Они быстро прошли через двор, который Поттер бегло осмотрел, надеясь увидеть табличку с заветным именем, небольшой сад или хотя бы качели, но тщетно. Пальцы похолодели, и теперь он не был уверен, что смог бы открыть тяжёлую входную дверь. К счастью, это и не понадобилось. Альбус в воспоминаниях прекрасно справился сам, явив самому себе, Гарри и настоящему Дамблдору мрачное лицо женщины в сером платье, за спиной которой стояла старуха со слегка безумными выцветшими глазами и длинной тростью с набалдашником, не понравившейся Гарри сразу — ему вспомнился Дадли в воннингской форме и эта мерзкая улыбка. Тем временем женщина в сером платье, которая теперь напоминала Гарри слегка пополневшую и укоротившую волосы тётю Петунию, скривилась, но тем не менее достаточно вежливо произнесла: — Добрый день, сэр. По какому поводу вы к нам? — Добрый, мадам, — мягко ответил Дамблдор из воспоминаний, чуть поклонившись. — Меня зовут Альбус Дамблдор, и я пришёл поговорить с одним мальчиком. Я являюсь директором одной элитной частной школы для одарённых детей, и меня уведомили, что здесь есть один такой особенный… Том Риддл. Услышав последние два слова, женщина в сером платье побледнела, стиснув ткань тонкими пальцами, а старуха взмахнула тростью и яростно выкрикнула: — Демон! Демон! Сын дьявола! — Мама, успокойтесь, — прохрипела женщина в сером платье, положив той руки на трясущиеся плечи. Дамблдор в воспоминаниях по-прежнему был спокоен, разве что в глазах зажёгся непонятный огонёк. — Сын дьявола, говорите? — Ах, это… — женщина в сером платье замялась, закусила губу, после чего нерешительно посмотрела на неожиданного гостя. — Видите ли, маме иногда мерещатся странные вещи, вот она и может какую-нибудь ерунду выкрикнуть… — Помолчи, — прошипела старуха, топнув ногой. — Или уже забыла, что случилось с кроликом мальчишки Стаббса? А может, не припоминаешь лиц Бенсон и Бишопа, которые до сих пор не могут стать прежними? Или слов разных уважаемых господ, что трижды вернули нам этого… нелюдя, а? — Мама!.. — попыталась возразить она, но та метнула в неё острый взгляд, а затем посмотрела на стоящего перед ней директора и на удивление чётко проговорила: — Сын дьявола. Женщина в сером платье опустила взгляд, но Дамблдор в воспоминаниях и бровью не повёл — кажется, смутить его было не так-то просто. — Хм, ясно, — проговорил он, и Гарри сжал губы в тонкую полоску от напряжения. — Вы не могли бы проводить меня к нему, мисс?.. — Миссис Коул, — рвано выдохнув, наконец представилась женщина в сером платье, после чего отошла от двери и приглашающе показала рукой внутрь. — Прошу, проходите. Дамблдор в воспоминаниях растянул губы в улыбке и легко переступил высокий деревянный порог одновременно с настоящим Альбусом и Гарри. Старуха с тростью подозрительно оглянулась, и на секунду Поттер даже подумал, что она каким-то образом смогла почуять их присутствие — «Глупость, что за глупость», — однако миссис Коул «спасла» ситуацию. — Мама, вам стоит отдохнуть. Прошу, пройдите к себе в комнату, а я переговорю с мистером Дамблдором по поводу… Тома. — Просто сбагри им его уже поскорее, — раздражённо произнесла та и, ковыляя, направилась вправо по коридору. — И напомни-ка спиногрызам, что даже несмотря на АПГМ, им всё равно нужно работать, ясно? — Я разберусь сама, мама, — сухо проговорила миссис Коул, строго поджав губы, а после обернулась к Дамблдору в воспоминаниях и вздохнула. — Давайте пройдём в мой кабинет. Там можно спокойно обсудить все дела, а также просмотреть ваши документы… — она многозначительно взглянула на него. — Которые у вас есть, я надеюсь. По решительному голосу миссис Коул было понятно, что несмотря на всю проблемность воспитанника, она не отдаст его абы кому. От этого отношение Гарри к ней слегка улучшилось. — Разумеется, разумеется, — торопливо проговорил Дамблдор в воспоминаниях, вежливо улыбаясь и проходя внутрь небольшого кабинета вместе с Гарри и настоящим Альбусом. Он порылся в кармане, а затем с самым серьёзным видом протянул совершенно пустой лист, который миссис Коул крайне внимательно изучала в течение следующих двух минут. Гарри захотелось фыркнуть. — Да-да, что ж, — выдохнула она, опустившись в кресло и потерев лоб, — теперь я вижу, что вы во всех отношениях благонадёжный и честный гражданин. Полагаю, — миссис Коул слабо улыбнулась, — вам действительно можно доверять. — Спасибо за столь лестную оценку, — директор в воспоминаниях уселся на стул напротив и внимательно посмотрел на явно уставшую визави. — А теперь, миссис Коул… Могу ли я попросить рассказать вас о Томе Риддле как можно подробнее? Желательно…всё, что вы знаете. От подобной просьбы та явно напрягалась. Улыбка исчезла с лица, уступив место нахмуренным бровям и закушенной губе. В небольшом кабинете повисло молчание, которое Дамблдор в воспоминаниях, прождав несколько минут, нарушил вежливым «кхм». — Миссис Коул… Я понимаю, что Том, возможно, доставил вам некоторые проблемы, но спешу уверить вас, что я заберу его в школу несмотря ни на что. Мне просто нужно больше узнать о его характере, чтобы выстроить наиболее верную линию поведения и найти индивидуальный подход… Пока директор из воспоминаний разглагольствовал, Гарри напряжённо наблюдал за бледной миссис Коул, незаметно для самой себя вцепившейся в подлокотники кресла. Гарри давно уяснил, что Дамблдор был мастером убеждения, что его мягкий голос и хорошо вяжущиеся с друг другом высказывания, подкреплённые убедительными аргументами, оказывают воздействие практически на кого угодно. Известными Гарри исключениями были Снейп, Волдеморт с некоторыми Пожирателями, частично он сам и его товарищи. Но миссис Коул… миссис Коул была простой женщиной, директрисой приюта, вдовой, живущей со своей матерью. Она должна была поддаться. Но ничего не выходило. Гарри предположил, что она перенервничала и теперь была невосприимчива даже к словам такого опытного в убеждении человека, как Дамблдор. Тот, судя по всему, имел схожую позицию, потому что в одно мгновение прекратил свой монолог, понимающе улыбнулся и ловко выудил из-за пазухи бутылку отличного джина. Миссис Коул перестала трястись, Дамблдор из воспоминаний хитро подмигнул ей и, плеснув немного жидкости в очень кстати стоящий на столе бокал, проговорил: — Я вижу, вы переволновались. Выпейте, миссис Коул, клянусь, что никому не скажу, что вы делали это на рабочем месте. — Ох… — пробормотала она и окинула напиток чуть помутневшим взглядом. Было видно, что женщина металась меж двух огней, но спустя небольшое количество времени всё же не выдержала и резко опрокинула в себя джин, довольно причмокнув губами. Тёплая жидкость разлилась внутри практически мгновенно, успокаивая — Гарри видел это по слегка порозовевшим щекам миссис Коул и переставшим дрожать пальцами. — Ох. На секунду ему показалось, что возможно доза алкоголя была слишком большой, но волнения не оправдались. Миссис Коул тряхнула головой, словно призывая мысли к порядку, и взглянула на директора в воспоминаниях. — Тяжёлые времена сейчас, сэр, — горькая усмешка скривила тонкие губы, и миссис Коул в первые за всё время пребывания в кабинете расслабленно откинулась на спинку кресла. — Мигранты, политические распри, разруха… Все до сих пор переживают последствия войны, — в этот момент Гарри заметил, как она быстрым движением смахнула с глаз слёзы, — а сейчас, хоть и идёт это заключение всяких договоров, кажется мне, что так и до второй… Ох, — она прикрыла глаза и протянула руку с пустым стаканом. — Вы не могли бы налить мне ещё, мистер Дамблдор? Не знаю, что на меня нашло, но после первого бокала словно выговориться захотелось… — Так и должно быть, миссис Коул, — успокаивающе произнёс директор в воспоминаниях. — Алкоголь развязывает язык, но в этом случае подобное на руку нам обоим — я смогу узнать о Томе, а вы — снять часть груза с плеч, — он тихо вздохнул и подлил ещё джина в стакан, который миссис Коул выпила не медленнее, чем первый. Они помолчали несколько минут, слушая тиканье часов, а после тишина вновь была разрушена. На этот раз уже самой миссис Коул. — Я… — было видно, что слова давались ей с трудом, но всё же она превозмогала себя — видимо, возможность выговориться понимающему человеку со стаканчиком джина дорогого стоила. — Я никогда не забуду новогодний вечер двадцать шестого года, мистер Дамблдор. В этот день была такая сильная вьюга, а камин так плохо топил, что оставалось лишь кутаться в тряпки, мечтая о тепле — настолько силён был мороз. Я помню, как за минуту до её прихода сказала Бетти, чтобы та проверила детскую комнату, спят ли все. Она кивнула мне тогда… А спустя совсем малое количество времени мы обе вздрогнули, услышав стук в парадную дверь. — Профессор, — шепнул донельзя напряжённый Гарри, взглянув на настоящего Дамблдора, однако тот был словно погружён в транс и стеклянными глазами наблюдал за происходящим. «Сэр…» — Её? — уточнил Альбус в воспоминаниях, в упор посмотрев на миссис Коул, но та словно не обратила внимания, видимо, тоже будучи несколько отрешённой. — Я пошла открывать двери, на всякий случай прихватив с собой кочергу, потому что кто знает, что за люди будут стучаться в двери приюта в такую ужасную погоду. Я помню… Помню запах металла и дрожащее пламя свечи, освещавшее бледное лицо очень худой женщины. Бетти, стоявшая сзади меня, даже отшатнулась — настолько её испугал вид. Она была похожа на ведьму, истощившую свою последние силы колдунью, и я уверена, что будь пастор Браун с нами рядом, то выгнал бы её, не раздумывая. Но мы с Бетти решили впустить бедняжку: всё же не хотелось прочитать на следующий день новость в газетах о том, что в новогоднюю ночь от холода погибла женщина, а затем чувствовать вину всю оставшуюся жизнь. — Миссис Коул постучала коротким ногтем по ободку стакана и со вздохом прикрыла глаза. — Оглядываясь назад, не то чтобы я жалею… Но точно могу сказать, что не открой я тогда дверь, то уберегла бы себя от многих, очень многих вещей. Миссис Коул вновь замолкла, настоящий Дамблдор закусил губу и шумно втянул в себя воздух. Часы пробили двенадцать дня. — Женщина оказалась беременна, — хрипло произнесла миссис Коул и уже сама налила себе джина, отпивая. — И больна. Нам с Бетти пришлось уложить её, принести тёплую воду и прочее… Она родила спустя час и померла через столько же, успев лишь сказать, что ребёнка зовут Том Марволо Риддл. Том — в честь отца, а Марволо — в честь деда по её линии, — миссис Коул грустно улыбнулась. — Мы похоронили её сами на заднем дворе церкви Святого Дунстона, а ребёнка оставили здесь. Полагаю, ему ещё повезло, — тихо добавила миссис Коул, облизнув потрескавшиеся губы. — Повезло? — сухо утончил Альбус в воспоминаниях, а Гарри изо всех сил зажмурился, на секунду почувствовав, как защипало глаза. Вряд ли бы директор понял бы его, хотя… всё возможно. Иногда знания действительно могут навредить. — Ну, разумеется, повезло! — всплеснула руками миссис Коул и посмотрела на собеседника так, словно тот не понимал очевидных вещей. — Здесь, особенно после акции АПГМ, гораздо лучше, чем на улице. Там либо констебли схватят, и Бог знает, что будет после, либо же украдут, и тут уж пиши пропало — можешь считать, ты уже стал домашним ребёнком и подписал себе смертный приговор. А в приюте, работном доме хотя бы кормят, учат, в церкви облагораживают… — миссис Коул закрыла лицо ладонями. — И жить как-то можно. Наверное. Гарри шумно сглотнул, справившись с переполняющими его эмоциями, и взглянул на профессора, чьё лицо было по-прежнему нечитаемо. Дамблдор до сих пор ни разу не прокомментировал происходящее, не спросил ничего у Гарри, не объяснил. Впрочем, возможно это было даже к лучшему — Поттер совсем не был уверен в том, что сможет говорить спокойным голосом. — Вот оно что, — тихо произнёс Дамблдор в воспоминаниях, после чего поинтересовался: — А что дальше? Как рос Том? У него получилось поладить с кем-нибудь из детей? — Нет, — миссис Коул стиснула пальцы в кулак до побеления костяшек. Раздался ощутимый хруст. — Том никогда не желал иметь дела с нами, а мы — с ним. Он всегда… пугал меня, — призналась она, потупив взгляд, словно провинившаяся школьница. — А моя мать просто ненавидит его и наказывает больше остальных, порой даже без моего ведома, — лицо миссис Коул чуть помрачнело, но вряд ли это было вызвано беспокойством о состоянии Тома. Скорее, ей не нравилось, что мать как будто пыталась сместить её с поста директрисы приюта, принимая решения без неё. Мнение Гарри о миссис Коул вернулось к изначальному. — Но за что? — явно надавил Дамблдор в воспоминаниях, приблизившись к ней и всмотревшись в лицо. — За что, за что! — неожиданно вскричала миссис Коул и зло посмотрела на директора. — Ненормальный он, ясно? Отродье, которое причиняет боль окружающим… Кролик, подвешенный стропилах, Эми, Деннис, пещера… — последние слова она произнесла шёпотом, после чего чуть съехала вниз по креслу, тяжело дыша. Дамблдор из воспоминаний задумчиво взглянул на часы. — Я понял, миссис Коул. — Честно говоря, Гарри понятия не имел, что можно понять из такого сумбурного диалога, но возможно, Дамблдор применил тогда легилименцию? — В таком случае, вы не могли бы проводить меня к нему? Я хочу обсудить некоторые моменты. Альбус в воспоминаниях доброжелательно улыбнулся, словно ничего и не произошло, Гарри покосился на настоящего профессора, а миссис Коул допила джин и резко поднялась со своего места, решительно взглянув на визави. — Я покажу вам его, мистер Дамблдор. Следуйте за мной. И она, будто и не пила никакого алкоголя, уверенно встала, круто развернувшись на каблуках и зашагав к двери. Обоим Дамблдорам и самому Гарри, который дышал слишком часто и глубоко, ничего не оставалось, как последовать за ней. Они вышли из тёмного аскетичного кабинета миссис Коул в мрачный прохладный коридор, разветвляющийся на несколько более узких, и направились в сторону лестницы ко второму этажу. По пути Гарри успел заметить огромный зал со станками, что сейчас пустовал, — «Многие дети на прогулке, мистер Дамблдор» — тесный класс с кривыми партами, полутёмную столовую, в которой поблёскивали металлические стулья на тонких ножках и аккуратно сложенные подносы. — Сюда, сэр, — коротко произнесла миссис Коул, указывая на каменные ступени, и Дамблдор в воспоминаниях лишь кивнул, поднимаясь за ней наверх. Настоящий директор и Гарри не отставали, молча держась рядом. — Знаете, мистер Дамблдор… — Что такое, миссис Коул? Спокойный голос директора прозвучал слишком зловеще в звенящей тишине, и миссис Коул шумно сглотнула, а Гарри передёрнул плечами — стало зябко, даже холодно. — Будьте острожны с ним. И с этими словами, круто развернувшись на каблуках, она постучалась в дверь, что находилась в самом конце коридора, и довольно громко произнесла: — Том. К тебе посетитель. Ответа не последовало, и миссис Коул слегка взволновалась, судя по выражению её лица, однако Дамблдор в воспоминаниях ободряюще улыбнулся и, махнув рукой в сторону, — «Можете идти, миссис Коул, дальше я сам» — решительно взялся за металлическую ручку и мягко отворил дверь. Настоящий Альбус пару раз моргнул, тихо выдохнув и шагнув за порог следом за своей прошлой версией, а Гарри почувствовал, как его глаза невольно расширились, а сердце забилось чаще. Перед небольшим застеклённым окном, повернувшись спиной к вошедшим, стоял… мальчик. Он был небольшого роста, — малость выше четырёх футов — бледный, если судить по тощим ногам, с которых спадали чулки, и тонкой шее, а также явно напряжённый и недовольный присутствием посторонних. Приютская форма, состоящая из чёрных шорт чуть выше колена и рубашки с серым пиджаком, сидела на сухопарой фигуре лучше чулков, но ненамного. Чёрные волосы были расчёсаны и уложены, что вызывало удивление, а старые башмаки выглядели слишком громоздко и неудобно. Гарри шумно сглотнул. — Как поживаешь, Том? — спокойно, но всё же с некоторой осторожностью поинтересовался Дамблдор в воспоминаниях, ступив за порог и остановившись в пяти шагах от мальчика, который по-прежнему наблюдал за каплями дождя, барабанившим по стеклу. Должно быть, он ни за что бы не обернулся, прийди вместо Дамблдора кто-нибудь другой, но видимо, почувствовав сильную необычную ауру, решил одарить внезапного посетителя своим вниманием. Уже не обращая внимания на обоих директоров, Гарри впился глазами в маленького Волдеморта, пытаясь найти знакомые черты. Свистящее, похожее на змеиное дыхание, безумные глаза, полные жестокости, изящество движений… всего этого не было, однако Гарри всё равно чувствовал какую-то странную тягу к мальчику, которому в будущем предстояло убить его родителей и много, очень много других людей. Он понимал отчасти, почему это происходит, — смотреть на детство Тома Риддла было бы больно любому, а Гарри, пережившему что-то похожее, было больно вдвойне — но всё же не мог смириться с тем, что в клубке ненависти и крошечного любопытства к врагу теперь ещё образовалось горькое сочувствие. Да, именно сочувствие — Гарри всегда был уверен в том, что жалеют богатые нищих, здоровые — больных. А он… он осознавал. Видел синяки на запястьях, прекрасно зная, что такие получаются, когда взбешённые взрослые хватают, чтобы наорать или выпороть, чувствовал желание взять что-нибудь, что могло бы защитить от незнакомого человека, — «Никогда не знаешь, откуда ждать удара, правда?» — вдыхал запах мела, который он сам порой использовал не для письма, а для утоления дикого голода. — Ты в курсе, что бываешь похож на него, Гарри?.. Том поджал губы и отвернулся от Дамблдора в воспоминаниях обратно к окну, схватив один из камушков на подоконнике и нервно поскребя его ногтем, в то время как директор шагнул к шкафу, коснувшись пальцами ручки. — Не надо, — хрипло проговорил Том, после чего, положив вещь на место, медленно опустился на стул рядом с небольшим письменным столом. Дамблдор в воспоминаниях перечить не стал и спокойно сел на кровать с металлическими прутьями, взглянув на внимательно разглядывающего его мальчика. — Вы доктор, да? Голос был по-прежнему сиплым и тихим, а напряжение лишь усилилось. Гарри слабо усмехнулся и подумал, что таких вопросов даже он при встрече с Хагридом не задавал. Хотя тот не то чтобы походил на доктора… — Нет, — Дамблдор покачал головой, — я учитель. — Я вам не верю, — тут же отрезал Том, слегка ощетинившись. — Она хочет, чтобы меня осмотрели, — в голосе зазвучала явная ненависть, заставившая вздрогнуть даже настоящего Альбуса, наблюдавшего за разворачивающимися перед ним событиями. Гарри покосился на него и задался вопросом, насколько далеко могли зайти люди, когда знали, что их деяния останутся безнаказанными. — Они считают, я… другой, — теперь к ненависти примешалось что-то ещё, но Гарри категорически не хотел верить, что подобные чувства могли звучать в голосе даже совсем юного Волдеморта. — Возможно они правы, — заметил Дамблдор в воспоминаниях, и в комнате ненадолго повисло молчание. Риддл укусил себя за губу. — Ты ведь умеешь делать странные вещи, Том. То, чего другие дети… не могут. Гарри нервно одёрнул рукава кофты и вытер неожиданно обнаружившийся на лбу холодный пот. В голове промелькнули события пятилетней давности, и его охватило дежавю. — С тобой не случилась странных вещей, когда ты боялся… злился? — Я могу двигать предметы не прикасаясь к ним, — неожиданно заговорил Том, чуть вздёрнув подбородок. «Особенный. Особенный». — Могу заставить животных слушаться меня без всякой дрессировки. Я… — Том практически незаметно запнулся, словно его горло сдавила невидимая рука. — Могу сделать плохо тем, кто жесток со мной. Причинить им боль… если захочу. — Ты волшебник, Гарри. Последние слова он произнёс ожесточённо и решительно, что явно не понравилось Дамблдору из воспоминаний, который уже хотел было что-то ответить на реплику мальчика, но тот опередил его. — Кто вы? В мрачной комнате ненадолго повисла тишина. Гарри услышал тихий выдох какого-то из Дамблдоров. — Я такой же, как и ты, Том, — директор в воспоминаниях криво улыбнулся. — Я другой. Том явно нахмурился, недовольно смерив взглядом собеседника и поджав губы. Очевидно, воспринимать то, что кто-то другой является не менее особенным, чем он, было нелегко. Возможно, из-за желания продолжать неповторимым, выгодно выделяясь среди серой массы, а возможно, Том просто привык, что его окружают лишь обычные люди, и даже мысли не допускал, что кто-то может быть таким же, как и он. — Я вам не верю. Докажите. На лице Дамблдора в воспоминаниях не промелькнуло ни единой эмоции. Он просто спокойно разглядывал Тома, будто бы тот был невиданным зверем. А в следующую секунду фанерный шкаф, скромно примостившийся у кровати, вспыхнул ярким пламенем, заставив вздрогнуть даже Гарри, который был только наблюдателем. Том же слегка отпрянул назад и расширившимся от удивления и восхищения глазами смотрел на пламя, которое, несмотря на своё буйство, ни капельки не испортило шкаф. На губах мальчика появилась улыбка, и Гарри, до этого тоже смотревший на пламя, теперь завороженно наблюдал за Томом, не веря, что тот… «Он серьёзно улыбается? Улыбается?» В подобное верилось с трудом, подобное граничило с бредом, примерно таким же, как Снейп в розовой ночнушке или Бинсом, решившим поговорить о чём-то, кроме восставший гоблинов. Но тем не менее это происходило, и прямо сейчас Гарри, находящийся в воспоминаниях своего профессора в старой мантии с испачканными чернилами рукавами и слегка розоватыми щеками, наблюдал за маленьким Волдемортом, который смотрел на магическое пламя улыбался. Искренне улыбался. — По-моему, из твоего шкафа что-то хочет вырваться наружу, Том. Волшебство момента — и дело было вовсе не в пламени — нарушил Дамблдор из воспоминаний, многозначительно приподняв бровь и указав тотчас вернувшемуся в обычное состояние Тому на шкаф. Тот слегка напрягся, легко встал со стула и подошёл к ближе, решительно взявшись за ручки. Гарри пару раз моргнул, отгоняя мысли, что царили в голове несколько мгновений назад, и с интересом уставился на шкаф, только сейчас поняв, что в нём что-то гремело. Ему стали любопытны сразу две вещи: какое заклинание наложил Дамблдор и какие вещи прятал в шкафу Том? И если на первое он сможет узнать, когда они вернуться, то вот второе… Гарри подошёл немного ближе, вытянув шею и разглядел что-то вроде большой шкатулки, которую Том достал спустя несколько секунд. Пламя сразу же погасло. Гарри видел, как Том едва заметно удивился этому, после чего положил шкатулку на кровать, вынув оттуда деревянный йо-йо и складной ножик. Дамблдор в воспоминаниях чуть поджал губы. — В Хогвартсе не терпят воровства. «А с чего он взял, что эти вещи были украдены? Такая уверенность… Применил легилименцию?» — В нашей школе волшебства тебя научат не только управлять магией, но и держать её под контролем. Понимаешь меня? Очевидно, директор в воспоминаниях намекал на то, что он не особо одобряет применение магии вне школы в своих целях, однако Том смотрел на того нечитаемым взглядом и ничего не говорил — впрочем, Гарри был уверен, что в голове у него мысли вертелись сейчас с бешеной скоростью. Дамблдор из воспоминаний прождал около минуты в ожидании хоть какой-то реакции, прежде чем тихо выдохнуть и, коротко кинув в качестве прощания, направиться к выходу. Гарри полагал, что на этом всё закончится, но Том был явно не из тех, кто позволил бы оставить последнее слово кому-то другому. — Ещё я говорю со змеями. Дамблдор в воспоминаниях замер. Гарри тоже. Звук капель, до сих пор барабанивших по стеклу, показался неожиданно раздражающим, а собственное дыхание — чересчур громким. У Тома слегка дёрнулся уголок губ. — Они приползают… шепчутся со мной, — пальцы мальчика сами собой сжались в кулаки. — Это нормально для таких, как я? Гарри был готов поклясться, что почувствовал смесь страха и любопытства, исходивших от Дамблдора из воспоминаний, который, сделав пару рваных вдохов, обернулся и взглянул на Тома, неотрывно смотревшего на него. Гарри предполагал, что сейчас директор ответит что-нибудь, что-нибудь такое, что положит чёткое начало не самых тёплых отношений между Альбусом Дамблдором и будущим Лордом Волдемортом, но вместо этого вокруг всё заполнилось чёрным дымом, искривившим реальность, а в следующую секунду Гарри резко выдернуло из воспоминаний, выкидывая из омута памяти и собственных мыслей одновременно. Крупно вздрогнув, он жадно схватил ртом воздух и слегка ошалело огляделся, понимая, что История Магии уже закончилась, а рядом с ним стоял Рон, жующий утащенный с завтрака бутерброд. — Гарри, ты проснулся? Неужели опять видел кошмар?.. Ах, да к чёрту… — Рон слегка поморщился и похлопал друга по плечу. — У нас дальше ЗоТИ со Снейпом. Можешь считать, что плохой сон был подготовкой.***
Его дневник лежал там же, где он оставил его в пятьдесят шестом году — между журналами о трансфигурации и обрывками выпусков «Пророка», второй шкаф слева, если считать от клетки с Фоуксом. Возможно кому-то покажется странным хранить столь ценную вещь в таком обычном и, вероятно, незащищённом месте, но Альбус Дамблдор считал, что чем неприметнее, тем лучше. Ведь кто в самом деле будет искать дневник среди старой, забытой макулатуры, сливающейся с интерьером кабинета? — А он совсем не изменился, — пробормотал Альбус, коснувшись пальцами кожаной обложки. Коричневая, явно потрёпанная и повидавшая многое, она по-прежнему была достаточно мягкой, а также умудрилась сохранить нацарапанную в правом верхнем углу надпись: «Альбус Персиваль Вульфрик Брайан Дамблдор», а также небольшую корявую приписку: «Частная собственность! Посторонним открывать запрещается!». Усмехнувшись себе в бороду, Дамблдор покачал головой. Когда же он написал это? Может, это был восемьдесят восьмой, а может и восемьдесят девятый, но точно не девяностый — в девять лет матушка уже научила накладывать надлежащие защитные заклинания, так что в такой приписке он тогда уже точно не нуждался бы. Ещё раз проведя кончиками пальцев по обложке, Дамблдор осторожно подцепил металлический край вместе с пожелтевшими листами и раскрыл на случайной странице.7 июля 1898 года
Сегодня мы с Ари испекли чудесный сливовый пирог, и я угостил им Гелла. Ему так понравилось, что он аж покраснел от удовольствия. Так мило… …Матушка сердится на беспорядок в парадной, но Мэгги уже объяснила… …Гелл зашёл вечером и принёс подарок. Я даже не ожидал, что он может дать мне… С громким хлопком Дамблдор захлопнул дневник и сунул его на место, после чего тяжело выдохнул и опустился на широкое кресло. Он честно не знал, зачем сделал это. Понимание того, что чтение записей причинит лишь боль, появилось ещё в тот момент, когда он просто взглянул на этот шкаф, так что желание ностальгировать можно было отбросить сразу, а вот попытку отыскать причины своего беспокойства, несомненно связанного с прошлым… Доставая дневник, Дамблдор действовал интуитивно, но сейчас, осознав, что сделал, мог пусть нехотя, но признать, что действительно пытался найти хотя бы смутные ответы на ещё более смутные вопросы. Впрочем, это он преувеличил — у Альбуса и вопросов-то в голове никаких не было, лишь звенящая пустота и отдалённый, нарастающий с каждым мигом гул тревоги. «Час от часу не легче…» Он нервно помассировал виски, пытаясь привести обрывки мыслей в порядок, сделал несколько глубоких вдохов. Обычно это успокаивало, но явно не сейчас — сердце по-прежнему отбивало странный ритм, а мозг с трудом мог работать чётко и ясно, отпустив все переживания и чувства на волю. Хотел бы Дамблдор поверить, что это было просто переутомление или срыв, и ему всего-то нужно было заглянуть к милой Поппи за лекарством, а затем заварить себе хорошего чаю и напомнить, что сейчас он точно поступает правильно, но… он не мог. Несмотря на всю смутность, Дамблдор ощущал, что это явно нечто большее, что-то, идущее глубоко из прошлого — в этом Альбус был уверен на сто процентов. Более того, он даже знал, исключительно интуитивно, с каким человеком это может быть связано. «Но тогда что же это? Уж не чувство вины ли?», — Дамблдор нервно усмехнулся и покачал головой. Нет, нет. Вину должен испытывать точно не он. Не он. Альбус уже прошёл этот этап, по крайней мере, понял, что упование своими страданиями ничего не принесёт. А потому он раскаивался и будет смиренно раскаиваться до того момента, пока не настанет его судный день. Это — часть его жизни, то, что он должен пронести до конца, а возможно и после. Тысячи пролитых из-за него, его глупости и неосмотрительности, слёз, тысячи невинных жизней и разбитых душ, одна из которых оставила такой глубокий шрам в его сердце, что Дамблдор даже не был уверен, сможет ли он действительно когда-нибудь искупить свою вину. «Искупить… Если это не смогу сделать я, то что же он?..» Тихо выдохнув, он встал с кресла и подошёл к окну, за которым уже смеркалось, и прислонился лбом к прохладному стеклу. Из директорской башни открывался прекрасный вид квиддичное поле и Запретный лес, но сейчас он совершенно не радовал Дамблдора и даже не давал ему как обычно отвлечься от тяжёлых дум — наоборот, позволяя ветру колыхать верхушки деревьев, он становился затягивающим, мрачным, словно в насмешку пародирующим директора сейчас. Искупить. Сжав руки в кулаки, Альбус горько усмехнулся и возвёл глаза в потолку. Он не имел понятия, почему странное чувство, терзающее его, решило напасть именно сейчас, и почему он был так уверен, что это связано с Геллертом и его юностью. Дамблдор мог предположить, что всё это время он лишь оттягивал момент, занимая себя чем угодно, но только не размышлениями о прошлом, однако не мог утверждать наверняка — слишком много неточностей. Но он мог бы… Нервно одёрнул складки мантии, Дамблдор мрачно посмотрел на злосчастный шкаф. Он больше не имел права метаться на одном месте без дела — время поджимало, настоящее несло будущее, а прошлое тянуло назад, и Альбус был просто обязан с этим разобраться ради всеобщего блага. Да, именно так он и поступит — окончательно избавится от этого груза, который незаметно пытался утащить его на дно всё это время, и с полностью чистым сердцем пойдёт туда, где он действительно нужен. Нужен… Дамблдор решительно подошёл к шкафу и вытащил оттуда дневник.***
Волдеморт с криком проснулся. Тонкое шёлковое одеяло было скинуто с широкой кровати, слева чувствовался жар камина, около которого свернулась кольцом Нагайна. Пальцы тряслись. На ладонях, лбу и шее выступил пот — так, что стало до ужаса противно. Он уже был не приютским мальчишкой или сопливым школьником. Он — Волдеморт, от одного имени которого всех нормальных волшебников и волшебниц начинает трясти. Он один из сильнейших и умнейших магов этого столетия, кошмар любого ребёнка, Тёмный Лорд. А таким не положено видеть страшные сны. Взмахнув рукой, Волдеморт наколдовал темпус. Полтретьего ночи. И двадцати минут не прошло, как заснул. Приподнявшись на локте, он привычно нащупал родную тисовую палочку под подушкой и ещё раз взглянул на мирно греющуюся у камина Нагайну. Она не спала, охраняла его сон. Волдеморт горько усмехнулся. Повернувшись на живот, он прислушался к рыданию ветра за окном и шуму дождя. Такая погода осенью в Англии и Шотландии была привычна для него, а звуки — знакомы. Разве что сейчас к ним добавлялся треск поленьев в пышущем жаром камине, в то время как в Хогвартсе это было сопение одноклассников, а в приюте — писк радио. Так они, несчастные дети, в любой момент ожидавшие объявления об эвакуации, убаюкивали себя. Ещё были капли воды, время от время падающие из ржавого крана, и тикание старых часов — Эми Бенсон рассказывала, что они заменяют ей стук сердца дорогой сестры, которая погибла год назад. Том тогда лишь скривился на это, пробормотав себе под нос что-то не очень приличное, и ушёл в свою комнату. Он не собирался заводить часы, но радио-таки оставил и каждый раз после отбоя нырял под едва греющее старое одеяло, обнимая приёмник. Там звучала танцевальная музыка, напоминавшая американский джаз, и иногда — классические произведения. Раздавались гнусавые стенания политиков о новых мигрантах и напряжённой обстановке, сладкое воркование Джеральдо и зажигательные песни Гарри Роя, но по мере того, как Том засыпал, звуки угасали, и вот это уже не просто жужжание приёмника, а кто-то присел у кровати и поёт тебе колыбельную. Может, Эл Боулли, а может, и Тед Хит. Радио пульсировало — и ночью уже было не так одиноко. Самое худшее наступало утром. Когда первые бледные лучи проникали сквозь замызганное стекло, Том недовольно морщился, прячась под одеяло, не желая выбираться из кажущегося надёжным укрытия. Однако спустя несколько секунд раздавался мерзкий звук колокола из церкви, а по коридорам проносилось зычное «Подъём!» миссис Коул. И тогда приходилось вставать с кровати, влезая в неудобные башмаки, быстро натягивать приютскую форму и нестись к умывальникам, пока их не заняли другие. Пятнадцать минут на умывание, пять — на построение, полтора часа — на утреннюю молитву со строгим пастором Брауном, который носил забавные очки, вечно придирался к осанке и был очень недоволен тем, что благодаря оксфордскому движению теперь не утреня, а литургия занимает главную роль в богослужении. Правилам, однако, он не мог не следовать, и как итог: они исполняли и то, и другое, что заставляло обычно отдалённого от других детей Тома наконец-то сходиться с ними в единодушном мнении — да, Браун тот ещё ублюдок. Ведь учить приходилось просто невероятное количество текстов, — один девяносто четвёртый псалом или песнь трёх вавилонских отроков чего стоит — а за малейшие ошибки приходилось отвечать сполна, ведь преданный до безумия Богу пастор не щадил никого, кого считал неугодным, и по праву конкурировал со старухой Коул за звание самого ужасного человека в приюте. После молитвы следовал завтрак. Дети, отстоявшие в церкви, были готовы нестись в столовую со всех ног, но под зоркими взглядами Брауна, директрисы и старухи Коул шли чинно и спокойно, склонив головы. Когда же они наконец рассаживались за столы, получив свой скудный паёк, состоящий из милкорно и кружки воды, то всё ещё не могли наброситься на еду, ведь нужно было произнести ещё одну короткую молитву, а затем дождаться, когда усядутся старшие. Разговаривать во время приёмов пищи запрещалось, поэтому в утренней тишине звучали лишь лязгание столовых приборов и причмокивание губами, впрочем, это Тома не особо тяготило — он не любил других детей, а они не любили его, потому что считали чокнутым. Время завтрака — время подумать о планах на день, решить, какую книгу стащить из заброшенной библиотеки после обеда, чтобы вновь провести час дневного отдыха под любимым деревом во дворе, возможно, немного помечтать о людях, которые сегодня могли бы прийти в приют для того, чтобы забрать какого-нибудь ребёнка. Не то чтобы бы Том питал надежды после трёх возвращений, но во всяком случае было забавно наблюдать за тем, как преобразуются его товарищи по несчастью, становясь просто паиньками. Словно это не они пару дней назад дрались за кусок хлеба, готовые перегрызть друг другу глотки, и не они издевались над недавно пополнившей их ряды малышкой Лиззи, портя её немногочисленную одежду и насмехаясь. По скромному мнению Тома, актёрская игра была просто отвратительна. Закончив с завтраком, все дети делились на две группы и шли либо в зал со станками, на которых предстояло шить, а также изготавливать некоторые детали, либо в классную комнату, где им в течение четырёх часов преподавали арифметику, чтение, письмо и Закон Божий. Группы чередовались через день с понедельника до субботы включительно, воскресенье же все проводили на улице и в церкви — читали ещё больше молитв, стоя на коленях до ноющей боли. После скучной учёбы или изнурительной работы следовали обедня, сам обед, свободное время, а затем снова работа до вечерней молитвы и ужина, после которого детей практически сразу же отправляли в постель. Миссис Коул проходила со свечкой по этажу, проверяя, все ли на месте, пастор Браун отправлялся в часовню, старуха пугала детей байками и шла на покой. В десять тридцать в приюте наступала тишина, а спустя полчаса начиналась ночная полукриминальная жизнь его воспитанников. …Немного поёрзав, Волдеморт с раздражением стукнул ногой по простыне, словно капризный ребёнок, не желающий идти в школу, и перевернулся на спину, раскинув руки в стороны. Он не ожидал, что воспоминания нахлынут с такой силой, и даже сейчас, вынырнув из них, до сих пор слышал отголоски мерного постукивания станка и скрипа кровати, а кончики пальцев зудели так, будто бы он сейчас слишком часто дотрагивался до шершавого переключателя приёмника. Волдеморта передёрнуло. Резко встав с кровати, он прошёл мимо камина, чем потревожил Нагайну, тотчас поднявшую свою голову, и, недовольный, остановился у окна. Там было темно, — не то чтобы удивительно, учитывая, что сейчас ночь — и даже через стекло ощущался зябкий холод, что царил сейчас на улице. Его передёрнуло второй раз. Раздражённо цыкнув, он подцепил со стоящего рядом кресла тёплый плед и накинул поверх зелёной пижамы, кутаясь. Столько лет прошло, а он до сих пор то и дело ощущал фантомный холод, порой не в силах отличить его от реального, а сейчас, в новом теле — особенно. В комнате тепло, словно в печке, — камин топил исправно, даже больше, чем нужно, плетения рун у изголовья и изножья кровати, масса заклинаний, а ещё одежда. Любой нормальный человек уже выбежал бы отсюда в поисках холодного душа или хотя бы кусочка льда, но только не Волдеморт. Он грелся, согревался до самых костей… пока не взглянул в это чёртово окно. Покачав головой, Волдеморт задёрнул плотные шторы, на всякий случай добавив скрепляющие чары, и уселся на ковёр у камина, вздыхая. Нагайна вновь повернулась в его сторону. — И опять ты обеспокоен, — она чуть склонила голову, с интересом рассматривая своего хозяина. Волдеморт бросил короткий взгляд на неё, замечая, как поблёскивают змеиные глаза в свете пламени, и посмотрел на огонь. — Явно обеспокоен. Плохие сны? — она подползла к нему ближе, потираясь о бледную руку, и Волдеморт тихо выдохнул, погладив её вдоль чешуи. — Да, — он не видел смысла врать Нагайне, — как обычно. Змея что-то недовольно прошипела — Волдеморт не смог разобрать конкретнее — и коснулась языком его запястья. — Ты должен перестать. — Что перестать? — Прекращать делать так, словно это тебя не волнует, — укоризненно — «Змеи вообще могут так?» — произнесла Нагайна, продолжая свою незамысловатую ласку. — Ты должен понять почему. — Почему «что»? — порой Нагайна раздражала своими недосказанностями, но Волдеморт убеждал себя, что это просто тренировка его терпения. — Почему это продолжает тревожить тебя до сих пор, — прошипела та, посмотрев на него своими глазами-бусинками, — когда ты уже стал большим страшным змеем. Ты не должен думать о том, каким маленьким и слабым змеёнышем был раньше. Волдеморт криво усмехнулся, прижав питомицу ближе к себе. Она была совершенно права — да, он не должен был. Но почему-то думал. Как и то, насколько верны и эффективны его методы сейчас, о том, не скатывается ли всё вниз… «Нет, нет, нет», — Волдеморт помотал головой. Такого уж точно быть не могло. С каждым днём своей жизни он становился лишь лучше, сильнее. Он всё делал правильно. Он не мог стать хуже, просто потому что всё время стремился узнать как можно больше, усовершенствоваться, даже несмотря на то, что окружающие уже считали его невероятно сильным. Он просто не оглядывался на них — слабых, жалких, для которых чем-то невероятным является обыкновенный беспалочковый люмос — и шёл вперёд, покоряя новые высоты. Конечно, сложно было отрицать, что пребывание в облике бесплотного духа столь долгое время не сказалось на его состоянии, но сейчас Волдеморт был убеждён, — желал себя убедить? — что находится в отличной форме и готов идти до конца, даже если подпольное продвижение обвалится и грядёт война. Он был готов к этому: к сражениям, баталиям, отстаиванию своих идеалов, которые наконец-то обрели чёткую форму спустя столько лет: да, теперь Волдеморт был однозначно уверен в том, что Магическую Британию нужно держать под жёстким контролем, оградив от мира опасных магглов, забирать магглорождённых для правильного воспитания сызмальства. А ещё власть, власть и деньги, а значит, и возможность проводить любые исследования, которые он захочет, возможность принимать те решения, какие он посчитает нужными, возможность наказать… да, наказать Магическую Британию за то, что ей было плевать на волшебников, которые приходили в одиннадцать лет растерянным, испуганным, незащищёнными, ничего не зная об этом мире, в котором им предстояло провести целый год, если не считать коротких зимних и двухмесячных летних каникул. Волдеморт сжал пальцы в кулаки. Он был уверен в своей правоте. Уверен на все сто процентов… «…Или же… нет?» Волдеморт шумно сглотнул, сжав тонкими пальцами ткань пижамы. Знакомое, недавно появившееся мерзкое меланхоличное чувство вновь накатывало на него, как и пару дней назад в кабинете при встрече с Люциусом. Незнание, сомнения, растерянность, скептичность к себе — всё это начинало одолевать разом, и он даже не имел понятия, как справляться, привыкнув либо подавлять эмоции, что сейчас он сделать не мог из-за их количества, либо выплёскивать посредством дуэли. …Только вот когда апатия начинает охватывать тебя, даже палочку брать в руки не хочется. «Что это вообще такое, чёрт подери?» Волдеморт пнул ногой подушку, зло прошипев себе что-то под нос, и устало распластался на ковре. Обычно он старался не употреблять маггловские выражения, но иногда привычки всё же брали своё, особенно в такие моменты раздражения и… одиночества. Шумно выдохнув и побарабанив пальцами друг о друга, Волдеморт хмуро уставился на пламя в камине. Он совершенно не собирался обвинять самого себя в неидеальности, возможно, где-то неправильных суждениях и подобном, потому что как минимум чёртов Дамблдор, грёбанный предводитель света, когда-то был настолько ослеплён чувством невероятной любви и жаждой знаний, что согласился поработить магглов, установив господство волшебников. И даже то, что после он в итоге одумался, сменил сторону и с болью в сердце посадил Гриндевальда за решётку, ничего особо не меняло для Волдеморта — просто искалеченный жизнью удивительно сильный и умный волшебник с извращёнными временем и опытом идеалами. Похожи ли они? Вполне вероятно. Волдеморт очень не хотел признавать себя таковым, но в последнее время из-за нападавшей то и дело апатии только и делал, что занимался самокопанием… и, разумеется, не мог не прийти к определённым выводом. А сейчас лишь окончательно позволил себе принять это, с удивлением почувствовав, как большая часть волнения и раздражения испарилась под натиском жара комнаты и собственного тяжёлого дыхания, которое постепенно выравнивалось, становясь гораздо более спокойным и лёгким. Возможно, он болен. Возможно. Утешало то, что в этом мире вряд ли можно найти полностью здорового существа, хотя Волдеморт в жизни не допустил бы мысли о сравнении себя с каким-то случайным человеком — гордость просто не позволяла. Однако всё же как неожиданно то, что для того, что скинуть с себя свинцовые оковы меланхолии, ему всего лишь требовалось признать то, что у Лорда Волдеморта могут быть недостатки и, да, чёрт подери, он имеет право на ошибки — Волдеморт чуть не задохнулся от восторга, когда понял это. Он больше не сопливый мальчишка или школьник. У него есть сила, планы и сторонники, которые волей-неволей будут ему подчиняться. Конечно же, ставки высоки, но он величайший Тёмный Лорд своего времени, и у него есть достаточно власти и влияния, чтобы сгладить какие-то промахи на пути к главной цели, которая вполне возможно даже как-то изменится, учитывая его последние мысли и сомнения. Но как бы то ни было, теперь Волдеморт чувствовал невероятное облегчение — он может меняться, может ошибаться. И ему не надо было заботиться об окружающих, как было, когда он лишь начинал распространять своё влияние. Осознание ударило обухом по голове, но Волдеморт вскочил на ноги, втянув в себя воздух, который теперь уже не казался тяжёлым. Его алые глаза загорелись диким, ранее чуждым ему блеском. Он хотел воспарить.***
Сегодня цепочки не хотели сходиться. Недовольно нахмурившись, Гарри почесал голову и растерянно взглянул на свои записи: вот Райдо, а за ней Совило, с которой тесно сплеталась Манназ… Быть может, стоило поменять их местами? Или же заменить Совило на Гуфу? …Гарри раздражённо сдул прядь со лба. Сегодня определённо ничего не хотело сходиться. Он, в очередной раз убрав чёлку пальцами вбок, склонился над разбросанными по всей астрономической башне — «Гарри, я надеюсь, ты не выжил оттуда профессора Синистру?» — пергаменты и принялся выводить обычной маггловской ручкой кривые символы, время от времени что-то мыча себе под нос и отвлекаясь на расчёты. Сегодня с озера дул ещё более холодный ветер, однако Гарри заблаговременно наложил на себя в кои-то веки более менее нормальное согревающее, а на листы — заклятие усиленного притяжения, — что бы там ни говорил Снейп, но он умел извлекать уроки из ошибок — которое вычитал утром в притащенном в гостиную Гриффиндора Гермионой справочнике природной магии. Там вообще было много полезного: подробный разбор чар левитации, рассказы о стихийной магии, редких видах магического огня, ну, и прочего подобного. С тех пор, как Гермиона прознала о существовании в башне Когтеврана личной библиотеки, она вознамерилась воссоздать такую же у гриффиндорцев и носила все найденные книги к ним, заботливо складывая их в шкаф с защитными заклинаниями. Инициативу, как ни странно, поддержали, и вскоре на полках стала появляться сама разнообразная литература: маггловская фантастика, потрёпанные учебники по зельеварению и химии, теснившиеся рядом, квиддчиные журналы и даже подшивки газет — это уже Колин постарался. Собственно, именно эта импровизированная библиотека напомнила Гарри о его любви к чтению, за что он был благодарен, ведь сейчас книги были чуть ли не его единственным спасением. Ветер подул сильнее. Нити заклинаний притяжения жалобно затрещали, — у Гарри было не так много времени, чтобы попрактиковаться — но к счастью, остались на месте, удерживая листы. Гарри подумывал научиться создавать что-то вроде стеклянного купола над башней, чтобы было теплее и не так ветрено, но после нескольких неудачных попыток трансфигурации оставил свою идею к облегчению профессора Синистры, которая уже давно закрыла глаза на то, что ученики безнаказанно посещали её башню, но не могла принять факт о её видоизменении и уж тем более каком-то стеклянном куполе сверху — «Какие глупости, право слово». Дамблдор на попытку Гарри покачал головой, мягко сказав, что не стоит этого делать, а профессор Макгонагалл прочитала ему целых две лекции: о том, почему не стоит нарушать школьные правила и ходить на астрономическую башню, и о том, почему такая трансфигурация практически невыполнима в данных условиях. «…Закончил». Чуть поджав губы, Гарри критически оглядел итоговую цепочку и аккуратно сложил лист в школьную сумку. Не идеально, конечно, но сегодня вечером у него ещё будет время всё подправить, перечитать и попробовать совместить с другими рунами. Остальные же записи от притянул магией и, вытащив из кармана бечёвку, ловко перевязал их, раздумывая, оставить ли себе на память или отдать для растопки камина. …Камин так плохо топил… Вздрогнув, Гарри выронил стопку перевязанных листьев, невольно задержав дыхание. Настолько силён был мороз… …Она была похожа на ведьму… Родила… Гарри закрыл лицо руками. Лишь одно слово, а уже запустило цепочку недавних болезненных воспоминаний, вызывающих болезненные вспышки в сердце — Гарри задрожал и согнулся, прижимаясь лбом к коленям. Он совершенно не хотел об этом думать, но… …Гарри недоверчиво смотрит на миссис Браун. — Ну, так что, ты согласен? Он видит её улыбку, её доброжелательное выражение лица. Он знает, что она, по словам, всех жителей Литтл Уингинга, просто ангел во плоти и обожает детей. Он вдыхает запах клубничного шампуня и лакричных конфет. Миссис Браун — всеми любимая директриса детского сада «Магнолия» и просто хороший человек с большой буквы. Она мила, учтива и так хороша собой, что даже женатый мистер Старр засматривался на неё, тоже не без кольца на безымянном пальце. Гарри четыре года, и он прекрасно знает о том, что миссис Браун — хорошая, а потому никогда бы не стала связываться с ним. С плохим. — Я… я не уверен, мэм, — Гарри мямлит, отводя взгляд. Предложение достаточно заманчиво, но откуда ему знать, что миссис Браун не врёт и не хочет на самом деле поиздеваться над ним? Дядя Вернон говорил, что хорошие люди могут себе позволить делать такое с уродами. — Не думаю, что подойду вам. — Ох, какие глупости, — миссис Браун отмахивается от него и делает решительный шаг к Гарри, протягивая руки, словно желает поймать. Гарри бледнеет и чувствует, как начинают дрожать от страха колени. — Ты очень милый мальчик, может, немного стеснительный, но это ведь будет твоя первая постановка… Я редко зову кого-либо не из воспитанников сада, соглашайся! Она почти касается его, но Гарри, словно очнувшись, отскакивает назад и даёт дёру — так быстро он не бегал даже от Дадли. — Стой! — воскликнула миссис Браун, уже желая ринуться за ним, но затем вспоминает, что она на каблуках, и лишь раздражённо отмахивается рукой. — И что за дети нынче пошли… Она, раздосадованная, разворачивается и медленно идёт в сторону детского сада, а Гарри всё бежит и бежит, не в силах остановиться. «Простите, мэм… Но я… я» — Я вам не верю… …Гарри жмётся спиной к стене в прихожей, на всякий случай закрывая голову руками, чтобы злой до чёртиков дядя Вернон в случае чего огрел его по ним. — Петуния! Обычно голос дяди низкий, глубокий, но сейчас он напоминает визг свиньи. К своим пяти годам Гарри уже выучил, что это означает. — Спустись вниз! Ты посмотри, что опять натворил этот паршивец! Гарри жалобно шмыгает носом и сжимается в комок. Он совсем не хотел этого делать — Дадли опять начал задирать его и очень больно ударил своей новой бейсбольной битой, из-за чего Гарри заплакал и так разозлился… так разозлился, что в следующую секунду ваза, стоящая на небольшой тумбочке рядом, разлетелась на мелкие кусочки, которые чудом не попали в удивлённого таким поворотом событий кузена. Гарри думал, что на него просто наорут и загрузят дополнительной работой по дому, но, кажется, терпение дяди Вернона на этот раз окончательно лопнуло. — Петуния Дурсль! Гарри без понятия, что тётя делает наверху. Возможно она так привыкла к Гарри и сопутствующим неприятностям, что сейчас уже почти не обращает внимания на это, отдавая предпочтение листанию нового выпуска «FHM» или поливке комнатных растений. Во всяком случае… в это хочется верить. — Иду я, иду, Вернон! Раздражена она явно не меньше мужа, и уже через пару минут её недовольное лицо лицезреют и Гарри, и Вернон, и даже Дадли, тихо наблюдающий за всем происходящим с дивана. Петуния нервно одёргивает халат. — Что случилось? — Кузен разбил вазу, — пищит Дадли, указав пальцем на Гарри, который теперь сжимается ещё сильнее, уже просто мечтая исчезнуть отсюда. — Вот… вот эту… Дадли указывает пальцами на осколки и теперь пустующую тумбочку, а взгляд Петунии явно мрачнеет. Она на подходит к Гарри, отталкивая Вернона, и хватает его за воротник, зло шипя: — Как это получилось? Что ты опять сделал? Специально скинул на пол? Или, может, скажешь сейчас, что это тебя Дадли толкнул, а ты не при чём? Или, может, — её глаза опасно сверкнули, — это опять твои… штучки, а, Поттер? Гарри, не выдержав, всё же тихо плачет, чувствуя, как по щекам стекают слёзы, а Дадли вновь пищит с дивана: — Я нечаянно толкнул его… А он как глянул на меня! А ваза как… бум! — он взмахивает руками, явно изображая всё произошедшее, а Петуния готова чуть ли не на части разорвать племянника. — Ты… Это была любимая ваза моей матери, личный подарок мне от неё! — она стискивает крепкими длинными пальцами ворот старой футболки, и Гарри где-то на периферии улавливает жалобный треск ткани. — В чулане на месяц! — она встряхивает его, а серые глаза наливаются кровью. В уголках зелёных блестят слёзы, которые Петуния просто терпеть не может. Она кричит. — Работать будешь в два раза больше, понял, мальчишка? О Господи, — она взмахивает другой рукой, — и почему ты и дня не можешь без какой-нибудь ерунды, ненормальности? Мы содержим тебя на свои деньги, а ты только всё портишь! Она вновь встряхивает бледного от ужаса Гарри, который, едва преодолевая дрожь, слёзы и болезненно сжавшееся от последних слов сердце, еле выдавливает из себя, заикаясь: — П-простите… простите меня, тётя! Я больше не буду… — он чуть ли не рыдает. Глаза всё же застилают слёзы. — Клянусь, что больше не буду! Я нечаянно, я совсем не хотел… — Ты вечно «не хочешь»! — отрезает Петуния, а вторая рука, до этих пор находящая в воздухе, опускается на щёку Гарри со звоном. На секунду всё стихает. А затем раздаётся болезненный рёв Гарри, которого уже успел ударить по этой же щеке дядя Вернон, и звон какой-то старинной тарелки, стоящей на другой тумбочке. Петуния визжит, а Вернон бледнеет, взмахивая руками и хрипло крича: — Это не может продолжаться! Мы должны сдать его… в школу для трудных детей и подростков или в больницу!.. Да, его должны там вылечить! — Вернон лихорадочно пытается нащупать пухлыми пальцами ключи от машины в заднем кармане, а Гарри отчаянно трепыхается в руках тёти Петунии, с ужасом глядя на дядю. — Нет, нет, нет! Я не хочу, не хочу в больницу! Пожалуйста, не надо! … — Она хочет, чтобы меня осмотрели. …Гарри бежит, чувствуя, насколько же неудобны эти старые кеды Дадли, что всучила ему тётя Петуния, проворчав, что у них нет на него денег. Сзади слышится грохот колёс самоката о неровный асфальт, мерзко смеются мальчишки, — Гарри может чётко различить голоса его кузена и Полкисса, а ещё, кажется, Малькольма… или того придурка Денниса? Он не уверен, зато точно знает, что последний любит пинать своих жертв ногами в живот, а Малькольм испытывает необъяснимую любовь к тому, чтобы окунать несчастных головой в речку, крепко держа за волосы, или ещё лучше — в унитаз, при этом фотографируя. Ни то, ни другое Гарри не нравится. Он ускоряется. — Тебе не убеж-а-ать! — Полкисс заходится совсем диким смехом и отталкивается ногой от земли активнее, рассекая на своём новеньком «Хьюдоре». — Ты устанешь, и тогда мы поймаем тебя, уродец! Гарри только шесть лет, но он уже знает, что такое настоящая ярость и больше не собирается терпеть. Не переставая бежать, Гарри оборачивается и, глядя на Полкисса с чистой ненавистью, кричит: — Я не урод! Не урод! Не урод! — Уродец, — смеётся Полкисс и тоже прибавляет ходу, как и Дадли, тупо поддакивающий ему в оскорблениях. — Тебя все считают им. — Они считают я… другой. Гарри хрипло надрывно задышал, вцепляясь в пальцами в лохматые волосы и оттягивая их, словно надеясь, что эта боль затмит другую, но как бы не так — воспоминания, словно ядовитый плющ, уже пустили в свои корни в самое сердце, засев крепко и, возможно, навсегда. Он закричал. Гарри не мог не думать о Волдеморте, его прошлом, о том, как они — Мерлин правый, нет — похожи, и отчаянно желал забыть всё увиденное: молодого Дамблдора, мрачную церковь, кирпичные стены Вула и зловеще поблёскивавшие в полутьме железные станки. Бледное лицо Тома. Бледное лицо миссис Коул. — Обливиэйт… — Гарри знал, что разговоры с самим собой — не самая лучшая вещь на свете, но возможно, если делать это едва слышным шёпотом, то ничего не будет? Он не знал, но во всяком случае надеялся на это. — Мне стоит наложить… Гарри с трудом обхватил онемевшими пальцами сейчас кажущуюся чужой палочку и шумно сглотнул, приставив её к виску. Он никогда в жизни не накладывал это заклинание, но сейчас соблазн был велик как никогда. Хотелось выжечь из памяти, хотелось отречься и кричать, ведь он просто не мог, не мог поверить в такую одновременно похожесть и непохожесть его и Волдеморта, в то, Тёмный Лорд мог бы понять его, в то, что он, Гарри, славный гриффиндорец Гарри мог бы стать таким же, если бы магический мир не считал его своим героем, если бы тогда к нему в купе не зашёл Рон, смущённо улыбнувшись и предложив дружбу, если бы он тогда согласился на Слизерин, согласился бы с Малфоем… «Нет… нет, нет, нет». Всхлипнув, Гарри полностью опустился на прохладный камень, и зажмурился, позволяя слезам стекать по щекам. Ему негде было спрятаться от осознания и неизбежной правды, ему некуда было бежать. Реальность уже поймала его в свои сети, торжествующе разорвав плотно укоренившиеся в голове Гарри шаблоны и ударив сквозь густые серые облака яркими закатными лучами прямо в лицо. Это была её победа, безоговорочная победа. И теперь Гарри мог лишь плакать, смиряясь со своим поражением. «Я… я вам не верю».***
Каждый, кто жил в Хогвартсе длительное время, знал несколько простых, но приходящих лишь спустя годы истин, в том числе ту, что гласила: «Утренние сумерки — самое тихое время здесь». Когда даже самые активные ночью студенты отправлялись в кровать, а привычная возня на улице и шум перед занятиями ещё не наступали, замок словно застывал во времени: на коридоры опускалась непривычная звенящая тишина, начищенные до блеска доски и парты замирали в ожидании учеников, приведения забивались в тёмные углы. В этот момент абсолютно все обитатели Хогвартса, включая портреты, мирно спали, ещё не готовые встречать новый день. И только Альбус Дамблдор бодрствовал, нервно расхаживая по кабинету туда-сюда. Он был напряжён, если судить по сведённым вместе бровям и крепко сжатым в кулаки пальцам, а также явно не спал всю ночь, о чём красноречиво свидетельствовали синяки под глазами и разбросанные по всему полу письма, книги, газеты и обрывки записок, вырванных из блокнотов. Один из таких обрывков прицепился к подошве мягкой туфли и теперь шелестел с каждым новым шагом, лишь повышая градус раздражения. Дамблдор тряхнул ногой раз, второй, пытаясь сбросить прилипчивый листок, но потерпев неудачу, в конце концов цыкнул, подцепил его пальцами и быстро пробежался взглядом по тексту. Список для «Флориш и Блоттс»: - Стандартная книга заклинаний для 3 курса Миранды Гуссокл - Основы защиты от тёмных искусств Ж. Мышьякоффа - Расширенный курс трансфигурации от Ликкерсона… …Дамблдор шумно втянул в себя воздух и резко разорвал листок на две части, после чего, откинув их в сторону, сложил руки за спиной и хмуро посмотрел в окно. Сумерки медленно, но верно рассеивались, а он до сих пор не нашёл то, что могло бы хоть как-то приблизить его к разгадке. Сначала Дамблдор предполагал, что это будет дневник. Строчки на пожелтевших от времени сухих страницах, об которые он успел порезаться несколько раз, пока читал, вызывали лишь боль в груди, но тем не менее Альбус изучил всё от корки до корки, борясь с самим собой. Разочарование, настигшее его в конце, когда он осознал, что не выяснил ничего нового, было велико, но тем не менее Дамблдор продолжил, понимая, что пока ответ не будет найден, ноющая боль и тревога не упокоятся. Во всяком случае в это хотелось верить, а потому дальше он решительно взялся за письма, что были аккуратно перевязаны бечёвкой и лежали в самом дальнем ящике комода — после долгих метаний в сорок пятом Альбус всё же решил не выбрасывать их, а просто убрать с глаз долой. Они вызвали не меньше эмоций, чем дневник, а возможно и больше — Дамблдор трепетно прикасался к шершавому пергаменту, погрузившись в транс и вновь переживая самые яркие моменты своей юности. Он проводил пальцами по высохшим чернилам, чувствуя, насколько сильно давило перо на бумагу тогда, рассматривал почерк, нелепые кляксы и маленькие забавные рисунки — их тайные послания друг другу на случай, если письмо перехватят. Альбус помнил, как подсадил Геллерта на тему шпионов, так что с тех пор они стали придумывать свой шифр, воображая себя подполковником Шварцкоппеном и Алессандром Паницарди. — Только они дураки были, — всегда любил уточнять Геллерт, внимательно смотря на Альбуса. — Так глупо позволить обнаружить письмо… У нас так точно не будет. А потом он улыбался — Альбус до сих помнил, что в этот момент у Геллерта появлялась ямочка на левой щеке, а льдистые голубые глаза теплели, — брал его лицо в руки и нежно целовал, прикрыв глаза. Геллерт говорил, что это потому, что «так принято», но Альбус-то отлично знал, что упрямец просто смущался. Ведь сам он продолжал смотреть на него, любуясь подрагивающими ресницами и алеющими щеками. Любуясь всем. Вздрогнув, Альбус моргнул несколько раз, выныривая из неожиданно затянувших его в себя воспоминаний, и покачал головой. С каждым днём прошлое подбиралось всё чаще и неожиданнее, заставляя задыхаться от своей противоречивости: горькое, запутанное, вызывающее болезненные спазмы в животе и ломоту в висках, оно в то же время было таким светлым и нежным, что слёзы наворачивались. Он помнил тёплые объятия матушки, тихий смех сестры, её ласковый понимающий взгляд — Альбус не мог не любоваться ей, даже когда та была печальна. И, конечно же, Геллерт. С его озорными улыбками, начитанностью и новыми идеями, которые он генерировал в ужасающих количествах. Их споры до хрипоты обо всём на свете, совместные исследования, жаркие июльские деньки под ивой на берегу озера, звёздные ночи на крыше дома. Многообещающие взгляды, прикосновения кончиков пальцев под столом во время обеда. И поцелуи. Много-много поцелуев и клятв между ними. Очень много клятв. Порой Альбус с трепетом слушал их, горячо давал свои, затем вновь припадая к чужим губам, а порой просто слушал, будто зачарованный, не особо вникая в текст, — что поделать, иногда Геллерт любил говорить слишком мудрёно, пряча истинный смысл в хитросплетениях слов. «Стоп». Остановившись как вкопанный, Альбус невольно задержал дыхание и немигающим взглядом уставился на разбросанные листы. Затем тряхнул головой, нервно прошёлся по кабинету туда-сюда, хрустнув пальцами, мельком глянул в окно. Вернулся на своё место. «Может ли… Может ли это…» Истинный смысл в хитросплетениях слов. «…быть действительно так?» Альбус вздохнул и переступил с ноги на ногу. Вполне возможно, что всё, пронёсшееся у него сейчас в голове, было надуманным бредом, отчаянной попыткой распутать нити вопросов, но в конце концов он ничего не терял, а потому решительно подошёл обратно к письмам и вынул из стопки самое последнее, датируемое июлем сорок пятого года. Что-то внутри ему подсказывало, что ответ скрывался именно в нём, ведь навряд ли Геллерт смог бы что-то оставить в дневнике, который он даже ему не показывал, или блокнотах, где Альбус записывал траты и повседневные дела. Шумно выдохнув, он вновь развернул желтоватый пергамент, быстро пробегаясь глазами по тексту. Он уже читал его — простое сухое послание, где Геллерт констатировал факт своего заключения, рассказывал о том, что с ним делают, прощался, называя его достойным, но глупым противником, бывшим другом, так и не сумевшим по-настоящему оценить все его идеи и всё в таком духе. В общем-то, ничего особенного. Как бы Альбус ни любил Геллерта и не верил в лучшее, он старался не обманываться на его счёт, понимая, что такой человек, как он, очень навряд ли будет извиняться или говорит о своих ошибках кому-то, кроме себя. Проведя пальцами по строчкам, Альбус нахмурился, вчитываясь в письмо. Оно было по-прежнему сухим во всех смыслах, а ещё пестрило некоторым количеством сарказма под конец. Но всё же… если это тайное послание, тут должно быть что-то не так. Должно быть что-то странное. Альбус поднёс текст ближе. «…Третьего дня в первом часу ко мне постучались констебли. Они требовали, чтобы я отдал им два тёмных артефакта, которые у меня вчера обнаружили при обыске, а я отдал все три — они мне больше ни к чему. Эти двое чуть в обморок не грохнулись, а потом в два голоса заявили, что даже сотрудничество всё равно меня не спасёт от правосудия. Идиоты. Как будто они не в курсе, что если я попробую что-то скрыть, то расправа будет ещё более жестокой, чем просто одна ссылка в горы и штраф в три миллиона галлеонов…» — Что же тут не так, — пробормотал Альбус, побарабанив пальцами по колену, и возвёл глаза к потолку. Геллерт всегда любил шифровки, даже до того, как стал зачитываться шпионскими романами. Они оба знали наизусть азбуку морзе, практиковались в изучении языка немых, рисовали картинки. А ещё… … — Эй, Гелл, — Альбус спрыгнул с раскидистой ивы и с интересом склонил голову, рассматривая его, — а что это у тебя? — Это моя новая книга, — с гордостью произнёс тот, нежно погладив пальцами корешок. — Еле достал, она о-очень редкая. — Серьёзно? А про что это? — Это пособие по руническим алфавитам, — он широко улыбнутся, и его глаза засветились, — уверен, теперь мы сможем придумать ещё много новых способов для нашей переписки. «Ох». Дамблдор широко распахнул глаза и в неверии посмотрел на письмо. Безумно, невозможно, невероятно, но… «Ох». …А если это всё-таки правда? Часто задышав, Альбус, подскочив на месте, схватился за карандаш и чистый листок, устраиваясь прямо на полу и впиваясь взглядом в текст, теперь намереваясь расшифровать послание любой ценой. Он знал, что Геллерт изобрёл несколько способов шифровки, однако перебирая их и постепенно исключая, можно было разобраться всё письмо и раскрыть его истинное значение. Альбус тихо выдохнул, сосредотачиваясь, и прочитал первое предложение, уже совершенно по-другому воспринимая его. До рассвета оставалось совсем немного.***
Гарри стоял на самом краю Астрономической башни, волнительно переступая с ноги на ногу. В предрассветной тишине он прекрасно чувствовал собственное судорожное дыхание, из-за чего волновался ещё сильнее, однако с каждой прочитанной руной, плавно переходящей в другую, становился всё увереннее и спокойнее. Он был почти полностью раздет, — только изношенные кеды, короткие шорты и майка, напичканные согревающими чарами — а потому было отлично видно его бледную от недостатка солнца осенью кожу, испещрённую многочисленными шрамами и рунными цепочками. Первые появились будто сами по себе, — с двенадцати лет Гарри перестал вести свой дневник учёта повреждений — а вторые же он нанёс совсем недавно самостоятельно, будучи в Выручай-комнате с ножом, собственными записями и отчаянной решительностью. …Гарри стоит в центре комнаты полностью обнажённый. Сердце заходится в бешеном ритме, глаза блестят, пробегаясь по хаотично исписанным пергаментам, а в руке зажат ритуальный нож. Он зловеще поблёскивает в полутьме комнаты — Гарри решил зажечь только несколько свечей — и так и манит прикоснуться к острию. Гарри подносит самый кончик к пламени, накаливая, а затем шепчет заклинание на парселтанге, с удовлетворением отмечая, как вспыхивает нож. Так и не подстриженная им чёлка падает на лоб, щекоча его, и Гарри фыркает, мотая головой. Пламя свечи подрагивает, отражаясь от стен и рисуя причудливые рисунки, а Гарри чертит новую цепочку, заводя руку за спину и действуя вслепую. Всё тело горит, готовое разорваться на кусочки от пронизывающей боли, но он не останавливается, продолжая упиваться болью и позволяя безумию захватывать себя. Нож впивается в кожу, оставляет следы, подкреплённые магией. За каждой руной следует заклинание. Гарри дрожит, рвано дышит, падает практически без сознания, но встаёт и продолжает начатое… Из груди вырвался шумный выдох. Машинально поёжившись от утренней прохлады, Гарри переступил с ноги на ногу и, прищурившись, вгляделся вдаль. Самые верхушки деревьев Запретного Леса уже окрасились в бледно-розовый, а на горизонте появилась светлая полоска. Высоко головой раздался крик сокола, пролетающего над замком. «Пора». Сжав руки в кулаки, Гарри сделал пару шагов назад, чуть согнувшись. Сердце вновь забилось в волнении, но теперь вместо привкуса страха Гарри ощущал предвкушение. Жажду. Он быстро облизнул пересохшие губы. Расчёты точно должны быть верны, — чёрт, он потратил на них больше двух месяцев — а если что, то в мешочке из ишачьей кожи припрятана новенькая «Молния» — подарок от любимого крёстного к началу учебного года. Впрочем, Гарри надеялся, что она не понадобится. Гарри верил, что он сможет. Зажмурившись лишь на секунду, он широко распахнул глаза и, поджав губы, решительно помчался по каменным плитам. Три. Расстояние до края стремительно сокращалось да и в принципе было совсем небольшим, однако Гарри казалось, что всё происходит как в замедленной съёмке. Мягкий бледный свет, медленно, но верно выползающий из ночной мглы и окрашивающий небо, острый холодок, пробегающий по всему телу из-за ноябрьского ветра, от которого даже согревающие не до конца спасали, лёгкое жжение рун, которые Гарри постепенно мысленно активировал в нужном порядке. Два. Он уже подошёл к краю. На секунду парализующий страх нахлынул вновь, но Гарри, яростно помотав головой, укусил губы и, оттолкнувшись ногой от края, подпрыгнул высоко-высоко, задержав дыхание от невероятного вида, открывшегося перед ним. В руках, ногах, да во всём теле почувствовалась невероятная лёгкость, словно все проблемы остались там, на земле, а Гарри, отдавшийся прохладному осеннему воздуху, был полностью очищен и свободен. Прищурившись от дребезжащего на горизонте солнца, Гарри широко улыбнулся и искреннее, впервые за долгое время засмеялся, раскинув руки в стороны от всепоглощающего восторга. Один. А затем Гарри начал падать.***
Даже в минуты эмоциональных всплесков, Волдеморт, к своему удовольствию, мог оставаться предусмотрительным. Это не раз выручало его в самых опасных ситуациях, спасая жизнь, и хотя сейчас ему не угрожало ничего ужасного, он всё же был рад, что додумался накинуть побольше согревающих чар на мантию и тело. Ветер на улице оказался очень сильным. И холодным. Прищурившись, Волдеморт огляделся и заметил, что даже защитные заклинания Люциуса, которыми тот накрыл беседку, а также клумбы у входа, не спасали — ветер угрожающе свистел, готовый сорвать их в любую секунду. С нарастающим недовольством он подумал, что испорченное имущество может отвлечь Малфоя от более важных сейчас задач, а потому, раздражённо вздохнув, взмахнул рукой, накладывая более мощные чары. Люциус потом ещё отблагодарит его за это как следует. С удовлетворением оглядев результаты своей работы, Волдеморт кивнул самому себе и, развернувшись, зашагал по хрустящему гравию к массивным воротам. Оставаться здесь ему не хотелось — атмосфера в поместье Малфоев была слишком давящей, а ветер в Уилтшире — слишком сильным и порывистым. Волдеморта тянуло отсюда, тянуло как можно дальше, а вот куда… На секунду он остановился, прикрывая глаза и прислушиваясь к самому себе. Ветер засвистел сильнее, словно недовольный его присутствием здесь, но Волдеморту было плевать — он глубоко дышал, вдыхая свежий прохладный воздух, пока в памяти проносились места, где он бывал до этого. …Тому всегда нравились горы. Когда он, впервые очутившись на Кингс-Кросс, сел в алый поезд первого сентября тысяча девятьсот тридцать восьмого года, то испытал сладкое, очень волнительное предвкушение. Когда выглянул в окно на середине пути и увидел яркие луга, поля, а сзади них — величественные горы, его охватил чистый восторг. Когда же он, нисколько не обращая внимания на своих попутчиков в лодке, узрел возвышающийся над озером Хогвартс, а сзади — возвышающие надо всем и вся мунро, то впал в невероятный экстаз. Горы — это одиночество. Горы — свобода. Горы — это тишина, новые знания и всепоглощающие спокойствие, которого Тому так не хватало. А ещё они — его спасение от родных каменных простор грязного Ист-Энда, на которые смотреть просто не было сил, глаза жгло от бесконечной унылой серости и разрухи. Стоило взглянуть на них, как горестные воспоминания поднимались с чёрным дымом из труб, отдавались колокольным звоном церкви в ушах, пронизывали сердце, разрывая на куски. Том не хотел этого, а потому наслаждался горами вблизи замка настолько много и долго, насколько это возможно. Запечатлевал в памяти, храня в душе самые полюбившиеся места. Он обещал тогда себе запомнить их… запомнить все до единого. …Вздрогнув, Волдеморт широко раскрыл глаза и уставился на ворота перед собой. Проносившиеся в голове картинки остановились, и та, что возникла сейчас перед ним, обрела особую чёткость. Он ясно видел знакомые речушки, небольшой каньон, покрытые зеленью верхушки и ту самую скамейку, на которой он часто проводил вечера в школьные годы, тайком сбегая из Хогвартса. Слабо усмехнувшись, он закутался в мантию поплотнее и, ещё раз взглянув на поместье Малфоев, вышел прочь со двора. В следующую секунду раздался тихий хлопок.***
Гарри падал с астрономической башни с какой-то невероятной скоростью. Ветер свистел в ушах, пальцы немели от холода и восторга, а глаза слезились, — «Дурак, забыл квиддичные очки» — но, чёрт побери, как же здорово. Как же восхитительно было окунуться в самый центр безумной стихии, чувствовать потоки воздуха, пропускать их сквозь пальцы, наслаждаясь ощущением лёгкости и свежести. Гарри был просто счастлив. А со счастьем приходила и уверенность, что у него всё получится. Что он справится, сможет. Пальцы невольно сжались на мешочке из ишачьей кожи. Гарри был готов достать метлу в любой момент, чтобы мягко спикировать на землю, а затем издать разочарованный вздох и медленно потащиться в комнату, проклиная свою глупость и самонадеянность, но в самой глубине души желал скорее разбиться и покончить с жизнью навсегда, если не сможет исполнить задуманное. Он пролетел уже больше половины, земля приближалась всё быстрее, и теперь нужно было сосредоточиться, чтобы активировать нескольких последних цепочек рун. На земле этого делать было нельзя, они бы просто не сработали, а в первые пару минут полёта Гарри просто не мог ничего другого, кроме как наслаждаться своей сладкой свободой с привкусом ноябрьского холодного ветра. Теперь же он был обязан завершить начатое, чтобы воплотить мечту в реальность. Сконцентрировавшись на своих предплечьях и затылке, Гарри шумно сглотнул и закрыл глаза, закусив губу. Сначала — Эйваз. Она символизировала тис, мировое дерево Иггдрасиль, что даровало невероятную защиту, а потому эта руна была главной в этой части плетения. Затем шла Совило, солнце, тесно переплетающаяся с Кеназ, — означает свет — а следом — Райдо — путь. Улыбнувшись, Гарри удовлетворённо выдохнул, сжав одну руку в кулак — земля продолжала стремительно приближаться, но с левым предплечьем было покончено, и теперь, мысленно перетекая магией по тонкой вязи, соединяющей две руки, Гарри переместился на правое. Там располагались размашистые Турисаз и Ансуз — две совершено противоположные руны. Первая обозначала огонь, неукротимую бешеную энергию, выйти на контакт с которой не составляло труда, а вот сохранить его было той ещё задачкой. Ансуз же олицетворяла защиту, порядок, но в то же время и дух свободы, взмывающий в небо на распростёртых крыльях — Гарри помнит, как выводил очертания этой руны в полутьме, представляя птицу. А ещё считал невероятной удачей, что смог найти такое сочетание и легко активировал его, возрадовавшись, словно дитя, когда почувствовал, как вспыхнули руны, даря новый поток сил и веры в себя. Наконец, остался затылок. Гарри широко распахнул глаза и понял, что должен действовать немедленно — если верить собственным предположениям, то ему осталось лететь максимум секунд тридцать, не более. «Срочно, срочно активировать». Сжав зубы, Гарри выпустил воздух и сосредоточился на собственных мыслях, представляя цепочку в голове: вот Альгиз, означающая защиту, а за ней сразу Манназ — крайне важная руна, одна из ключевых в этой плетении. От неё же ответвлялось ещё три: Гуфу, Вуньо и Перто, — первая из которых воплощала дар, вторая — совершенство, а вот третья была самой загадочной из всех рун. Никто не мог сказать её точного значения, однако Гарри решил, что она олицетворяет тайну, нераскрытый потенциал, а потому поместил её в цепочку и… с приятным удивлением обнаружил, что она идеально гармонирует с Манназ, образуя прекрасное сочетание и являясь завершающим элементом картины. Гарри быстро и чётко, словно орешки щёлкал, активировал первые четыре, уже даже немного расслабившись и приготовившись к ещё более невероятным ощущениям, как вдруг с ужасом осознал — последняя никак не желала поддаваться. Он попробовал снова, а затем ещё раз, но Перто всё не отзывалась привычным жжением в теле, что заставило Гарри похолодеть. Он в ужасе смотрел на приближающуюся землю, даже не в силах достать метлу — настолько сильно было оцепенение. Студёный камень с проблесками серо-зелёной травы уже поджидал его внизу, готовый принять оплошность опрометчивого гриффиндорца, а в уголках глаз Гарри заблестели слёзы, но этот раз уже не от ветра. У него оставалось чуть меньше десяти секунд. Перед глазами вереницей пронеслись лица друзей, Малфоя, Сириуса, Дамблдора, Снейпа и даже Волдеморта — тот, наверное, будет просто в ярости от того, что Гарри предпочёл умереть, спрыгнув с башни, а не в дуэли с великим и ужасным Ним. Печально улыбнувшись, Гарри мужественно взглянул вниз, понимая, что ему уже вряд ли что-то светит, ведь пальцы дико замёрзли, и он просто не успеет достать метлу. Впрочем, он мог попытаться. В последний раз, — тешимый глупой надеждой, отчаянный в своём коротком счастье от свободы — прежде чем разбиться о серый камень, даже не успев поймать первых настоящих лучей солнца. Крепко сжав руки в кулаки, Гарри вновь настроился на нужные мысли, сконцентрировавшись. Для того, чтобы активировать руны, было необходимо установить с ними контакт, поймать за воображаемый хвост и дёрнуть его, чтобы зажечь яркие краски магии, что тотчас бодро заструятся по цепочке, словно по венам. У Гарри легко получилось сделать это с остальными — он, ведомый знаниями из «Древнейшей истории рун» и собственным чутьём, мягко ловил воображаемые огоньки во тьме и возвращал в родной дом. Только вот Перто отчего-то не хотела идти в его руки, не желала слушать завораживающих речей, предпочитая скрываться во мгле, сколько бы Гарри не звал её. Очевидно, такой подход не работал с ней, но Гарри больше не знал, что предложить, — у него буквально осталось пять секунд до смертоносного конца его полёта в объятия смерти, что уже раскинула свои костлявые руки в стороны в ожидании — а потому мысленно в отчаянии упал на колени, сложив руки в молитве. «Пожалуйста, — шептал от, просяще вглядываясь в тьму, — пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста». Гарри так редко просил судьбу о чём-то, пытаясь добиваться всего самостоятельно, что даже не был уверен, правильно ли он посылает сигналы, умоляя о помощи. Впрочем, у него не было времени подумать над этим. Холод земли уже чувствовался всем телом, и Гарри, с лёгким разочарованием осознав, что ничего не выйдет, уже приготовился к смерти. Три. Гермиона и Рон будут убиты горем. Чувство вины, пронзившее Гарри, было гораздо горше и острее, чем ощущение приближающейся смерти, и он вздрогнул, почувствовав, как по щекам покатились слёзы. Они усилились, когда он вспомнил о безумно любящем его крёстном, который наверняка окончательно сойдёт с ума, потеряв своего «оленёнка», о Дамблдоре, который несмотря ни на что, безумно много сделал для него. Два. А ведь есть ещё Невилл, Луна, Симус, Дин. Да вообще все его сокурсники, даже вреднющий Малфой, и эта заноза Паркинсон. Люпин. Тонкс. Грозный Глаз. Снейп, который порой так его бесил, что хотелось разбить этот горбатый нос, и который… чёрт побери, заботился о нём. Один. Раз уж он вспомнил Грюма, то почему бы не вспомнить Лже-Грюма? Каким бы преданным сторонником идей Волдеморта он ни был, Барти Крауч-младший являлся потрясающим учителем и волшебником. Где-то жестоким и безумным, но всё равно одним из лучших за всё время пребывания Гарри в Хогвартсе. Он даже на полном серьёзе подумывал написать ему благодарственное письмо, обходя мировоззренческие разногласия и просто искренне выражая свои чувства, как ученик к учителю, наставнику… товарищу? Гарри нервно хохотнул, представив себе шок на бледном лице Волдеморта, который мог бы совершенно случайно перехватить подобное письмо. К слову, о Волдеморте… Его Гарри тоже вспомнил, уже во второй раз за столь короткое время. Как он уже и думал ранее, тот наверняка будет в ярости. Или всё же в восторге? Его персональный кошмар, теперь вызывающий в нём не только кошмарные эмоции, — на одно крохотное мгновение Гарри вспыхнул алым — определённо не любил лёгкие победы. Ну, а то что тот пошёл убивать младенца… Что ж, посчитаем это небольшой оплошностью. Гарри слабо усмехнулся и полностью закрыл глаза. Время пришло. Ноль.***
«Дорогой Альбус. Если ты смог разгадать моё послание, должно быть, ты и правда хорошо понимаешь меня. Это прекрасно. У меня нет особо времени на длинное письмо, — скоро меня должны перевезти в тюрьму, в замок, который раньше был мне домом — поэтому постараюсь быть кратким. Наша дуэль весной немного выбила меня из колеи — я всегда знал, что ты сильный волшебник, но всё равно это было весьма неожиданно. Я был полностью разбит во всех смыслах, и у меня даже не не было сил сопротивляться властям. Честно? В тот момент мои мысли в голове были слишком запутанными, вертелись просто с бешеной скоростью. Подавленность, растерянность, затем злость, а затем какая-то странная меланхолия одолели меня. Я был совершенно потерян и, как ни странно, мне безумно не хватало тебя. Раньше в такие моменты я всегда мог поделиться с тобой переживаниями, но теперь мне не с кем, и мне очень горько от этого, если честно. Если ты смог дочитать до этого момента, то поздравляю — ты только что перенёс апатичное нытьё своего бывшего любовника и поверженного врага. Должно быть, вместо этого ты желал бы увидеть моё раскаяние в своих поступках, ну, или хотя бы намёки на него. Что ж… Признаюсь, это не так-то просто. Всю жизнь я верил в святость и правильность своих идей, даже после трагедии с Арианой. Ведь магглы действительно представляют угрозу волшебному миру со своими развивающимися технологиями. Впрочем, если ты читаешь это письмо, должно быть, нас еще не обнаружили. Это радует, но всё равно не уменьшает беспокойства. Впрочем… возможно, я ошибался в форме подачи своих мыслей?.. Ах, чёрт, это так сложно. Я никогда не признавал своих промахов даже перед тобой, а сейчас, очевидно, в последний раз видя солнечный свет, решил сделать это, Альбус. Стало ли мне легче? Скорее, ещё больнее, но я знаю, что тебе хотелось бы услышать то, как я раскаиваюсь. Не то чтобы я хочу угодить, просто… возможно, (лишь возможно!) я готов отчасти(!) признать твою критику и… некоторую правоту. Да, вероятно, я перегнул палку, чёрт побери, будучи слишком вдохновлённым и ослеплённым. …Ох, я правда сказал это? Впрочем, неважно… Это уже ничего не исправит. Миру не нужно моё раскаяние, а ты, должно быть, уже слишком сильно ненавидишь меня, чтобы признать его. Скоро я отправлюсь высоко-высоко в горы, где буду гнить на радость людям в собственном некогда доме до конца дней. Всё правильно. Я злодей. А у злодеев не бывает счастливых финалов. Геллерт». …Слишком сухой и пожелтевший пергамент задрожал, зашелестев и тихо опустившись на остальные листы. Теперь он был слегка смят, — уголки были загнуты, левая часть — слегка порвана — а последние строчки обрамляли несколько свежих тёмных пятен. Альбус Дамблдор сидел, не смея пошевелиться. Ему не верилось, что это действительно мог написать Геллерт, но почерк, шифр, магическая подпись да даже слог… всё это было у него настолько уникальным, что Альбус даже мысли не допускал о том, что это в состоянии кто-то повторить. Проведя подушечками пальцами по чернильным строчкам, он рвано выдохнул и ненадолго прикрыл глаза, пытаясь успокоиться, хоть как-то привести совсем разбежавшиеся мысли в порядок. «Геллерт. Геллерт. Геллерт…» За всю жизнь Дамблдору приходилось переживать многое: взлёты, падения, любовь, ненависти. Сюрпризы, среди которых были приятные и не очень. Неожиданные ситуации уже не были новинкой для него, он привык к тому, что решения принимать очень сложно, а неоднозначных моментов существует просто огромное количество. И потому он совершенно не был готов к такому удару. К удару, который смог бы перевернуть его, умудрённого опытом Альбуса Дамблдора, жизнь, сделав её ещё более запутанной, окутанной мраком и неизвестностью. Он был потерян и разбит, он хотел, чтобы время хотя бы ненадолго остановилось, дало ему шанс отдышаться, по тщетно: сумерки за окном окном уже рассеялись. Солнечные лучи, проникнув сквозь толстое стекло, робко скользили по кабинету, блёкло освещая его. Уже совсем скоро весь замок должен был проснуться. Должны были раздаться пение птиц, ворчание Филча, басистое пение Хагрида, говор учеников внизу и топот в коридорах. Все они вставали, потягивались, плескались в воде, а затем быстро натягивали одежду и спешили на завтрак, переговариваясь между собой. И только Альбус Дамблдор продолжал сидеть на полу среди разбросанных бумаг, не в силах оторвать взгляда от злополучного письма, вызывавшее теперь лишь ещё больше боли — другой, но не менее сильной. Он что-то бормотал себе под нос, глубоко вдыхал, качал головой и быстро-быстро моргал, щипая себя за запястье и щёки, будто желая очнуться ото сна. А ещё он плакал. Тихо, очень тихо плакал.***
Поначалу Гарри почувствовал, как на миллисекунду всё стихло и замедлилось. Будто бы он очутился в вакууме, а окружающая реальность замерла, молча наблюдая. В ушах зазвенело, и Гарри поморщился — неужели мгновение перед смертью должно сопровождаться каким-то неприятным писком? Он закатил глаза со вздохом, а время и природа, словно услышав его, яростно разорвали оболочку, вонзаясь в теперь кажущееся хрупким тело как можно сильнее. Гарри закусил губу, зажмурившись… а в следующее мгновение почувствовал, как чиркнули лохматые волосы по жухлой траве, а ещё более сильные потоки ветра, с которыми Гарри сплёлся, будто был единым целом, подхватили и понесли, понесли вперёд его, охваченного свежим воздухом и яркими, безумно яркими лучами солнца, которое наконец взошло над Запретным лесом и теперь грело лицо Гарри, лаская, пытаясь излечить от ужаса и холода, что он переживал секунды назад. Несмело приоткрыв глаза, Гарри невольно задержал дыхание от неверия и восторга, посмотрев на открывшиеся перед ним виды блестящей глади Чёрного Озера, полей и лугов вдали с терпкими сладкими цветами, которые распахнули свои лепестки навстречу неожиданно тёплому солнцу. Они пели, тянулись выше, а Гарри был готов поклясться, что слышал их тоненькие голоски, благодарившие доброго волшебника, заставившего своим сумасшедшим поступком встрепенуться всю природу, которая, казалось бы, уже желала уйти на покой. На дворе была осень, а Гарри, безумец, всегда нарушающий любые правила, заставил её притормозить и словно повернул время вспять, вернув хмурой Шотландии тёплую, дышащую жизнью весну. А ветер всё крепчал и крепчал. Потоки воздуха продолжали уносить Гарри вперёд к лесу, при этом никак не поднимая, а потому он, очнувшись от сладкого морока, понял, что надо бы взлететь выше — после такого чудесного спасения врезать в дерево очень не хотелось. Сделав глубокий вдох, Гарри мысленно сосредоточился на зажжённых рунах, с теплотой отметив, что Перто всё же отозвалась на его мольбы, а также воздухе, который теперь тоже был его частью, продолжением. Он был игривым, дерзким, бесноватым, но Гарри это совершенно не смущало, потому что он сам был таким же, и теперь лишь больше уверился, что это действительно его стихия. Ухмыльнувшись, он прикрыл глаза и раскинул руки в стороны, пропуская ветер сквозь пальцы и чувствуя тонкие воздушные нити, очень похожие на гитарные струны — Гарри вспомнил, как играл несколько недель назад в гостиной Гриффиндора несколько незамысловатых мотивов, и попробовал провести вдоль нитей, пытаясь наладить контакт. Воздух отозвался, — раздался тонкий тихий свист — но всё ещё не желал поддаваться так легко, дразнясь. «Хм…» Закусив губу, Гарри чуть прикрыл глаза, размышляя. Он знал, что стихии воздуха, очевидно, присуща свобода, поэтому подчинить её было невозможно — лишь наладить контакт, увидеть в ней друга, а не слугу. Кроме того, стихия воздуха также всегда ассоциировалась со знаниями, интеллектом, а потому управление ей с помощью грубой физической силы было попросту невозможным. «Тогда…» Но раз сила не подходила, оставались мысли. Воображение, визуализация и опять эта чёртова вера в себя — Гарри был просто обязан в этот раз убедить себя по-настоящему, что он сможет. Деревья, его новая преграда, постепенно, но неумолимо приближались, однако теперь уверенность Гарри в своих силах была гораздо больше, а осознание того, что необходимо делать, наконец-то пришло в полной мере. Сердце гулко стучало, разгоняя кровь по венам, в ушах звенело, а перед глазами расцветали новые образы: как нежные потоки воздуха обхватывают его всего, обвивают руки, ноги, туловище, толкая вверх, приближая к поразительно голубому сегодня небу. Он взлетает, тянет руки вверх и даже касается облаков кончиками пальцев, ощущая, как по всему туловищу пробегается холодок. Гарри охватывает радость, безразмерная радость и счастье, такое же яркое, как солнце. За спиной не нужны никакие крылья — он чувствует воздух, чувствует его всего. Каждое мгновение, каждый дуновение… он чувствует. — Давай же, — прошептал Гарри, поднимая руки вверх, — давай же, Гарри, лети… лети высоко… коснись неба и солнца. Поток, порыв, вспышка. В это мгновение Гарри почувствовал, как что-то резко толкнуло его в спину, подбрасывая вверх, а в следующую секунду он ощутил будто бы пронзивший его заряд электрического тока, после чего всё тело затряслось, раскрылось, стало пронизанным тонкими невидимыми ниточками, каждую из которых он чувствовал, знал. Зажмурившись, Гарри нащупал центральную среди них, дёрнул, широко раскрыл глаза… И полетел.***
Потрясающе. Потрясающе. Именно так и ощущал себя Волдеморт, взмывая то вверх, то вниз, закручивая виражи. Мантия была пропитана согревающими чарами насквозь, так что холодный осенний ветер нисколько не мешал ему наслаждаться полётом, а едва взошедшее солнце и раннее утро играли лишь на руку, ведь царила тишина, — только ветер свистел — и вокруг не было ни души. Трансгрессировать из Уилтшира к западу от Дандоннела недалеко от Хогвартса было верным решением. Знакомые места отозвались теплом в груди, навевая воспоминая — он всегда сбегал сюда, когда больше не мог выносить общества вокруг. Хотя бы на чуть-чуть. Хотя бы ненадолго. Как бы ни хотелось этого признавать, но раньше он часто мог отрицать своё желание вырваться на свободу из мрачных поместий, душных подземелий Слизерина и библиотеки, ведь это означало, что ему придётся оказаться наедине с собой на все сто процентов, что влекло за собой пресловутое самокопание и душевные терзания. Впрочем, сейчас это было уже неважно — Волдеморт дал себе слово как минимум весь сегодняшний день посвятить себе, своим раздумьям и полётам. Да. Полётам, полётам, полётам. Возможно, если бы сторонники Волдеморта, особенно самые первые, кто знал его ещё в школе, услышали бы это, то были бы крайне удивлены, ведь они-то не понаслышке знали о его «тёплых» отношениях с мётлами, но, чёрт побери, как будто те были единственным способом для того, чтобы летать. Волдеморт никогда не верил в это, а потому, благодаря размышлениям и исследованиям, смог вскоре обнаружить способ держаться в воздухе без метлы, каждый раз становясь всё лучше и лучше. Были и попытки парить на одном желании, и чары, но в конце концов он пришёл к выводу, что руны — самый лучший и самый надёжный способ из всех. Но, конечно же, не все. Он пробовал очень много и очень долго: простые цепочки, цепочки с тайнописью, смешанные алфавиты, резьба кровью, чернилами, воском… Много исследований, много попыток и экспериментов, но Волдеморт всё же сумел и теперь по праву мог считать себя гениальным — всё же, за всю историю магического мира летать без палочки, метлы или других приспособлений научились единицы, а он и вовсе смог найти лучший, самый надёжный способ из всех, что открыл. Это были чернильные крылья. Тонкие, изящные, они обрамляли его лопатки и спускались до копчика, соединяясь и образуя неповторимый рисунок. Они были его продолжением, его частью, которую он чувствовал так же хорошо, как собственную руку или ногу. Были им самим. Тихо выдохнув, Волдеморт опустился чуть ниже и, прищурившись, смог разглядеть вдали знакомые склоны, а чуть дальше них — знакомые башни Хогвартса, от вида которых сердце предательски ёкнуло, ведь ещё со школьных времён они были одним из мест, где он порой скрывался от остальных, занимаясь исследованиями или просто любуясь Запретными Лесом и гладью Чёрного озера. «Как же давно это было». Подувший справа ветер выдернул Волдеморта из размышлений, и он, чуть нахмурившись, посмотрел на горизонт. Приближался рассвет, а вместе с ним и Хогвартс, постепенно открывающийся перед ним во всём своём великолепии. Ненадолго зажмуривались, он открыл глаза спустя несколько секунд и слегка усмехнулся. Лорд Волдеморт был волен делать то, что захочет. И раз старый замок манил его к себе, он не будет противиться этому.***
Ему потребовалось пару часов, чтобы успокоиться, а ещё несколько чашек хорошего крепкого чая. И огневиски. Только один бокальчик. Дамблдор знал, что пить ему в любом случае не стоит, но просто не смог удержать себя от этого — слишком уж многое на него свалилось за последние дни. Сидя в своём кабинете за столом, он уже третий час подряд упорно и весьма успешно игнорировал сразу несколько вещей: ужасный беспорядок вокруг, звонки по парному зеркалу от Минервы и время от времени постукивающую в дверь кабинета мадам Помфри, явно обеспокоенную его состоянием. Конечно же, Дамблдор понимал, что по хорошему стоит расставить всё по своим местам, убедить милую Поппи в своём нормально самочувствии, а затем заняться работой, но просто не мог встать с места, да что там — даже заставить мысли крутиться вокруг чего-то другого, кроме письма. Письма, Геллерта и того шокирующего раскаяния, с которым ему пришлось столкнуться пару часов назад. Тяжело вздохнул, Дамблдор ненадолго прикрыл глаза и помассировал виски. Впервые за долгое время он действительно не понимал, что же ему делать. Если бы… да даже вчера Дамблдору кто-то сказал, что Геллерт Гриндевальд сумеет раскаяться за совершённое и не спустя много лет, а буквально спустя месяц, то он бы горько рассмеялся этому человеку в лицо. А сейчас он мог лишь тяжело вздыхать, пытаясь примириться с действительностью. Вновь помассировав виски, Дамблдор посмотрел в окно и поморщился. Сегодня погода выдалась на редкость хорошей: ярко светило солнце, звонко пели птицы, а воздух был тёплым, — целых двадцать градусов в ноябре! — но в то же время свежим. Дул лёгкий ветерок, пахло лесом, душистым вереском и нежными голубыми колокольчиками, раскинувшимися на лугах. Это было странно, ведь обычно первый цвёл в конце лета и начале осени, а последние и вовсе распускались весной, но сегодняшний день это явно не интересовало. Тепло, спокойно. Словно времена года решили поменяться местами, и теперь весна заполняла замёрзшую Шотландию солнцем и цветами. Она вступила в свои права, растопив уже успевший образоваться кое-где лёд, но вот надолго ли?.. Возможно, это лишь попытка, отчаянный и необдуманный бросок вперёд, свержение осени, но только на один миг, на один день, и завтра всё вернётся на круги своя, а природа, люди будут вспоминать сегодня как волшебный далёкий сон. А возможно, это было и нечто большее. Кто знает. Дамблдор задумчиво склонил голову, подперев её рукой, и тихо выдохнул. Как долго продлится этот день? Как долго продлится этот миг? Быть может, сейчас он моргнёт, а через секунду всё станет прежним. Ветер перестанет быть лёгким, а воздух — тёплым. Небо превратиться из голубого в серое, а запах вереска останется лишь в светлых печальных воспоминаниях. Как и предвкушение вкупе со странной надеждой, зародившейся в его сердце после прочтения письма, но настолько глубоко, что он не решался до этого момента коснуться их. Однако теперь… Дамблдор коротко побарабанил пальцами по столу и вновь посмотрел в окно. Солнце по-прежнему светило, а птицы пели, но теперь он полностью осознавал, что в любую секунду это может исчезнуть. Взбунтовавшаяся весна неопределённа, возможно вечна, а возможно и нет, но теперь он знал наверняка, что ни за что не упустит её, взяв всё, что может взять. Дамблдор, решительно улыбнувшись, встал и подошёл к старому шкафу.***
Волдеморт обнаружил Гарри в тот момент, когда он, едва не угодив в озеро, неловко взмахнул руками и взмыл вверх, звонко смеясь. Его чёрные волосы совсем растрепались, одежда была старой и помятой, но абсолютно счастливая улыбка и чуть ли не светящийся взгляд перекрывали всё это — чёрт побери , Волдеморт был готов поклясться, что ещё никогда не видел его таким… «Свободным?..» Тихо выдохнув, он подлетел немного ближе, но ненамного. Поттер не должен был заметить сейчас — Волдеморту хотелось ещё понаблюдать за ним, поймать эти странные мгновения чужой безграничной радости, которая напоминала его ощущения сегодня. Он знал Поттера, возможно, не до конца, как бы ни хотелось признавать подобного, но всё же более менее чувствовал, отчасти понимал и отлично помнил, что тот мог быть разозлёнными, расстроенным, испуганным, шокированным, обеспокоенным… Да, радость и счастье и до этого были ему не чужды, но испытывал он их не так уж и часто, к удивлению Волдеморта, который время от времени ловил отголоски эмоций по их странной ментальной связи. Сейчас же… сейчас же Гарри просто переполняли эти чувства, настолько сильно, что Волдеморт в этот же миг почувствовал, как вновь ёкнуло его сердце, а дыхание перехватило. Странный, просто безумный день. И такой же Поттер, который, кажется, окончательно сошёл с ума, раз закручивал такие виражи, стремглав падал вниз, рискуя расшибиться, а потом, хохоча, взлетал обратно ввысь, порой неловко взмахивая руками. «И когда мальчишка научился летать без метлы?..» Волдеморт был наслышан — спасибо Снейпу — о квиддичных талантах своего врага, но даже не предполагал, что тот сможет воспарить просто так. Вероятно, это был уже его личный просчёт — недооценить способности мальчишки, — но об этом Волдеморт подумает завтра. Или послезавтра. А может, вообще поручит разобраться с этим Нотту с Эйвери, которые должны отработать свой провал на переговорах. А сейчас лучше прислониться к дереву чуть плотнее, наклонившись, и с мягким, искрящимся восхищением в глазах наблюдать за лохматым Поттером с этими нелепыми круглыми очками и с полным отсутствием чувство самосохранения, ведь несмотря на то, что тот действительно летал без всего, Волдеморт сильно сомневался, что тот смог додуматься до чернильных крыльев — ему самому на это потребовалось несколько лет. Мальчишка же явно занимался исследованиями не более пары месяцев, учитывая, что в его движениях временами проскальзывала неуверенность. Тем не менее, делать совершенно сумасшедшие трюки в воздухе это ему не мешало — Волдеморт едва не задохнулся, широко распахнув глаза, когда Поттер, улыбнувшись, мало того, что ринулся вниз головой, так ещё и стал выводить невидимые восьмёрки телом. Но, чёрт возьми, как же потрясающе. Он жадно впился взглядом в чужую фигуру, так легко и свободно парящую над озером, а спустя несколько секунд не выдержал и, вылетев из-за дерева, помчавшись к Поттеру, который, кажется, заметил его и, изумлённо раскрыв глаза, уставился, как на восьмое чудо света. — Волдеморт, — пробормотал он себе под нос, когда тот остановился в полутора метрах от него, и был услышан. — Сегодня точно сумасшедший день. Фыркнув, Тёмный Лорд скрестил руки на груди. Что ж, с этим высказыванием мальчишки он определённо был согласен, но чёрт знает, куда дальше приведёт их совершенно внеплановый разговор. — Ты прилетел к Хогвартсу, — медленно продолжил Поттер, транслируя очевидные факты, едва не вынуждая Волдеморта закатить глаза, после чего с сомнением посмотрел на того. — И не пытаешься меня убить… пока что. — Мне следует исправить это недоразумение? — сухо поинтересовался Волдеморт и многозначительно приподнял несуществующую бровь. Гарри прыснул, замахав руками. — Нет-нет-нет, пожалуй… не стоит, — он закусил губу, пытаясь унять неожиданно решивший вырваться наружу смех, и оглядел Тёмного Лорда. Он не был уверен, что именно, но точно понимал, что что-то в нём изменилось. Что-то, что можно было почувствовать лишь по их странной связи. Что-то особенное. От осознания этого Гарри всё же, не сдержавшись, очень широко и совершенно по-детски улыбнулся, после чего кашлянул в кулак и неловко продолжил: — Хотя, полагаю, ты был бы не против такого расклада. — Не против? — вторая несуществующая бровь Волдеморта поползла вверх, и он, сложив руки на груди, смерил Поттера своим фирменным взглядом. — Ты, Поттер обрёк меня на существование в облике духа более десяти лет, уничтожил Квиррелла, мой дневник, василиска, пророчество… мне продолжать? Смех Гарри таки вырвался наружу, а Тёмный Лорд, едва удержав себя от того же, поджал губы. — Ох, Мерлин, Волдеморт, честное слово… тебе ведь сейчас совершенно не это хочется сказать, не так ли? Чёртова искренность Поттера ударила по их связи, и Тёмный Лорд вздрогнул, раскрыв глаза чуть шире. Ужасный мальчишка. Но как же потрясающе. — Не понимаю, о чём ты, — надменно произнёс Волдеморт, на что Гарри лишь закатил глаза, после чего, заговорщицки и возмутительно панибратски подмигнув Тёмному Лорду, окончательно потерял страх и подлетел совсем близко. Невольно задержав дыхание, Волдеморт, временно забыв и про вражду, и про аваду, наклонился к нему ближе, вслушиваясь в шёпот. — …это, конечно, неточно, но возможно, пророчество уцелело, и, — сделав драматическую паузу, Гарри приблизился ещё немного и добавил: — Возможно, я даже знаю, где оно … Дав Тёмному Лорду секунду на осмысление информации, Гарри мигом отлетел от него и очень вовремя, иначе не увернуться бы ему от луча заклинания. — Ты… ты вздумал шутить, Поттер? — угрожающе сжав палочку, Волдеморт посмотрел на него, в то время как Гарри, ощущая себя просто до неприличия хорошо, лишь раскинул руки в стороны. — Ты ответишь за это, — тисовая палочка нацелилась чётко на Гарри, но тот лишь сложил руки на груди, чуть склонив голову и дёрнув уголком губ. — Тогда поймай меня, если сможешь, Том. А затем, дерзко ухмыльнувшись, ринулся вверх, ловко уворачиваясь от тотчас начавших лететь в него заклинаний и даже как-то извращённо наслаждаясь бранью Тёмного Лорда. Да, всё верно. Так и должно быть. Солнце светило, ветер пел, а они, кружась, парили над зеркальной гладью озера, позволяя поразительно белым сегодня облакам трепать макушки. Гарри бежал, а Волдеморт догонял. Как и прежде, но неизменно, практически неуловимо по-другому. — Эй, ты что, хватку растерял? — нагло ухмыльнувшись, Гарри показал Волдеморту язык и, перекувырнувшись в воздухе, засмеялся, резко направившись вверх. — Мечтай, мальчишка! — рыкнув, Тёмный Лорд, никогда не прощающий своим противникам такой дерзости, тотчас взмыл следом, не собираясь уступать Поттеру ни на секунду, ведь после такого вызова догнать его просто было делом чести. — Не поймаешь! — прокричал Гарри и, вновь скорчив какую-то рожицу, полетел сквозь облака, наслаждаясь каждой секундой этих невероятных чувств, пронизывающих его насквозь. Он знал, что в конце концов они оба окажутся там, у сверкающего неба и солнца, но… — Я поймаю тебя, Гарри Поттер! …разве можно отказывать себе в таких маленьких шалостях, как поддразнивание самого Лорда Волдеморта? Ухмыльнувшись, Гарри покачал головой и, прищурившись, взглянул на небо. Он определённо не собирался упускать такую возможность.***
Далеко-далеко от Шотландии, более, чем за тысячу миль отсюда, в комнате с каменными стенами и крошечным решётчатым окном сидел человек. Его бледные руки были сложены в замок, и он обнимал ими колени, очевидно, пытаясь согреться, а выцветшие голубые глаза казались пустыми. При взгляде на него возникало ощущение, что он уже давно потерял всякую надежду выбраться из заточения, как-то изменить свою судьбу. Он знал, за что наказан, а раскаялся ещё много лет назад, но как будто это могло что-то изменить. «Бессмысленно». Да, бессмысленно всё: солнце, которое он никогда не увидит, радостный, а не безумный смех людей, который остался в юношеских воспоминаниях, тепло чужого тела, которое так порой хотелось ощутить здесь: за долгие и мучительные года он так намёрзся в своей каменной сырой клетке, что был бы рад даже простому прикосновению. Но, конечно же, это всё глупые голубые мечты. Человек слабо дёрнул руками, закованными в цепи, и хрипло выдохнул, посмотрев в потолок. Он уже порядком устал от всего этого: от гнева и смирения, ожидания чуда, невкусных похлёбок и пахнущих ржавчиной цепей. Хотелось отдохнуть. Опуститься в сладкую темноту, позволив ей оплести себя. Он уже не надеялся увидеть свет, а так будет хотя бы не холодно. Спокойно. Шумно втянув в себя затхлый воздух, человек откинулся на каменную стену и прикрыл глаза. В детстве мама часто пела ему на алеманнском, рассказывая так сказки и легенды о святых, ангелах, демонах и, конечно, же Боге. Обычный человек, простая служительница в церкви, которая считала волшебство от людей дьявольщиной, тем не менее любила своего сына до последнего вздоха, даже несмотря на его деяния. Она, не будучи одарённой, обладала одновременно и величайшим даром, и величайшим недостатком: прощать даже самые ужасные поступки. … — Но, мама!.. — Господь видит всё, — её голос тихий, но невероятно вдохновлённый и одухотворённый, и более не нужно, — Он знает, что мы совершаем ошибки. Это не страшно. Тебе нужно лишь искупить их. …Она улыбалась. Печально, но очень тепло. А потом обнимала его и пела, пела нежным голосом о грехах и всепрощении, воскресении, великом суде и смерти, рае и аде. Он помнил, как она говорила про души других, белый свет, серебряное свечение, видимые каждым в конце своего жизненного пути, об ангелах, что собирают избранных от четырёх ветров от края небес до края их, а также из царства Его все соблазны и делающих беззаконие, о строгом Судии. …Приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира, грешные же услышат такой приговор: «идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его…» «Что ж, — человек усмехнулся про себя и съехал по стене чуть ниже, — вероятно, меня пошлют в огонь». Пальцы, сжимающие цепи, постепенно ослабевали, а глаза закрывались окончательно. Где-то на периферии сознания он слышал тихий стук капель о каменный пол в коридоре, а ещё быстрые-быстрые шаги вдалеке. Словно кто-то… спешил к нему? «Глупость». «…ибо алкал Я, и вы не дали Мне есть; жаждал, и вы не напоили Меня; был странником, и не приняли Меня; был наг, и не одели Меня; болен и в темнице, и не посетили Меня…» Шаги приближались, становились громче, но он уже не слышал их, погружаясь всё больше и больше в тянущую к нему свои руки темноту. Он знал, что хоть и делал иногда что-то хорошее, но плохого совершал не меньше и вряд ли может получить прощение за счёт раскаяния, о котором всё время твердила матушка. Нет, он был уверен, что не получит его. «…истинно говорю вам: так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне». Связь с реальностью терялась на удивление быстро. Уже не было слышно ничего, кроме звенящей тишины и громового голоса в сознании, будто готовящего его к будущему приговору. Он знал, что его ждёт, и ему оставалось лишь тонуть дальше, постепенно переставая чувствовать всё тело. Это напоминало ощущения полёта, будто ещё мгновение, а после ты взмоешь высоко-высоко, однако человек понимал, что это лишь иллюзия, ведь скоро его придавят собственные наверняка непрощённые грехи, с которыми уготована одна дорога — в ад. Раз. Губы искривила улыбка. Два. Теперь его время… Три. …точно… пришло?.. Человек содрогнулся. В тот момент, когда он уже подумал, что сейчас окончательно покинет этот мир, кто-то потянул его на себя, будто плеснув в лицо холодной водой и насильно наполнив лёгкие колючим воздухом. Беспомощно открывая и закрывая рот, человек схватился за что-то мягкое, прижимая его к себе, и, как новорождённый, сделал несколько неуверенных рваных вдохов, ошарашенно хлопая глазами и пытаясь выдавить из себя что-то вразумительное. — Не… неправильно, — задыхаясь, выдал он и зажмуриваясь от чрезмерно яркого света, который проник в комнату тут же, стоило открыть тяжёлую дверь, — вниз… в муку вечную… должен… не могу больше… Жить. — Дурак ты, — тихо прозвучало над ухом, а человек невольно задержал дыхание, от шока и узнавания этого голоса, — Геллерт, если и в самом деле считаешь себя достойным вечных страданий. — Неужели? — хрипло усмехнулся тот, крепче и всё ещё в неверии хватаясь за чужое плечо. — Так значит, считаешь меня достойным вечной жизни в раю? — Ни в коем случае, — в голосе послышались явная усмешка, а Геллерт ощутил, как объятия стали крепче. — Только на земле. Обещаю, что здесь ты точно полетишь высоко-высоко.The End
~~~
Примечания к работе
1) Футарк — общее наименование германских и скандинавских рунических алфавитов. 2) Футарк состоит из трёх семейств: Фрейи, Хагеля и Тюра. 3) Эйваз — тринадцатая руна старшего и англосаксонского футарков; обозначает образ Мирового Древа или тиса, символизирует защиту и поддержку. 4) Это правдивый случай из канона: Гермиона, будучи старостой, действительно отобрала у четверокурсника кусачую тарелку, с которой потом игрался Рон, давно мечтавший о такой. 5) «Smash» — довольно популярное в 90-х хозяйственное средство для чистки всего, что можно чистить. 6) Полароид — фотоаппарат от американской компании Polaroid. Их техника была дико популярна до прихода смартфонов с нормальными камерами. 7) Кабинет директора Хогвартса расположен в Директорской башне Хогвартса (представляет собой систему из трёх малых башенок ступенчатой геометрии), интегрированной в крышу Большой лестничной башни. Это место является временным пристанищем каждого директора или директрисы школы Хогвартс. Аналогично общежитиям факультетов школы, вход в кабинет директора защищен паролем. На входе в башню посетителя ожидает огромная каменная горгулья, охраняющая проход к винтовой лестнице, ведущей непосредственно в кабинет директора. Именно этой «верной хранительнице» необходимо сообщить пароль, чтобы попасть на приём к главе школы. 8) При производстве зелёного чая свежий чайный лист после проветривания и достижения частичной ферментации проходит следующие стадии: - «фиксация зелени»/«закрепление» - скручивание - обработка горячим паром, обжарка в электрическом воке, на огне или в специальных сушильных камерах. - обработка горячим паром При производстве белого чая лист проходит следующие стадии после сбора: - подвяливание под солнцем - подвяливание в помещении - сушка 9) О да, флэшбеки с первого курса. 10) Уилтшир — графство на юго-западе Англии. 11) МКК расшифровывается как «Маленькие красные книжки», издательство, опубликовавшее учебник по истории магии Батильды Бэгшот. 12) Walkman — плеер 1979 года от компании Sony. 13) (с англ.) …Ты не нужна/нужен мне… Я должен освободиться… 14) (с англ.) Бог знает… Бог знает, как я хочу освободиться… 13) Роб Хэлфорд — английский певец и автор песен, который известен как ведущий вокалист британской хэви-метал группы Judas Priest и славится своим мощным оперным голосом. 15) Queen — британская рок-группа, добившаяся широчайшей известности в середине 1970-х годов, и одна из наиболее успешных групп в истории рок-музыки. 16) Песня «I Want to Break Free» исполнена в жанрах синтипоп, глэм-рок и поп-рок. 17) Восстание гоблинов XVIII века — одно из нескольких восстаний гоблинов против дискриминации и предубеждений со стороны магического сообщества Великобритании. В Школе Чародейства и Волшебства Хогвартс это восстание изучается студентами четвёртого курса на уроках истории магии. Также вопросы об этом конфликте могут встречаться в тестах экзамена ЖАБА. На этом уроке Бинс решил заняться повторением (или просто забыл, что они это уже прошли). 18) Тауэр-Хэмлетс — боро в составе Большого Лондона. 19) Ист-Энд — восточная часть Лондона, которую часто упрощённо представляют по произведениям Диккенса и других авторов эпохи промышленной революции как район расселения бедноты и антипод фешенебельного Вест-Энда. 20) Уайтчепел — исторический квартал, где жили бедняки и мигранты. 21) Степни — такой же исторический квартал, как и Уайтчепел; район рабочих, бедняков, мигрантов; сильно пострадал в сороковых от бомбёжек, особенно в самом начале. Согласно Вики: «Район был быстро застроен в XIX веке, в основном для размещения рабочих-иммигрантов и перемещенных лондонских бедняков, и приобрёл репутацию бедности, перенаселённости, насилия и политического инакомыслия. Он серьёзно пострадал во время Блица (бомбардировок города немецкой авиацией) с сентября 1940 года по май 1941 года — тогда было разрушено более трети его домов. Затем, в 1960-х годах, очистка и развитие трущоб заменили большинство жилых улиц на многоэтажки и современные жилые комплексы. Некоторая георгианская архитектура и террасное жилье викторианской эпохи сохранились на некоторых участках: например, Площадь Арбор, восточная сторона Степни Грина и улицы вокруг Мэтлок-стрит». 22) Церковь Святого Дунстона — небольшая церковь в Степни. Была разрушена во время Блица. На данный момент среди её руин находится сквер. 23) «…ни хай-стрит» — Степни Хай-Стрит. Одна из главных улиц в Степни. 24) Сломанные жёлтые зубы — последствия отравления алюминием, из которого изготавливают оружие и другую технику. 25) Гарри надеялся увидеть табличку с именем Георга Мюллера, человека, бравшего к себе с женой на воспитание детей-сирот. Они продолжали своё до самой смерти, начала двадцатого века. Некоторое время у них были последователи, продолжавшие благие начинания, но после это прекратилось. 26) Старуха Коул — ОЖП. А ещё её трость очень похожа на ту, которая была у всех воспитанников Воннинга (она шла в комплекте с формой). 27) Кролик Билли Стаббса был довольно жестоко убит Томом, а Эми Бенсон и Денниса Бишопа он заманил в пещеру с инфери. Насчёт усыновления ничего неизвестно, так что это мой фанон. 28) АПГМ — Ассоциация Последователей Георга Мюллера. Авторская ВЫДУМКА. Некоммерческая социально-политическая организация, продвигавшая идеи Мюллера с 1900 по 1940 годы (в реальности же последователи свернули деятельность гораздо раньше). Прекратила своё существование в связи с военной обстановкой в стране и необходимостью заниматься другими вещами. Повторюсь: данная ассоциация уже авторская выдумка. 29) Дамблдор действительно дал выпить миссис Коул в каноне, так как она слишком нервничала. 30) Небольшая историческая сводка: Первая Мировая Война: 28 июля 1914 года — 11 ноября 1918 года Великая Депрессия, затронувшая помимо США Канаду, Великобританию, страны Европы и даже Россию: 24 октября 1929 года — 1939 год. Вторая Мировая Война: 1 сентября 1939 года — 2 сентября 1945 года Дата рождения Тома Риддла: 31 декабря 1926 года Дохогвартские годы Тома Риддла: 31 декабря 1926 года — 31 августа 1938 года. 30-е годы действительно были напряжёнными: в 33 к власти пришёл Гитлер, на протяжении всех 30-х Италия проводит очень агрессивную внешнюю политику, включая полный захват Эфиопии в 35. В 36 немецкие войска занимают Рейнскую демилитаризованную зону, но Великобритания и Франция даже не оказывают этому реального сопротивления, ограничиваясь формальным протестом. Также в 36 Германия и Япония заключают Антикоминтерновский пакт о совместной борьбе с 3 Интернационалом, а уже в 37 к ним присоединяется Италия. В марте 1938 года Германия беспрепятственно присоединяет к себе Австрию. Волнение миссис Коул вполне себе оправданно, а интуиция её не подводит: данный разговор происходит летом 1938 года. 30 сентября 1938 года британским премьер-министром Чемберленом и Гитлером будет подписана декларация о ненападении и мирном урегулировании спорных вопросов между Великобританией и Германией, а уже в начале октября 1938 года Черчилль скажет: «Англии был предложен выбор между войной и бесчестием. Она выбрала бесчестие и получит войну». 31) В Великобритании никогда не было приютов. Зато был один закон, предложенный в 1869 году Анни Макферсон, в результате которого появились «Home Children» — дети, которых принудительно депортировали в колонии, где они использовались в качестве рабов и подвергались насилию. Также из-за ужасных условий по дороге туда они уже заболевали и умирали десятками. Официально этот закон просуществовал до 70-х годов 20 века, а неофициально — до 90-х. Депортировали сирот, детей из бедных семей, а под конец и вовсе похищали всех. Том родился в 1926, поэтому ему ещё невероятно повезло, что он попал в «приют». В кавычки я поставил это слово, потому что опять же приютов не существовало, и подобное называли местом, где дети работали. То есть в Великобритании приют = работный детский дом, где ребята, не попавшие в число «HC» и не сумевшие скрыться от полиции на улицах, пахали по 12 часов, получая лишь скудную, еду, ночлег и иногда — минимальное образование. Также детей заставляли учить наизусть Библию и вообще религия была сильно в моде, мягко говоря. В своей работе я решил данную систему слегка смягчить, однако это не отменяет того ужаса, что там происходило. Касательно же приютов… Единственное, что было более менее на это похоже, так это дома, которые создавали Мюллеры до 1898 года. Они забирали детей (в особенности девочек) к себе и растили. За шестьдесят три года они воспитали более десяти тысяч детей, подарив им настоящую жизнь. Также где-то я увидел о приютах только для богатых детей, но более подробную информацию найти не удалось, так что оставим. Понятно, что в каноне приют Вула — это реально приют, где детей и одевают, и кормят, и даже раз в год на природу вывозят. Однако я не могу игнорировать тот факт, что он явно находился в рабочем районе, а также то, что Ро писала «Гарри Поттер и Принц-полукровка» как раз в тот момент, когда уже вышла книга «Пустые колыбельки», раскрывающая всю правду о «Home Children». И именно поэтому в моём фанфике это некая смесь нормального приюта и рабочего дома, которая образовалась из-за этой выдуманной АПГМ, организации, потребовавшей, чтобы условия хотя бы для несовершеннолетних были улучшены. 32) В каноне дверь открыла миссис Коул, но я решил немного изменить этот момент; также в каноне миссис Коул осталась стоять до того момента, как Том обернулся — здесь же она удалилась сразу. 33) «Малость выше четырёх футов» — это 1 метр 30 сантиметров. 34) Мелом действительно можно наесться (в какой-то степени), а также он содержит кальций, который очень полезен для организма, так как является основой костного строения; к тому же мел нормализует содержание железа в крови и очень хорошо влияет на зубную эмаль, предотвращая возникновение кариеса. 35) Разумеется, речь идёт о 1888, 1889 и 1890 годах. 36) Танцевальная музыка — самая популярная музыка в Англии 20-х годов. 37) Джеральд Уолкан Брайт, более известный как Джеральдо, был английским музыкантом и певцом. Он создал псевдоним имя «Джеральдо» в 1930 году и стал одним из самых популярных лидеров британских танцевальных групп 1930-х годов со своей так называемой «сладкой музыкой». В 1940-х годах он модернизировал свой стиль и продолжал пользоваться большим успехом. 38) Гарри Рой — лидер британской танцевальной группы с так называемой «горячей» музыкой и игрок на кларнете с 1920-х по 1960-е годы. Он также исполнил несколько песен, например, «My Girl's Pussy» (1931) и «She Had to Go and Lose It at the Astor» (1939). 39) Альберт Аллик Боулли — южноафриканско-британский вокалист и джазовый гитарист мозамбиканского происхождения, который был популярен в Великобритании в 1930-х годах. Он записал более 1000 песен, и его самые популярные — это «Midnight, the Stars and You» «Goodnight, Sweetheart», «Close Your Eyes», «The Very Thought of You», «Guilty», Heartaches» и «Love Is the Sweetest Thing». Он также записал единственную английскую версию «Dark Eyes» Адальгисо Феррариса под названием «Black Eyes». Текст написал Альберт Меллор. 40) Джордж Эдвард Хит — британский музыкант и лидер биг-бэнда. Он был главой величайшей послевоенной биг-группы Великобритании, записал более 100 альбомов, которые были проданы тиражом более 20 миллионов копий. 41) Утреня — это установленное Книгой общих молитв богослужение Церкви Англии, произошедшее от латинских утрень, хвалы и первого часа. 42) Литургия — богослужение Англиканской церкви, во время которого совершается таинство евхаристии. 43) Девяносто четвёртый псалом — одна из составляющих утрени, Venite, exultemus Domino. 44) Песнь трёх вавилонских отроков: Три отрока в пещи огненной или Вавилонские отроки — сюжет Книги пророка Даниила о иудейских юношах в Вавилонском пленении. Согласно тексту книги, эти друзья пророка Даниила были брошены в огненную печь по приказу царя Навуходоносора за отказ поклониться идолу, но были сохранены архангелом Михаилом и вышли оттуда невредимыми. Благодарственная песнь отроков («Молитва святых трёх отроков») вошла в состав христианской гимнографии уже с четвёртого-пятого веков. Также песня трёх отроков является прообразом для ирмосов 7-й и 8-й песней канона утрени. 45) Милкорно — это смесь сухого обезжиренного молока, кукурузной муки и соли, довольно популярное блюдо во времена Великой Депрессии. 46) Обедня — обеденная молитва. 47) Максимилиан Фридрих Вильгельм Август Леопольд фон Шварцкоппен и Алессандро Паниццарди — герои скандального дела Дрейфуса в 19 веке. Что забавно: они были любовниками. 48) Итак, пройдёмся подробнее по рунической тайнописи, но перед попрошу хотя бы мельком взглянуть на составленное мною письмо в оригинале: «Dear Albus. If you could decipher my message, you must really understand me well. It's fine. I don't have much time for a long letter — I'm due to be transferred to prison soon, to the castle that used to be my home — so I'll try to be brief. Our duel in the spring unsettled me a little — I always knew that you were a strong wizard, but still it was quite unexpected. I was completely defeated in every sense, and I did not even have the strength to resist the authorities. Honestly? At that moment, my thoughts in my head were too confusing, just spinning at a breakneck pace. Depression, confusion, then anger, and then some strange melancholy overcame me. I was completely lost and, oddly enough, I missed you madly. Previously, at such moments, I could always share my experiences with you, but now I have no one, and I am very bitter about this, to be honest. If you've made it this far, then congratulations — you've just endured the apathetic whining of your former lover and defeated enemy. You must have wished instead to see my repentance for my actions, or at least a hint of it. Well... I confess, it is not so easy. All my life I believed in the holiness and correctness of my ideas, even after the tragedy with Ariana. After all, muggles really pose a threat to the magical world with their developing technologies. However, if you are reading this letter, we must not have been discovered yet. This pleases, but still does not reduce anxiety. However… maybe I made a mistake in the way I expressed my thoughts… Oh, damn, this is so difficult. I've never admitted my failings, even to you, and now, apparently seeing the sunlight for the last time, I've decided to do it, Albus. Did it get easier for me? Rather, it hurts more, but I know that you would like to hear how I repent. It's not that I want to please, it's just... maybe (only maybe!) I'm ready to partly(!) acknowledge your criticism and... some rightness. Yes, maybe I went too far, damn it, being too inspired and blinded. …Oh, did I really say that? However, it doesn't matter... It won't fix anything. The world doesn't need my remorse, and you must already hate me too much to acknowledge it. Soon I will go high, high into the mountains, where I will rot for the joy of people in my once home until the end of my days. Everything is correct. I am a villain. And villains don't have happy endings. Gellert» Теперь же о самом шифре: Геллерт использовал футарк и вместо самой руны писал номер эттира, в который входила руна, и порядковый номер руны внутри эттира. Также номер этииров он поменял на обратный, то есть первый стал третьим, третий — как первый, а второй так и остался вторым. Итак, как же происходила шифровка. Футарк — это порядок букв в общем руническом алфавите, так сказать, основа основ. Каждая руна имеет несколько значений, тайну, а ещё обозначает определённый звук, ну, как и у нас. Это транскрипция руны, по сути. Например, руна феху (первая в первом эттире) означает скот, имущество, ассоциируется с материальным достатком и считается финансовым талисманом. Она символизирует действия и жизненную силу. Её транскрипция: «f, v». Теперь разберём приведённый в фанфике пример отрывка из «внешнего письма»: «Третьего дня в первом часу (третий эттир, который на самом деле первый, и первая руна — феху; f) ко мне постучались констебли. Они требовали, чтобы я отдал им два тёмных артефакта, которые у меня вчера обнаружили при обыске, а я отдал все три — они мне больше ни к чему. (второй эттир, третья порядковая руна — иса; i). Эти двое чуть в обморок не грохнулись, а потом в два голоса (второй эттир, вторая порядковая руна — наутиз; n) заявили, что даже сотрудничество всё равно меня не спасёт от правосудия. Идиоты. Как будто они не в курсе, что если я попробую что-то скрыть, то расправа будет ещё более жестокой, чем просто одна ссылка в горы и штраф в три миллиона галлеонов (третий эттир, который в тайнописи первый, и третья по порядку руна — эйваз; e)». /были варианты с «первостепенный» и «треклятый», а также «тридевять земель», но в английском эти слова не связаны в цифрами (paramount/overriding, damned, far away)/ Таким образом, мы получили слово «fine» (слово из предложения в начале: «It’s fine») из рун феху, ис, наутиз и эйваз. Если интересно, то вот табличка с порядком рун: https://ibb.co/9v3rsmg и https://ibb.co/xYVy2VH. Вообще, я довольно долго размышлял о способе шифровки, придумал такой вот, а потом решил залезть в интернет и посмотреть, а шифровали ли руны вообще; и что вы думаете? Конечно же, да. Более того, способ, который я придумал, оказывается, уже существовал. В общем, поизобретател тут велосипед, ну, зато мозги в тонусе. Если же говорить о других способах шифровки и более подробно рассматривать тот, о котором я уже рассказал, то известно следующее: 1. Были распространены так называемые «вязаные руны», в которых совмещалось несколько рун на одной черте. 2. Пример использования «изобретённого мною» способа можно увидеть на камне из Рёка (https://ibb.co/m88VmnQ). Там представлено большое количество разновидностей тайнописи, особенность которых заключается в том, что в третий (в тайнописи — первый) эттир входят руны не t, b, m, l, y, а t, b, l, m, k. 3. В kvistrunir («ветвистые руны») от длинной линии отходят чёрточки: их количество слева обозначало номер эттира, справа — руны. Tjaldrunir («шатровые руны» или «крестовые руны»: https://ibb.co/2hjhrV6 и https://ibb.co/cgw6HnZ) отличается от kvistrunir тем, что один знак обозначает два звука: от креста отходят чёрточки, сверху слева — номер эттира, сверху справа — номер руны; снизу справа — номер эттира второй руны, снизу слева — её номер внутри эттира. Оба этих типа тайнописи представлены на камне из Рёка. Другой тип подобной тайнописи представляет собой шифровку, где номер эттира обозначался общегерманскими рунами o, а номер руны — шведско-норвежскими s. На камне написано «oossoosss», что обозначает «ni». Также на этом камне присутствует вид тайнописи, где номер эттира обозначался общегерманской руной ih-wh, перевёрнутой в обратную сторону, а номер руны — обычной общегерманской руной ih-wh. В некоторых других случаях (https://ibb.co/9v2fscg) номер эттира обозначался шведско-норвежскими рунами y, а номер руны, как и в «ветвистых рунах» (https://ibb.co/4Nfv4KW) — количеством чёрточек с правой стороны основной линии. 4. В Бергене были найдены деревянные дощечки с разновидностями «ветвистых рун»: на одной вместо средней линии было изображение рыб, на другой дощечке номера эттира и руны обозначались линиями бороды мужской головы. Также в Бергене использовалась такая система шифровки рун, где руна f обозначалась как f; u — как ff; þ — fff; o обозначалось o; r — oo; k — ooo и так далее; руна y не шифровалась. В рукописи «Codex Salisburgensis, 140» дана система замены гласных точками: a — одной; e — двумя; і — тремя; o — четырьмя; u — пятью. Также известен вид тайнописи, заключающийся в обратном написании отдельных рун, добавлении к рунам лишних чёрточек и удалении нужных. Он представлен надписью на камне из Тёрвики (https://ibb.co/VmjdFVF) 49) Райдо — руна, означающая путь, 1 эттир, футарк. 50) Совило — руна, означающая солнце, 2 эттир, футарк. 51) Манназ — руна, означающая 3 эттир, футарк, человек. 52) Гуфу — англосаксонская руна, означает дар. 53) Перто действительно является самой загадочной из всех рун футарка. Её определяют как «тайну», «шахматную фигуру», «нераскрытый потенциал», а некоторые и вовсе считают, что она означает «роды». 54) FHM — английский развлекательный журнал, основанный в 1985 году Крисом Остриджем. 55) HUDOR — фирма самокатов. 56) Мунро — самые высокие горы в Шотландии. 57) Дандоннел — очень красивое место на северо-западе Шотландии. Там есть горы, озеро. Также к западу от него находится довольно крупное озеро Лох-на-Сигла. В этом же диапазоне находится горы-мунро Глен Шил. 58) Согласно моему хэду, Нурменгард находится в Альгойских Альпах, в Форарльберге, до которого от Шотландии ровно 1141 миля. 59) Алеманнский — один из австрийских диалектов, распространён на юго-западе, если точнее, то на юге Германии, западе Австрии, а также в Швейцарии, Лихтенштейне, на востоке Франции (в Эльзасе), а также в некоторых районах Северной Италии. 60) Четыре последние вещи в католицизме — это смерть, суд, воскресение, рай или ад. 61) «Приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира: ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне. Тогда праведники скажут Ему в ответ: Господи! Когда мы видели Тебя алчущим, и накормили? Или жаждущим, и напоили? Когда мы видели Тебя странником, и приняли? Или нагим, и одели? Когда мы видели Тебя больным, или в темнице, и пришли к Тебе? И Царь скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне. Тогда скажет и тем, которые по левую сторону: идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его: ибо алкал Я, и вы не дали Мне есть; жаждал, и вы не напоили Меня; был странником, и не приняли Меня; был наг, и не одели Меня; болен и в темнице, и не посетили Меня. Тогда и они скажут Ему в ответ: Господи! Когда мы видели Тебя алчущим, или жаждущим, или странником, или нагим, или больным, или в темнице, и не послужили Тебе? Тогда скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне. И пойдут сии в му́ку вечную, а праведники в жизнь вечную» — отрывок из святого благословения Матфея.