Свинец

Завесой пред городом льет дождь. Плотным, колючим куполом небо покрывают кучные, грузные, до ужаса темные тучи, будто все облака на свете сгустили и насильно притащили сюда, навесив над Руэнхаймом. Ветер не дышит на город, и жизнь на него не глядит. Птицы не поют и, чуя неладное, прячутся в кронах промокших деревьев. Ни одна живая тварь, кажется, в такую погоду не покажет морды. Могильный холод навевает на всякую живую тварь ужас. Да и на людей, разбросанных по улицам, тоже. Как не испытывать ужас, когда тебя подстрелили? Кто-то корчится в предсмертных судорогах, кто-то хрипит, пытаясь выплюнуть залившийся в глотку дождь. Кровь на уличном камне вымешивается с водой и ручейками течет то тут, то там. Зрелище не то чтобы приятное, просто уже все равно, все едино и все так отвратно. Кэнзо уже выплакал все слезы и крики. Он научился перешагивать через трупы, чтобы двинуться дальше по дороге, выстланной своими благими намерениями. Скоро путь подойдет к концу, упрется в очередной холодный труп, у которого белые волосы окрасятся месивом из дождя, грязи и крови. Тэнма входит в Руэнхайм. Он застрелит его. Бежать некуда. Ни Йохану, ни Тэнме. Пуля пробьет череп и разбрызгает мозги по мостовой. Доктору такое видеть не впервой, но только при мысли об этом у Тэнмы кружится голова. Руэнхайм уже замер, ожидая кульминации. Занавес закрылся за последним действующим лицом, поэтому надо закончить дело. Необходимо. Нужно. Тэнме приходится умолять себя снять оружие с предохранителя. Тихий щелчок режет слух. Выстрел, наверное, будет оглушающим. Кэнзо бредет по городу, будто бы сам подстреленный. Медленно, потерянно, беспечно разглядывая то, что натворил Йохан. Окоченелые под ледяной водой трупы уже побледнели. Бесполезно даже пытаться им помочь. В руках у Тэнмы простой пистолет, который кажется невероятно тяжелым. Руки застывают, пальцы не двигаются. Тэнма разочарованно и быстро на них смотрит, словно ругает. Что ж, вы, мол, такие трусливые? Самому смешно, что он журит руки, но усмехнуться у него нет права. Вокруг лежат тела убитых. Почему-то Тэнма хочет увидеть среди свежих останков кого-нибудь, похожего на Роберто, чтобы вид мертвого вновь придал ему сил. Если Роберто будет убит к тому времени, как Тэнма доберется до сцены основного действия, он, наверное, сможет выстрелить. Правда, ставить условия кому бы то ни было он тоже не имел права. Установлена одна задача, и она мельтешит перед глазами. Нужно выстрелить. Нужно выстрелить. Тэнма повторяет это себе, как мантру, как молитву, хоть к религии равнодушен. Простые, но бесполезные слова выжигаются на подкорке, и от них невыносимо больно. Стоит только закрыть глаза и воззвать к памяти, как становится еще больнее, и вот Кэнзо уже хочется отбросить от себя свои трусливые руки, словно они чужие, словно они просто перчатки, которые испачкали общечеловеческую святыню — мораль. Хватило банального, почти будничного действия. Тэнма всего лишь прооперировал ребенка, который в нем нуждался. Он даже не помнит сейчас, что именно он тогда делал! Вот так просто взял и забыл свой грех! Все и так было как в тумане, в голове метались смазанные, спутанные логические цепочки и рассуждения. Они ветвились и расходились, Тэнма так и не закончил их. Не смог — тоже забыл. Так Руэнхайм напомнит, Руэнхайм приумножит мученье, если не выстрелить. В опустошенной душе, где из последних сил тлеют остатки прошлой жизни, копошится что-то полуживое. Прямо там, в саже и пепле. Давит на органы и плачет огненными слезами. Тэнма, если б только мог, смотрел на это с равнодушием и даже как-то осуждающе. Собственная душа давно перестала его интересовать. Руки едва выдавали в нем совестливого человека — предательски тряслись, когда он боялся или когда сильно злился. Кэнзо бросает небрежный, незаинтересованный взгляд в сторону. Из серой пелены дождя принимает свои очертания темный силуэт. И чем больше Тэнма на нем фокусируется, тем больше разочаровывается в себе. Руки снова мелко, едва ощутимо трусят. Йохан стоит ровно, как обычно, но Кэнзо не видит его глаз. Пряди светлых волос промокли и прилипли к щекам, но вышло так, что белокурый ореол обрамил красивое лицо. Даже это получилось идеально. Тэнме хочется сплюнуть что-то горькое с корня языка. Стоят они долго, так, что ноги уже леденеют, а руки немеют. Йохан не движется и даже не говорит, только стоит. Тэнме это надоедает, и он вскидывает застывшие руки, целясь ему в голову. И как только он начинает простое, натренированное движение, Йохан тоже оживает — показывает, куда следует стрелять. И только. Снова молчание, снова мрачная тишина и бездействие. Единственное — Тэнма шмыгает носом, и Йохан вослед ему шмыгает тоже. Так странно наблюдать, как он исполняет привычные людям какие-то пустяковые действия. Тэнма шмыгает снова, уже просто чтобы проверить — Йохан повторяет за ним. Нарочно. Специально. Как ребенок, который хочет внимания. Руки Кэнзо перестают трястись. Пузырьки в лужах надуваются и мгновенное бесшумно лопаются. Луж, впрочем, как таковых нет, есть одна большая вода. Где-то грязная, где-то красная. Капли стучат по трубам и крышам домов, в которые большая часть горожан уже не вернется. Тэнма знает, что следует сделать. Руэнхайм ведь ненастоящий, и все такое призрачное, все слишком зловещее — сразу становится очевидно, что это сон. Мир не бывает исключительно серым. Фантазия воспаленного горем рассудка. Но это не дает Кэнзо права смеяться даже над собой, ведь Руэнхайм в действительности все еще стоит и все еще помнит каждое движение актеров на своих сценах. Радует лишь, что Йохан-то ненастоящий. Поэтому и притворяется человеком так удачно и умело. Интересно, смог бы он так в реальности? Научился ли подражать людям? Сон кажется Тэнме таким реалистичным, что не остается сомнений и руки перестают трястись. Нет даже капли тревоги или страха. Нечто глубоко внутри Тэнмы перестало плакать горячими слезами и ломать ребра. Все окружающее становится таким противным, до тошноты и головной боли. Насколько это возможно в реалиях воображения, конечно. Даже холод, мгновением ранее пробиравший Тэнму до самых костей, теперь отброшен и забыт, как побитая дворовая псина. Руэнхайм простирается всюду, но это «всюду» ограничивается головой Тэнмы, поэтому, поняв, где он находится, теперь он смотрит со стороны. Он выглядит жалко и осознает это, принимает это. Продрогший и промокший, он скорее похож на избитую собаку, чем кто-либо. Он снова взводит курок. Нужно выстрелить. И Руэнхайм со всеми этими декорациями рухнет. Обязательно рухнет. Йохан, все еще терпеливо ждавший во тьме, тут же откликается на порыв Тэнмы и указывает на свою голову. Ровно в лоб. Кэнзо и без него знает. Наверняка он даже не услышит выстрела толком и от него же проснется, а там уж что-нибудь придумает. Умоется, наверное, проветрит комнату и уляжется обратно. Ведь все сны кончаются, когда наступает самый страшный, самый мучительный момент сюжета. Тэнма мнется, чтобы предаться самозабвенному наблюдению за местностью, и находит все ужасно ненатуральным. Лучше поскорее просыпаться. Он делает усилие, чтобы разглядеть лицо Йохана, и Йохан откликается на это. Весь Руэнхайм, как единый живой организм, откликается. Лицо Йохана начинает проясняться и светлеть. Тэнма пугается этого, Тэнма не хочет видеть лица Либерта, Тэнма стреляет. Стреляет два раза. Странно. Наверное, мог бы проснуться и от одного… Отдача не особо большая, но руки снова трясутся, а запястья колет болью. Дождь все еще идет. Руэнхайм стоит нетронутый. Тэнма понимает, к чему все ведет, отводит глаза от мостовой. Внутри Кэнзо ничего не копошится. И не дышит. Один только его взгляд двигается, потому что он превозмогает себя. На мостовой лежит тело. Оно — лишь одно из множество. И теперь Руэнхайм не откликается на то, что делает Тэнма, обретает волю, и теперь, когда Кэнзо не хочет видеть всех подробностей, особенно ярко представляет кровавое месиво на камне. Как занавес в том самом театре, куда они ходили с Евой… Зачем-то вспомнил Еву. У нее была такая же яркая, прямо кричащая помада, и она ее очень любила. В том, что вывалилось из головы Йохана, Тэнма видит к своему ужасу какие-то обрывки мозга и осколки черепа. Скальп, кажется, снесло подчистую. Бежевый костюм быстро потемнел, пропитавшись водой. Свинцовая пуля пробила Йохану голову. И он так и лежит. Мгновение проходит, проходит и второе, а он все лежит. Не он уже, наверное, а оно — развороченное и изуродованное. А Руэнхайм молчит. Тэнма смотрит на это кровавое зрелище, как завороженный, и чувствует, как каждая клеточка его эфемерного, не существующего тела наполняется животным ужасом. Медленно, одна за другой. Паника пропитывает его, пронизывает насквозь уж больно острыми нитями. Взгляд не может отвести, и видится ему это проклятое тело отовсюду. Все, кроме расшибленной головы, абсолютно черное. Потому что теперь это неважно. Есть только труп, остывающий и красящий очередной поток дождевой воды в красное. Струйка крови быстро бежит вниз, виляя и обходя большие камни в кладке. Тэнма засматривается на нее. Его уже трясет всего, и только руки неподвижны. Снова взгляд ползет вверх по течению струйки, к Йохану. Свинцовая пуля сверкает в ошметках черепа Йохана. Свинцовая пуля сверкает для Тэнмы. Прямо там, среди серых кусков мозга. Руэнхайм молчит. Тэнме от холода и ужаса дерет горло. И он наконец просыпается. Пробуждение выходит еще быстрее, чем пролетает мгновение удара капли воды о труп Йохана — Тэнма просто открывает глаза, резко и рвано. Мозг его еще не понимает, где он и кто он вообще такой. Он не осознает, что он лежит в своей кровати, в тепле и сухости, и, как дурак, смотрит в потолок. Даже не моргает. Он всегда просыпался еще до выстрела. Когда оцепенение спадает, когда возвращается способность двигаться, Тэнма уже овладевает собой и садится, скинув удушающее одеяло, прячет в ладонях лицо. Дрожат руки, дрожит тело, дрожит стекло в оконной раме, по которой так усиленно бьют дождевые капли. Нынче в Мюнхене дождь, может, и в Руэнхайме тоже… Кэнзо устало поднимается с постели, проходит в ванную, рутинно и одним движением включает свет. Ноги не поднимаются толком, только тапочки ползут по полу. Тэнма уставляется в зеркало. Усталый, как пару лет назад. Брился утром прошлых суток, но ощущение, будто щетина вот-вот проклюнется, вдруг намоталось на какую-то из подкорок. Тэнма не решается взять бритву. Руки до сих пор трусят. Он продолжает бестолково смотреть на себя, оглядывать со всех сторон, чтобы убедить себя в существовании ванной комнаты и относительной безопасности. Взгляд останавливается на волосах. Взъерошенные, нерасчесанные. С макушки на лицо спадает несколько седых волосков, струятся к глазам. Поблескивают металлическим. Совсем как свинец.