1
Вакаса не хочет вступать в банду. Он — одиночка. По крайней мере, до поры до времени ему кажется, что знают об этом все — о кулаках Вакасы нельзя не знать, — и, устраиваясь с очередной сигаретой на пустой (он все-таки имеет ещё мозги) детской площадке, он ни о чем особо не думает. Вакаса вообще ни о чем не думает. Никотин, говорят, позволяет расслабить нервы, но Вакаса дымит несерьезно, для шутки — он никогда не волнуется. Скорее всего его можно увидеть с закинутой назад головой, ногой на ноге и лицом бледным-бледным от засоренных лёгких. Сигареты он курит дерьмовые. Дешевая дурь настолько, что, вероятно, легче будет уже помереть, но опять-таки — Вакаса ни о чем не волнуется. До той поры, пока сигарету внаглую не вырывают из его разбитых в кровь губ. — Какого черта? — вырывается из груди слабо, почти неразборчиво. Из-за того, что стрелка часов давненько перевалила за полночь, а площадка была пуста, и единственным звуком, разбавляющим тишину, была скрипящая в ночи карусель, ублюдка распознать нелегко — первой и неразумной мыслью был призрак, — но Вакасе плевать. Он все еще не открывает глаза. В публичном месте курить вообще-то всегда трудно, и подобную наглость терпеть ему не впервой — встречались и слишком очумевшие бабки, и мамочки, озабоченные своими детьми, — а женщин и детей бить априори нельзя. Вакаса, конечно, не настолько ублюдок. …но все же Вакаса — какой-никакой ублюдок. Обычно ему сообщает об этом напившийся в стельку отчим, но сейчас слова сами собой появляются в голове, потому что Вакаса, не открывая глаз, с вытянутой вперёд рукой требует: — Верни по-хорошему. Я не в настроении бить морду прямо сейчас. — Не верну, — отвечают твердо, без тени должного подчинения. — Здесь дети. Голос, на удивление, не высокий и явно не женский. Не мужчина, но и не девчонка — ломающиеся при пубертате нотки ещё сладко слышно. Наверняка что-то в темноте попутавший школьник — Вакасу знают, блин, все, — который, стоит выйти на свет, возьмет назад свои неразумно вылетающие изо рта слова. Мысли в голове перемещаются с низкой скоростью. Первый инстинкт — послать нахуй. Второй более человечен, и Вакаса склоняется к нему до удивительного легко. В этом местечке, полностью скрытому тьмой, детям не место. Вакаса особо не вспоминает о том, что ему едва ли пятнадцать исполнилось, но следующая фраза выходит как-то сама собой: — Здесь не может быть детей, тупица, — отмахивается небрежно, чтобы нажить (как всегда) себе побольше проблем. — Час ночи на дворе. Может, не будешь ебать мне мозги, а? Иначе выебу я тебя. Угрозы — не пустой звук. На прошлой неделе Вакаса отметелил пустившего о нём дурной слух старшеклассника, ещё два дня назад — разбил чью-то стремную морду о дверь. Ему, конечно, тоже попало, и губы продолжают неприятно покалывать, но результат есть налицо: лишнее слово равно пуле в лоб. В ответ — тишина, и лишь сверчки в траве продолжают устало гудеть. На секунду Вакаса задумывается, что призрачный собеседник ушёл, но сигарета в его руке, как назло, все еще не появляется. И, вероятнее всего, уже не появится. Зато открыть глаза стимул есть. Вакаса лениво потягивается до хрустящих спинных позвонков и (так и быть) открывает слипшиеся от сна глаза. …и от неожиданности чуть не отпрыгивает. Перед ним, возвышаясь на целую голову, стоит темноволосый парень. Длинный, но в плечах не очень широкий, вероятно, на деле менее крепкий, чем сам Вакаса. Прическа — много лака и мало расчески — оставляет желать лучшего. Несмотря на морозный ветер, белая-белая футболка колышется на его слабых тонких плечах. В крепко сжатых чумазых пальцах — та самая сигарета. Вакаса закатывает глаза. Этого парня, может, он до этого дня не видел, но опрокинуть на лопатки его будет чертовски легко. Пяти секунд хватит. Про детей, видимо, напиздел — что-то в ближайших метрах совсем никого не видно. — Парень, иди, пока я разрешаю, — лениво продолжает Вакаса и подпирает рукой замерзшую щеку. — Ты, наверное, не знаешь, кем я являюсь. — Ты — не знаешь, — как ни в чем не бывало говорит он. Затем тушит сигарету о ближайшую урну и стряхивает с рук пепел. — Я хотел разобраться без кулаков, но показывать плохой пример не хочу. Извиняй. И с размаху бьет левой в челюсть. Вакаса понятия не имеет, кто разнимает их, но впечатление после драки неистовое. Он ещё пару минут смотрит перед собой и тычется сигаретой мимо разбитого рта; попадает с восьмой попытки. Парень с дерьмовой прической — Вакаса заржал бы с неё, но сил нет совсем — падает рядом, подбирая под себя длинные тонкие ноги, и сигарету из пальцев насильно уже не берёт (ему тоже неплохо досталось). Зато выражение его глаз Вакаса замечает даже из-под ресниц. — Держи, — говорит он и вытаскивает из пачки последнюю. — Дерьмово выглядишь. — Ты тоже, — лениво огрызается он, но, невзначай оглядываясь, сигарету из рук берёт. — Шиничиро. — Вакаса. Зажигается огонек. В более близком свете Шиничиро выглядит странно зловещим, и веснушки на его белом лице выделяются чуть отчётливее. Вакаса не жалуется. Вернее сказать, жаловался бы меньше, если бы парень молчал. (когда пожелания Вакасы вообще имели место быть, да?) — Так что ты забыл здесь посреди ночи, Вакаса-кун? — тянет до тошнотворного медленно он. — Откуда ты? Вакаса вопросительно косится на него, но ответ не дает. Вероятнее всего, парень пытается разузнать, из какой он банды. Это мейнстрим нынче такой — собираться в кучки и играть в недомафию, но Шиничиро, в конце концов, вызывает вопросов куда больше, и теория о том, что он — слетевший с катушек школьник, отметается слишком легко. Школьник, конечно, и на нем побитая жизнью форма. Зато с катушек ещё не слетел. Впрочем, можно поспорить. — Это неважно, — как ни в чем не бывало произносит Вакаса и ведёт затекшим плечом. — Ты хреново дерешься, знаешь? — Знаю. — Зачем тогда первым полез? Шиничиро хмыкает и хмурит густые брови, мол, сам догадывайся. У него кривой профиль, и Вакаса ставит на то, что до него лезущего на рожон парня много кто бил. Он даже, когда молчит, напрашивается словно. Глубоко затягивается в последний раз и, бросая окурок на пол, тихо шепча «фу, дрянь», жмет острыми, закутанными в белую ткань плечами. — Боялся подать плохой пример, — обрубает он. — Я ведь уже говорил. Вакаса часто-часто хлопает веточками светлых ресниц. Это шутка такая?.. Он, конечно, уважает тех, кто идет напролом, но мурашки по коже начинают ползти не по его воле. Хочется отползти назад, но Вакаса только трусливо сглатывает. Факт налицо. Этого парня он никогда не видел. Психушка, в свою очередь, находится на соседней улице, и забор под ней кем-то давненько усердно прорыт. — Кому? — получается как-то глухо. Шиничиро снова пожимает плечами и жестом заядлого курильщика потирает пустые губы. Щурится. Что-то продолжает высматривать в темноте, но площадка пуста и только в белой-белой луне карусель продолжает крутиться. Вакаса только теперь замечает это. Странно?.. Ветра же нет. Похуй. Главная проблема теперь — не сидит ли Вакаса с больным на голову незнакомцем? Не стоило, наверное, бить морду всяким нелепым мальчишкам ночью на пустыре. Когда-нибудь наверняка аукнется. (и он прав). Вакаса думает об этом ровно до той минуты, пока Шиничиро, прикладывая к губам ладони, не кричит хрипло: «Манджиро-кун!» Черт знает, кто это Манджиро, но мурашки снова проходят по коже Вакасы, и страх ползет по спине. Не стоило выходить на улицу. Не стоило выходить из дома вообще… — Что случилось? — звук недовольства, кажется, исходит из темноты. — Я занят. На этот раз голос даже не сломан. Маленький для своего возраста, совсем невысокий мальчик, прежде скрытый листвой, выходит на свет — пусть даже в этой тусклой луне — и смотрит на них так по-взрослому сухо, что в глазах Вакасы снова появляется молчаливый вопрос. Какого, мать его, черта? С первого взгляда — на Шиничиро совсем не похож. Со второго полегче — глаза те же. Смотрят с пренебрежением и какой-то затягивающей в себя пустотой. Пустота обрывается, когда он моргает, блик в зрачке появляется в свете яркого фонаря, и Вакаса продолжает оценку без мрачных мыслей: он не очень худой, но кофта висит на плечиках явно чужая (понятно чья), красная-красная она заставляет его то и дело жмурить глаза; да и для своего возраста малой слишком низок, в перспективе, конечно, покрепче брата, но нет — не выше. Наверное. Пока Вакаса отходит от шока, Шиничиро берёт ситуацию в руки и отбрасывает почти дотлевший окурок нового знакомого (игнорируя взгляд «а не охуел ли ты?») подальше в траву. — Слышал, что сказал мальчик? — Слышал, — кивает. — Так вот, таким нужно разбивать носы. И не запоминать их слов. Вакаса смотрит на них с упреком минуту и лишь потом закатывает глаза. Не было бы в нём столько сигарет и серьёзности — покатился бы со смеху. Шиничиро, кажется, многовато возомнил о себе. После полуночи выгуливать на площадке ребенка, оставлять его без присмотра и внаглую стряхивать с колен пепел — ещё уметь надо. Отбирать сигареты у местных задир, а после — бить им с размаху в челюсть, видимо, тоже.2
Утром Вакаса делает вид, что прошлой ночи не существует. В конце концов, мало что может померещиться в три часа, а он, кажется, спал в нормальной кровати очень-очень-очень давно. Мирным сном — и того меньше. …Сделал бы вид, конечно, что той ночи не существует, и спал бы потом (навряд ли) спокойно, но вот проблема: утром, без сигарет, но с тянущей во всем теле болью (летние вечера нынче холодные) он просыпается снова. (здесь подошла бы шутка: а лучше бы не просыпался вообще). Вакасе не нужна компания. Он — одиночка. Он спит летними вечерами, где бог подаст, он курит дешевую дурь и лепит самодельную марихуану в особенно тоскливые дни. Он не из тех, кто плачет навзрыд. Он не из тех, кто любит с кем-то делить одну-единственную (и без того дешевую) сигарету. …И, очевидно: он не из тех, кто просыпается с накинутой на плечи уже знакомой и (не)чужой кофтой. Но тем утром он действительно просыпается в ней. Шарит по карманам в поисках сигарет — пусто; от красного цвета (который ему не идет) тянет блевать, и Вакаса в начале мысленно порицает подростка, снявшего слишком большую кофту со своего слишком мелкого даже по детским меркам брата, а потом — прячет ладони поглубже в ней. Вакаса думает, что именно тогда все и идет наперекосяк. Вакаса думает, что именно тогда все меняется.3
Такеоми считает себя последним человеком, который бегал бы (как посыльный) по просьбам Шина через все школы, но он — единственный, кто без проблем находит его. Не только поэтому именно Такеоми, конечно, отправляют на поиски. Он — единственный, кто понимает, что позвать в банду и присоединить к ней не пойми кого будет отнюдь не легко. Да, драконы чертовски сильно по Токио разрослись. Да, за счёт чужих рук страх навели, но слышали о них далеко не все, и для Шина, пожалуй, звук этот пустой. Он никогда никого не слушает. Он продолжает предлагать вступить в банду кому ни попадя. — …Но на этот раз он сам себя превзошёл, — отбрасывая сигарету в сторону и ничуть не волнуясь о том, что это территория школы, говорит Такеоми и вглядывается плотнее в парня, скрытого за безразмерной кофтой. — О тебе, Вакаса, многие теперь говорят. Ты стал однодневной звездой. Такеоми знает, что шутка вышла хуевая: взгляд у Вакасы отнюдь не веселый, на лбу проступает недовольная — чужим ли присутствием или шуткой?.. — складка. На вид — ничего особенного, если не считать слишком длинных для парня (Такеоми ли говорить?) белых-белых волос и взгляда разгульной девки. Такеоми фыркает. Шин — точно псих какой-то, раз с улиц берёт все, начиная от брошенных судьбой котят и щенков и заканчивая тяжёлыми на подъём беспризорниками. — Как презерватив? — с усмешкой. — Я слышал. Все теперь говорят. И я не интересуюсь бандами, даже если меня приглашает к вам… как там говорят, «король»? — Король, ты прав. Вакаса кивает и закатывает глаза. На дворе школы людей полно, и почти каждый в их сторону с любопытством поглядывает (конечно, Такеоми Акаши не к каждому подлетает с просьбой вступить в «чёрных драконов» и не с каждым ещё остаётся на «перекур», уговаривая). Неинтересно от слова «совсем». Даже скучно. Об этом «короле» Вакаса слышал немного, но то, что слышал, — пугает до усрачки не связанных с бандой школьников. Говорят, что он зачаровывает всех преступников своими черными-черными как запекшаяся кровь глазами. Говорят, что он непобедим. Говорят, что он — король себе на уме. (Вакаса не то чтобы это запоминает, но для заметки слушает). — И когда я только умудрился встретиться с ним? — бормочет он с обидой себе под нос и глубже прячет тонкие руки в карманы кофты. — Вроде и избегаю всех, а все равно находят. — Находятся и на дерьмо ценители, — подтверждает Акаши. — Так что, вступаешь?.. — Отказываюсь. — Как знаешь, — кивает он. — Воля твоя, но если прижмут — он (глупый-глупый король) всегда примет тебя. Вакаса даже не реагирует. Он — одиночка. Никогда не был в бандах и никогда не будет. Даже если этот самый «король» на коленях попросит — не будет. Скорее, наоборот. Возьмет за лохмы и проверит на деле, насколько этот король «непобедим». Вакаса по себе знает, что все это слухи. Скорее всего навеявший суеты король в жизни даже мошки не может привлечь. Может быть, иногда грозит буграми скрытых за кожей мышц. Может, курит как не в себя и заходит в близко расположенные к своему дому ларьки (бесплатные сигареты и пиво брать где-то нужно). На деле же — абсолютно пустое место. Кусок дерьма. Наверняка из плохой семьи. Наверняка из… Он, видимо, так уходит в себя, что на ушедшего в сторону посыльного даже не реагирует. Тот только и успевает произнести: «король просил передать». Вакаса переводит глаза и осекается. На перилах лежит пачка дорогих (на вид) сигарет. «Malboro»?.. Блять. Действительно. Вакаса говорит про себя с отрывом и по слогам. «Mal-bo-ro».4
Вакаса приходит домой и все еще не выпускает пачку дорогих сигарет из рук. Он, на минуточку, вечно перебивается всякой дешёвой дрянью и теперь, затягиваясь чем-то дороже его ногтя, можно как следует отдохнуть. Ощущения — на троечку, но лёгкие, кажется, так и бьются благодарными бабочками изнутри. Бабочки есть и в его груди. Стремительно они падают камнем вниз, задевают испачканными в цветочной пыльце крылышками урчащий желудок. Вакаса падает на кровать и, прислушиваясь к крикам отчима за тонкой дверью, подхватывает сигарету губами. «Интересно, как там Шиничиро?» — проскальзывает в голове мысль. Шиничиро, к слову, как пропал в тот день, так на площадке не появлялся. Ни днем, ни ночью… Ни в полночь. Вакаса, конечно, через месяц забудет о нём, но сейчас костлявый долговязый подросток как-то двигает мысли в голове с места. Крики за стеной продолжаются, кажется, даже становятся громче, и, наверное, стоит приготовиться к тому, чтобы спать на детской площадке — лучше, чем лежать здесь мертвым, — чтобы выбраться через открытое нараспашку окно… Но Вакаса разрешает себе помечтать. Наверное, именно тогда он впервые приходит к решению. Наверное, именно тогда он впервые на что-то… Решается.***
Говорят, что банда нашумевших «чёрных драконов» собирается где-то среди пустырей, и Вакаса бездумно верит. Он не хочет вступать в банду. Он — одиночка. Но если пораскинуть мозгами, то выбора у него как такового нет: за спиной разве что не котомка, а школьный рюкзак. В руках разбитый о стену мобильник. (прежде высокомерный принц совсем не безупречен теперь). На лице впервые проявляются наспех замазанные тоналкой яркие синяки. Ниже их куча. На этот раз били не только об стол, но не то чтобы Вакаса мечтал узнать, какие отметины оставят на теле брошенные вслед вещи. Он не раздумывает. Три раза стучит. Вероятно, это трущобы — среди людей только какая-то гниль, — но выбирать не приходится, и Вакаса прислоняется затылком к стене. Пахнет здесь мерзко. Он не хочет верить, да и не верит, что раз предлагали раньше, то и сейчас — через долгих полгода — примут. По крайней мере, без теста и определённых талантов тебя никуда не примут. У Вакасы вот один талант есть: разбивать морды и носы он горазд, а этому недо-бойцовскому-клубу вообще нужно что-то ещё? Вряд ли. Когда дверь распахивается, мобильник с парочкой допотопных игр уже полностью разрядился. — Извиняй. Ты?.. — в глазах Такеоми проскальзывает осознание. — Не ожидал, не ожидал. Вакаса кидает в него уничтожающий взгляд и думает о том, что лучше уйти, но вместо этого шепчет: — Впустишь?.. Такеоми кивает и пропадает в темном коридоре. Оставляет дверь незакрытой. Вообще-то, войти можно было и раньше — кто в здравом уме сунется к одуревшим от крови мальчишкам? — но Вакаса ещё имеет гордость. И сыпется она пеплом, когда, глубоко-глубоко в этих запутанных тёмных комнатах, он натыкается на то, что во дворах называют борьбой за трон. — Нынешнего короля неплохо так нагибают, — бормочет Такеоми, появляясь откуда-то из-за угла. — Но клянусь, корона с него не спадет. Нынешний король утыкается носом в землю и, кажется, уже даже не дышит — какой-то громила сделал залом руки, а отпустить, видно, совсем забыл. Король в меньшинстве. — Почему? — спрашивает Вакаса и ведёт плечиком от брезгливости. Крови здесь куча. — На мой взгляд, он проигрывает. И явно не в первый раз. Его способности и тягу к проигрышу Вакаса заметил ещё на той детской площадке. «Королю» лучше бы за младшим братом смотреть, а не играться со взрослыми мальчиками в такие же взрослые игры. Вакаса бы подольше подумал об этом, но ему наплевать. Он ещё пару мгновений смотрит из-за угла за дракой, а после шипит «черт с ним» и сам выходит на ринг. Вырубить заломавшего королю руки парня — легче простого. Подхватить под грудки короля — тоже. Вакаса смотрит на него и неудовлетворительно хмыкает. Кожа лица вся в синяках. Нос вывихнут. Ничего необычного, но смотреть неприятно (Вакаса никогда не признается, но без синяков он вполне симпатичный молодой человек). Приходит в себя король до отвратного быстро. Как-то невпопад моргает и смотрит вперёд своими черными-черными как запекшаяся кровь глазами. Растягивает губы в усмешке, показывая пропитавшиеся кровью зубы, бормочет: — Я ведь говорил, что ты придешь, Вакаса. Мне никто не верил. Такие серьёзные у тебя проблемы настали?.. Кто избил? (и Вакаса как всегда его игнорирует). — А я говорил, что ты хреново дерешься, Шин. И ты знаешь об этом. …но людей он по какой-то причине притягивает. От чего-то непобедимый. От чего-то себе на уме. Действительно, самый слабый на свете, глупый-глупый король.|end|