If I was my heart, I'd rather be restless

      Он был привидением.       Живым, но в то же время мертвым, невесомо ступал по гладкому полу в поисках успокоения. Обводя потухшим взглядом плывущие стены, увешанные воспоминаниями, пускай даже чужими, тело безучастно передвигалось в оглушающе пустом и непомерно огромном пространстве, не находя себе места.       Особняк погибал без своего хозяина. Комнаты, казалось, пропахли сыростью и тиной, воняли илом и смердели застывшей кровью. Они беззвучно стонали, наполненные безликим эхо, скорбя об ушедшем, безвозвратно утерянном. Огонь понуро облизывал поленья в камине, а под крышей натужно выл ветер, пока по коридорам бродили призраки прошлого, приглушенным смехом разбавляя гробовую тишину в доме.       Эдвард скорбел так, как позволяло ему скорбеть его холодное, крохотное сердце. Неистово стучащее, рвущееся наружу, изнемогающее от груза прошлого и прожитых воспоминаний. Пропитанное сожалением и горьким предательством. Кровоточащее и безутешное.       Больше не перед кем было держать маску безразличия, дом был пуст и обречен на одинокое существование, покрываясь изнутри пеплом и пылью. Разлетевшимися по полу документами, засохшими цветами и уныло висящими в гардеробе претенциозными костюмами.       Выбитое окно в гостиной разинуло свою пасть, ночным дыханием раскачивая под потолком старинную люстру. Хрустальные капли бились друг о друга, сплетаясь в последнем траурном танце, переливаясь огнем и отбрасывая на бледное, измученное лицо редкие тени.       Эдвард сидел на диване, вдумчиво вглядываясь в личный портрет Освальда, оставленный на треноге. Пингвин стоял твердо и прямо, гордо возвышаясь над масляным полом, спрятавшись в один из своих костюмов, и смотрел на Эдварда насмешливо, проникая с каждой секундой все глубже и глубже под самую кожу, растекаясь ядом в крови.       Ядом парализующим, лишающим голову способности думать, превращающим его в жалкое подобие человека.       Он почти не спал. После случившегося на пирсе бессознательно вернулся в притихший особняк, впопыхах собрал свои вещи, спустился по лестнице к выходу и не смог переступить порог.       Он помнил, как оглянулся. Помнил, как встретил взгляд знакомых зеленых глаз, прожигающих в нем дыру с портрета. Помнил, как стоял без движения, позволяя глазам скользить по его лицу, лишая последних, оставшихся в его измученном душевными терзаниями теле сил.       Помнил, как скрутило горло и как расслабились пальцы, выпуская ручку чемодана, как медленно и осторожно он вошел в гостиную, безвольно падая на кушетку, до самого утра не сводя с двухмерного лица Освальда задумчивого взгляда.       И помнил, как с рассветом вернулся в свою комнату, проваливаясь в беспокойный сон на ближайшие сутки, чтобы после пробуждения остаться в особняке заложником собственных мыслей и неоднозначных чувств на несколько изнуряюще долгих недель.       Его сжигали ненависть и отчаяние. Впервые за долгие годы он чувствовал себя как никогда одиноким, выброшенным, будто рыба на берег, задыхающимся и беспомощным.       Он остался один, и никакое убийство не было способно наполнить его теми же ощущениями, которые он испытывал, когда за плечом молчаливо стоял Освальд, подталкивая его в нужном направлении. Подававший руку, когда Эдвард спотыкался, обволакивающим голосом разгонявший тьму на его душе, внушавший уверенность и показывавший ему, на что он способен.       И в последствии показавший, что направлять Эдварда позволено было лишь ему одному, под конец сжигая в пепел все то, что Эдварду было дорого.       Трость пару раз стукнула о паркет, возвращая Эдварда из его бессмысленных блужданий в реальный мир. Потирая лицо, он лениво повернул в сторону голову, встречаясь взглядом с посиневшим Освальдом, прожигающим его бледными, покрытыми пленкой глазами.       — Уйди.       — Я абсолютно точно уверен, что ты этого не хочешь, — насмешливо ответил Освальд, отталкиваясь от пола и липкими шагами направляясь в его сторону. — Сколько еще раз я должен появиться в этой гостиной, чтобы ты, наконец, успокоился?       — Я спокоен.       — Ты спокоен здесь, — Освальд ткнул пальцем ему в лоб, следом указав на тяжело дышащую грудь. — Но не здесь.       — Временно. Я сожгу все воспоминания о тебе, Освальд, будь уверен, — зло выплюнул Нигма, поднимаясь на ноги. — Окончательно уничтожу все, что было тебе дорого.       Освальд взорвался булькающим смехом, с тихим чавканьем падая на место, где секундой ранее сидел Нигма. Он коротко похлопал в ладоши, издевательски имитируя льстивые аплодисменты.       — Тогда забрось себе петлю на шею, Эд, — выпучив глаза выпалил Освальд, облокачиваясь о спинку дивана. — Хотя я убежден, что все твои пылкие речи идут от недосыпа. Когда ты в последний раз спал?       — Неважно.       — Мы оба знаем, когда.       — Тогда зачем спрашиваешь? — ответил Эд, выпрямившись перед картиной.       — Ты сам себя спрашиваешь. Я галлюцинация, друг мой, плод твоего бурного воображения, хотя, не могу не признать, что это лестно. Думал придется разгуливать в очках и с искореженным лицом. Так что спасибо.       Тяжело дыша, Нигма развернулся на месте, бросаясь с кулаками в сторону дивана, но по итогу лишь упираясь в пустоту. Эдвард раздраженно стукнул в мягкое сидение, складывая руки на спинке и склоняя над ними голову.       Освальд сидел на подоконнике, лениво болтая в воздухе мокрой ногой и разминая пальцами листья засохших растений.       — Уже месяц прошел, Эд. Это ненормально. Смирись.       — С чем? — устало выдохнул в обивку Эдвард.       — С тем, что я умер.       Нигма поднял голову с рук, встречаясь взглядом с Освальдом.       — Я смирился.       — Еще раз.       — Я смирился.       — И еще?       — Смирился, господи, отстань от меня! — зло выкрикнул Эдвард, падая спиной на диван и прикрывая глаза. — Смирился.       Освальд материализовался в ногах, отстраненно разглядывая полыхающий в камине огонь.       — Признай, что тебе нужно выговориться. Ты же знаешь, что всего лишь человек, а людям иногда бывает необходимо выплескивать свои эмоции. Выплесни свои эмоции, Эд, конфиденциальность гарантирована.       — Я брежу, — отозвался Эдвард, с трудом разлепляя веки, рассматривая потолок над собой.       — И даже если так, то что с того? Половина Готэма погрязла в безумии, вторая находится в бреду. Твое поведение не уникально. То, что ты ежедневно видишь перед собой мертвого друга, еще не значит, что ты не можешь ему выговориться. Конечно, если ты не будешь думать о том, что говоришь сам с собой, то…       — Мне тебя не хватает.       Освальд медленно повернул в его сторону голову, в молчаливом ожидании позволяя продолжить.       — И ненавижу тебя. Каждый день смотрю на твой портрет и мечтаю, чтобы ты был жив. Чтобы я снова мог вонзить в тебя нож также, как ты вонзил его в меня.       Освальд продолжал молчать, сцепив на скрещенных коленях руки. Он пытливо смотрел в сторону Эдварда, не перемещаясь в пространстве и не пропадая из виду.       — Тебя давно нет, а я каждый день просыпаюсь с мыслями о тебе. Представляю, как на дне реки тебя поедают рыбы, как ты разбух, во что превратились твои глаза. Мне нравится думать об этом, но лишь на какое-то время. Потом приходит пустота и поглощает меня. Я будто лишился единственного, кто понимал меня и заботился обо мне.       — О тебе заботилась Изабелла, — осторожно вставил свое слово Освальд, растворяясь в пространстве от упирающихся в его бедра ступней.       — Я любил ее. Всем сердцем любил, но это было не то же самое. Я не успел понять насколько нежной и заботливой она была, ты забрал ее у меня раньше.       — Я избавил тебя от лишних самобичеваний.       — Ты не можешь этого знать.       — Но я знаю, Эд, — медленно и по слогам протянул Освальд, невесомо касаясь щиколотки Нигмы. — Мы знаем.       Эдвард устало прикрыл глаза, ощущая пробегающий по телу холод. Прикосновение ледяных пальцев к разгоряченной коже ощущалось настолько реально, что он невольно дернулся, нервно сбрасывая с себя призрачную руку.       Освальд хмыкнул себе под нос, вновь вернув себе на колени руки.       Нигма продолжил:       — Ты был всем для меня когда-то.       — И сейчас остаюсь.       — Ты ненастоящий.       — Все это лишь в твоей голове. Я могу быть мертвым, могу быть живым. Ты можешь меня не видеть и не слышать, но можешь ощущать, если того захочешь. Я могу выглядеть как угодно, менять голос, могу говорить то, что ты хочешь услышать и то, чего не хочешь слышать совсем. Могу безвозвратно уйти или остаться насовсем.       — Если это загадка, то ты говоришь о воспоминаниях, — рвано выдохнул Эдвард, приподнимаясь на локтях, прищуренным взглядом изучая лицо Освальда.       — Возможно. Тебе лучше знать.       — Пора уходить из этого места. Еще немного и я совсем себя потеряю, — отстраненно вымолвил Нигма, устраиваясь головой на подлокотнике.       — Ты же понимаешь, что если не готов отпустить прошлое, я буду плестись следом, раздражая тебя своей болтовней?       — Да. Но я верю, что это ненадолго.       — Да ни во что ты не веришь. Ты скорбишь.       — Оставь меня.       Освальд пропал также внезапно, как и появился. Не осталось потемневшего пятна на диване, воды у камина, влажных капель на разгоряченной коже. Под потолком тихо раскачивалась люстра, ласково убаюкивая, давя на отяжелевшие веки мерным скрипом.       Нигма тяжело поднялся с дивана, и, в последний раз заглянув в глаза на портрете, медленно поднялся вверх по лестнице, приближаясь к спальне Освальда.       Осторожно повернув ручку, он зашел внутрь, блуждая в темноте невидящим взглядом. Найдя на ощупь кровать, он лег под одеяло, уткнувшись в пропахшую Освальдом подушку носом. Прикрыв веки, он судорожно выдохнул, накрыл себя с головой и провалился в долгий глубокий сон без сновидений.       ***       Утро встретило его настойчивым лучом солнца, бьющим ему в слипшиеся веки, затекшими конечностями и холодным лезвием ножа, подрагивавшим у его расслабленной шеи.       Медленно приоткрыв глаза, Эдвард осторожно повернул голову в сторону, ошарашенно встречаясь с влажными покрасневшими глазами.       Осунувшийся, но уже не синий, в глупом свитере и в походных брюках на нем сидел всклокоченный Освальд, злобно раздувая ноздри и трясясь всем телом. Выпученные глаза смотрели на него в немом шоке, а дрожащие губы стремились выплюнуть на свет очередную едкую фразу.       Проснувшийся Нигма не сразу осознал, что разбудила его не галлюцинация, а настоящий, живой Освальд, продолжающий подбирать слова, катая их на своем языке.       — Какого черта ты спишь в моей кровати? — наконец буркнул он после долгого молчания.       Эдвард забыл как дышать.       Живой. Освальд живой. Живой и злой, каким был всегда, багровеющий и испепеляющий взглядом, снова с ножом и столь же нерешительный и хрупкий, как и прежде.       Нигма расплылся в безумной улыбке и, наплевав на острое лезвие у своей шеи, высвободил руки из-под одеяла, поднимая туловище и рывком притягивая к себе Освальда. Уткнувшись ему в грудь лицом, он безумно засмеялся, продолжая комкать пальцами свитер на его спине.       Освальд замер в неожиданных объятиях, смотря в стену перед собой. Непонимание обрушилось на него, словно ледяной дождь, а сердце заколотилось быстрее, отдавая глухими ударами в лицо Эдварда.       Нож выпал из онемевших пальцев, теряясь в ворохе подушек и одеяла, а бледные руки жадно вцепились в шею, притягивая к себе ближе, обдавая затылок Эдварда жарким дыханием.       Они просидели, ни говоря друг другу ни слова, по меньшей мере несколько минут, хватаясь друг за друга руками, ощупывая, притягивая к себе, сбиваясь в дыхании и совершенно не понимая, что происходит.       Вернув себе, наконец, контроль над своим телом, Эдвард запрокинул голову, рвано дыша Освальду в острый подбородок.       — Ты невероятно живучий, Освальд, зачем ты вернулся?       — Вообще-то это мой дом, — прошептал он в ответ, окончательно распрощавшись с желанием всадить в Эдварда нож, и осторожно приближаясь к его лицу. — Ты выстрелил в меня.       — Квиты.       Наплевав на всю свою ненависть, обезумевший от вида живого и невредимого Освальда, он необдуманно припал к бледным губам, утягивая их в глубокий, протяжный поцелуй, наполненный горькой тоской и не озвученными вопросами.