Жаждущий теплоты

Мальчик непроизвольно задерживает дыхание, лицом утыкаясь в острые коленки. Крик. Резкий звук битого стекла, заставляющий стиснуть зубы и сжаться еще пуще прежнего, вспышки града ругательств за тонкой стенкой. Он прикусывает собственные щеки, ощущая сладковатую кровь на языке, вкус которой вскоре оборачивается тяжелым металлическим послевкусием. Как же хочется пить. Кажется, каждый новый вскрик остается в ушах, замирая противным гулом, звон же уходит в дрожащее где-то в груди маленькое сердце. Обломанные ногти немилосердно впиваются в побледневшую кожу. Больно, но расцарапанные тощие ноги дают возможность отвлечься, вспомнить о необходимости унять бившую мальчика дрожь. Нет, пока ничего не выходит. Он ведь должен был уже привыкнуть, так?.. Должен. Но так и не привык. Фредди сглатывает, совсем тихо, сбивчивым шёпотом считает от одного до десяти. От десяти до одного. От "Твою мать, Джон!" до "Заткнись, тварь" и хлесткого звука отскочившей от чьей-то кожи пощечины. Замерзшие пальцы слушаются с трудом, но всё же нащупывают край потрепанной деревянной доски, выглядывающей из-под кровати. Ладошки мальчика сжимают тяжёлые пластиковые фигурки, он только за них и цепляется сейчас. Горло напряжено, будто бы его душит ворот растянутого серого джемпера. Партия с самим собой заставляет думать. Фредди старается сфокусировать взгляд на черно-белом поле, но все равно действует больше интуитивно - зелень глаз никак не хочет подчиняться и делать мир вокруг четким. Может, оно и к лучшему. Стук коней и епископов, ферзей и ладей постепенно успокаивает, пусть неровное дыхание и замирает, когда с кухни снова так отчетливо доносятся визгливо-жесткие звуки голосов. Загнанную дрожь удаётся унять далеко не сразу, но теперь лишь надломанное сердце бьётся так часто, так тревожно. Как будто хочет сказать, что скоро оно не выдержит этого вечного страха и пустоты, поселившейся в грудине. Боль в висках давит всё напористей. Веки мальчишки с силой сжимаются, а с губ доносится приглушенный полустон, больше напоминающий жалостливый всхлип. От очередного приступа мигрени больно даже на свет смотреть, а о том, чтобы встать, и речи не идет. Он крепче поджимает к себе коленки, обнимая их и тихо шмыгая наполовину заложенным носом. Вечные простуды привычны, особенно сейчас, когда на улице воцарилась промозглая осень - серая слякоть, из-за которой мальчику то и дело приходится терпеть противные кашель и, как водится, озноб, начинающий бить в самое неподходящее время. Фредди так и остается лежать между кроватью и полом, забившись в самый дальний угол заставленной разным хламом комнатушки. Теснота его не смущает - он так истосковался по прикосновениям, что даже холод стен кажется привлекательным. Хотя бы такие нехитрые опора и постоянство - на некоторое время можно забыться в них, найдя защитным этот узкий проем. Наконец мальчик засыпает, совершенно обессиленный. Слишком вымотанный даже для того, чтобы стянуть с кровати плед, проваливается в чуткий сон, сжимая в маленькой ладошке, прижатой к щеке, чёрного короля.