A Dream We Had

Pure intention juxtaposed will set two lovers souls in motion Disintegrating as it goes testing our communication The light that fueled our fire then has burned a hole between us so We cannot seem to reach an end crippling our communication © Tool — Schism

Вечер 29 апреля. Что-то неприятно цепляется за ткань, когда капюшон скользит по щеке, покачиваясь от неровной поступи его владельца. Словно прилипший осенний лист. Вергилий подносит руку к лицу, ведёт пальцами от скулы до челюсти, нащупывая мешающую деталь, соскребает… Перед мутным взглядом на ладони вырисовывается собственный кусок кожи, пошедший трещинами. Дело дрянь. В таком состоянии бесполезно шататься по переулкам Фортуны. По внутренним радарам Ямато находится на другом конце города. Ноги уже не держат, колени подгибаются, стремясь стукнуться друг о друга и швырнуть предательское тело в грязь под сапогами. Мышцы бёдер сводит судорогой. Он приваливается плечом к стене, тихо проклиная собственную слабость едва шевелящимися губами. Из тёмного закутка видно, как контрастно величественные купола отражают закатный свет. Паршивые воспоминания. «Разбиться в лепёшку, но сделать» звучит слишком буквально, когда спустя время у подножия здания Вергилий оценивает свои шансы забраться на парапет, ограждающий кровлю собора. Перспектива искать убежище там, где снуют люди выглядит более мрачной. Поэтому, дав себе время восстановить силы, двумя длинными рывками с земли до оконной рамы и с рамы до парапета он достигает крыши одного из самых высоких зданий в округе. И устало приваливается спиной к куполу, вытянув ноги и щурясь от слепящего света в глаза. Но не отводит взгляда. Если этому суждено быть его последними днями, так пусть они будут красивыми. По-настоящему после возвращения он не спал ещё ни разу. Красная вспышка над чёрным облаком — последнее, что он видит из-под ресниц перед тем, как усталость смыкает его веки. *** Бессменная и с некоторых пор недвижимая статуя агентства «Devil May Cry» — это Данте, привычно сложивший ноги на стол и уткнувшийся носом в журнал. Впрочем, его взгляд простирается далеко-далеко за пределы строчек и иллюстраций, сквозь страницы, пол, землю и все существующие измерения. В такой гнетущей тишине мысли особенно громки и привязчивы. И не только мысли. Образы и даже тени хорошо забытых ощущений, которыми сопровождаются слишком ошеломляюще яркие воспоминания из жизни. И чаще со знаком минус. Ощущение лёгкости Ямато в руке. Следом — боль от пореза наискось по ладони, хотя по ладони он был лишь визуально. Физически. На самом деле же по самому сердцу. Почему эти воспоминания приходят сегодня? Эти ощущения заставляют съежиться, ещё сильнее опустив голову и сгорбившись. Это совсем не та поза, в которой охотника привыкли заставать другие. Было решено включить музыкальный проигрыватель, чтобы отвлечься, когда вдруг раздаётся щелчок. Данте даже не успевает стащить сапоги со стола, когда всё агентство погружается в тьму. Из света остаются только закатные пятна окон на стенах, расчерченные крестовыми рамами. С электричеством на ближайшее время можно попрощаться. А может, и не только на ближайшее. — Просто восхитительно! — Данте закатывает глаза и раздражённо захлопывает журнал. Тяжело вздохнув и потерев лоб, ловит меланхоличным взглядом последние мгновения присутствия солнечного света. — На самом деле, плевать. Есть некоторое извращённое удовольствие в том, чтобы позволить себе прозвучать мрачно, почти бесцветно. И, вновь раскрыв журнал, охотник одним движением устраивает его у себя на лице, прикрыв глаза. Успевает только несфокусированно распознать ядрёно синюю палитру какой-то фотографии на странице. *** Слишком знакомые тёмные своды. Такое ощущение, что до мельчайшей трещины. Вергилий идёт под арку — в первый раз, но прекрасно зная, какой зал будет дальше. В нём всегда было морозно, изо рта шёл пар и холод заползал под рукава, неприятно пощипывая. И сейчас, даже после смерти его обитателя, шаг сам собою невольно ускоряется. Что-то гонит вперёд: нужно забраться как можно выше, дальше, ему мучительно нужно увидеть одну из обитающих здесь теней. У теней здесь нет лиц, многие Вергилий проходит насквозь, даже не расчехляя Ямато. Взлетает по бесконечным лестницам, которые предательски прибавляют в числе ступенек прямо во время подъёма. Некоторые тени тянут к нему свои бесплотные руки, некоторые бросаются прочь с дороги. Но в конце концов, они — лишь белый шум. Собрав все детали для того, чтобы по главной башенной артерии заструилась чистая алая энергия, Вергилий бросается вниз, прыгая от яруса к ярусу ниже и к лифту. Так быстро, словно за ним кто-то гонится — хотя это именно он преследует, вдавливая ладонью в паз расписную кнопку. Но когда железные прутья сходятся вместе, заключая в клетку, и ржавая цепь начинает тянуть наверх, он понимает, что нужная тень осталась внизу. И что она благородно, насыщенно красная. *** Чувство барабанящего по плечам дождя слишком реально. Даже для такого невнятного сновидения. Данте точно уже был здесь, но не помнит, когда, и не помнит, зачем. И не понимает, почему его тянет сбежать подальше от этой преступно огромной луны, наблюдающей за площадкой на вершине неусыпным беззрачковым глазом. Ощущения ведут дальше, не спрашивая — обогнуть по нисходящей аллее, распахнуть с локтя железную дверь, устремиться в серую темень по бесчисленным коридорам, путаясь в поворотах. Эти коридоры чисто физически не могли уместиться в этой башне, судя по верхней площадке и банальным представлениям о пространстве. Но они умещаются. И гудят тысячами теней, что снуют туда-сюда, размывая картину перед глазами. Они пытаются переключить на себя внимание, но удостаиваются либо уничтожающего взгляда, либо удара мечом промеж того, что должно было быть глазами. Данте с разбега врывается в главное здание неожиданно для себя, чуть не сорвавшись с обсыпавшегося яруса. Но после думает, что лучше бы сорвался — мимо пролетает что-то, отчего кровь начинает течь во много раз быстрее, мышцы напрягаются, а зрачки расширяются. Словно у дикого хищника, почуявшего добычу. Это что-то — неуловимая синяя вспышка, сиганувшая вниз. Двигается так быстро, что ничего, кроме синего шлейфа, не разглядеть. Даже когда она врывается в лифт, скрываясь за прутьями. Данте знает только, что сейчас, стремительно уезжая наверх, она неотрывно смотрит прямо на него. Но выражение взгляда распознать невозможно. — Эй! Из горла доносится тихое рычание. В три прыжка он оказывается в шахте, смотрящим вверх, задрав голову и скребя когтями по каменному покрытию. Но едва ли можно ждать, что механизм сейчас загрохочет вновь, двинув лифт вниз. *** Башня та же, и в то же время совсем другая. Ясно одно — этот лифт соединяет верх и низ. Вергилий думает, занеся ладонь над кнопкой на самом верху. С чего бы красной тени идти за ним? И в самом деле — по ощущениям, она осталась внизу. Проще спуститься вновь. Он тихо чертыхается — всё внутри изводит гадкое ощущение передавленных лёгких и оголённых нервов, посылающих по телу волны раздражения. Снова ничего не получается — и снова всё ускользает прямо из рук. — Не смей уходить, — шипит сквозь зубы и недовольно сдувает упавшие на лоб пряди. Нога заступает на каменную площадку внутри прутьев в тот же самый момент, в которой красная тень распахивает дверь, ведущую прочь из главного холла, наверх, пропадая в иной версии башни, в которую Вергилий уже не попадёт. *** Сложно сказать, сколько это длится. Ясно одно — под конец тени начинают сгущаться, и отбиваться от них перестаёт хватать сил, ноги словно вязнут в, казалось бы, твёрдом камне, а холлы и залы словно специально абсолютно меняют своё расположение. И двери, хорошо знакомые каждой своей вариацией оттенка и причудливо высеченным узоров, ведут уже не туда, куда вели ещё несколько посещений назад. В конце концов, зарождается подозрение, что Данте просто ходит кругами. И мимо по-своему красивой, но неправильной формы зеркала с резным орнаментом по краям он уже пробегал. Вот только в этот раз в поле бокового зрения мелькает что-то неуловимое, ощутимое скорее пресловутым шестым чувством, нежели глазом. Он останавливается так резко, что громко шаркает носком сапога по каменному полу. Звук оглушающим эхом разносится в безликом и пустом зале, что делает его ещё более зловещим. В зеркале что-то повторяет его движение, замирая чётко напротив. Под рукавами плаща до плечей волной прокатываются мурашки, но Данте не понимает, почему. Что-то потустороннее тянет подойти ближе, и Данте не видит, что там, по ту сторону, на самом деле — он сам или чья-то голодно разинутая пасть. «Неважно». Охотник подходит ближе, сжимая ладонью рукоять меча, и протягивает руку вперёд. Тень в зеркале делает то же самое. Комната за спиной в зеркале начинает стекать вниз, словно свежая картина, на которую капнули слишком разбавленной краской, открывая настоящую. Глаза невольно широко распахиваются. Напротив, также протянув руку, стоит та самая синяя тень. И клубящийся синий дым вокруг неё начинает потихоньку рассеиваться, являя неверящему взгляду лицо. — Данте, — срывается с губ напротив на выдохе, почти без голоса. Вергилий смотрит в ответ также — широкими зрачками потемневших глаз, и по нему не ясно, бросится он сейчас в атаку или отступит, рефлекторно обозначив личное пространство. Тысяча противоречивых эмоций успевает пронестись по лицу, прежде чем он берёт себя в руки. Тогда черты искажают решительно сведённые к переносице светлые брови. — Подожди! — Данте блокирует замах Ямато. Что-то противно хрустит — он делает это лучезапястным суставом, вспарывая себе кость до середины. Кровь начинает извилистыми дорожками неприятно стекать в рукав. Он мог бы парировать мечом, но разве это хоть немного бы вразумило брата? — Подожди, — повторяет спокойнее, тяжело выдыхая и глядя на Вергилия исподлобья, — что на этот раз? — Всё то же, — Вергилий говорит бесцветно, глядя на тёмно-красные струйки перед собой, но не убирает меч, как и не ослабляет силу нажима. Только плотно сжимает челюсти. Он хочет, чтобы Данте дрался, а не лечил и не делал подачек. Не хочет, чтобы в нём видели полоумного, запутавшегося, того, кому нужно помогать. Лезвие с треском и неотступно движется к середине запястья. — Бери меч и сражайся. — Что — то же? — Данте игнорирует последнее пожелание, — забыл, кто я, кто ты и путь-дорогу домой? Вергилий испытующе смотрит в глаза, хмурится, словно это болезненная правда, но молчит. — Ладно, — сдаётся Данте, с излишней силой отводит от себя лезвие клинка. Держит рассечённые кисть и предплечье вместе, пока они срастаются. А затем перехватывает свой меч покрепче, принимая в боевую позу. — Если это единственный язык, на котором ты можешь разговаривать, то мы поговорим. Первая искра, высеченная столкновением Ямато и Мятежника, неожиданно ослепляет их обоих. Вся комната взрывается искрами, словно активировалась давно дремавшая сила, что будто только и ждала, когда скрестятся два легендарных меча. Слабое белое пламя фонаря над головой разгорается пожаром, сливаясь со вспышками повсюду в сплошной белый экран. *** Они просыпаются. По запаху вокруг луг. По ощущениям под коленями примятая трава, и Данте всё ещё рядом. Жар, исходящий со спины, заставляет открыть глаза и обернуться. Темен-ни-Гру пылает изнутри, словно фонарь. Пламя лижет провалы окон, похожие на дыры от снарядов. Или на многочисленные глаза, уставившиеся во все стороны света неусыпными взглядами. Воспоминания о жёлтых глазах придут позже. А сейчас Данте бросается к Вергилию, ловя того за плечи на грани падения лицом в траву. Насильно придавливает его, когда он пытается подняться или отбросить чужие руки. Осторожно переворачивает и укладывает, подкладывая под голову собственный плащ, словно хрупкую статую. Это ужасно раздражает и это трогает что-то... Очень глубоко. То, что начало походить на камень за прошедшее временя. Вергилий немного оживляется, приоткрывая один глаз. — Верг? — сквозь туманный ореол видно, как Данте, кинувшись рядом на колени, внимательно всматривается в лицо, силясь поймать взгляд. — Верг! Как только Вергилий приоткрывает второй глаз, чуть изогнув бровь, кусок от его лица в верхней части лба отклеивается, взлетая вверх подхваченным ветром мелким листком. В голове у него не крутится ничего иного, кроме раздражённого «опять». На лице у Данте посмертной маской застывает выражение неописуемого ужаса. Он даже инстинктивно хватается за меч. Но сражаться совершенно не с кем и не за чем. — Только не снова, — Вергилий слышит сбивчивое бормотание прямо у себя под носом. Рассыпаться он начинает быстро — от каждого лишнего движения. Данте кричит что-то, но слышно уже плохо — часть уха также взлетела в воздух, засветившись и растворившись в пространстве и времени. Он пытается обхватить его лицо и тело всеми конечностями, лишь бы не дать ни одному кусочку оторваться и улететь прочь. Вергилий почему-то отстранённо думает о том, что в своей старательности Данте мог бы ему и глаз обратно в глазницу с размаха запихнуть при необходимости. — Не трогай, — слабо говорит Вергилий, привлекая этим внимание Данте, тут же вскинувшего голову, — я не нуждаюсь в заботе. Даже при смерти. «Не трать на меня время и не делай такое лицо». Данте смотрит с лицом, словно врезал бы, если бы брат не помирал. Да, такое лучше. Вергилий кривится, потому что это явно не то, что он хотел бы сказать в этот момент. Последним движением он решает схватить брата за руку — ту самую, на которой под новой перчаткой должен скрываться поперечный шрам — и коснуться этого же самого места на ладони губами в бессловесном, отчаянном и символическом жесте сожаления. Но не дотягивается — и губы разлетаются на частицы, направляясь в очернённое копотью небо. Вся округа тонет в крике, затмившем треск и вой огромного пожара. *** Вергилий просыпается. Вдали всё также пылает закат — таким, каким он видел его несколько снов назад. Но что-то не так. Вокруг чувствуется враждебная аура, хоть пока никого вокруг и не видно. Впитавший в себя всё солнце за день купол всё также греет спину. Данте нет рядом. Потом они появляются. Сначала бестелесными тенями, но с каждым мгновением всё больше приобретают узнаваемые очертания. Демоны. Все как на подбор чёрные на контрасте с красками окружающего пейзажа. Стоят полукругом, словно прихожане в церкви, вот только едва ли кто-то из них намерен молиться Спарде или его отпрыску. Вергилий с ужасом понимает, что не может пошевелиться. Один из них, с вытянутой головой и четырьмя клешнями медленно подбирается ближе, ступает неестественно тонкой ногой с единственным когтем на грудь. Давит, вынуждая сильнее сползти. Выражение такой морды невозможно распознать, и Вергилий даже успевает почувствовать мимолётную радость. Прежде чем коготь вспарывает его плащ, жилет, кожу, мягкие ткани, сосуды и нервы, очерчивая чуть слева круг, вырезая… Крик застревает в горле, хотя связки не повреждены. Всё, то может сделать Вергилий — это широко раскрыть глаза и сжать челюсти, наблюдая, как в одной из лап бьётся его собственное сердце. Капает кричаще алым на сапоги. — Оно совсем тебе не нужно. Зачем ты таскаешь его внутри? Речь на удивление внятна, хоть и на древнем языке. Демон наклоняется, пронизывая старшего сына ненавистного Спарды взглядом сетчатых провалов внизу вытянутой морды, которые и глазами назвать сложно. Тянет к ещё бьющемуся сердцу отвратительно длинный язык цвета сажи, мягко касаясь его кончиком ходящих ходуном предсердий. Вергилий вместо ответа кашляет кровью, чувствуя рассекающую от макушки до затылка боль, и погружается в темноту. *** Данте просыпается. На многие мили вокруг нет ни то, что ни души — совсем ничего. Пустые красные равнины с редкими холмами, которые теряются за завесой песчаного ветра. Свет будто солнечный, но он неправильный — исходит откуда-то снизу, из-за горизонта, со всех сторон. Данте оборачивается вокруг своей оси и замирает. Единственное, что здесь есть — это высокий чёрный трон, спинка которого, образованная переплетениями угольно-чёрных ветвей, уходит слишком высоко вверх, занимая сразу два человеческих роста. Рядом с ним спиной стоит Вергилий, нацепивший на себя капюшон. Плащ развевается, открывая ноги, на которых штаны гармошкой болтаются на ветру. Данте хмурится, силясь понять, в чём дело. Всё встаёт на свои места позже, когда старший сын Спарды поворачивается, чтобы посмотреть на младшего двумя провалами пустых глазниц. Впрочем, даже не ясно, смотрит он на него или сквозь него. Ряд зубов обнажён в застывшем оскале — Вергилий шагает к трону, усаживаясь нога на ногу. И та, что сверху, соединяясь с нижней, словно превращает их в один ствол молодого дерева. Вергилий выглядит также безжизненно, как и всё вокруг. Данте недовольно качает головой, неуверенно вскидывая меч. В два прыжка оказывается рядом и чертит замах снизу. Лезвие свистит в сантиметре от лица Вергилия, заставляя клубки пыли за глазницами подлететь и закружить внутри пустого черепа. Он опускает клинок и трёт пальцами переносицу. В первую минуту ходит вокруг, пиная носками сапог рассыпчатую землю. Резко выскакивает у безучастно сидящего Вергилия из-за плеча и делает страшное лицо. Ноль реакции. Во вторую присаживается на одно колено — наигранно-торжественно, почти тыкаясь носом в костлявую коленку. Ничего не происходит — даже голова Вергилия не опускается ни на сантиметр, чтобы оценить этот широкий жест. Ещё некоторое время Данте зачарованно ведёт пальцами по застёжкам на чужих сапогах, считая количество дырок на каждой из них и нащупывая, в какую продеты пряжки на каждой. В третью минуту он прыгает к Вергилию на колени лицом, свесив ноги по другую сторону от трона. Устраивает локоть на чужих костлявых плечах, подпирая кулаком свою щёку и внимательно глядя в чёрную пустоту напротив. Краешки его пересохших губ чуть приподнимаются. — А помнишь тот последний кусок торта на наш день рождения, который полагался тебе по праву старшего? Его стащила не птица. Это был я. Что ты на это скажешь? Молчание. Данте вздыхает, принявшись рассеянно поглаживать череп, и невольно замирает пальцами над глубокой трещиной, вспоровшей кость от макушки до затылка. «Верг, твой разум…» Долго-долго молчит, прежде чем сделать вдох. — Интересно, ты знаешь, что у тебя есть сын? Нет, вряд ли. Хочу увидеть твоё лицо, когда узнаешь. Ещё мгновение он рассматривает скелет напротив, будто что-то очень серьёзно оценивая у себя в голове. — Хотя… В таком виде вам встречаться не стоит. Мне-то всё равно, а у парня будет травма и комплексы на всю жизнь. С этими словами Данте склоняется, прикрывая глаза и касаясь губами чужих посеревших зубов — обхватывает шейные позвонки с обеих сторон руками руками и тянет к себе. Касание само собой превращается в ленивый, томительный и странный поцелуй. Если это можно таковым назвать. — Your love is like a ca-a-ar crash, — тихо напевает Данте, скользя большим пальцем по скуловой кости; если бы Вергилий дышал, их дыхание бы сейчас смешивалось, — leave me with my he-e-a-art smashed. Отстраняется. Ничего. С губ срывается тяжёлый вздох. Данте вскакивает со своего места, опершись руками о подлокотники. Берёт Вергилия за воротник плаща и силой поднимает с трона, перехватывая за пояс и взваливая на себя. Скелет до смешного лёгкий, но он вдруг начинает упрямо вырываться, протягивая кости рук к трону. Данте невесело смеётся, тряхнув волосами. — Смотрите-ка, кто ожил. Нет-нет-нет, мы идём домой. Я подарю тебе стул получше. Правда, принимая во внимание финансовое положение, хватит только на пластиковый, — он успокаивающе похлопывает по выпирающим тазовым костям, — но это временно. Они идут так бессчётное количество минут, плавно перетекающих в часы, сплетающихся в бесконечный день. Два силуэта, один решительно шагает в неизвестном направлении, другой перебирает ногами у него на плече и цепляется костлявыми фалангами за плащ, стремясь сползти любым доступным способом. В конце концов, обессилев, оба падают на землю. Данте наваливается на скелет Вергилия сверху, придавливая всем своим весом, пока тот упрямо совершает бессмысленные поползновения. И закрывает глаза. Оранжевое под веками медленно становится чёрным. *** Вергилий просыпается. В глазах полно песка. Песок за воротом, во рту, в сапогах. Кажется, кто-то решил похоронить его в песочной гробнице, потому что сверху к земле ещё и пригвождает что-то тяжёлое. Он перекатывается, сбрасывая с себя «могильную плиту», и садится, оглядываясь вокруг. Знакомая безжизненная адская пустыня. Место кошмаров. Место жительства. И в кои-то веки здесь темнеет. Чем-то тяжёлым оказался Данте, который лежит рядом лицом в песке. Вергилий переворачивает его на спину, хмурится, бьёт по щекам, зовёт по имени и щупает пульс. Неестественно медленный. Откуда-то из-за грудины расползается липкая паника. — Надо же, — доносится снизу, и побелевшие губы Данте трогает торжествующая улыбка, — помнишь моё имя. Улыбку с его лица моментально снимает мощный хук по челюсти. Но это не мешает Данте искренне рассмеяться, отирая уголки глаз то ли от слёз, то ли от песка. Забавно, они не дрались врукопашную с детства, и в этом есть что-то… тёплое, далёкое от всей серьёзности и пафоса сражений на мечах. — Помню. Твоё имя — идиот, — парирует Вергилий, зло поджав губы, хотя в глазах читается облегчение. Данте задерживает взгляд на лице брата дольше, чем необходимо. И у него есть оправдание — Вергилий больше не безжизненный скелет, издаёт звуки и редко, но метко выражает мимикой эмоцию. И каждая такая эмоция — как неудержимый всплеск сил триггера, разжигает внутри непонятное и очень сильное. И Данте кидается на него, кубарем покатив по земле — не столько ради шутливой драки, сколько для того, чтобы побыть как можно ближе. Боги, как же он скучал. Нарезвившись посреди адской пустыни и насобирав полные сапоги песка, они растягиваются на спине друг рядом с другом, подложив руки под головы. Местная ночь уже полностью вступила в свои владения: на чёрном небе разверзлась бело-красная россыпь чего-то, что было похоже на бесчисленные земные звёзды. Только они ярче, больше, некоторые сколотой, неправильной формы. И они бесконечно кружатся по чёрному провалу небес не то хаотично, не то подчиняясь какой-то своей неизвестно кем заданной траектории. — Я и забыл, что в Аду может быть красиво, — Данте нарушает уютную тишину. Тень улыбки трогает губы Вергилия, хотя ему не весело. Сердце от противоречивых эмоций щемит так сильно, что хочется вытащить и выбросить. Этой сцены никогда не будет, ведь он почему-то помнит даже здесь, что уже натворил кучу дел и собирается натворить ещё куда больше. Кажется, Данте читает это, застав его с этим тоскливым взглядом врасплох. Даже в темноте. И теперь смотрит пусть и измождённо, по-взрослому, но цепко, словно лишь имитируя расслабленную позу, готовый в любой момент кинуться хоть в пасть Гигапеда, если понадобится. Вергилий отводит взгляд. Его лицо больше ничего не выражает. Он всё равно сделает по-своему, иной дороги не существует. — Давай улетим, — вдруг говорит Данте. — Куда? — Подальше от этого всего. Он перекатывается поближе и просто тыкается носом Вергилию в плечо, нагло обняв и таким образом присвоив себе всю его руку, будто мягкую игрушку. Как в детстве. Когда ему снились кошмары. Вергилию снились тоже, но он каждый раз это отрицал. А пора было это признать. Как и то, что земля под спиной уже давно не чувствуются, а осколки звёзд становятся всё ближе. Гравитация постепенно покидает даже самые нижние края, вынося всё сущее в открытый космос. В пустоту, которой больше всех плевать на любые кошмары и заботы — она поглотит их и их несчастливых обладателей. Мимо проносится белая планета. Или это они проносятся мимо белой планеты? Когда лёгкие наполняются страхом, Вергилий ещё чувствует, как Данте крепче вцепляется в него. И что долгое время он не ощущал себя одним целым. До этого стремительно ускользающего момента. И находит родную ладонь своей. *** Они просыпаются. В той самой комнате, в которой нашлись в отражениях красно-синими тенями. Данте выплёвывает изо рта пыль, разминает запястья, Вергилий педантично отряхивает плащ, плавно поднимаясь с колен. Слов больше не нужно, клинки сами зовут их в бой. Следующую бесконечность в сводах комнаты слышен лишь тяжёлое дыхание, стук сапог и лязг мечей, сливающийся в одну длинную боевую песню. И звуки, в которых больше азарта, чем ярости. В воздухе пахнет металлом крови. Это больше похоже на танец. Когда один прекрасно знает движения второго, и знает, как двинуться самому, чтобы движение было полноценным, но не задевая. В висках сильно стучит: адреналин так кружит голову, что две улыбки сами собой изгибают губы. И чем шире одна, тем шире другая. Вокруг только синее и красное, почти смешавшиеся друг с другом, две части одного фиолетового. Им хорошо, пока они рядом, почему же столько лет было брошено в одиночество? В пылу сражения два полудемона не сразу замечают, как стены удаляются друг от друга, темнота вокруг сгущается и перестаёт быть видно потолок. Из образующихся пустот поднимается сильный ветер. Данте не выпускает Вергилия из виду, лавируя по крошащемуся полу наугад. Мышцы напряжены до дрожи: он готов пулей сорваться с места в любой момент. Потому что знает. Потому что не намерен в очередной раз терпеть вид того, как брата забирает в свои объятия чёрная пустота. Вергилий оступается. Случайно или намеренно — Данте плевать. Может быть, если в своих снах он привык ловить воздух или кончик лезвия Ямато и наблюдать с обрыва одну и ту же картину, то брат привык сигать вниз — сам или ведомый чем-то. Даже если знает, что его там ждёт. Даже если это путь в никуда. На этот раз Данте с усилием продирается сквозь кошмар, прыгая следом. Кричит сквозь ветер о том, как ему плевать, если Вергилий этого не хочет. Вергилий снизу видит, как в стремительно удаляющимся светлом пятне наверху вырисовывается ещё одна фигура. За спиной у фигуры трепещется полы красного плаща. Он молчит о том, что частью себя хотел этого. Теперь хотел. Хоть и предупреждающе выбрасывает вперёд клинок. Конечно, он злится. Ему не нужна помощь — ему никогда не была нужна помощь. Не заслужил. Данте успевает усмехнуться, прежде чем налететь рёбрами прямо на меч вплоть до цубы, тут же выкашляв в полёте сгусток крови. И сгрести Вергилия в охапку, пользуясь своим положением. «Ты сам загнал себя в ловушку». Оторопело моргает, когда Вергилий свободной рукой сжимает его в ответ. И когда они летят через тьму в неизвестность, крепко переплетясь руками и ногами, не страшно никому из них. *** Они просыпаются. Вергилий — на крыше своего собора, втягивая ноздрями свежий запах прохладного утра, упираясь лбом в собственные ладони и до боли и скрежета сжимая ряды крошащихся зубов. Рассвет светит ему в спину. Данте — на стуле своего агентства, тут же вскакивая и пулей устремляясь на кухню — дрожащими пальцами плеснуть себе в кружку виски вместо утреннего кофе. Сегодняшний день станет последним из тех, что Вергилий провёл без Ямато. Через два тьму агентства озарит свет, дверь откроется и по полу застучит белая трость. А сейчас было пока ещё раннее утро 30-ого апреля.