Я хочу, чтобы ты это понял

      Часто бывает так, что даже ощущая неизбежность мы всё равно за что-то цепляемся. Ищем надежду. Я не осуждаю тех, кто поступает так (хотя бы потому, что не имею на это ни малейшего права), но не могу спокойно находится рядом с теми, кто точит себя изнутри, в ком надежда борется с отчаянием. Это всегда очень трудно, и в конце концов, возникает закономерная, но немного нелогичная злость на того, кто надеется. Особенно, если сам ты надежду в себе уже давно похоронил под самым тяжёлым и холодным плинтусом мира.       Никогда я не старалась надолго задерживаться в чьей-то компании, потому что как правило, мою способность быстро вычисляли. Оставалось одно — вновь подаваться в бега. Но всё когда-нибудь кончается и это неизбежно. И я нашла свой приют в петле мисс Сапсан. Теперь меня окружали её воспитанники: такие же подростки как я или дети, у которых была своя особая причина находиться здесь. Странность. До этого момента желание осесть где-то у меня если и возникало, то его быстро искореняли окружающие. Но не теперь. Теперь меня уговаривали остаться. Причём практически все, громко и перебивая друг друга. Поддался общему настроению даже Енох — мальчишка младше меня лет на семь, который мог оживлять мертвецов, любил разговоры о войне и без всяких содроганий мариновал в банках разные сердца. То, что он тоже хотел, чтобы я осталось удивило всех, в том числе и меня. И это было даже не удивление, а скорее — шок. Мне бы даже могло бы на мгновение показаться всё это прекрасной сказкой, но…       Любые явления и, как выяснилось, любые действия взаимозаменяемы. Енох не хотел, чтобы я уходила. И никто не хотел… Зато другой человек очевидно считал моё существование в одной петле совершенно безразличным ему событием. А когда-то имел спектр эмоций раза в два получше, чем у О’Коннора сейчас. Когда-то.       И пчёлы, которые вечно кружили вокруг него, путаясь в волосах у девчонок и иногда забираясь в шляпы или шапки (Гораций устал уже вытряхивать целый улий из своего цилиндра), не проявляли ко мне никакого интереса. Также как и тот, кто ими управлял.       Я ведь помнила момент своего возможного отъезда отчётливо. Так отчётливо, что удивлялась сама. И когда среди гомона голосов, обладатели которых стремились не дать мне переступить порог, раздался довольно громкий звук, то все на мгновение замерли. Шуршание совершенно не относилось к общему энергичному настроению. Я повернула голову, и улыбка мгновенно сменилась на моём лице напряжённым выражением. И нет, мне не почудилось — с таким звуком шуршит ковёр под подошвами ботинок. С таким звуком высокий человек, вокруг которого, по обыкновению жужжал пчелиный рой, выходил из комнаты. И это была такая же шокирующая новость как и наличие эмоций у некроманта.       Хью Апистон. Он один совершенно не был в настроении устраивать мне пышные «проводы» или уговаривать меня. Да даже заговорить, если уж на то пошло.       Он ушёл, даже не обернувшись, а вокруг меня сгустился воздух и стало трудно дышать. Друзья переглядывались между собой, мисс Сапсан с некоторой озабоченностью наблюдала за нами, но не двигалась с места, превратившись в своего рода изваяние. Я смотрела на странных, которые стали мне такими близкими, такими родными и…не могла найти ни одного слова, чтобы развеять эту тишину. Ни одной шутки, чтобы опять отмахнуться от их настойчивых заверений с мнимым равнодушием.       Меня словно ударили, вышибая воздух. Сложно было перемещать взгляд с лиц товарищей на что-нибудь другое. Сложно было даже дышать. Потому что одному из них, как оказалось, самому важному лично для меня, на мой отъезд было абсолютно плевать.       Одному из них. Хью.       И эта верная мысль заставляла не хотеть больше дышать. Да и жить тоже. Существовать — вот, чего мне более или менее ещё хотелось. И, конечно же, уйти отсюда побыстрее.       До сих пор я помню этот момент в мельчайших подробностях, и эти воспоминания делают мне сейчас ещё больнее. А жизнь — невыносимее. Потому что я так и не смогла уйти от них тогда. Потому что почувствовала, что устала вечно бегать и прятаться. Потому что я хотела начать действительно жить! И разве можно осудить меня за это? В общем-то нет, но кое-кто пытался. Нет, Хью не превратился в моего заклятого врага, не портил мои вещи, не делал пакостей… Он вообще ничего не пытался изменить в своей судьбе и жизни. Может, если бы он стал придираться к моим словам, грубить и портить мне жизнь, то был бы повод отсюда наконец уехать. Было бы легче. Но «заклинателю пчёл» (как мысленно называла его я) не нужно было менять своё отношение ко мне. Ему достаточно было просто делать вид, что меня не существует. И всё — для меня спокойная жизнь закончилась, едва он начал предварять в жизнь эту тактику.       Хью был разговорчивым. Раньше. Он был живым. Когда рядом была Фиона. Он всё ещё умел общаться. Но с другими воспитанниками мисс Сапсан. Не со мной. И не потому что я провела у них всего-то пару месяцев. Нет, не потому.       А вот добиться от него ответа я так и не смогла. Сейчас уже думаю, что дело в том, что я появилась именно в тот период жизни своих новых друзей, когда погибла Фиона. Наверное, дело в этом, хотя точно я не знаю…       Если вы никогда не жили в одном доме с человеком, каждая встреча с которым для вас — мощнейший разряд тока, то вы меня не поймёте. И дело тут даже не в том, что с Хью — единственным человеком, с которым мне не удалось подружиться мне хотелось больше всего поговорить, а в том, что меня просто убивала недосказанность. То неприятное чувство, от которого меня так и не избавили. Тот неприятный осадок, который образовывался внутри меня каждый раз, когда все мои попытки поговорить разбивались о безразличный взгляд из-под чёрных очков. Я никогда не любила чёрный, а Хью ни разу при мне не снял очки. Выходит, я должна не любить и его? Должна, но почему-то никак не могу научиться это делать. Надо брать уроки обоюдной неприязни к окружающим у Еноха.       Когда мы, покинув петлю отыскали Джейкоба в настоящем мире, я была очень рада. Мы с ним стали очень хорошими приятелями. Наверное, потому что оба находили «точки соприкосновения», разговаривая о современном мире вне временной петли, в котором я как и он прожила часть своей жизни. И хоть я и решила, что больше не вернусь в мир обычных людей, но с какой-то безоговорочной, даже чуть нелепой радостью последовала за мисс Сапсан и друзьями, когда они, не сговариваясь решили иначе. Правда, таких восторгов как у остальных мир обычных людей у меня не вызвал, но речь, произнесённую Джейком я слушала как и все. И даже коротко улыбнулась ему. Успела. А потом…       Звук шуршания ворсинок на ковре, наверное, теперь всегда будет вызывать у меня чувство нервозности и заставлять всё внутри сжиматься в неприятный комок. Потому что именно этот шорох я услышала за миг до того, как вперёд вышел Хью. До того, как повисла полная тишина во всём доме.       Я даже на мгновение испытала совсем нетипичное мне чувство злорадства, мотивированное тем, что на этот раз не я оказалась в вакууме этой тишины, а Джейкоб, но, впрочем, это быстро прошло. Потому что в следующую секунду я невольно смотрела совсем не на нашего «оратора». — Ты сказал, что рад, что мы все здесь, а мы вовсе и не все, — было в этом что-то неправильное, но неимоверно притягивающее — слушать эти слова Хью, пропитанные обвинением, и понимать, что хоть один раз в моей жизни это обвинение направленно не на меня. Джейкоба, конечно, мне было немного жаль в этой ситуации, но я знала, что в обиду его никто не даст. Как практически не дали обидеть и меня. И я говорю «практически» не случайно. — Прости, Хью. Я вовсе не хотел вычеркивать Фиону, — нормальные слова нормального человека, прозвучавшие как спасение мне, истерзанной непонятной, лишённой причин войной, в которой у меня с моим противником нет равных условий. — Иногда мне кажется, что все, кроме меня, ее забыли, — а вот теперь в голосе Апистона различим холод. — Но я не дам вам её забыть, — нет, мне не послышалось что-то похожее на рычание в его голосе, и совсем не кажется, что глаза по ту сторону тёмных стёкол мечут искры.       У меня же какая-то неведомая сила цепким захватом сдавливает грудную клетку, мешая сделать вдох. Енох (которого профиль я могу довольно свободно видеть) в ответ на эти слова друга поднимает брови. Почти что с вызовом. Или с мнимым удивлением. «Да ну? Уверен, что сможешь?» — так и говорит этот его жест.       И хорошо, что Хью этот взгляд не заметил — иначе я не смогла бы наблюдать за его застывшим посередине гостиной силуэтом, не смогла бы разглядывать его скулы, на которые сейчас невольно падает мой взгляд.       Это неправильно: при таких взаимоотношениях как у нас реагировать так на Хью — не норма. Я должна испытывать по всем законам жанра злость, раздражение, злорадство. Но никак не восхищение. А я же и впрямь восхищаюсь. Его стойкостью. Тем, что он не даёт умереть внутри себя надежде.       Хью молча выходит из комнаты, за ним улетает его единственная оставшаяся в живых пчела, а я наконец могу опустить глаза. Потому что больше ничего интересного перед собой не вижу. Я так и делаю. И вместе с этим чувствую, что тиски, сдавившие мне грудную клетку только усиливают свой натиск… Он отказывается верить в то, что его любимая мертва, он борется за то, чтобы это было не так. А что же сделала в своей жизни я? Поступала ли как он? Верила ли до конца?..       Ответ напрашивается сам собой, и мне хочется скрежетнуть зубами, но вместо этого я лишь опираюсь рукой о стену. Джейк предлагает заказать пиццу, остальные дружно интересуются у него что это такое и потом уговаривают свою имбрину, а мне почему-то хочется отсюда уйти. Взгляд невольно скользит в темноту комнаты, в которой исчезла последняя пчёлка, повинуясь своему хозяину…       Нет, так нельзя! Нельзя.       И я честно держусь. Помогаю Джейку объяснять друзьям что из себя представляет пицца, сама выхожу, чтобы встретить доставку. Потом по просьбе мисс Сапсан мы вместе разрезаем пиццу, а дети уже с готовностью тянут вперёд свои тарелки… Но как только мой кусок пиццы исчезает с моей тарелки, а в желудке появляется сытость, выдержка даёт трещину. И хотя точно определить, что заставляет меня положить на новую тарелку свежий кусок пиццы и подняться из-за стола я не могу, но всё же делаю это. Кажется, моё отсутствие никто и не приметил. Только имбрина как-то посмотрела в мою сторону, но слишком быстро отвлеклась, запрещая Оливии ради забавы взлетать к потолку…       В холодной тени коридора моё добродетельное желание поделиться угощением меркнет. И я даже останавливаюсь, стоя с тарелкой в руках. Отчётливо слышно как стучит кровь в висках и отчего-то заходится в бешенном ритме сердце, но всё это никак не помогает сделать следующий шаг, хотя до цели остаётся шагов десять всего лишь.       Скрип двери, когда я рукой осторожно её приоткрываю кажется мне самым противно-громким звуком, какой я когда-либо слышала. Снова от неприятного чувства хочется развернуться на триста шестьдесят и уйти, но тишина, послужившая ответом, манит вперёд. В комнате очень темно. Так темно, что я не вижу очертаний мебели и останавливаюсь, потому что боюсь на что-то наткнуться. А ещё хуже — на кого-то. Уже открываю рот, чтобы объявить о своём присутствии, но неожиданно…слышу жужжание пчелы! Причём очень близко от себя. И скосив глаза замечаю мохнатое тельце пчёлки, которая сначала уселась мне на плечо, а потом…запуталась в прядях волос! Не знаю почему, но широкая улыбка так и лезет на лицо, несмотря на свою абсурдность.       Сделав несколько неуверенных шагов вперёд, я вдруг скорее чувствую нежели вижу движение справа от себя, а затем раздаётся приглушённый хлопок теперь закрытой за моей спиной двери. И я точно знаю, кто её закрыл. И кто сейчас находится со мной на этом ограниченном пространстве… Резко шарахаюсь в сторону, стремясь изо всех сил разглядеть его очертания (как будто я и без этого не знаю, кто передо мной!). Тарелка подпрыгивает в моих руках, а сама я обо что-то спотыкаюсь и… Ничего не происходит: ни ожидаемого звона тарелки, ни (как это ни удивительно) моего падения на пол. Всё, что я успеваю за этот кратчайший миг испуга почувствовать — то, что чьи-то сильные руки обвивают меня за талию, а боковым зрением успеваю заметить как блеснула, перехваченная в полёте тарелка.       А дальше всё. Ступор. Полнейший. Я тупо смотрю прямо перед собой, не осмеливаясь даже приподнять голову и в то же время понимая, что если меня сейчас отпустят, то я точно упаду. Так проходит несколько секунд, хотя возможно — целая вечность. А потом негромкий голос чётко до мурашек констатирует: — Кристина, — и от того, что он так произносит моё имя — словно плюётся, мне тут же становится холодно. Словно всё тепло когда-либо согревавшее Землю окончательно её покинуло. — Хью? — интонация получается вопросительной, хотя ответ на этот вопрос мне не нужен. — Как ты понял…что это я? — тихо спрашиваю, буравя взглядом ткань его свитера, который с огромным трудом могу рассмотреть. — Генри тебя узнал, — таким тоном, словно разъясняет истину ребёнку, отвечает он.       Ах, ну конечно, я и забыла про пчёлку! Теперь всё действительно до смешного просто. — Он у тебя вместо цепкой собачки? — фраза получается немного хриплой, но пропитанной сарказмом.       Лица Хью я разглядеть не могу, но зато отчётливо могу почувствовать, что он усаживает меня на ближайший стул, больше не удерживая меня сам. А я почему-то испытываю странное чувство тоски по теплу его рук… Лишь спустя несколько ударов своего сердца понимаю, что нужно что-то сказать, чтобы тишина не раздавила меня своей густотой. Но с губ не срывается ничего кроме самого очевидного: — Я…принесла тебе пиццу, чтобы ты попробовал. В этом мире это — можно сказать деликатес. Ответа на мои слова не следует, но зато я слышу как с шумом отдёргиваются шторы. За окном пасмурно и капает дождь, но дневной белёсый свет ещё в состоянии что-то освещать. И сейчас он освещает высокую фигуру Хью и часть комнаты. — Я не голоден, — звучит короткий ответ. «Зря тащилась сюда, » — почти язвительно добавляет невидимый голос у меня в голове. Но я вдруг отчётливо понимаю, что не уйду отсюда. Пока всё не узнаю. Раз уж пришла. — Знаешь, всех пугает то, что с тобой происходит, — словно ни к кому не обращаясь говорю я. — Ты почти перестал разговаривать, постоянно ходишь в одиночестве…даже пчёл новых не завёл. — Меня и Генри вполне устраивает, — отвечает Апистон, даже не поворачиваясь ни на миллиметр ко мне. — Но ты же понимаешь, что так жить нельзя? — с искреннем недоумением интересуюсь я. На этот раз он оборачивается. И очень даже резко. — Тебе какое дело? — грубо. — За то, что принесла молодец, но я не просил, — по факту. А мне вдруг становится так обидно, что эта эмоция мгновенно перевешивает все остальные. — Почему ты так относишься ко мне, Хью? Может наконец расскажешь? Достаточно, уверяю тебя, ты мне жизнь портил, — с какой-то горькой констатацией в голосе. Да, ведь действительно портил. И испортил-таки. Он садится прямо на пол, и несколько секунд угрюмо молчит. Будь это не он, я бы, наверное, принялась бы его жалеть. Но я молчу и жду. — Все забыли про Фиону. И между прочим, ты тоже, — это что, обвинение?! — Так почему я должен по-другому относится к тебе? — вопрос задан спокойно, но я чувствую, что он на грани срыва. — Никто про неё не забыл. Ты это знаешь. Но тешишь себя этой мыслью. Да, именно тешишь, потому что иначе это не назвать! Тебе хочется думать, что про неё забыли, чтобы не признать тот факт, что они просто начали жить дальше. Ты цепляешься за надежду, обвиняешь в чём-то других, цепляешься за прошлое, но это ничего не даст, — мой голос довольно громкий, но так даже лучше. Впервые я говорю с ним так. — А что, скажешь нужно сдаться? Нужно поверить, что она умерла? Не поверю, потому что это не так, — не менее громко отвечает Хью, повернув ко мне голову. — Ты называешь это так, а я называю иначе. Но суть-то от этого не меняется, — мне хочется устало вздохнуть, но я сдерживаюсь. — Некоторые вещи нужно отпустить, чтобы они не мешали тебе жить дальше. — Тебе-то откуда знать, что такое боль потери?! По тебе не скажешь, что ты хоть кого-то теряла, — парень говорит с досадой и не более того, но эти слова — удар ниже пояса, вышибающий из лёгких воздух и лишающий самообладания. — ДА Я ПОТЕРЯЛА ВСЕХ, КЕМ КОГДА-ТО ДОРОЖИЛА! — вопль, вырвавшийся наружу оглушает, но я понимаю, что он принадлежит мне только тогда, когда начинают болеть голосовые связки.       Тишина, воцарившаяся вслед за этим в комнате мучительна для меня. На такой крик должны сбежаться все кто есть даже в районе, но, видимо, мисс Сапсан умеет убеждать, — потому что никто не стучит в дверь и не интересуется, что случилось. Взгляда Хью я за его очками не вижу, да мне это сейчас неважно. Ничего не имеет значение, кроме того, что я потревожила незажившую на сердце рану, и теперь боялась как бы меня не добили окончательно. Молча подхожу к окну. Там стоит тарелка с уже холодной пиццей и мои пальцы скользят по её холодному краю. — Когда-то я жила обычной жизнью. У меня были родители, были хорошие знакомые, а ещё я ходила в школу. Это было, конечно, до того, как я обнаружила свою странность, — мне нет нужды больше повышать голос, потому что выговариваюсь я отчасти для себя. — Точнее, пока другие не обнаружили у меня её, — кривая усмешка, исказившая лицо. — Наверное, это совсем неинтересно, но я всё-таки покажу… — прикрываю глаза, заставляя себя расслабить каждую мышцу, концентрируюсь, продумывая мельчайшую деталь. Выдох Хью мне отлично слышен, но я не обращаю внимание на его реакцию.       Я знаю, что комнату заполнил фиолетово-белый мерцающий свет, а под потолком скопилось несколько больших шаров — сгустков настоящего электричества. Чей-то дар заключается в том, чтобы вбирать в себя свет, а я вот могу быть источником настоящего электричества… То ли окно всё же было приоткрыто, то ли я перестаралась, но в воздухе так или иначе, запахло озоном. Привычный запах, совсем не раздражает. — Если хочешь, я могу рассказать дальше, — предлагаю, потому что мне действительно нужны силы продолжить рассказ до конца. — Хочу, — короткий, но исчерпывающий ответ, а в глазах Хью — я уверена, хоть и стою к нему спиной! — нет и отблеска холодности. — Когда…когда соседи, жившие в соседнем с нашем доме узнали о том, что я могу, то не проявили широты мировоззрения. До этого о моём даре знали лишь родители, но они вопреки всему примирились с этим. А те люди нет, — голос прервался, но глубоко вздохнув, я закончила. — К дому подъехали машины: полиция приехала, чтобы забрать меня, а мама с папой… Они не позволили увести меня и велели бежать. А я…я стояла, смотрела на то, как они чуть ли не силой не пускают полицейских и…не могла пошевелиться. Когда же всё-таки побежала, то в меня выстрелили, но промахнулись. Тогда же я увидела как упал на землю мой отец, бросившийся наперерез стрелявшему полицейскому… — слёзы холодили кожу щеки, в горле неприятно першило. — А твоя мать? — голос Хью заставил захлопать ресницами, смаргивая новые слёзы. — Она… Когда папу доставили в больницу, где он вскоре скончался, она ненадолго его пережила. Мне больше не хотелось жить, да и дышать — тоже, я хотела к ней вернуться, но…не успела. Она попала в аварию, после которой впала в кому… Из которой так и не вышла, — ноги ослабли, и я осела на пол, обнимая саму себя руками, в надежде спрятаться от жуткого холода, который, увы, исходил изнутри. Я совсем не ожидала, что Хью решит подсесть ко мне ближе, поэтому вздрогнула, когда он это сделал. Мои глаза уже покраснели от слёз, щёки блестели даже в тусклом свете, и ещё я не могла остановить свою речь: — А ужаснее всего то, ч-что я… Что когда мама была ещё в больнице, то я ни разу не навестила её. За мной следили, я боялась и… Ну давай, Хью, додумайся сам, что же я могла ещё сделать! — с какой-то злостью прошипела я, глотая собственные слёзы и почти задыхаясь. — Убедила себя в том, что она уже не очнётся. Понимаешь, что это значит? Я похоронила её раньше времени. И она…она умерла! — тут рыдания всё-таки захлестнули меня. Проще жить, когда свои прегрешения и ошибки не озвучиваешь вслух, и невыносимо — когда озвучиваешь… Руки Хью коснулись моих плеч, я почувствовала ткань его свитера на своей щеке — он слегка прижал меня к себе. А я, словно потеряв последнюю опору — качнулась в сторону, вдыхая его запах. — Я в-восхищаюсь тобой, Хью. Ты сохранил в сердце надежду, которую я когда-то убила… — шмыгнув носом просипела я. Нам обоим нужно было помолчать. И мы сидели. Молча. Пока голос Хью не разрезал эту тишину: — Прости, — произнёс он так близко от моего уха, что я на мгновение подумала, что он сейчас зароется носом в мои волосы, но этого не произошло.       Нет, не было больше никаких откровений и никаких увещеваний. Просто я сидела возле него ещё несколько минут, а потом ушла, напоследок вдохнув его запах и послушав мирное жужжание Генри.

***

      Когда Джейкоб захотел показать ребятам с мисс Сапсан флоридский пляж, то я сказала, что останусь у него дома, чтобы присмотреть за мистером и миссис Портман. Просто потому что не хотела казаться безжизненной на фоне всеобщего веселья. После того разговора с Хью я не разговаривала с ним практически неделю, да и не думала, что для этого будет повод…       В доме сразу стало очень тихо: ребята создавали тут основной уют и звуковые волны своими громкими криками и топотом ног. Джейк, уходя дал мне полную свободу действий, за что я была ему очень благодарна. Деятельное настроение не покинуло меня, и я вышла на улицу. Постояла несколько минут, потом обошла дом, остановившись у гаражей. Именно там были заперты — и спали безмятежным сном — родители Джейкоба и его дяди.       Тишину нарушили шаги, а точнее — звук, услышав который я едва не закатила глаза. Видимо, мне всегда предстоит различать его по этому шороху под подошвами. Хотя логичнее было бы слушать как жужжит Генри. Повернув голову, я оглядела его силуэт. Всё тот же свитер, те же очки, те же брюки и ботинки. Тот же Хью Апистон. — Не волнуйся, я сейчас уйду, — слишком отрешённо произнесла я, разворачиваясь. — Просто приглядываю за мистером и миссис Портман, — ну мало ли — а то вдруг подумает, что мне пришло в голову за ним следить? Только этого мне не хватало. — Если хочешь, то я могу составить тебе компанию, — посмотрев на него увидела как он почти мимолётно улыбнулся. Впервые мне улыбнулся. — Хочу, — слова вырываются быстрее, чем я успеваю их обдумать. — Оставайся сколько хочешь, — ну, а это я, спрашивается, зачем добавила?       Теперь мы стояли здесь вдвоём. И как это ни удивительно, мне было очень даже спокойно. Хотя почему это должно было удивлять? Подсознание подсказывало, что в присутствии «заклинателя пчёл» мне спокойно было уже давно. Но вскоре наше молчание перестало быть обоюдным, и я поняла, что если не хочу с ним разговаривать, — а я всеми силами старалась подавить это желание, которое могло привести к ещё одному душераздирающему разговору, — то мне стоит всё-таки отправится на пляж. — Ладно, я, наверное, всё-таки пойду, — я бы так и сделала и уже обошла его, но неожиданно почувствовала его пальцы на своём запястье и остановилась, повернувшись к нему лицом. — Ты должна понимать, что я теперь одинок, и хочу чтобы все это поняли, — проговорил он, глядя мне прямо в лицо. Не знаю, поняла ли я его правильно, но ответила честно. — Ты никогда не был одинок, — голос у меня не окрепший, но я стараюсь. — И я хочу, чтобы ты это понял.       Молчание в ответ, и это очень плохо. Для меня. Потому что, раскрыв ему свою душу я теперь опасалась, как бы он не уничтожил меня. Но Хью вдруг лёгким движением снял свои очки. Я впервые видела его глаза. Застыла, любуясь. — Не одинок… — не знаю, зачем повторяю это, но заглядывая в его глаза мне кажется, я сумею донести до него эту мысль.       Он смотрит очень серьёзно, не один мускул не дрожит на его лице. А когда расстояние между нашими лицами становится настолько маленьким, что я чувствую его дыхание на своём подбородке, то это меня отрезвляет. — Прости, я… Мне надо идти… — пытаюсь резко от него отпрянуть, но выходит лишь немного попятиться назад. Но пальцы Хью на моей руке держат, а потом он просто заставляет поднять голову, чтобы посмотреть ему в глаза. — Мне хочется тебе верить, — наверное, это признание? И я выдыхаю ему прямо в лицо: — Так верь.       Я почувствовала, как он провёл пальцами вниз по моей скуле. Это нежность? Волна эмоций заставила меня прикрыть глаза, а потом я почувствовала его губы на своих губах.       Это было слаще, чем даже я могла себе вообразить. Хью никчему меня не принуждал, но его руки обвились вокруг моей талии, а я коснулась пальцами его волос. У него была прохладная кожа, и я могла прикасаться к нему… Никто из нас не переходил границы. Мне нравилось прикасаться к нему, нравилось чувствовать его тепло.       Которое впервые грело меня. Слегка отстранившись, я поцеловала его скулу. — Так давно хотела это сделать, — проговорила улыбаясь во все тридцать два зуба.       И второй раз за этот день я увидела улыбку Хью. Улыбку, предназначенную мне. Кажется, я начинаю к этому привыкать.       Он провёл пальцами по моей щеке, а я накрыла его ладонь своей, удерживая. И мы молчали. Потом я снова потянулась к нему, поцеловав. А после мы стояли, соприкасаясь лбами. И меня переполняло счастье вперемешку с ликующей радостью.       И только потом я увидела, что Джейкоб прислал СМС, спрашивая о родителях, которые словно в насмешку неожиданно очнулись. О чём и сообщили нам посредствам неразборчивого, но очень недовольного бормотания. Тогда я скрыв смешок шагнула к гаражу, чтобы позвонить Джейку.       Хью выпустил меня из объятий, но моя ладонь выскальзывала из его очень медленно. И я знала, что его тепло теперь со мной навсегда…