аксель в три оборота.

ванечка хоть и не всегда был на пьедестале, но всегда в эпицентре событий, в центре внимания. ванечка не делал сложные элементы, его максимум — один усложнённый, либо один сложный, но редкий. ванечка, в общем, на слуху всегда был. он худощавый и бледный, на него посмотришь и не скажешь даже, что за его плечами не один чемпионат европы (до мира он пока недотягивал, но усердно оправдывался юным возрастом, закрывая глаза на своих сверстников, которые стояли на награждении там, а не катали одну и ту же программу на тренировочном катке, добивая её до такой чистоты, что вода в горной реке покажется мутной по сравнению с ней). он всегда весь такой идеальный, весь такой правильный, тренеру нравится, зрителям. родителям, которые в нём человека только с медалями на шее аккуратной увидели — тоже. и плевать они все хотели на то, что бессмертных первого места в жизни не занимал, программы вытягивал только красивой актёрской игрой и тано на своих лёгких прыжках, потому что стоящие элементы ему не поддавались, а людям нравился лишь волосами пшеничными и глазами зелёными. и плевать сам ванечка хотел, что ему больно, тяжело и плохо, что из-за спорта на учёбе он особо не зацикливался, хотя надо бы, и идеально умел только списывать, да справки об отсутствии под нос учителям пихать. и всё шло замечательно (если закрывать глаза на постоянную усталость, чёртову апатию и вечно болящие части тела, которые унять можно было только конской дозой обезболивающего), пока стандарты фигурного катания не стали бить потолки благодаря юниорам с квадами и бешеными баллами, а тренировки не стали выходить на ещё более сложный уровень, и теперь на катке бессмертных проводил больше всех времени, потому что если четвертной прыжок в его арсенале уже был (ну и что, что тулуп, был же), то аксель в три оборота ему не поддавался, и ваня старался обуздать его как можно быстрее, потому что он бы перекрыл отсутствие квадов сложных, но с каждым разом лишь больно бился о лёд, ударяя потом по нему своей аккуратной ручкой, которая явно для этого не предназначена. но ванечка у нас не слаботельный, просто не видит смысла прыгать «лёгкие четыре оборота», когда есть родной тройной прыжок, который чисто получился лишь пару раз за два месяца тренировок, а потому замахивается на триксель снова и снова, несмотря на то, что его уговаривают просто забыть уже про него и двигаться дальше, выучить, например, более ценный сальхов в четыре оборота, но бессмертных непреклонен и снова бьётся о лёд (но сальхов тоже начинает разучивать, чтобы не терять баллы, а вместе с ними репутацию). рушится всё как по щелчку пальцев. сезон с трикселем для вани был провальным — неприземлённый прыжок, пятое место на чемпионате россии, разочарование родителей, выговор от тренера в стиле: «я же говорила тебе: «не прыгай, ванечка, не прыгай, не выйдет», нет, мы ведь упёртые! нам ведь для чего тренера слушать, правильно? заканчивай свою самодеятельность, а то к другому наставнику пойдёшь!», а ещё упущенный шанс поехать на олимпийские игры. ваня по ночам рыдает, подушку бьёт, пытается хоть что-то острое в темноте комнаты найти, чтобы полегче стало, на учёбу вообще забивает, даже на уроках не появляясь, и диетами организм молодой мучает, потому что в голове установка дебильная самая за все семнадцать лет жизни: «не в технике дело, а в весе! в мышцах! у тебя вес большой, а мышц нет, худей, ванечка, да массу мышечную набирай, а то так и будешь двойной аксель с тано крутить!» мысли противные забираются глубоко-глубоко в мозг, выжигают на подкорке убеждения о несовершенстве собственного тела. это всё ваню ест, обгладывая до костей, в то время как сам парень на еду даже не смотрит, смотрит только тренировки на пресс и ноги. в новом сезоне ещё хуже становится: к ним на каток приходит серёжа пешков — подающий надежды чемпион россии и европы, который в том сезоне на олимпиаду ездил и третье место занял в личном зачёте. у серёжи в арсенале четверные сальхов и флип, а ещё грёбаный аксель в три оборота (он вообще многими элементами ультра си владел и всё, плюсом, с тано прыгал, но ванечка агрессивно его успехи игнорировал). почему пешков к другому тренеру перешёл, ваня не знал особо, знал только от девчонок, что ссора у него какая-то крупная с прошлым наставником была, вот он и сбежал, чтобы нервы свои на прочность не испытывать. оставалось только надеяться, что с ириной григорьевной он язык общий тоже не найдёт и придётся серёже дальше хорошего тренера искать. раздражала ваню эта кудрявая бестия знатно: те же девчонки без умолку могли о нём болтать, будто других тем для разговора нет, друзья ванины стали общаться не только с ним, но и с новеньким общие интересы у них оказались, и самое страшное — он, ванечка, перестал быть лучшим в группе. его место занял серёжа. не любил пешкова в новом коллективе только наш ваня, который за последние полгода стал агрессивным и раздражительным, исхудал до состояния чуть ли не скелета и элементы давались ему теперь ещё тяжелее: от тано в прыжках пришлось отказаться, потому что равновесие держать не получалось, неясное ребро от потерянного баланса проскакивало всё чаще, и даже тройные тулуп и сальхов, которые бессмертных с малолетства прыгает, с недокрутами выходили. про триксель говорить и вовсе нечего — ирина григорьевна прыгать злосчастный элемент запретила. она, к слову, и за питание его взялась, приговаривая периодически: «мне дохлик в команде не нужен! а ну, скелет, верни мне ваню. куда ты мышцы свои растерял, агрессия на тонких ножках?» и ваня снова набирал массу, чтобы его из спорта окончательно не попёрли, списав со счетов. у пешкова, как назло, всё прекрасно получалось: он и триксель чисто прыгал, и каскад новый из трёх прыжков учил, и центровка-то у него постоянно хорошая. складывалось впечатление, что пешков просто всю жизнь вместо еды жрёт допинг в огромных количествах, потому и мышцы у него есть, и масса, и рельеф (это ваня совершенно случайно в раздевалке увидел и не пялился ни в коем случае на эту чепуху кучерявую). для бессмертных это было настоящее соперничество, и плевать, что сам жожо, как его прозвали на катке, наоборот к нему со всей добротой обращался всегда и причину гнева в свою сторону понять никак не мог, а потому всю желчь отбивал пошлостями самыми дурацкими, чем ситуацию и без того напряжённую усложнял. и тут уже даже не плевал, тут уже ванечка хуй клал на то, что успехи пешкова не из-за чудо-таблеток, а из-за того, что серёжа на коньках с двух лет стоит, а катается профессионально с трёх, в то время как ваня в пять на каток впервые пришëл. и что пешкову все его ультра си через травмы дались, что он пахал, как лошадь ломовая на катке, что все тренировки и чистые элементы истериками и срывами в голове оставались. ваня всë свое недовольство новому сокоманднику показывает, как может снова и снова, но тот из раза в раз только приветливее и вежливее становится, а пошлости его всё ниже и ниже спускаются, и это бессмертных выводит из себя неимоверно, но в раздевалке он всë дольше взглядом на торсе пешкова останавливается, чувствуя на себе косые взгляды. — что, ванюш, заглядываешься? нравлюсь тебе? — вопрос звучит издёвкой, когда они в раздевалке один на один остаются, и ваня испуганный взгляд переключает на лицо, тёмными кудрями обрамлённое. мозг от внимательного взгляда карих глаз работать хуже начинает, поэтому он опять суку включает. — нахуй иди, зачем вообще сюда перешёл, если там результат был? — к чему это было сказано бессмертных, правда, сам не понял, но слово не воробей, а потому остаётся лишь наблюдать, как серёжа улыбается победно, как кот мартовский, чем ещё больше бесит. — не переживай, ванюш, место твоё не займу, максимум выше встану, — и вот это под дых мощно бьёт, мысли из головы последние выбивая, и ваня кипит как чайник, когда слышит это. — да ты даже на чемпионат россии не выйдешь, — слишком пренебрежительно фыркает. и оба понимают, что он не прав, что в нём зависть играет, а потому пешков лишь по плечу его хлопает, покидая раздевалку. ему эти расприи ни к чему. утром, когда ваня на каток самый первый приходит, чтобы опять до идеала программу выкатать, пешков уже сидит в раздевалке, коньки покрепче завязывая на тонких щиколотках. когда бессмертных заходит, на него даже внимания не обращают, а потому парень рядом садится и голову опускает, пытаясь мысли, накопившиеся по поводу серёжи (имя в голове уже болью отзывается, настолько часто в мыслях мелькает), в хотя бы одно предложение сложить. ваня правда много думал, причём ни день, ни два, ни неделю даже! как только про новенького в группе узнал, сразу понял — серёжа место его займёт, изначально хотел по-быстрому соперника слить, подмешав что-нибудь в воду или стекла в коньки подсыпав, но увидев симпатичные черты лица, которые в обруче кудрей только лучше выглядели, идею отложил. не по-человечески это как-то получалось. серёжу обижать не хотелось, хоть и возможность была, и варианты имелись. ваня себе мысленно пощёчину за это давал, потому что в спорте нет места сочувствию и доброте. — прости меня, пожалуйста, я не прав всё это время был, злился. — и глазки внимательные на пешкова направляет, а на лице напротив вообще эмоции не читаются, он лишь головой кивает. — потрахаемся — уйду из команды и ты меня больше не увидишь. — что? — ваня всё прекрасно услышал, но всё это таким абсурдом показалось, что лучшей тактикой было строить дурака, чтобы ещё больше не опозориться. — всё ты услышал, вань. ты всё равно от меня избавиться хочешь, а у меня ещё варианты есть куда идти. зачем ебать друг другу мозг, верно? — всё также нечитаемо смотрит, лицо напротив внимательно изучая, как будто запомнить пытается напоследок. как будто знает, что ванечка согласится. а ванечка обязательно согласится. — правда уйдёшь? — нет, блять, специально перед глазами маячить буду, чтобы тебя кошмарить. — он голову назад откидывает, пока в ваниной шестерёнки крутятся с таким скрипом, что дома наверняка слышно. — ладно. — ваня смотрит на то, как пешков выходит, кидая напоследок: «после тренировки останься.» — шестерёнки в голове, кажется, вовсе остановились, ваня только сейчас понял, на что он, блять, согласился. тренировка прошла как в тумане, ноги не слушались, ваня падал с самых простых элементов, и ирина григорьевна, побоявшись, что воспитанник так к концу тренировки расшибётся, отправила его за тренировкой наблюдать, обещаясь после тренировки с ним поговорить, а потому всё оставшееся время бессмертных смотрел на серёжу, который мысли-то и занял и который, кажется, сегодня с особой грацией и нежностью каждый элемент выполняет, прощается. смотреть на это больно, ваня хочет отказаться от предложения, просто потрахаться и серёжу оставить, но отловить его не получается — ирина григорьевна утаскивает обсуждать сегодняшний проёб, а потому остаётся лишь вздыхать тяжело. в закрытой на ключ раздевалке этим вечером горячо не только от отопления в апреле, но и от двух парней, которые трахаются совсем без любви, но со всей страстью. ване тяжело молчать, когда серёжа руками блуждает по всему телу. когда сначала скользит по плечам широким, потом к груди аккуратной переходит, соски задевая, когда пальцами по рёбрам пробегается, как бы пересчитывая. стон вырывается тихий, но серёжа всё равно ему руку ко рту прикладывает. голову к уху наклоняет, чтобы сказать что-то, но лишь кудрями лицо щекочет, от чего бессмертных вообще крышу срывает, осознание с кем он трахается накрывает только сейчас. — серёж, трахни меня уже, а. — и задницей своей о чужой стояк потирается. в ответ ему лишь в макушку усмехаются, трусы всё же стягивая и ягодицы оглаживая. ладонь серёжина пригодилась сейчас как никогда, ваня аккуратно два пальца в рот вбирает, чтобы стоны собственные заглушать, но пешков вытаскивает и к лавке наклоняется, чтобы смазку взять. готовился, сучёныш. — рот сам себе затыкай, ванюш, а то со стеной упадёшь, — осторожным, но лукавым шёпотом на ушко. и ваня только и успевает, что рот закрыть, потому что чувствует в себе один палец, и в ощущениях собственных путается, голову серёже на плечо откидывая и на взгляд обеспокоенный натыкается. пешков за него волнуется. это ощущается хуже, чем второй палец, ваню растягивающий, и болью отдаётся куда-то в сердце, ванечке забыться нужно прямо сейчас, а потому он бёдрами осторожно двигает, сквозь ладонь поскуливая, давая понять, что можно уже и трахнуть, но теперь ваню растягивают уже три пальца, и от нетерпения он готов на стену лезть, потому что пешков, чтоб его, по простате с каждым новым движением проходится. хочется уже рот открыть и претензию кинуть, что растянут он достаточно, как пальцы убирают, а сзади слышится шелест презерватива. серёжа входит медленно и аккуратно, но от неприятных ощущений это не избавляет, а потому он рукой проводит по внутренней стороне бедра, чтобы ваня расслабился, а второй придерживает его за достаточно тонкую, почти женскую талию. ваня в ощущениях путается и забывается настолько, что не замечает, как серёжа, всё также осторожничая, входит на всю длину и первые толчки делает. теперь стоны сдерживать трудно обоим — ване, потому что серёжа нужную точку быстро находит, темп быстрый и почти грубый задавая, а серёже, потому что внутри ванечки охуительно узко и бёдрами он в такт подмахивает слишком умело. с ним, таким охуительным, продержаться долго точно не получится, о всяких дохлых голубях и бабушках думать не хочется, хочется только насладиться им в первый и последний раз. ваня уже сам на грани — его движения теряют темп, рука на члене ускоряется, а стоны и скулёж слышно громче, а потому пешков даёт себе сорваться — втрахивает его в стену с особым остервенением, оставляет не обговоренный раньше укус где-то на лопатке и кончает в презерватив, добивая ваню двумя последними толчками, после которых нижний кончает. последний стон он не сдерживает, получается слишком громко, но обоим уже слишком хорошо и слишком плевать. пешков садит ваню на лавочку, чтобы тот точно не упал, а сам натягивает вещи и уходит, замком щёлкая и на прощанье слишком жалобно смотря, но бессмертных этого уже не замечает. утром на катке ирина григорьевна слишком грустная и тусклая, серёжа, последние элементы на этом катке выполняющий — тоже. да ваня, только что пришедший, тоже не лучше. он у борта останавливается, смотря за изящными движениями. серёжа прыгает триксель. у вани разбивается сердце на осколки мелкие. пешков уходит и на прощанье оставляет грёбаный аксель в три оборота и записку с извинением, последним словом и номером телефона, по которому бессмертных ещё не раз позвонит, но ему не ответят. серёжу он будет видеть теперь только в телевизоре или на пьедестале на ступень выше.