Под светом прожекторов

      — Ты только посмотри, сколько они всего придумали за жалкие сто лет!       Уильям смотрит. Его взгляд — как всегда, — наполнен тяжестью и сомнением, но он смотрит, и для Грелля — это уже достижение столь высокое, что осознание распаляет огонь довольства под ребрами.       Конек касается льда ребром, и Грелль не может судить, насколько это идеально, и что это вообще был за прыжок — но он точно знает, что четыре оборота в воздухе — это редкость и показатель необычайно высокого таланта.       — Четверной аксель! — тут же долетает комментарий, а толпа — ревет, да так громко, что уши закладывает. — Дамы и господа, это был четверной аксель, невероятно! Мы с вами становимся свидетелями самого первого в истории...       Грелль поворачивает голову обратно на фигуриста — Уильям и вовсе не отводил от него внимательного взгляда.       Греллю нравится новый век — больше, чем прошлый, и еще больше — чем позапрошлый. Греллю нравится свобода и самовыражение, за которые сражались и победили, нравится открытость информации, нравится то, как люди научились общаться друг с другом, нравится, что теперь — он, с красными волосами и элементами женской одежды в образе вызывает больше улыбок, чем ненавистных взглядов, больше вопросов "как вы смогли добиться такого яркого пигмента?", а не "какого ты вообще пола, чучело?".       Уильям терпеть не может этот век за все то, за что его обожает Грелль, но иначе быть и не могло. Дальше будет только хуже.       — Я чую, — говорит Уильям, и Грелль переводит взгляд на него. — Где-то рядом.       Толпа все еще беснуется. Светловолосый мальчишка откатывает причудливую дорожку шагов, тонкие ноги в белом костюме почти сливаются со льдом.       Греллю жаль его. Возможно, они даже смогут помочь ему — хотя мальчишка этого, конечно же, не поймет.       Грелль осматривает трибуны с балкона, и в основном — косит на место тренера — но тренер — пожилой грузный мужчина, — их целью не может быть никак. Преклонного возраста дама — тоже, хотя Грелль признает, что в ее осанке есть что-то нечеловечески-строгое, но больше ее манера держаться похожа на многолетнюю выдержку и самодисциплину.       Коньки взрезают лед, крошка сверкает под светом прожекторов, фигурист — крутится на месте на одной ноге — вторую подняв в идеальном вертикальном шпагате, и это красиво. Грелль засматривается.       — Сатклифф, — одергивает Уильям.       Грелль моргает.       Черноволосая макушка маячит в первых рядах, у зоны отдыха фигуристов — рядом с ней — тот, кто довольным прищуром и легкой ухмылкой похож на их цель больше всего.       — Этот? — указывает Грелль.       — Нет.       Грелль подбирается, готовый — поиск, в основном, и так и так должен лечь на плечи Уильяма. Это Уильям ищейка — он хорошо чует и вычисляет демонов. Грелль здесь — чисто для боевой мощи.       Когда музыка стихает — они все еще наверху, толпа беснуется, а фигурист — дышит, тяжело и очень, очень надсадно — но улыбается. Улыбка почти похожа на оскал. Из-под ворота белого блестящего костюма черным пятном на шее выделяется клеймо контракта — сейчас его и прятать не надо. Достаточно просто назвать татуировкой.       — Нашел, — говорит Уильям.       Грелль склоняет голову. Пока судьи выставляют оценки — максимальные за технику, почти максимальные — за артистичность, — они спускаются с балкона.       — Не поднимай лишнего шума, — приказывает Уильям кротко.       — Обижаешь, Уилли, — отвечает Грелль, закатывая глаза.       Для Уильяма каждый спуск к людям — стресс, и этот стресс покрывает его чешуей невосприятия, и Греллю каждый раз жаль видеть его замкнутым. Уильям — офисный работник, но ситуации вынуждают работать в поле и его тоже.       В ситуациях с демонами — работать и вовсе в парах. Греллю откровенно неудобно с ним, Грелль привык сражаться один — или с Рональдом, а мальчишка поднаторел в боевых искусствах, даже несмотря на совершенно лишающую мобильности Косу.       Уильям как был абсолютным среднячком в бою — так и остался.       Внизу, на льду, фигуриста осыпают цветами и поздравлениями столь щедро, что Грелль чувствует острую зависть — он давно не нуждается во всеобщем внимании, как нуждался когда-то — но старые привычки так просто не вытравить. Уильям замечает — конечно же, он все замечает, — и уголок его губ дергается вниз. Это уязвляет.       — Юрий Плисецкий становится самым молодым в истории победителем... — бодро отчитывает комментатор, восторг в его голосе можно черпать даже не ложкой — половником       — Мальчишке повезло, — говорит Грелль.       — Мальчишка — дурак, — режет Уильям. — И если бы демон не был так глуп, он расплатился бы за ошибку сполна.       Наверное, Уильям прав. Наверное, мальчишка должен бы получить по заслугам. Наверное, это плохо для человека — так упиваться собственными достижениями, но это людская природа. Грелль понимает ее лучше прочих жнецов.       Уильям ведет его в мужскую раздевалку, тут — людно. Мальчишка выступал последним. Мальчишка заработал свое первое место — Грелль не уверен, как именно формулировался договор, но он почти уверен, что демон сможет переврать его в достаточной степени — и что демон почти наверняка будет забирать свою законную душу непосредственно после выигрыша.       Если бы демон не решил бы вместе с душой своего хозяина отобрать еще десяток других — душ известных фигуристов, целой толпы звезд одновременно, и чем только думал? — он бы получил свою награду сегодня же. Книги жнецов предупреждают отделы заранее, чтобы было время на действия.       Разумеется, демон уже там. Пока мальчишка медлит, слушает похвалы и восторженные признания, а остальные фигуристы — ждут награждения и оглашения, он устраивает в раздевалке массовую ловушку. Только на подходах Грелль, наконец, чует запах, а Уилл — морщится, потому что для него эта вонь почти непереносима.       — Держись позади, Уилли, — тянет Грелль, ненавязчиво отодвигая Уильяма за спину плечом. — Прикроешь меня.       — Не приказывай мне, — недовольно цыкает Уильям, но послушно отходит назад.       Демон красив. Они все красивы — Грелль выучил это уже давно, все красивы, все обольстительны — и все омерзительно эгоистичны. Некоторые из них — непроходимо тупы, некоторые — повелительно спокойны и терпеливы. Демоны пестрят индивидуальностью — но этот ничем не отличается от многих прочих.       Грелль почти боялся встретить кого-то знакомого, — он не слышал ничего о Микаэлисе уже почти век, — но этот — кто-то совершенно новый для него, и это хорошо. Не будет заминок, не будет жалости. Грелль скалится и призывает Косу, пробуждая багряную агрессию, вынимая ее с самого дна легких, и летит вперед.       Все заканчивается так и не начавшись. Это почти забавно — демон замечает его, когда Грелль уже занес серп, и это слишком поздно. Он хотел бы размотать внутренности демона по всей раздевалке, но он не может призывать бензопилу в людное место — она слишком приметная и слишком громкая. Люди не замечают их самих, пока они работают, но демоны — творят свои дела перед людскими глазами и им приходится показываться тоже.       — Слабак, — с разочарованным рычанием выплевывает Грелль.       Злоба прогорает впустую, почти мучительно, опаляет жаром глотку и выходит с рыком — демон падает на плитку раздевалки, черная кровь льется толчками из широкого разреза на шее — и испаряется, не успевая залить всю раздевалку, пока тело — медленно тлеет, и Грелль не может опустить верхнюю губу обратно, пока Уильям не касается его плеча.       Отпускает почти сразу же, Грелль тянется к знакомому теплу и смотрит в знакомые глаза, и Уилл строг — но он переживает.       Мальчишка вваливается в раздевалку почти воя, держится за шею, где сгорает клеймо, бормочет что-то — на рубленном, агрессивном языке, и не сразу замечает рядом с истлевающим телом их двоих, и Грелль скалится снова — уже насмешливо. Зависть к его признанию все еще жрет его изнутри, хоть он и понятия не имеет, кто этот мальчишка и видит его в первый раз.       — Обойдемся без благодарностей, — отрезает Уилл скорее Греллю, чем застопорившемуся фигуристу.       С серпа кровь уже почти не капает — испарилась почти вся, но Грелль все равно протирать его будет долго и упорно, потому что Уильям не потерпит демонический запах рядом.       Уильям хватает его за холку ровно в тот момент, когда мальчишка открывает рот, а его лицо — искажает отвратительная гримаса страха и ярости, и Грелль чувствует, как Уильям забирает его обратно, в отдел. Он отзывает Косу уже в департаменте.       — Уилли! — возмущается Грелль.       — Мы свою работу сделали, — отвечает Уильям. — Не устраивай сцен.       Грелль поджимает губы но выдыхает и отворачивается. Ярость догорает, освобождая место в груди на полноценный вздох.       — Он мог бы хотя бы поблагодарить, — бурчит он, возвращая тону привычную игривость.       — Он не поблагодарил бы.       Грелль и сам понимает. Он расслабляется, выпрямляется. Уильям широко мажет ладонью по открытой шее, почти ероша волосы, прежде, чем убрать руку насовсем — он это специально, Грелль знает, Грелль уверен, но пока они на работе — Уильям маскирует эмоции с потрясающей выдержкой. Грелль бережно сохраняет этот жест и его взгляд в памяти — уверенный, сочувствующий, благодарный и успокаивающий.       Грелль хочет большего — но умеет довольствоваться малым.