Обещание Дмитрия Карамазова

Когда в имение приехали относительно почтенные и весьма желанные гости, по инициативе Мити было решено расположиться в столовой, которую уже не отпирали года три. В прежние дни там любил трапезничать отец, рассуждая в ходе распития коньячка и поглощения холодной курицы о высоких материях со своими лакеями. Все трое один за другим переселились в мир иной, и Иван предложил запереть комнату. Его решение было поддержано семейством, так как довольно неприхотливые Карамазовы могли трапезничать и на кухне. Так как вместе они собирались редко, отпала необходимость в большом столе. Однако к визиту Мышкиных и Рогожиных столовую было решено отпереть и отмыть до блеску, дабы встретить гостей как полагается, по выражению Алеши: "с библейским гостеприимством, главной добродетелью Авраама". Гости оказались в высшей степени приятными. Совсем молоденькая и веселая барышня Аглая Ивановна принесла грибной суп собственного приготовления. Катерина Ивановна данного жеста не поняла ("есть же кухарки!"), однако не решилась делать замечания, видя как сияет княгиня Мышкина и как горд за Глашеньку ее муж. Впрочем, главной причиной ее молчания был Иван Федорович, с аппетитом поглощавший вторую тарелку. Так как накормить мужа было серьезной проблемой для Кати, она готова была мириться со всем на свете, лишь бы тот кушал. Алеша, живо разговорившийся со Львом Николаевичем Мышкиным о приемлемости смертной казни, иногда украдкой поглядывал на жующего Ивана, незаметно улыбался и так же незаметно подкладывал ему на блюдце хлеб. Грушенька громко возмущалась на рассказы Настасьи Филипповны Рогожиной о ее детстве и обещала адские муки "гадкому развратителю". Дмитрий Федорович предложил единственному незанятому никем собеседнику, коим являлся Парфен Семенович Рогожин, выпить на брудершафт. Рогожин, разумеется, не отказался и Митя даже сбегал в погреб за фирменным коньячком. Атмосфера царила теплая и дружественная, что было довольно редким явлением в доме Карамазовых. Вдруг Иван медленно перестал жевать, отложил ложку и резко побледнел. На виске его заполошно забилась синяя жилка. Он сдавленно пробормотал: — Простите, я выйду... — И быстро выбежал из комнаты, схватившись за грудь. Аглая возмутилась: — Я понимаю, что я не лучшая повариха, но можно было бы и потактичнее! Алеша сорвался с места и бросился за ним. Дмитрий крикнул ему вслед: — Не надо к нему сейчас лезть! Ай, дурак... На вопрос Настасьи Филипповны, что произошло и не нужен ли доктор, Катерина Ивановна только перекрестилась и перекрестила дверной проем, в котором исчезли младшие Карамазовы. Спустя четверть часа Алексей вернулся слегка растрёпанным. Из носа, пачкая праздничную рубашку, текла тонкая струйка крови. — Я... я прошу прощения, надо было брату помочь подняться по лестнице. Ему вдруг дурно стало. Митя мрачно смерил его взглядом и все понял: — Его спальня на первом этаже. — Митя, прошу! — Алеша посмотрел на него взглядом, полным мольбы. Дмитрий Федорович, посмеиваясь для вида, улыбнулся обедающим: — Прошу прощения, браток поднимаясь по лестнице разбил себе нос, тут нужна медицинская помощь. Мы отлучимся. Брат утащил Алешу из-за стола и, усадив в кресло на кухне, приложил к носу платок. — Ты совсем дурак, херувим? Я почитал тебя разумным человеком, ну вот куда ты лезешь? Ты их уже напугал своим видом. Ивану не нужно твое присутствие, понимаешь ты или нет? — Нужно, Митя, прости. Он повредит ему, он непременно хочет ему повредить... — Кто он-то? — раздражался Дмитрий. Несколько секунд Алексей молчал, скорбно и горько, а затем произнес: — Тот, кто мучает Ивана. Ты понимаешь, кто это. Он зарылся пальцами в густые русые волосы и прошептал: — Я боюсь, что он убьет Ивана... Если он будет один, он уже пытался. Меня он, кажется, немного боится... Митя вдруг схватил брата за плечи, заглянул в глаза и жёстко произнес: — А ты не думал ни разу, что будет, если Иван убьет тебя? Младший замолчал, опустив глаза, будто пристыженный. — Алексей, запомни. Ещё раз увижу, что ты ходишь к брату, когда тот вне себя, я тебя отошлю в Чермашню, потому что твоя безопасность и безопасность Груши для меня теперь на первом месте. — А как же брат Иван, Митя? — Иван расплачивается за свои ошибки, как некогда расплачивался я. Теперь его черед. Но не тебе отвечать за его грехи. — Мы — братья. Братья должны друг за друга... — Я предупредил! — рявкнул Дмитрий. — Не заставляй меня орать. Я на каторге наорался по Ивановой милости, пока ты пороги оббивал, да апелляции подавал. До конца жизни хватило, уволь. Старший Карамазов вздохнул, прикрыв глаза, и выпрямился: — Иди доешь суп, уважь госпожу Епанчину. Я поддержу твою легенду о лестнице, не переживай. — Митя, спасибо, я... — Я тебя тоже, херувим-дурачок. Я тебя тоже, — буркнул Митя. Выпив рюмочку горькой для успокоения, Дмитрий направился в небольшую комнатушку, располагавшуюся рядом с черным ходом. Там лежал Иван в своем глубоком полуобморочном сне, который обыкновенно наступал с ним после припадка. Войдя, Митя плотно затворил за собою дверь и быстро оглядел брата. Выглядел он откровенно плохо: волосы странно посерели и потускнели, щеки ввалились, под глазами залегли глубокие черные круги. Запястья, щеки, ключицы носили на себе жуткие следы припадков — царапины, синяки, даже небольшие шрамы. Алёша как-то плакался, что брат очень себя царапает и сдержать его почти нет никакой возможности, потому что он становится неестественно сильным. Дмитрий Федорович проверил пульс (очень частый, нехорошо...), потрогал горячий лоб и проверил дыхание. На всякий случай. И уселся ждать пробуждения, ибо знал — брат сейчас точно мертвый, его и пушечный выстрел не поднимет. Спустя, кажется, часа два, когда сам Дмитрий был готов провалиться в сон, он услышал еле слышный шепот: — Алеша? — Я сегодня за него. — Воды, пожалуйста... Митя дал брату напиться. Тот пил долго и жадно, даже потребовал второй стакан. — Ты же не следить за мной пришел, верно? — отдышавшись спросил Иван, и синеватые губы его чуть дернулись. — Разве я сторож брату своему? Это у нас Алеша твоей нянькою сделался, я на такие вакансии не нанимался. — Я его не просил. — А ты думал, он будет стоять и смотреть, как ты себя на части разрываешь? Глупец. Гордый напыщенный глупец, вот ты кто. Иван не ответил. — Тебе что-то нужно, Митя? — спросил он после минутного молчания. — Все, что я хочу, это чтобы ты уяснил одну простую и понятную истинy. Уж постарайся собрать свои разложившиеся мозги в кучу. Если ты повредишь Алёшке, я тебя прокляну и своими руками задушу. — Говорил Дмитрий твердо и с какой-то скрытой горечью. Иван отвернул от него голову и поморщился (кажется, это простое действие причинило ему нешуточную боль). — Я не могу его сдерживать, Митя. — Себя самого не можешь? Уж изволь, этому дети в три года учатся, — вспылил Митя. — Нет, это другой. Он другой... Он живёт во мне. Иногда будто спит, а иногда ему весело. Этому проклятому приживальщику весело смотреть, как я терзаю себя до крови, как Алешку бью. А я будто за стеклом. И совершенно ничего не могу поделать. Я даже... не помню, что происходит, когда он вместо меня. Вдруг в голосе его промелькнула озабоченность: — Что Алеша? — Ты ему нос разбил. Я его есть и придумывать легенду для гостей отправил. И снова губы Ивана дернулись: — Слава Богу, сегодня несерьёзно... слава Богу. — Ты что же, уверовал? — Я, кажется, ещё нет, но совсем близко стою. При дверях... При дверях. Иван устало прикрыл глаза и вдруг взял брата за руку: — Дмитрий Федорович, послушай теперь меня, очень внимательно послушай. Митя даже испугался, какой горячей была эта рука: — Чего это с тобой? — Брат (непривычное обращение резануло по слуху), наверное, оба мы понимаем... что так долго продолжаться не может. Однажды Алеши не будет рядом. Однажды ему надоест эта глупая, слабая марионетка, в которую он играется. Однажды марионетка сломается и ее останется только выбросить, поэтому... Иван вдруг задышал совсем тяжело. Митя испугался ещё больше, весь гнев схлынул с него, словно отлив. — Ваня, я, наверное, всё-таки за фельдшером схожу... — Сиди! Все хорошо. Пока все хорошо. Но и я, и ты понимаем одну простую вещь. — Я не... — Митя, я скоро умру. Я пойму, когда это случится. Когда он наконец наиграется. Я тогда уйду, конечно. Даже животные уходят, чтобы никто не видел, волки, например, так и я... Когда я уйду, не пускай за мной Алешу. Я не хочу, чтобы он смотрел или препятствовал. Потому что иначе он перекинется на маленького... На него, и будет два трупа, а не один. Он сломает свою игрушку и, наконец, сгинет. И это будет хорошо. Хорошо, брат Дмитрий. Только об одном прошу: на крови наших матерей теперь мне поклянись, что не пустишь Алешу. Клянешься ты? Глаза Ивана заблестели странным нездоровым блеском. — Клянусь перед Богом, — кажется, кто-то другой произнес эти слова за Митю, но Иван, получив ответ, вдруг умиротворенно улыбнулся и откинулся обратно на подушки. — Договорились. И ещё кое-что. Я ненавижу себя за то, что прошу тебя об этом, но... Есть у тебя револьвер? — Да, — произнес Дмитрий онемевшими губами. — Хорошо. Всегда с собой носи. Или нож хотя бы. Нож есть? Вот, коли нет. Иван сунул руку под подушку и достал небольшой, тонкий кинжал. Рукоятка его была вырезана в форме головы медведя. — Вот, возьми, возьми, я сам вырезал, Алеше даже понравилось. Это затем, чтобы если я вдруг накинусь на кого-то, ты знал, что делать. Я разрешаю. Митя выглядел так, словно этот ножик всадили ему в спину и несколько раз провернули. — Ты сам понимаешь, о чем просишь меня? — Я очень... очень долго думал. Поэтому понимаю и прошу, потому что более некого. Особенно же прошу, если я наброшусь на Алешку. Спаси его от меня любой ценой. Любой, понял? Митя вдруг почувствовал, как в глазах закипают слезы. Он порывисто обнял брата и долго не отпускал. Обнимались они впервые в жизни. — Господи, прости, какую же ношу я на тебя взваливаю. Прости. Тысячу раз прошу: прости! — как ребенок всхлипнул Иван. — Просто иначе никак. Никто, кроме тебя, этого не сделает. Не защитит от него Алешеньку (Митя похолодел — настолько странно было слышать от Ивана такое ласковое имя). — Снова придется брать с тебя обещание. Прости меня. Пожалуйста, прости. Ты даёшь слово, что не испугаешься? Митя не ответил, только медленно кивнул, закусив кулак. — Обещай мне! — Я... я... обещаю. — Спасибо. Спасибо, брат. Я не сомневался. Я ранее думал, что ты буен и легкомыслен, но теперь нет. Теперь нет. Спасибо. На бледном лице Ивана мелькнула улыбка. Он потянулся и легко, почти прыжком, поднялся с кровати. Правда, слегка покачнувшись. — Пока не думай. Пока мы живём. Живём, Митька! Улыбайся и будь счастлив, пока есть возможность. Как говорит Алёшка, на все воля Божья: и на жизнь, и на смерть. Поэтому пойдем, сделаем умно-веселые лица и доедим тот чудесный суп, ежели наши гости ещё не ушли. Митя проводил его долгим взглядом, погрузившись в невесёлые раздумья о будущем непутёвого семейства Карамазовых, широко и быстро перекрестился и, вздохнув, направился вслед за братом.