Ночной перекур

Он просыпается глубокой ночью и, не поворачивая головы, одними тишь глазами находит единственный источник света — прикроватные часы, на которых было без малого четверть пятого утра. Аккерман закрывает глаза руками и делает глубокий вдох — и почему он вообще проснулся в такое время? Построение у штаба Разведкорпуса назначено на девять утра, а он уже пять минут пялится в потолок невидящим взглядом, пытаясь проделать в нем дыру. Нет, так дальше нельзя, пора засыпать. Леви поворачивается лицом к окну и всматривается в крону едва покачивающихся деревьев. Вдруг промелькнула одна мысль, затем другая, но капрал даже не заостряет на них внимания, они были будто назойливые мухи — то и дело норовили достать. И лишь за одну он уцепился, когда понял, что ему вдруг откровенно захотелось закурить. Аккерман оторвал голову от подушки и, нащупав карман плаща, тут же запустил в него руку. Нашарив там пачку сигарет и зажигалку, парень поднялся и пошёл в сторону окна, у которого расположился на массивном подоконнике, закинув одну ногу за пределы открытого настежь окна. — Чёрт, и когда я успел стать таким? — эта мысль вслух была, скорее, риторической, нежели чем заданной всерьёз. Но Леви затягивается дымом и задумывается. «Кажется, это было, когда я жил в подземном городе. Или нет? Это было до того, как Кенни решил меня бросить и оставить в лапах судьбы? Или после, когда я наткнулся на… нет. Это точно было до, я таким был ещё до встречи с Кенни. Наверное, когда умерла мама, а я неделю голодал…» Сигарета уже истлела, когда Аккерман вспомнил о её существовании. — Не встреть я тебя, что бы со мной стало? Кем я был бы? Хорошим ли человеком? Хотя, даже сейчас я вряд ли такой, — он на секунду прикрывает глаза, видя перед собой будто бы живого Эрвина. Он знает, что тот его слышит. Верит в это. — Чёрт бы тебя побрал, Эрвин. Это из-за тебя я начал курить. И смысл моей жизни заключался лишь в моем обещании данном тебе. Аккерман тушит сигарету и брезгливо вытирает лежащей рядом салфеткой следы от упавшего пепла с подоконника. Так-то лучше. Бычок благополучно летит в урну. «Завтра надо убраться. Лишь это спасает мою голову от навязчивых мыслей, которые словно роем жужжат в голове, доводя до головной боли», — с этими мыслями Леви забирается под одеяло и накрывается с головой. Ему кажется, словно он не один. Нет, безусловно в комнате других людей не было и быть не могло, но вот присутствие товарищей он ощущал будто бы кожей. Или хотел так думать, что Эрвин все ещё рядом и стоит позади его плеча. Тот погиб, так и не успев узнать, что испытывал к нему капрал, пряча симпатию и восхищение за маской безразличия. А ведь Аккерман помнит, кого именно он видел, находясь в отключке после поражения громовым копьем. Он в путях сидел рядом с Эрвином и они оба завороженно глядели на небо. Леви был готов поклясться, что не хочет оттуда уходить, хочет остаться здесь, с ним, в этой безмятежности и покое, наконец спокойно умереть, пока не услышал, как Эрвин тихо поёт: «и всё в этом мире так странно. с каждым днем тебе всё холодней. ушедший взглядом в себя, ты прячешься от людей а память твоя — на сердце якорь, но только не вздумай плакать, только не вздумай плакать. а память твоя — на сердце якорь, но ведь я буду рядом.» И это было единственным, что заставило Аккермана прийти в себя после тяжкого ранения. И бороться, бороться, бороться. Леви закрывает глаза и, представляя рядом с собой лежащего Эрвина, тохо поёт вслух: «сколько промокших улиц о нас больше не напишут? мы навсегда проснулись в мире, где только сны я тебе улыбнулся ты, не сказав ни слова, мне написал на запястье: «мы». Именно с этим «мы» на устах он и уснул, а часы лишь тихо тикали в такт, показывая половину шестого утра.