*
В следующий раз, когда это произойдет, Джулиан трезв, но его шаги едва ли более устойчивы, чем если бы он был пьян. Он прислоняется к мощеной арке в начале улицы, глядя вниз на крошечный магазин. Сейчас три часа ночи, и он не знает, что, черт возьми, он делает. Все, что он знает, так это то, что боль в груди не исчезнет, и если он снова попытается утопить ее, то забудет, как дышать. В этом мире есть хорошие люди, он уверен в этом. Так же, как он уверен, что он не один из них. Даже если он завтра найдет лекарство, спасет город, спасет мир — он все равно останется таким же отвратительным. Он по-прежнему будет цепляться за любовь во всех неправильных ее проявлениях, падать на колени с открытым ртом для единственного причастия, которого он заслуживает. Иногда он задается вопросом, не потому ли он продолжает возвращаться к Азре и всей той боли, которую причиняет ему Азра, что она напоминает ему об этом. Она напоминает ему, что, несмотря на всю боль, причиняемую этим миром, несмотря на всю боль, причиняемую ненавистью Азры к нему, по крайней мере, в этом мире нет никого, кто мог бы ненавидеть Джулиана так же сильно, как он сам. Он стучит во входную дверь, скрестив руки на груди и прислонившись к узкой раме. Это какое-то пьянящее наслаждение — заставить Азру встать с постели, чтобы впустить его. Вовлечь его в это, хочет он того или нет. Но затем он чувствует холодное прикосновение магии Азры, любопытной и настороженной, когда она оценивает личность его ночного посетителя, прежде чем отступить. Джулиан вздыхает. Азра не выйдет за ним. Он должен был знать. Он проникает через кухонное окно и теряет равновесие в последнюю секунду, с криком приземляясь перед кухонной плитой и так сильно пугая саламандру, что язык пламени вырывается, едва не задевая стену. Если дом загорится, выйдет ли к нему Азра? Или он будет бесстрастно и разочаровано наблюдать, как Джулиан не может потушить пламя и сжигает все дотла. Джулиан поднимается по лестнице, шаг за тяжелым шагом, и чем ближе он подходит к спальне Азры, тем легче ему становится. Когда он достигает ее, он находит Азру бодрствующим, сидящим у окна и наблюдающим за городом внизу. Вероятно, отсюда он слышит смех, разносящийся из Буйного Ворона. Возможно, иногда по ночам он слышит даже самого Джулиана, но Джулиан думает об этом только тогда, когда он наиболее уязвим. Азра поворачивается к нему, и разочарование в воображении Джулиана обретает форму. Азры хмурится и ведет носом. — Ты пьян? — Всего-то капля, — говорит Джулиан, подмигивая. — А что? Приглашаешь меня пропустить стаканчик на ночь? — Я вообще тебя не приглашаю. Улыбка Джулиана падает с его лица. — Тогда прогони меня. Но Азра не прогоняет. Джулиан делает шаг внутрь помещения, затем еще один. Он ощущает, словно идет по воздуху. Азра открывает рот, и его губы искривлены в гримасе, которая точно говорит Джулиану, что он собирается сказать. И поэтому Джулиан выпаливает: — Трахни меня. — просто чтобы ему не пришлось слышать отказ. Между ними повисает тишина, заряженная шоком, но этого недостаточно. Удивления Азры недостаточно, и поэтому Джулиан добавляет: –Пожалуйста. Гримаса обращается в хмурый взгляд, гнев обращает обычно спокойные, красивые черты лица Азры во что-то холодное, и Джулиан знает, что он получит свое. Он вздыхает, опуская руки по бокам и ожидая приказа Азры. — Раздевайся. Двигаясь словно в трансе, Джулиан подчиняется, и вместе с этим тяжесть мира полностью исчезает. Он дрейфует, удерживаемый только острой болью от пальцев Азры, растягивающих его, скользких от масла. Пьянящей болью от руки Азры удерживающей его за шею. И рывка члена Азры внутрь. К концу всего этого Джулиан думает, что, возможно, он тоже исчез. И это именно то, чего бы ему хотелось. * Когда Джулиан появляется снова, имя «Илья» застревает у него в горле, и он хочет им подавиться. Ключ в его ладони, который Азра дал ему в прошлый раз, холодный, как лед. — Пожалуйста, Азра, — он умоляет, и на этот раз даже не знает, о чем. Он думает, что, может быть, дело не в этом. Не в горячем скольжении члена Азры во рту. Не в изгибе ненависти на губах Азры, и не в жесткой хватке смуглых пальцев в его волосах. Возможно, дело в руке, которая сжимает его шею в удушающей хватке, привязывающей его к жизни, к крайней необходимости дышать. Вдыхать и выдыхать через нос, когда бедра Азры толкаются в него быстрее, в то время как его рука напрягается, почти теряя контроль над ситуацией и не рассчитывая силу. Возможно, дело именно в этом, но Джулиан думает, что это как-то неправильно. Только когда Азра кончает в его горло, судорожно глотая острый, соленый привкус уже в который раз, он понимает, почему рука на его горле смутила его. Азра отстраняется, и Джулиан нежно потирает пальцами собственную шею, прослеживая линию пальцев Азры и опуская глаза, пока он ищет слова, чтобы попросить то, чего он действительно хочет. — Азра, — начинает он низким и хриплым голосом, но Азра уже отвернулся. — Зачем ты это делаешь, Илья? — выплевывает он, и в его голосе больше эмоций, чем обычно. Джулиан смотрит на него, кривясь от звука собственного имени и изо всех сил пытаясь понять, о чем спрашивает Азра. В словах мага всегда так много скрытого смысла, даже когда они кажутся прямыми и искренними. Джулиану потребовалось так много времени, чтобы понять это, и он узнал это не здесь, не во время их совместных ночей. Это было знание, принадлежащее дням: украдким взглядам в библиотеке; тщательно выверенным вздохам Азры; каждому взгляду, который Азра бросал на графа и графиню. Джулиану потребовалось какое-то время, чтобы обнаружить это, и он обнаружил это сейчас. Однако, он подозревает, что ему потребуется еще больше времени, чтобы понять, что это значит. Возможно, вся жизнь, но Джулиан знает, что у него не будет этой возможности. — Потому что я этого хочу, — медленно произносит Джулиан, и его губы приоткрываются, готовясь отбросить последний оставшийся клочок своей гордости — ха! Как будто она у него когда-либо была — и умолять Азру о прикосновении. Ничего особенного — просто о касании его руки к своей коже. Продолжительном. Неторопливом. Но затем Азра говорит: — Убирайся, — и его голос такой низкий, такой надломленный, что Джулиан уходит. Когда он уходит, он думает об украдких взглядах; о графе, который контролирует их обоих; о тяжелом грузе ответственности и нестерпимой боли неудач. Ему приходит в голову, что, возможно, когда-нибудь Азра попросит о чем-то, но не у Джулиана. Никогда у Джулиана.*
Джулиан клянется, что это в последний раз. Он клянется в этом, когда идет по мощенной улице, и его голова переполняется мыслями о лекарстве и неудачах, всем: что он не тот человек, за которого себя выдает. Джулиан был и всегда будет Ильей, отчаянным, лихим и гребаным лжецом. Неспособным вылечить чуму, неспособным никого спасти, но каким-то образом сумевшим убедить мир и всех — что это они ошибаются, а не он. Он клянется в этом, когда лезет через окно первого этажа, на этот раз не спотыкаясь, уверенный в своих движениях, потому что делал уже много раз. Был таким уже много раз. Таким человеком. Сломанным. Потерянным. Одиноким. Этот путь настолько хорошо ему знаком, что он может пройти по нему спящим, пройти по нему пьяным. Пройти по нему в полной разбитости, которая хоронит его разум и говорит ему уйти. Прекратить все. Бросить все это. Беги, как всегда, Илья. Но когда он поправляет одежду и поворачивается, чтобы подняться по лестнице, он обнаруживает, что Азра ждет его. Находит спокойный, безразличный взгляд мага, направленный на него, как будто он знал, что Джулиан придет. Знал и ждал. — Ты был близок сегодня, — небрежно говорит Азра, имея в виду — Джулиан предполагает — лекарство, которое он почти открыл, но не завершил из-за незначительного побочного эффекта в виде случайной смерти. — Полагаю, я и правда был близок, — соглашается Джулиан, потому что эта попытка действительно была самой близкой к успеху из всех, что он когда-либо предпринимал. Самая близкая из них. Эта чума убьет их всех, и виноват в этом будет Джулиан. Взгляд Азры скользит к чайнику на плите, и сердце Джулиана замирает. Он-…? Азра собирается-…? Он может представить себе это сейчас: Азру, заботливо расставляющего чашки, соответствующий набор; нежный аромат лапсанга сушонга, исходящего от клубящегося пара. Джулиан представляет себе это на мгновение, и несмотря на все те вещи, что он когда-либо рисовал в своем воображении здесь, в этих стенах, он вдруг осознает, что никогда не представлял себе этого. Внезапно его мучает то, чего он никогда и не думал даже хотеть. Но взгляд Азры возвращается к нему, спокойный, ровный, и когда он делает шаг вперед, о чае не идет и речи. Здесь не бывает предложения чая, компании или доброты. Но есть тепло — тепло рук Азры, его голодного взгляда, его члена. Есть даже тепло Джулиана, его собственная эрекция, распирающая его брюки, и рука Азры сжимающая его член в редком предложении. Это даже близко не то, чего хочет Джулиан, но оно есть, и он берет то, что Азра ему дает. Азра толкает его обратно к стене, его рука работает между ними, и Джулиан закрывает глаза, чтобы представить себе мягкое выражение на лице мага, которое никогда не могло быть за этими веками. Азра дает Джулиану то, что ему нужно, и Джулиан думает: он вернется. Он всегда к нему вернется.*
Кровь просачивается сквозь пальцы, когда Джулиан сжимает свой бок, и, шатаясь, бредет по переулку к крошечному магазину в самом конце. Азра, должно быть, видел его приближение или чувствовал его, потому что, когда Джулиан приходит, он уже ждет. Стоит в дверях магазина и наблюдает, как он подходит, с нечитаемым выражением лица. — Ты не поверишь, что творят эти пиявки, пока ты не видишь, — говорит Джулиан, опираясь свободной рукой на арку и одаривая Азру лихой ухмылкой. Азра закатывает глаза, уже прижимая руки уже к его ране, оценивая ее тяжесть. Когда он манит пальцем, Джулиан следует за ним, дрейфуя словно к теплу огня, как будто это все, чего он когда-либо хотел. Возможно, так оно и есть. Возможно, пришло время ему это признать. С болью в груди, которая не имеет никакого отношения к его ране, Джулиан наблюдает, как ловкие пальцы Азры проходятся заклинанием за заклинанием, очищая его, исцеляя, перевязывая затянувшуюся рану. Когда он заканчивает, его глаза поднимаются к Джулиану, и Джулиан почти слышит имя «Илья», оседающее на его языке — отказ Азры видеть в нем что-то большее, чем худшее его «я». Его отказ принять ложь Джулиана. Как ни странно, это не больно. И Джулиан не знает, что это значит. Он наклоняется, настойчиво накрывая губы Азры в поцелуе, который заставляет мага в шоке отшатнуться. Теперь Джулиан задумывается о том, что никогда раньше не целовал Азру. Он никогда не смел даже поверить, что Азра позволит ему, и поэтому сейчас он улыбается в поцелуй, обнимая Азру за талию и углубляя его. По мере того, как Азра постепенно смягчается, позволяя это вторжение с той же грацией и смирением, что и все прежние посягательства Джулиана, Джулиан молча умоляет его о вещах, которые никогда не сможет произнести вслух. На этот раз все по-другому, и теперь Джулиан это знает. С отчаянной ясностью, которую он никогда не чувствовал до сих пор, он понимает, насколько все это хреново. Понимает, что Азра никогда, никогда не сможет дать ему то, что он хочет. Когда-то он думал, что Азра, по крайней мере, сможет дать ему то, что ему нужно, но Джулиан изменился. Меняется. И теперь он знает, что ему нужно уйти. — Азра, — говорит он, разглаживая свою недавно застегнутую рубашку. Глаза Азры поднимаются на него, холодные и неизменные. Он даже не выглядит так, словно между ними только что была бурная близость. Повязка под прикосновением Джулиана кажется гладкой, как новая, едва потревоженная их движениями. — Я больше не вернусь, — говорит Джулиан, наконец поднимая глаза. Взгляд, который он находит, почти нежен в своей жалости, и он чувствует острую грань печального смеха глубоко у себя в животе. Азра прав, что не верит ему, но это не делает его слова менее правдивыми. — Как скажешь, Илья. — Я уезжаю из города. Азра даже не моргает. Даже не выглядит удивленным. Как будто он уже смирился с тем, что в следующий раз они сделают это снова, в следующий раз они снова трахнутся, танцуя вокруг друг друга в паутине этого притворства. — Прощай, Илья, — говорит он, уже переводя взгляд в сторону. Джулиан наблюдает за ним, разглядывая линии его подбородка; разглядывая, как лунный свет падает на его потусторонние глаза. Он будет скучать по нему, хотя и не должен. — Прощай, Азра.*
Азра ждет возвращения Ильи, и только когда новость об излечении достигает его ушей, он понимает, что ошибся. На этот раз Илья говорил правду. Он ушел. Осознание того, что это для него значит, начинается с тупой боли в виске, которую легко списать на головную боль от избыточного чтения, и он просит разрешение уйти из дворца, чтобы отдохнуть. Несмотря на всеобщее ликование, несмотря на то, как празднует весь город, он просто хочет побыть один. Надия бросает на него понимающий взгляд, но он щурится в ответ, не в состоянии думать ни о чем, кроме болезненной пульсации в голове. К тому времени, как он возвращается домой, она перемещается в его грудь. Все его тело болит от горя, которое он не может выразить. Илья ушел. Все, кто имеет значение, ушли. Почему Азра никогда не говорил ему остаться? Он ждет всю ночь и пьет, пока его зрение не становится мутным. Это не занимает много времени — он непьющий. Всякий раз, когда Илья предлагал ему выпить, он закатывал глаза и смотрел на него с пренебрежением. Смотрел на него сверху вниз. Разочарованный в нем. Притворяясь, что ненависть к себе в глазах Ильи не была зеркалом его собственной души. Азра знает, что в выражении его лица часто была ненависть, но она не была направлена на Илью. Она никогда не была обращена на Илью. Он ждет всю ночь того, кто никогда не придет, и кто никогда больше не вернется. Впервые Азра задается вопросом, не был ли его путь молчания, который он избрал, вовсе не возвышением. Маг, его проводник, никогда не бывает прямолинеен, и всегда были все шансы, что возвышение, которого он так желал, было не более чем страхом. Самым низшим из низших. Иллюзией, и не более того. Он начинает видеть его повсюду. В блеске каштановых волос на рынке. В своем отражении у фонтана, когда он умывается. Он видит его даже в Царстве Мага — серые глаза, танцующие от веселья, отражающие мир созвездий. Азра всегда хотел кого-то, кто никогда его не оставит, и у него он был. У него это было, и он ежедневно доказывал себе это единственным известным ему способом — отталкивая Илью. Заставляя Илью снова и снова без слов обещать, что он вернется. Азра никогда не думал, что он действительно уйдет. В своих снах Азра представляет, что было бы, если бы он сделал то, что всегда хотел. Если бы он умолял Илью остаться.*
Сначала Азра думает, что это еще одна иллюзия — прядь рыжих волос, ослепляющая на солнце, которая окажется ничем иным, как шарфом. Капюшоном. Вспышкой заката в затаившемся зеркале. Но потом он видит его. Он видит серые глаза, горящие смехом, видит лихую ухмылку, которую он так хорошо знает. Азра знает это лицо. Он знает, каково это, смотреть на него с желанием, надеждой и чем-то более глубоким, чего ни один из них никогда не мог признать. Он знает, как это выглядит сейчас — замаскировано фальшивой уверенностью, ослепительной ложью. Илья замечает его сквозь толпу, и выражение его лица становится мягче. Повязка на глазу всегда компенсировала его обаяние мирской остротой, но не повязка подкашивает Азре ноги — а ее отсутствие. Даже с жуликоватой резкостью, очаровательной улыбкой актера, в выражении на лице Ильи присутствует мягкость, которой раньше не было. Уязвимость, которую он не пытается скрыть. — Илья, — он выдыхает и смотрит, как взгляд Ильи падает на его губы, читая собственное имя на губах Азры. На этот раз Илья не вздрагивает от звука своего имени. Вместо этого он прорывается сквозь толпу, его движения становятся все быстрее и настойчивее, по мере того, как толпа пытается его задержать, и Азра тоже прорывается через нее, чтобы до него добраться. — Азра! — восклицает он с восторгом в голосе, и сердце Азры подпрыгивает у него на губах. Они останавливаются друг перед другом, грудь Ильи вздымается от напряжения, а рот Азры приоткрывается от… Замешательства? Страха? Надежды? Маг никогда не бывает прямолинейным, и Азра не знает, что чувствует. Но на этот раз он не будет отрицать, что чувствует это. — Илья, ты вернулся, — он выдыхает и вскидывает руку к своему бывшему любовнику — и резко осекается с внезапной уверенностью, что его прикосновение не приветствуется. Лицо Ильи смягчается еще ощутимее, и он протягивает руку, сжимая руку Азры в своей и прижимая ее к своей груди. Когда он говорит, он спокоен и уверен так, как Илья никогда не бывает. — Все в порядке, Азра, — говорит он и довершает слова смешком, который Азра чувствует через касание к его груди. — Я больше не буду тебя умолять. Я просто рад видеть старого друга. Желудок Азры сжимается, и он видит, как смятение танцует на лице Ильи — его собственное лицо должно быть тем еще зрелищем. Так много эмоций борющихся друг с другом. Так многое хочется. Так многое нужно. — Мы когда-нибудь были друзьями? — ему удается произнести, слова кислят во рту, когда он признает, как он обращался с Ильей. Что он требовал от него. Истина, которую он знал, но никогда не выдавал внешне. Лицо Ильи вытягивается, и он делает шаг назад, отпуская руку Азры. Толпа вздымается вокруг, врезаясь в них. — Возможно, нет, — говорит он, искажая губы в кривой гримасе. — Ты хорошо выглядишь. Когда он произносит эти слова, что-то в его выражении лица дрогнуло, как будто он внезапно осознал ложь в обыденной фразе. Азра выглядит не очень хорошо. Он знает, что не очень. Уже очень давно. С тех пор, как Илья ушел от него. — Нет, Илья. — он делает шаг вперед, его голос звучит грубо, и он хватает Илью за запястье, пока толпа не успела его снести. В этом есть нерешительность, нежелание возвращаться к старым шаблонам. В груди Азры разливается тепло: Илья сделал это, он действительно сделал это. Каким-то образом он себя нашел, и он вообще никогда не нуждался в Азре. Но Азра нуждается в нем. Он всегда нуждался, и ему нужно было найти способ поговорить с той частью Ильи, которая может в это поверить. С частью, которая возвращалась к нему снова и снова, потому что чувствовала эту правду. — Ты никогда не нуждался во мне, — мягко говорит он, замечая, как на лице Ильи вспыхивает довольный румянец. — Но ты нужен мне, — признается он, запинаясь — и его спокойная внешность подводит его, когда он раскрывает ту часть себя, с которой он всегда боролся, стараясь скрыть. — И мне очень жаль. Глаз Ильи расширяется — единственное яркое серое пятно на фоне заходящего солнца. — Азра, — выдыхает он и вскидывает руку, чтобы обхватить подбородок мага, и его имя звучит как молитва на его губах. — Пожалуйста, — умоляет Азра, поддаваясь ближе. — Я не имею никакого права просить, но… Пожалуйста. Пожалуйста, останься на этот раз. Толпа словно исчезает, и сам воздух вокруг них как будто становится мягче, лаская их прикосновениями, которые они когда-либо отрицали. Ладонь Ильи проводит по его щеке, пальцы ведут линию вниз по его шее — гораздо нежнее, чем когда-либо его касался Азра — и все же маг дает молчаливое обещание стать другим. Стать всем, что нужно от него Илье. — Ох, Азра, — говорит Илья без тени заикания в голосе. — Это все, чего я когда-либо от тебя хотел. Он накрывает губы Азры поцелуем, так мягко, когда они вдвоем погружаются в воспоминания о том, что у них когда-то было. Чего у них никогда не было. Что у них будет. Тепло разливается в груди Азры, щемящей от нежности, которая сохраняется, даже когда они отстраняются друг от друга. Илья улыбается ему, и Азра теряется от счастья на его лице. Счастья, которого он никогда не видел до сих пор. — Джулиан! — кричит пекарь. — Ты вернулся! Илья улыбается ему, в то время как его теплые пальцы скользят по коже Азры, дразня край рубашки. — Да, — соглашается он, гордясь каждым своим словом. — Но, пожалуйста, зови меня Ильей.