Декабрь 2020 года
Мы обрели любовь,
Ты отдал мне всё, я всё разрушил.
Я не часто так делаю,
Но когда никто не смотрит,
Я думаю о… Поздних ночах в зале игровых автоматов.
Мы пьем дешевое вино под песню «Elvis»,
Подпевая: «Ты всегда был в моей голове».
Я был твоим, а ты был моим.
_______________
Они начинают встречаться после драматических поцелуев на улице, стараясь держать это в секрете. Потому что им нужно, чтобы эти отношения принадлежали только им, прежде чем они станут чьими-то еще. Питеру требуется всего неделя, чтобы узнать об этом и еще неделя, чтобы рассказать все Джеймсу. Тот разрывается от радости и хлопает в ладоши повторяя «наконец-то», выглядя почти так же счастливо, как когда Лили согласилась на свидание. Он обнимает их крепче, чем после смерти Регулуса, и почти плачет, говоря им, чтобы они не разбили сердца друг другу. Ремус не знает, что думать обо всем этом, но ему на самом деле все равно. Джеймс может быть странным насколько хочет, потому что у него есть Сириус и ничего больше не имеет значения. Они живут, приклеившись друг к другу, и Ремус задается вопросом, как ему удалось прожить так долго, не пробуя на вкус тело Сириуса. На следующий день после всей истории с Джеймсом они лежат в кровати Сириуса и Ремус говорит, что любит его. Он говорит это впервые, посреди простыней Сириуса, потерявшись в его запахе, и все еще потный после их занятий любовью. Он говорит это из глубины своего сердца, откуда-то из глубины души, как если бы это было написано по всей его ДНК. Его гены все состоят из этих десяти букв. Той же ночью Сириус обводит контуры его лица кончиками пальцев и отвечает с той же интенсивностью. Они смотрят друг другу в глаза и Ремус клянется, глаза Сириуса сияют так ярко, что он может видеть созвездия. Они говорят «я люблю тебя» ранним октябрьским вечером и оба верят в это.***
Музыка громкая, тупо повторяющаяся и запоминающаяся, Ремус знает, что она застрянет у него в голове минимум на неделю. Дети кричат, а родители бегут за ними. На каждом углу пахнет сахарной ватой и яблочным ирисом. Ремус боится подхватить диабет от одного вздоха. Но Сириус, крепко держа его за руку, ведет по ярмарке, указывает на все с простодушием ребенка, что соскучился по детству. Глаза Сириуса загораются каждый раз, когда он видит аттракцион, и он сжимает руку Ремуса от волнения, подходя к чертовому колесу. — Там так высоко, Ремус! Как думаешь, мы сможем увидеть весь город оттуда? Ремусу хочется смеяться, потому что его парень показывает на дурацкое колесо, а на нем чертова кожаная куртка посреди декабря, и Люпин знает, что Сириус замерзает, но тот никогда не признается в этом. Точно так же он не будет носить шерстяной шарф, который подарил ему на день рождения Ремус («Он делает меня похожим на дедулю, Луни, я молодой красивый панк, а не старик»). Ремусу хочется кричать, потому что он так сильно любит этого глупца, что это кажется незаконным. Итак, он заворачивает его в свой собственный шарф, целует в макушку и покупает им два билета на колесо обозрения. Не жалея об этом. — Мы могли бы стать королями этого мира, — говорит Сириус и кричит, а Ремус не может сдержать смех. — Давай начнем с королей этого города? Он указывает на огни, дома и крошечные здания. Лондон лежит у их ног и сегодня кажется, что он принадлежит им. Он может видеть их, королей этого города. Этот город, что стал свидетелем их первого поцелуя. Кто видел, как они влюблялись друг в друга все больше. Кто завернул их в свой кокон, пока наконец не настало подходящее время для их цветения. — Начнем отсюда, — повторяет. — Этот город недостаточно велик, чтобы вместить нашу любовь, — качает Сириус головой. Ремус снова смеется: — Я думаю, что если она может поместиться в наших сердцах, то она поместится и в Лондоне. — Помещается? — Что? Сириус так серьезно относится к этому, что Ремус не понимает всей важности этого: — Твоя любовь ко мне умещается в сердце? Ремус переплетает их пальцы и сжимает руку Сириуса: — Думаю, что да. — Ну, — говорит Сириус, — в меня не влезает. — Действительно? — Она слишком большая, Лунатик, — убирает руку, чтобы показать ему, насколько велика его любовь, — Это не только в моем сердце, это во всем моем чертовом теле… — Сириус бьет Ремуса, — это не смешно, перестань смеяться, я серьезно! Ремус пытается подавить смех. — Прости, любимый, прости. Сириус вновь бьет его в плечо: — Я люблю тебя так сильно, что это реально больше, чем я. Боюсь, что и Лондон тоже недостаточно велик. — Хм… — Ремус опускает голову ему на плечо и обдумывает — Думаешь, у нас получится править миром? Я даже не могу встать с кровати по утрам. — Что ж, чтобы быть правителем, ты должен идти на жертвы, дорогой. Не волнуйся, я помогу тебе вставать. — Что, если мир не хочет, чтобы мы им правили? — Думаешь, он будет против? — Я не знаю, — дыхание Ремуса обживает кожу Сириуса, — никто не любит, когда ему говорят, что делать. На этот раз ответ обдумывает Сириус: — Возможно, ты прав, — соглашается. Ремус кивает: — Я прав. — И что? Нет решения для нас? — Мне не нужно быть на троне, чтобы любить тебя, поэтому меня все устраивает, — Ремус встает и смотрит на городские огни. — У меня будет больше времени поспать. — Хм… — Сириусу нужно время, дабы оправиться от того, что сказал Ремус. От его легкости слов. От его небрежности к любви. — Думаю, я смогу обойтись без звания короля, если буду с тобой. Ремус смотрит с улыбкой, которая есть только у него: — Я могу называть тебя королем, если ты этого хочешь. — Я подумаю об этом. Сириус подходит ближе и касается его губ своими. Просто потому что может и ждал достаточно долго. Он все еще удивляется, когда понимает, что действительно может поцеловать Ремуса, а его поцелуют в ответ. Когда они отстраняются, Сириус чувствует что-то холодное и влажное на своей щеке. Смотрит вверх и указывает на небо. Он трясет руку Ремуса: — Луни, идет снег! — Я знаю, любовь моя, у меня тоже есть глаза, — Ремус усмехается. Сириус смотрит в указанные глаза и видит снежинку на ресницах Люпина и это настолько нереально, из-за чего Сириусу хочется ущипнуть себя, чтобы убедиться, что он не спит. — Это чудо! — Не смей, блять, говорить, что это рождественское чудо. — Нет, — торжественно говорит Сириус. — Даже лучше. Это любовное чудо. Вот так велика и сильна наша любовь. Ремус качает головой: — Не могу поверить, что ты сделал еще хуже! Ненавижу тебя. Сириус ласково смотрит на него: — Я ужасно рад, что ты этого не делаешь. И Ремус целует его с целью доказать, что он прав. Они целуются ледяными губами и Сириус задается вопросом, достаточно ли снег холодный для того, чтобы заморозить их любовь, сохранив ее такой какая она есть. Чистой. Искренней. Настоящей. Он молится, чтобы снег запомнил их имена и сохранил всю красоту. Он надеется, что декабрь никогда не забудет их, поскольку знает, что никогда не забудет декабрь. Никогда не забудет ощущение своих замёрзших пальцев в волосах, потому что он категорически отказывается носить перчатки. Никогда не забудет смех Ремуса на губах, когда ребенок указывал на них пальцем, притворяясь, что его рвет, прежде чем родители стукнули его. Никогда не забудет, как бабочки порхали в его животе. Никогда не забудет, что счастье было в его руках. Он мог держать его. Когда они расходятся Сириус умоляет снег заморозить его собственное счастье с их любовью, потому что знает, такое счастье бывает раз в жизнь, и он не хочет его упустить.***
— Знаешь что? — Нет, но чувствую, что-то будет. — Ха-ха, — закатывает глаза Сириус, — я собираюсь выиграть для тебя кое-что. — Что? — Вот, — он указывает на прилавок «Hook a Duck», — выбери себе любую и она будет у тебя. — Ты серьезно? Сириус усмехается: — Я всегда серьёзен. — Отвали. — Давай, Лунатик! — сжимает их сцепленные руки. — Что выберешь? Гигантского плюшевого мишку? Жуткого страшного телепузика? — Его зовут По, прояви немного уважения. — Боюсь ты упускаешь мою мысль, дорогой. — Отлично, — он смотрит на стенд, с весящими на нем дурацкими призами. Сириус улыбается ему настолько искренней улыбкой, от чего он понимает, что не может сказать «нет». Ему нужно что-то выбрать, он не пойдет домой с пустыми руками. Люпин показывает на ужасного розового единорога с блестящим сердцем вокруг левого глаза: — Я хочу его. — О Боже, — съеживается Сириус, — он будет сниться тебе в кошмарах. — Ага, — признается, — но ты же будешь меня защищать? Сириус целует его в щеку, ухватывая удочку: — Всегда. Давай сделаем это. Ремус наблюдает, как Сириус стоит над крошечным пластиковым бассейном с еще более крошечными уточками, которые должен был поймать для получения ужасного плюшевого единорога, которого им придется забрать домой. Назовите его сумасшедшим, но это именно то, что заставило его влюбиться в Сириуса. То, как он будоражится при виде почти всего. Как он живет в другом мире, но как-то оставаясь с ними. Что каждый день делится кусочками своего прекрасного мира и делает мир Ремуса ярче. Более красочным. Он приносит радость, которой не хватало Ремусу всю жизнь. Та единственная искра, в которой он нуждался, чтобы зажечь свой собственный огонь. Сириусу приходится сражаться с маленькой девочкой, потому что они оба хотят собрать розовых уточек, а родители малышки странно смотрят на взрослого байкера, который считает важным собрать розовых уток, а не любого другого цвета. — Я понятия не имел, что единорог будет таким большим, — говорит Ремус после победы Сириуса. В конце концов Блэк согласился отдать маленькой девочке розовых утят. Он выиграл единорога собирая синих уточек. Теперь они должны вернуться с ним домой. — Да, — вздыхает парень, обнимая свой подарок, — мы действительно не смогли оценить его размер. Что мы будем с ним делать? Ремус пожимает плечами и берет единорога на руки: — Я все равно сплю только у тебя. — Справедливо. Они рассмеялись и Ремус чуть не задохнулся, когда искусственные волосы цвета фуксии на гриве зверя попали ему в рот. После того как он оправляется, Сириус решает, что им нужно сделать фотографию и отправить Джеймсу, чтобы показать насколько приз огромный. Так они и делают. Он делает селфи, на котором они с Ремусом держат этот уродливый символ любви и он такой большой, что видна только верхняя часть лица Сириуса. Ремус широко улыбается. Он выглядит таким счастливым, что Сириусу хочется закричать. Они отправляют её Джеймсу и тому это нравится. («Это теперь одна из моих любимых где вы вместе. Я могу не видеть глупое лицо Сириуса и смотреть на счастливого Ремуса.») Они еще не знают, что фотография присоединится к десяткам их фотографий на холодильнике. Некоторые из них были сделаны в молодые годы в интернате. Некоторые более поздние, как самая первая в их новой квартире, на которой они стоят все четверо. Одна с Лили и Джеймсом, о которой Поттер не может перестать говорить, ведь они смотрят друг на друга с такой любовью, что для просмотра фотографии нужны солнцезащитные очки. Одна, где Питер и Джеймс были истощены и одеты как гениталии для вечеринки в университете. Она присоединится к остальным воспоминанием, полным света, и останется на их холодильнике, даже когда им будет больно смотреть. Они еще не знают, что проклянут Джеймса за то, что тот её повесил. Они еще не знают, что им придется видеть это каждое утро после того, как они разобьют друг другу сердца. Они не понимают, что это будет одно из первых, что они увидят, когда откроют холодильник, чтобы взять бутылку апельсинового сока или молока. Сириус еще не знает, что он захочет сорвать эту улыбку с лица Ремуса, потому что будет чувствовать себя ужасно из-за того, что стал причиной его горя. Чего Ремус не знает, так это того, как сложно будет спрятать единорога после разрыва. Как он выбросит всю одежду и одеяло, чтобы перестать видеть эти блестки, но это не сработает. Как он будет сидеть перед этой штукой, прямо на полу, и безобразно рыдать после того, как Сириус выйдет из своей комнаты. После того как сердце Ремуса вырвут.***
Дождь наконец прекращается и Джеймс указывает на дверь. — Давай покурим, пожалуйста. Сириусу больше ничего не хочется, но он дразнит своего лучшего друга: — Я думал, ты бросаешь? — Это я сказал Лили. — Не могу поверить, что ты обманываешь любовь всей своей жизни, Джейми. Джеймс закатывает глаза, надевая пальто: — Я бросаю, хорошо? — он указывает на свои пустые карманы. — Смотри, у меня даже пачки с собой нет. Сириус вздыхает: — Это только потому, что ты всегда берешь у меня! — Вот для чего нужны друзья, Бродяга. Сириус высовывает язык и открывает дверь. Они выходят на улицу и становятся, пораженные холодом декабрьской ночи. Рождественские огни сияют на всех улицах. Дыхание создаёт дым перед их лицами, и Сириус чувствует тяжесть в груди. — Пиздецки холодно! — ноет Джеймс, вынимая сигареты из кармана Сириуса. — И этими губами вы целуете свою мать, молодой человек? Она разве вас так воспитывала? — Отвали. Сириус делает возмущённое лицо, но не выдерживает больше двух секунд прежде чем залиться смехом. Он протягивает Джеймсу свою зажигалку, а лучший друг закуривает две сигареты. Они прислоняются к кирпичной стене любимого бара и молча смотрят на улицу. Джеймсу требовалось время наедине с Сириусом, он не виделся с братом целую вечность. Это, конечно, была неправда, поскольку они живут в одной квартире и видятся каждое утро за завтраком или в очереди в туалет, но Джеймс склонен к драматизму; семейная черта, как он заявляет. Что правда, так это то, что они давно не проводили время вместе по-настоящему, так как были слишком заняты своей личной жизнью. Блэк должен признать, что все свое свободное время проводил с Ремусом. Либо они вместе в одной из своих кроватей, обычно это кровать Сириуса, потому что она больше, а Ремусу нравится возможность вытянуть ноги как можно дальше, либо они вне дома: в любимом книжном магазине Ремуса, в нескольких минутах ходьбы от их квартиры, в пабе, в музыкальном магазине, парке, продуктовом магазине, библиотеке, в кафе кампуса, где в свободное время работал Ремус; где угодно, они, действительно, живут одной жизнью вместе. Они делят все, даже еду, кроме, естественно, шоколада, и Джеймс уверен, что однажды видел, как они делят одну зубную щетку. Сириус улыбается, когда думает о своей жизни с сентября. С тех пор как он поцеловал Ремуса. Иногда он улыбается так сильно, что у него болят щеки. Честно говоря, он чувствует себя хорошо, правда. Словно бабочки рождаются в его груди и никуда не денутся. Они живут в его сердце, купаются в его крови. Они выкрикивают имя Ремуса с каждым ударом сердца. Каждый раз, когда он выдыхает, часть его любви к Ремусу охватывает внешний мир. Он счастлив. За исключением случаев, когда они не рядом. Он не хочет об этом думать. Это чувство приходит к нему иногда, оно ползет изнутри его костей, добирается до крови и убивает некоторых бабочек, прежде чем выйти через гнев или слезы. Он не может сказать почему. Это слишком глубоко, чтобы быть понятным. Но оно есть. И не отпускает его. У него нет сомнения. Он ловит бок Ремуса в темноте, и его сердце сжимается. Не так, как ему хотелось бы, не из-за любви, а страха. И дело не в том, что Сириус не любит Ремуса, нет. Он любит его больше, чем саму жизнь, так, что слов недостаточно. Это больше существования. Он любит его так сильно, что иногда не может дышать. Он хватает ртом воздух, думая только об одном: о Ремусе. Слушает, когда он тихо вздыхает, крошечное доказательство того, что он жив и с ним, прежде чем уснуть. Утром просыпается рядом с Ремусом. Ремус выглядит как сон в раннем свете. Он Бог, древнее Божество, которое благословляет его своим присутствием. Он святой до такой степени, что Аполлон бы позавидовал. Сириус чувствует себя недостойным этой компании, от чего у него болит голова, он закрывает глаза и отдается моменту. Вздохнуть 1,2,3… и осознать, что он тоже здесь. Что Ремус выбрал его. Когда он открывает глаза Ремус все еще здесь. Люпин целует его лицо. Его нос. Еще щеки. Его скулы, «Эти чертовы скулы, Сириус, они могут повредить бриллиант». Его губы. С нежностью, которая заставила бы мак показаться грубым. Он приветствует его тихим голосом, называет любимым и Сириус почти забывает, что не мог вспомнить, как дышать всего несколько часов назад. Джеймс смотрит на него взглядом, который Сириус называет отцовским. Таким взглядом, что делает похожим на сорок, а не на двадцать. Такой взгляд заставляет Сириуса вспомнить, что Джеймс — его семья. Самое дорогое в его жизни. Это заставляет его чувствовать себя виноватым за то, что он пренебрегал им в течение последних нескольких месяцев из-за своей новообретенной любви. Прежде чем сказать, Джеймс затягивается сигаретой: — Я скучал, Бродяга. Так искренне, так реально, что Сириусу хочется его обнять. — Мне жаль. — Все в порядке. Ты влюблен, поэтому прощен, — Поттер толкает его в плечо. Сириус смеется, но это кажется странным. — Могу я задать тебе вопрос? И Сириус стреляет. Прямо в свою собственную ногу: — Ты думаешь, можно слишком сильно любить? Джеймс задыхается от дыма. Он посылает облака в ночь, кашляя и смеясь одновременно. — Черт, — снова кашляет, — это слишком глубокий вопрос. — Ты сказал, что я могу спросить о чем угодно, — Сириус умоляет, это слишком уязвимо, чтобы быть смешным. Джеймс смотрит на улицу. Там пожилая женщина выгуливает свою собаку. Она выглядит крошечной в своем большом зимнем пальто, и он задается вопросом, ждет ли ее кто-нибудь дома или она возвращается в пустую квартиру. Такси пересекает улицу, выходит пара. Рука об руку. Рот в рот. Они выглядят отвратительно пьяными и влюбленными. Девушка громко смеется и ее шерстяная шапка падает на землю. У нее красивые, длинные, светлые волосы. Она выглядит счастливой. Совершенно счастливые. Двое влюбленных проходят мимо них, входя в бар. Сириус дергает Джеймса за рукав. — Джеймс? Он моргает: — Что? — Ты собираешься ответить или…? — Ой. Да, прости. Он играет с сигаретой и думает. Думает о людях, которых любит. О Сириусе, его брате, второй половинке его родственной души. О Лили, свете его жизни, девушке, поддерживающей его жизнь. О Регулусе, болезненном призраке прошлой любви. Он думает о Ремусе, его лучшем друге, единственном, кто может опустить его на землю, единственном, кто заставляет его чувствовать себя хорошим человеком. По тому, как зубы Сириуса цепляются за нижнюю губу и по тому, как его пальцы играют с кольцами, он понимает, что его друг встревожен. Что вопрос важен, но важнее всего ответ Джеймса. Поэтому он делает глубокий вдох, затяжку никотина, смотрит на Сириуса, выдыхает и, наконец, говорит. — Я думаю, что любовь не измеряется в количестве. Мне кажется, что дело скорее в качестве, чем в количестве. Нельзя любить кого-то слишком сильно, но можно любить неправильно. Пальцы Сириуса на секунду останавливаются на кольце, а брови хмурятся. — Что это значит, есть правильный способ любить? Джеймс качает головой, не имея это в виду. — Ты делаешь Ремуса счастливым? — спрашивает, и Сириус замирает. Глаза прикованы к асфальту, он снова забывает, как дышать. Собака бежит по луже, а старушка пытается ее остановить, но ей не хватает сил. Сириус оглядывается на Джеймса и он потерян, так потерян, словно пытается выбраться из лабиринта. — Не знаю… Надеюсь, да. Я стараюсь, Сохатый, правда. — Давай просто согласимся, что да. Потому что, Сири, я никогда не видел его настолько счастливым, чем сейчас. Ты делаешь его счастливым, — кивает Джеймс. Сириус шепчет спасибо, но не уверен, пересекает ли это барьер его губ. Глаза не отрываются от невидимой точки, которую он заметил по дороге. Джеймс видит слезы, что норовят выйти наружу, но он знает, Сириус слишком горд, чтобы пустить их. — А ты? Ты счастлив? На этот раз Сириус останавливается по-настоящему. Ничего не шевелится, даже грудь. Джеймс не удивился бы, даже если бы его сердце перестало биться. На губах нет ни тени ухмылки, только страх. Чистый грубый страх. Потому что он начинает понимать точку зрения Джеймса, и это слишком страшно, чтобы с ней считаться. За исключением случаев, когда я не… Некоторое время они молчат, вопрос Джеймса унес ночной ветер. Он найдет другие заблудшие души, чтобы преследовать их. Сигарета между пальцами Сириуса остается нетронутой. Она поглощает сама себя, как и он. Он набирается достаточно смелости, чтобы спросить что-то, от чего у него обжигаются губы. Что-то, что не должен спрашивать. — Ты любил Регулуса? На этот раз Джеймс давится воздухом. — Сириус… — предупреждает. — Извини, — он не может держать рот закрытым дольше секунды, прежде чем снова спрашивает. — Но все же? Джеймс вздыхает, внезапно чувствуя себя старше. — Конечно, я любил его. — И ты был счастлив? Джеймс обдумывает вопрос и затем улыбается. Это грустная улыбка, но все еще улыбка. Регулус всегда заставлял его улыбаться. — Да, я был. Но он не был, хочется добавить. А Сириус, поскольку он его родственная душа, делает это за него: — Но он не был, не так ли? И все мелькает перед глазами Джеймса. Поддельные улыбки. Усталые глаза. Слезы плохо прятались, чертовски красные опухшие глаза. Извинения, хотя извиняться было не за что. Я люблю тебя, Джеймс, клянусь, но это так тяжело. Горькое прощание. Обещания позвонить. Все. — Нет. Наверное, нет, — когда отвечает, его голос хрипит, он потерялся где-то много лет назад с мальчиком, которого любил, но потерял. — Блэковские проблемы, — констатирует Сириус. — Ну, у твоего брата были другие проблемы… — Я знаю, — холодно говорит Сириус, возможно холоднее, чем он хотел, но когда дело доходит до Регулуса, они оба превращаются в незнакомцев. Некоторое время они стоят в ночи, объятые тьмой и унесенные прошлым. Они больше не упоминают Регулуса. Сегодня Сириус не играл по правилам. Делают они это только на юбилеи. Когда они должны. Когда календарь заставляет их обратить внимание на свои чувства. Джеймс не может сосчитать, сколько раз что-то видел или думал о Регулусе и ни разу не упомянул об этом. Он держит это для себя. Потому что единственным, кто мог бы понять, был бы Сириус, и единственным, кто мог бы причинить боль больше, чем он сам, был тоже Сириус. Почему-то проще ничего никому не говорить. Произнесение вещей вслух сделает их реальными. Он просто хранит все в особом месте своего разума и молится, чтобы оно никогда не развалилось. Джеймс настолько потерялся в своих мыслях, что почти не замечает Сириуса, когда снова говорит. — Ты любишь Лили? Джеймс так удивлен, что слышит собственный смешок. — Да, Бродяга, думаю, да. — А ты счастлив? Он кивает: — Да. И я надеюсь, что она тоже. — Кажется, так и есть. — Это отличная новость, учитывая, что она для меня всё. — Ой, — усмехается Сириус, — это так мило. Посмотри, какой ты романтичный. — Ты так говоришь, как будто я не писал для неё стихов с тех пор, как нам исполнилось одиннадцать. — Твоя мать писала для нее стихи, — поправляет. — Да ладно! — Джеймс бьет себя по руке, — только редактировала. — Бедная женщина… — Ей пришлось со многим смириться, но смотри… — Джеймс указывает на пустоту, и часть пепла его сигареты летит в темноту, — это сработало. — Точно, — он смотрит на теперь уже пустую улицу и вдруг понимает, как холодно. — Вернемся внутрь? Джеймс смотрит на свою сигарету, которую он забыл выкурить, и выбрасывает ее. — Да, пойдем, возьмем еще пива. Нам это нужно. Сириус собирается войти в бар, он держит руку на дверной ручке, когда Джеймс зовет его. — Бродяга? Он поворачивается к нему: — Да? — Просто… не теряйся в своей любви. И Сириус толкает дверь.