***
В этом расколотом напополам мире, где было «до», а теперь есть только «после», я почти не живу, но точно еще существую. Какие-то действия, на автомате, потому что знаю — так надо. Надо вставать по утрам, совершать странные, никому не нужные, мне не нужные, ритуальные действия, призванные обозначить, что я — пока еще социально активная единица общества, и по мне не плачет дурдом, а потом возвращаться домой, откуда и уходить-то не хотелось, и снова ждать. Хотя… Ожидание — это мое перманентное состояние. Это всё, что у меня осталось. Я глушу литрами кофе, смешивая его поганую горечь с горечью сигарет. Помогает продержаться без сна довольно долго, но иногда приходится спать. Чтобы окончательно не сойти с ума. Чтобы еще помнить, ради чего я существую. Мы не договорили. Мы высказали в тот вечер друг другу столько претензий, что хватило бы на пять неудачных пар, но о главном умолчали. Это «главное» не дает мне теперь покоя. Как же часто слова превращаются в труху… Как много их, фальшивых и неточных по смыслу, может быть сказано, а честное застревает камнем внутри. И везёт тем, кому дается шанс догнать и всё исправить. Ты мне не дала такого шанса. Ты ушла, не дослушав. Ты покидала вещи в сумку, бросив большую часть вещей здесь, произнесла едва слышно: «Мне нужно время. Потом. Как-нибудь потом я тебе позвоню». И ушла. А я осталась в запале ссоры не бросилась за тобой. Не дернула за рукав куртки, не развернула лицом к себе и не крикнула: «Хватит! Да какого ж черта мы творим? Ведь это не ты. И не я. Мы где-то разошлись дорогами, но… Пожалуйста, дай мне руку, и вернемся домой. Где-то же есть то место в пути, где наши параллельные прямые снова пересекаются!» Ты ушла, а я осталась поливать твои цветы и протирать пыль с твоих вещей. Ты ушла, а я осталась в режиме «на паузе», не понимая, зачем мне теперь жить. Ты ушла, а я три года каждый Божий день прокручиваю ту сцену в голове и молю тебя, молю выслушать меня. Ты исчезла. Как будто тебя никогда не было. Ни в одной из вселенных. Ночами я лежу в холодной кровати и теряю ощущение реальности. Воспоминания о твоих губах, прикосновениях стираются из памяти. Я хочу помнить твое лицо в мельчайших деталях, но и оно расплывается чертами. Ты не позвонила. Ни через неделю. Ни через месяц. Ни через год. Твои родные отмалчиваются — они не сильно-то меня чествовали, или несут невозможную чушь. Я не запомнила. Потому что это глупость, которая не может быть правдой. Правда в одном — я тебя жду, потому что мне очень надо сказать тебе честное: «У любви множество лиц — моё было не лучшим, очевидно. И сама я была не лучшей для тебя. Но это не значит, что я не любила. Мне не за что извиняться, как и тебе. Мы обе наворотили дел, запутались и заплутали. Но отпустить тебя, дать тебе уйти — моя самая больная ошибка». Раньше мне казалось, что измена — это конец. Точка. Финал. Что продолжения уже быть не может. Что-то сломалось внутри отношений, и починить это невозможно. Я ревновала тебя. Постоянно. Ревновала, боясь этой точки. Что ты просто однажды проснешься и поймешь — есть и другие люди вокруг тебя. Боялась настолько, что отдалилась сама и тебя упустила из виду. Измена… Почему двое, сошедшихся во всем, вплоть до размера ноги и биоритмов, начинают врать друг другу, и утопая в этой лжи, продолжают искать нечто, что восполнит пустоту в душе, на стороне? Это сейчас я знаю, что выход всегда только один — поговорить. Донести словами, а потом поступками, что пустота восполняется. Ошибки допускаются. И глупость свойственна даже мудрейшим людям. Я хотела бы сейчас, глядя в твои глаза, сказать тебе: «Я не нашла то, что искала». И спросить: «А ты?» Это не тот опыт, знание о котором хочется передать по наследству. Но он был. И именно сейчас я уверена: измена не значит, что двое перестали друг друга любить. Измена — не всегда конец. И не всегда рана, которую нельзя залечить. Но тебя нет. Ты ушла. И мне не у кого забрать те обидные фразы, что я кричала тебе вслед. Три года я поливаю твои цветы и протираю от пыли твои вещи. И гадаю… Ты бы услышала меня, если бы я поймала тебя за руку, прижала к стене, упёрлась своим лбом в твой и спросила… Мы можем простить друг друга? Мы можем оставить прошлое, сохранить багаж ошибок, но с ним — тяжелым и трудным — продолжить? Ведь мы такие — юродивые и жалкие в своих слабостях — одиноки друг без друга. Ведь мы такие — нелепые и дурные в своих порывах — уже срослись сердцами. Ведь мы такие — эгоистичные и самовлюбленные — смогли прожить вместе девять лет. Давай достанем чистый лист и напишем на нем вместе: «И жили они как дуры распоследние — неправильно и часто несчастливо. Жили они не как в сказке и даже не как в хорошем романе — а как придется и как получится. Жили они без шпаргалок и подсказок, но как-то жили. И даже просыпались по утрам в тесных объятиях, и честнее их они не знали ничего в своей жизни. Потому что слова врут, а ночь мирит».***
— Добрый вечер, Татьяна Викторовна. Скажите, а Маша… Не бросайте трубку! Ну скажите, она хотя бы звонила? — Лаура… Маши больше нет. Пожалуйста, хватит. Три года уже прошло после той аварии. Хватит мучить и себя, и нас. — Извините. Я, наверное, ошиблась номером.