что это все увеселяюще странно —
Итами внезапно льнет ко мне. Касается меня. Целует в губы сначала робко, затем напористее — более дерзко, жарче, пошлее. Проводит пальцами по моей голой груди, соскам. Я не могу быть спокойным, ведь я все-таки люблю Итами. И она меня... изрядно возбуждает. Очень сильно. В ее руках уже нет баллона. На ее теле уже нет полотенца. И моя рука уже тянется к резинке, что держит пучок волос на ее голове, но... резко останавливаюсь: улыбаюсь сам себе, что ее распущенные волосы могут потом мешать — уж лучше пусть будет так. Я люблю Итами. Касаюсь ее самых сокровенных и желанных мест. Она же едва стонет от этих контактов, мычит сквозь чувственный и почти непрерывающийся поцелуй. Как вдруг... толкает меня в спальню. Пихает меня на кровать. Устраивается у моих ног, начиная развязывать завязки на моих домашних полуспортивных штанах. Я же отбрасываю назад голову, усмехаясь тому, что хорошо, что не снял резинку с ее волос. Спускает мои боксеры... Шумно выдыхаю, когда чувствую на себе ее губы... — Итами... — шепчу разгоряченно... Произнося ее имя, который раз ловлю мысль, что оно должно звучать как-то иначе... Но как? Не помню... Правда — не помню. Все, что есть в моей голове, это:Итами Учива — моя жена.
Моя любимая жена, которую я безумно ненавижу.
Помню и то, как она впервые появилась у меня на работе: черная тушь была размазана от слез на бледном испуганном лице, а в дрожащих женских руках едва шевелящаяся и несколько окровавленная ворона. — Я случайно наехала на нее на своей машине, — выпалила Итами, шумно всхлипнув. — Не заметила ее под колесами. Помогите, пожалуйста! — и внезапно залилась обильным плачем. Производя реанимационные действия над птицей и накладывая в последствии на переломанное крыло шину, я все задавался вопросом, почему эта девушка так сильно переживает по поводу живности. Ведь, в основном, люди в подобных ситуациях более сдержанны в своих переживаниях. Предположил, что она такой же ветеринар, как я... Но вряд ли... Тогда бы она сама смогла справиться с этой всей бедой. — Каркуша жива, — тогда изрек я с улыбкой, передавая завернутую в полотенце птицу, — с ней все будет хорошо, правда, в дикую среду пока нельзя выпускать совершенно. Необходимо поухаживать за птицей сначала дома, может быть, даже наведаться в ветклинику для профилактики. И если все будет хорошо, то смело можно будет выпустить Каркушу на волю где-то через недели две-три. — Хорошо, я все сделаю! — замотала Итами головой, ласково прижимая к груди живой сверток. Но я все еще видел, как глазах девушки до сих пор стояли слезы. Было любопытно, что брюнетку совершенно не испугал намеченный уход за больной дикой пернатой. Для меня такая реакция была чуждой — обычно люди пытались сбагрить животное на попечение ветеринарки или что-то подобное... А тут же... — Я выпишу рецепт, — говорил, все продолжая наблюдать за реакцией Итами. — Да, будьте добры, пожалуйста, — дрожащим голосом выдохнула она. Однако мне почему-то показалось, что теперь ей стало несколько спокойней. — Из пипетки кормить придется? Внезапно. Вопрос. Дельный и сугубо профессиональный. Такой, что поставил меня в тупик. «Кто эта девушка?» — подумал я, и, видимо, все мои думы отразились на лице. — Я орнитолог, — пролепетала Итами, внимательно глядя на меня своими заплаканными глазами. Орнитолог, наехавший на своей машине на ворону. Да. Теперь причина столь сильных женских переживаний была предельно ясна. И, в принципе, я был солидарен со всеми этими чувствами. Сам ветеринар. К слову, Итами очень хорошо ухаживала за вороной: самостоятельно и даже не игнорировала визит в ветклинику. Я видел, что пернатая шла на поправку, хотя с крылом все-таки были некоторые осложнения. Мы с Итами долго пытались вылечить, решить эту проблему крылатой. И пока решали... как-то так вышло, что начали встречаться. Чем больше и ближе я узнавал Итами, тем отчетливее мне казалось, что знаю ее чуть ли не сотню лет. Помню тот вечер: я согласился провести с Итами ночь на природе в палатке, чтобы ей было не так страшно наблюдать за совами в дикой природе — Итами нужно было сделать какой-то отчет по поведению этих хищниц в сумраке. Холодно. Мы кутались в толстые пледы, даже будучи в куртках. — Итами... — позвал ее я, хоть и смотрел на звезды под уже привычное уханье сов, — мне кажется, что знаю тебя вечность. — Правда? — тихо шепчет она. Ощутил, как нежно она посмотрела на меня сквозь весь бархат ночи. — Знаешь, у меня точно такое же чувство... С самого начала, тогда, когда увидела в ветклинике вывеску на двери — «Учива Шуичи». В душе почувствовала странное тепло... поняла, что этот человек однозначно сможет мне помочь и помочь вороне. А если же и нет, то... не оставит... — Может быть, мы были знакомы в прошлой жизни? — внезапно почувствовал напряжение на ее последних словах. Такое гнусное, едкое и невозможное. «Не оставит»... — Может быть. Теперь в который раз прикрыл глаза, задерживая дыхание — в душе трещит от бьющих эмоций и чувств. От всего того, что разливалось по телу в тех местах, где касалась сейчас Итами: когда ее рука скользнула по моему возбужденному органу, а язык прошелся по шву внизу, когда коснулся яичек — я дернул головой. — Стой... иначе, — шепчу почти бессильно. Итами покорно останавливается. Я с трудом заставляю себя посмотреть на нее. И не вижу ничего, кроме ее похотливого взгляда, улыбки... Итами спешит ко мне, ублажает жарким поцелуем в губы. Грязным, пошлым, но таким манящим. Нависает сверху, расставляя свои колени по бокам от меня. Свободной рукой направляет мой орган в свое лоно, дразнит. Кровь бьет по ушам. В душе нечто шепчет, что все происходящее — какая-то несуразица. То, что между мной и Итами быть никак не может. Но так было. Уже много раз было. Захватив кожу ее губ, с трудом сдерживаю рвущиеся наружу стоны. Заменяю их шелестящим дыханием через нос и почти болезненным поцелуем — происходящее пьянило своей нереальностью. Нравилось. Нравилась. Итами прерывает поцелуй, обдавая мою щеку горячим дыханием, улыбается, глядя сквозь томную пелену: насаживается на меня. Почти сразу неспешно подмахивает бедрами. Дразнит и... тем самым раздражает меня. Специально? Тяжело думать. Очень тяжело. Место есть лишь чувствам: любви и... ненависти. Сам не знаю почему, именно в этот кайфовый момент последнее постепенно расползается в моем сознании. Грубо поддаюсь вперед и в бок: перекатываемся так, что вжимаю Итами теперь спиной к постели. Ловлю ее беспокойный взгляд. Но тут же двигаю бедрами резко так, что она закусывая губу, отбрасывает голову назад. Тяжело дышит, давая в себе пошлые стоны. Ведет себя так, словно боится быть услышанной, пойманной, раскрытой. Обманывает. Еще одно мое движение прежде, чем замираю. — Шуичи... — тихо лепечет она, едва открывая глаза. Чувствует, как я, обнимая ее немного заходящие мне за спину колени, притягиваю их к ее красивой груди... Как выхожу из нее... чтобы войти вновь, но же под другим углом. Итами вздрагивает и... Наконец, жалобно и тихо стонет. Зажмуривается. Не сразу подстраивается под мой нарастающий темп. Комкает пальцами простыни, скользит ими по мои плечам, царапает. Раздражает. Бесит. Гневает. Кратко стонет в оргазме — почти сразу подавляет звук собственного голоса. Но я вижу ее откинутую назад голову, открытый рот, плотно закрытые глаза и небольшую морщинку между бровями. Чувствую, как Итами крепко прижимается ко мне, сжимая меня внутри. Через пару толчков кончаю сам — наваливаясь сверху на Итами, чувствую ее пульсирующее лоно... Она лежит на боку ко мне лицом. Но я знаю, что она не спит. Внимательно разглядываю ее красивый и спокойный лик. — Прости меня, — шепчет она, — Шисуи... — внезапно распахивает в страхе глаза: — Шуичи-Шуичи-Шуичи, — спешно лепечет, поправляясь. Я поднимаюсь на локте, заглядывая в ее черные перепуганные очи. В этот момент можно было бы обвинить жену в измене или чем-то подобном, но это имя «Шисуи» показалось мне смертельно родным — словно меня самого так звали. Валюсь обратно на подушку: — На этот раз прощу, Итачи.Сам не знаю, почему назвал ее именно так.