Торнадо

Лист бумаги у него в руке. Затем он на столе. Ручка зажата между холодных пальцев. «Дорогой Аллен…» Аллен и вправду такой дорогой? Он мнет белую бумагу. Её не так много, надо бы быть экономнее, но Берроузу все равно. Терпение закончилось раньше, чем он сел за этот стол. Такие нервы никуда не годятся. Его отчаянно тянет к бардачку, в котором хранится заветная доза, но он так же отчаянно хочет написать хоть что-нибудь на трезвую голову. Между мозгом и телом происходят разногласия. Сегодня удушающе жаркий день. Тонкие стены прогрелись ещё с утра и теперь резонировали теплом по всей комнате. Лёд топится быстро и оседает жирной пленкой над сомнительной чистоты водой из-под крана. Все к Уиллу липнет, ему ежесекундно хочется вымыть руки. Или лучше облиться бензином и чиркнуть спичкой. Его истинное лицо потерялось под слоем невидимой грязи. Ручка дрожит меж околевших пальцев. Вилли застыл над бесконечной белой бумагой. «Привет, Гинзи. Давно от тебя ничего не слышно. Я тоже очень занят — пробую выращивать марихуану. Скажу также, что это нисколько не возвращает меня к тоске о прошлом и не будит давно забытые страхи — совсем наоборот, я чувствую, как меняюсь, как двигаюсь дальше, » «и именно поэтому я сейчас пишу тебе. у меня нет никого, кто понимал бы меня так, как ты, Аллен, прошу —» Лишнее. Это все лишнее. Он понимал, что если зачеркнет написанное хоть тысячу раз, на бумаге все равно проступят контуры. Он лишь подчеркнёт их, сделает яснее. Впечатает в бумагу, манифестирует. Он мнет белый лист. Голова становится холодной и пустой, как у мертвеца. Снова этот мандраж. Вилли боится. Боится тишины и неприступности, фривольности листа белой бумаги. Он боится ее остроугольных краёв и множества интерпретаций своих мыслей, которых можно на него поместить. Он решает сохранить предыдущую форму вступления — она звучит не совсем отчаянно. «Привет, Гинзи! Давно от тебя ничего не было слышно.» «небось ты мои письма даже не открываешь. я пойму. я бы тоже не открыл. но, все равно, неужели тебе не любопытно, хоть немного? я стал настолько ужасен? ответь мне —» Он крутит перьевую ручку в руке. Она тоже холодная. Вокруг жарко, а он и его вещи холодные, инородные. Он совсем не из этих мест и имеет полное право не привыкать к местному климату. Ломок почти нет, его дилер живёт буквально в соседней подворотне. «Я в порядке. Начал выращивать марихуану, и недавно посадил яблоню. Черт знает, приживется ли, но главное — это начать.» «ты бы тоже мог начать что-нибудь, например, проявлять человеческую эмпатию. я знаю, я жалок, я отвратителен в своей вездесущности и лабильности, но, ради всего святого, Аллен, ты мне сейчас так нужен—» Вилли вздрагивает, обнаружив на листе бумаги новые слова. Сразу после размышлений о яблоках сорта «голден», он оправляется и пишет: «тут страшно одиноко местные не то добры ко мне, не то видят во мне денежный мешок. Я доволен всеми вариантами. Кольт всегда при мне, храню его под подушкой.» «и нет, он не отравляет мой разум, не напоминает о прошлом. я ни в чем не виноват, я ничего не сделал, так почему же ты гневаешься на меня, Аллен, почему не пишешь ничего в ответ —» Вилли с усердием зачеркивает то, что не имел в виду, то, что не хочет явить чужим глазам. Но оно проступает ещё ярче, и его начинает трясти. Он мнет лист бумаги. Новый лист у него в руке. Потом он на столе. Ручка в руке. Крутится. А пальцы дрожат. Он весь дрожит. «Многоуважаемый Аллен Гинзберг, — он усмехается, — Как поживает Ваше превосходительство в этот прекрасный день? Как дела у обворожительного Корсо? У вас, должно быть, дела идут просто замечательно, раз ни от Вас, ни от него ни слуху, ни духу. Должно быть, вы познали радость жизни и теперь упиваетесь своим знанием в компании друг друга. И я бесконечно рад, что вы счастливы — и вместе, и по отдельности! Знаете, а я тоже счастлив, но по-своему. Мое счастье заключено в письмах, которые я пишу. В них моя душа и мои чувства. А знаете что, дорогой Аллен? Пришлите мне обратно все мои письма. Я хочу сжечь их. Хочу собрать пепел в вазу и хранить ее у себя дома в напоминание обо всем несбыточном. Вы сделаете это для меня, Аллен?» Он снова усмехается, истерически подергивая плечами. Жаль не с кем разделить это удовольствие. «Как поживает друг наш, Джеки? Я от него тоже давно ничего не получал. Вы общаетесь, не так ли? Вы задумали вместе игнорировать меня? Убежали, как только я проявил слабость? Ничего страшного, я не злюсь…» «я не просто злюсь, я в гребаной ярости, и она захлёстывает меня каждый день подобно солёной морской волне во время шторма. я ненавижу тебя, Джек, я ненавижу тебя, Аллен, я ненавижу вас всех, я ненавижу себя —» Он с ненавистью рвет бумагу. Достаёт новый лист. Думает. Душно. Холодно. Жутко. «Привет, Аллен. Я всё думаю о том, куда ты пропал и почему перестал вдруг отвечать на мои письма. Я знаю, что даже тысячи извинений не хватит, чтобы вернуть тебя, я даже не совсем уверен, за что именно мне извиняться. За то, что был идиотом? За то, что докучал? А разве не этим же я занимаюсь прямо сейчас?» Ком встает в горле. «Я надеюсь, что у тебя все хорошо. Что ты много спишь и просыпаешься с улыбкой. Я надеюсь, что ты никогда не уподобишься мне, не будешь таскаться по грязным подворотням в поисках новой дозы, никогда не станешь тем, кем стал я. Потому что такое существование невыносимо. Я думал, что смогу прожить всю жизнь без любви, но ты доказал мне обратное. Я чувствую, как безумие охватывает меня. Наше общение — это источник жизненных сил. Благодаря нашему общению я могу существовать. Но это жалкое существование. Поверь мне, однажды я найду выход. Я решу эту дилемму. Но до этого момента, прошу, Гинзи —»

не бросай меня пожалуйста ответь на письмо это все что мне нужно умоляю тебя аллен аллен аллен аллен

Он мнет лист бумаги. Солнце греет комнату и стены, вода в стакане почти закипает. А он в этой комнате — холодный, как труп.