Тройной аксель

Дорога впивается в подошвы стёртых кросс, пока он идёт по ней уже в бесконечный раз. Она настолько привычная, что знакомым кажется каждая травинка и трещинка в кирпичах. Ваня видит знакомые маргаритки под балконами, раскраденные тюльпаны на клумбах местных бабулек, новые шторы в окне, где обычно сидит сиамский кот. В наушниках «Запах сирени» от лонвейт, который орёт почти на максимум звука. Не слышно ни звуков машинных моторов, ни криков детей на детских площадках, даже собственные мысли заглушены. Он будто в вакууме из битов музыки и электронного голоса, который привычно разрывает ушные перепонки. «Этот запах сирени, который тебя сделал красным небом весенним». Сирень цветёт слабо, некрасиво и почти не пахнет. Ваня перестал собирать её, когда ему было лет десять, потому что мама всё равно выкидывала её через день. Цветение заканчивается также быстро, как и начинается. Ваня больше её не замечает, проходя мимо сиреневых и белых кустов, где школьники оборвали все нижние ветки. Запах лёгкий, будто от духов. Ваню больше не впечатляет. Его дорога, как всегда слишком обычная: лестничная площадка, пешеход, остановка и ещё один пешеход. Он выучил эту дорогу также хорошо, как и письмо Онегина к Татьяне в девятом классе. Знакомый скрежет асфальта, ругань со второго этажа дома №44 и песни Земфиры из ларька на остановке. Ваня в этом круговороте, как муравей, который следует за потоком своих сородичей. Только муравьи дружные и живут в одном доме, Ваня — никому незнакомый парень, носящий оверсайз и спортивную сумку на плече. В ушах — наушники, в кармане — арбузный орбит и нагретый телефон. Он живёт ничем непримечательно, как большинство людей в Российской Федерации, которая умеет лишь пить и ругаться. Ваня и пьёт, и ругается, только ему не с кем делить бутылку и не на кого орать и кидаться. Ему незачем. Автобус 213 подъезжает на минуту позже, и Ваня хмурится от недовольства, сжимая в руке талончик и пропуская немногочисленных людей вперёд. Сейчас не час пик, потому пару бабулек и подростков, прогуливающих учёбу, не проблема. Внутри автобуса душно и воняет машинным маслом и чьими-то терпкими духами, от чего крутит голодный желудок. Ваня садится в самом конце, ставит сумку на соседнее сидение, чтобы точно никто не сел, и прижимается лбом к стеклу. Дома мелькают, как в калейдоскопе рисунки из бисера. Ваня не улавливает картинок и погружается в музыку из наушников. Сегодня он на хайпер-поперском, из-за чего настроение поднимается чуть выше. Но волнение, которое тревожит его с самого утра, так и не покидает его. В животе сжимается ком страха, будто сегодня произойдёт точно что-то плохое. Или как в «Пункте назначения» в автобус врежется бревноперевозка, или сгорит его квартира из-за (возможно) не выключенного утюга, или объявят по ртр, что сегодня на город упадёт метеорит. Ване не хочется думать о худшем, но даже заводная музыка не может перекрыть существенную опаску из-за чего-то. Ваня не верит в интуицию и отрицает судьбу, поэтому прикрывает глаза, мысленно считая, сколько делает автобус остановок, после которых будет его. Сегодня важный день перед соревнованиями, где он точно не должен упасть в грязь лицом. Он готовится уже полгода, отрабатывая поставленную тренером программу практически каждый день. Сложные элементы даются ему тяжело, но он упорно старается выполнить всё с чистейшими показателями, учитывая всё до мелочей. Однако, это намного сложнее, чем может показаться на словах. Ваня занимается фигурным катанием почти десять лет. У него были награды, медали и дипломы, но в большой спорт он так и не смог попасть. Конкуренция слишком высока, а средний, ничем себя не впечатляющий уровень никому не нужен. Но даже с такими не лучшими оценками, он пытается достигнуть хоть чего-то, чтобы самоутвердиться. Коньки — его сила. Лёд — единственное место, которое ощущается домом. Бросить это место он не может, даже если лёд его прогоняет и трибуны всегда пустые. У него нет впечатляющих талантов, отличительных способностей или хорошей поддержки. Он — снежная масса, которая умеет петь душой и целовать лёд после заездов. Ваня в этом мало уверен, но тренер говорит: «Ты умеешь чувствовать» Но всегда остаётся недосказанным. «Но этого недостаточно». Лёд — это скорость души, снежная гонка, медали и букеты цветов. Ваня так не умеет, сколько лет не старается выполнять тройные прыжки — нихера не получаются. Ноги подгибаются каждый раз, как он взлетает, будто лёд тянет его обратно и не даёт сделать желанные обороты. Тройной аксель — его пачка фенибута. Перед глазами всё меркнет, а мозг отключается, только коньки отрываются от ледяной поверхности. Это его морская болезнь, только арктическая, которая сдавливает его грудь и не позволяет нормально дышать. Кислорода катастрофически мало, когда приземление оказывается неудачным и на льду остаются отпечатки его сломленного тела. Кровь леденеет маковыми узорами на сахарной пудре. Пластыри на ладонях уже привычные аксессуары в его повседневном аутфите. Тяжело добиваться того, чего хочешь, если не знаешь, как это сделать. Ваня выходит на своей остановке, не забыв свою сумку с коньками и сменной одеждой, и идёт по направлению к спортивному центру. Он даже не смотрит по сторонам, хорошо, что горит зелёный и автомобили стоят. Пешеход-зебра, как лестница к мечтам и стремлениям, отделяющая два Ваниных дома — настоящий и куда лежит душа. Это лишь метафоры, и Ваня не обращает на это внимание, делая музыку потише и быстрым шагом приближаясь к зданию. Волнение ударяет по кончикам пальцев, ползёт вверх по запястьям и к кадыку. Он будто идёт не по тротуару, а по раскалённым углям босиком — так сильно жжётся внутри. Ладошки потеют, колени дрожат, язык немеет. Переступая порог, Ваня заходит будто в жаровню, хотя по сути тут намного холоднее. Никаких «здравствуйте» с охранником, показывает только пропуск и игнорирует его вежливое «добрый день». У Вани доброго ничего не бывает, только «плохо» и «нормально». Сегодня что-то между, потому что ком предвкушения тяжелит его желудок на пару килограмм, хотя он кроме кофе ничего не пил. Его диета — та ещё сволота, но за столько лет Ваня привык не есть до обеда, хотя такого и не предписанно. С утра кусок в горло не лезет и тянет блевать, но от кофе более менее живётся. Ложка растворимого кофе и ложка сахара — топливо, которое не даёт споткнуться и запутаться в ногах. Тренер кричит: «Ешь больше!». А Ване полностью плевать. Желудок не просит — не просит и он. В раздевалке во время фигуристов тихо, только шуршание одежды и удары лезвия коньков друг об друга. Ване тут не нравится, потому что все лезут поговорить о новостях, о погоде и о новых брошенных девушках. Его воротит от всего этого. Слишком громко, душно и воняет дешёвым дезодорантом, который Ваня не переносит. Хочется побыстрее снять с себя толстовку, кроссы и запрыгнуть в форму, которая приятно холодит кожу норовистым предвкушением. Сердце замирает, когда коньки показываются из расстёгнутой сумки. Белые, с надписью на боковой стороне: «Это мой путь ниндзя». И даже тревога немного отступает. Это лезвие способно резать лёд и скользить километры вперёд. Ваня любит его невыносимо, даже когда оно его подводит и царапается. Они преданы друг другу до самого конца, несмотря на всё, что случается и может произойти в будущем. Ваня выходит из раздевалки босиком белыми носками по грязным полам, взяв под подмышку коньки. Он всегда так делает, потому что любит ощущать чётче разницу между землёй и льдом. Его соученики на льду, а Николай Эдуардович стоит рядом у бортика, уже отчитывая какого-то новенького парнишку. По лицу ударяет холод, окутывая тело морозной дымкой. Ваня вдыхает полной грудью воздух, поджимая пальчики на ногах от пронизывающего сквозняка. Место, с которого всё началось. И первый выход на лёд, и первое падение, и первая медаль. Ваня знает это место слишком близко, ведь сердце помнит то, во что влюблено. Но улыбаться сегодня не хочется, ведь тренер смотрит, приподняв брови и сложив руки на груди. — Ты готов? Ваня слабо кивает и присаживается на лавку, принимаясь перешнуровывать коньки. Дрожь в теле только усиливается, когда Николай Эдуардович хмыкает и с упрёком оглядывает его неестественное безразличие. — Я надеюсь, что ты сегодня покажешь мне что-то стоящее. Меня не было неделю, за это время можно было хорошо потренироваться. «Не покажу», — так и вертится на языке. Но Ваня вздыхает и встаёт на коньках, сразу становясь ещё выше. — Я постараюсь вас не разочаровать. — Буду думать о лучшем. Разминайся. Скажешь, когда будешь готов. — Понял. Когда лезвие касается льда, а первый толчок от бортика раздаётся вибрацией под кожей, Ваня ощущает, как парит. С сердца падает груз под ноги, но он уверенно его обходит и ускоряется, перебирая ногами. Кататься по центру — чувствовать себя в центре мира. Ване кажется, что на него смотрят все планеты солнечной системы, спутники и кометы. Он кружится вокруг солнца, будто один из них существует на своей собственной орбите. Звук скольжения под ногами лучше всех песен в его плейлисте, и с этим спорить бесполезно. Лёд под ним тает, словно на него вылили кипяток с чайника, а это всего лишь разрезы и дугообразные полосы от коньков. Ваня сливается с молекулами воздуха, с холодом, чешущем его лопатки, и едет к бортикам, чтобы заняться разминкой. Лёд — его самая лучшая находка. Дома теплее, там есть батареи и чай, а тут холодно до простуды и температуры, зато так хорошо, как не бывает нигде. Тут мечты сбываются и сияют звёзды в отражениях льдинок, которые искрятся после быстрого торможения. Ваня в это так сильно влюблён, что забывает обо всём на свете, погружаюсь с головой в мир, где он счастлив. Если через пешеход — конец света с радиационным кислородом, то тут единственное безопасное место не подхватить рак лёгких и отравление крови. Ваня занимается растяжкой: закидывает ногу на бортик, тянется руками к носку, сгибаясь в позвоночнике, повторяет с другой. Пробует сесть на шпагат — не получается, поэтому повторяет упражнения с растяжкой и на второй раз уже садится полностью. Мышцы разогреваются и кости меньше хрустят, и Ваня, довольный собой, приступает к разминке ступней, плеч и бёдер. Одновременно с этим он замечает парочку хоккеистов, которые заваливаются на трибуны и начинают палить на поле, разговаривая о чём-то своём. Ваня их не любит. Хоккейная сборная собирается сразу после фигуристов, чтобы тоже тренироваться и часто позволяет себе наглеть. Они любят их подкалывать о «женственном спорте, балете для девочек, пидорам уступаем» и подгонять их тренировки, потому что у них видите ли тоже отборочные соревы. Их наглость превышает все границы, но Ваня никогда их не замечает и игнорирует всё, что они кидают в их сторону. Обезьянам нужно играть, чтобы не деградировать, пусть развиваются, Ваня уступит. Поэтому сейчас он даже на них не зацикливается, потому что ему настолько плевать на них, как правительству на маленькие пенсии. Разминка заканчивается быстрее обычного, потому что Ваня успел позаниматься ещё дома, чтобы хорошенько разогреться. Тренер сгоняет всех в одну кучу, ставя Ваню на середину. Без музыки. Со взглядами стольких людей и тренера. Перед хихикающими хоккеистами. Ваня делает вдох и скользит. Музыка медленными нотами играет где-то на периферии, позволяя хоть как-то справиться с волнением. Он показывает финальную отработанную версию, над которой работал больше, чем кто-либо. Всё или ничего — такие правила льда. Его сильная сторона — дорожка шагов. Он всегда знает, что зачем идёт и какую ногу использовать прямо сейчас. Ваня не примагничивается ко льду, он будто над ним, еле касается его, закручиваясь в либела. Движения раскидывают его волосы во все стороны, прикрывая глаза, но даже слепым Ваня покажет, на что способен. Грациозные движения руками, спирали и вращения. И первый прыжок. Двойной тулуп у него получается не идеально, но он пытается не обращать на это внимания, про себя матерясь о небезупречном прыжке. Тренер смотрит слишком внимательно, что поджилки трясутся, а остальные по-сучьи переговариваются, кидая едкие улыбки прямо ему в спину. Не зря Ваня послал их всех давным давно. Лёд сегодня непокорный. Ваню бьёт напряжение, будто он вставил вилку в розетку. Разряды раздаются в коленных суставах до самых ладоней, пока он сгибается над льдом, демонстрируя волчок. Во второй части программы у него два прыжка. Он рассчитывает на свою выносливость, потому что постановка элементов зависит от количества заработанных баллов. Ваня хочет показать всего себя. Раскрыть всё, что он может. Тройной аксель ещё впереди. Лёд шепчет ему мотивы песен 90-х и 2000-х годов, которые поют у него под стенкой соседи. Ваня вслушивается, но отвлечься всё равно не получается. Взгляд непроизвольно скользит на Николаю Эдуардовичу, который переговаривается с другими. Обсуждают. Наверняка не его успехи. Сердце сжимается и Ваня кусает губы. Лутц — один оборот, вместо предполагаемых двух. Душу царапают кошки, когда тренер прикрывает лицо рукой. Разочарован. Разгневан. Что? Ваня скользит дальше, пока за лезвием остаются пожары и лавовые океаны. Пот струится под чёлкой, теряется в светлых бровях. Он сможет. Он справится. Лёд поможет ему взлететь и не разбиться, как бы сильно он не боялся высоты. Дорожка шагов... И. Тройной аксель. Он падает сразу же после трёх с половиной оборотов, подгибая ногу под себя и сильно ударяясь левой стороной тела. Чёрт. Всё-таки взлетать с завязанными крыльями тяжелее, чем он мог подумать. Боль охватывает всё тело, но он даже не пищит, поджимая губы до боли и прикусывая язык. Но физическая боль не заглушит ту, что разрывает сердце и душит за глотку. Шум в ушах не перестаёт бить по мозгам, и голоса различаются смутно, ведь лёд его подводит вновь и выставляет его вон. Или это он подводит его..? — Чёрт, ты идиот! Раз я сказал, что у тебя ничего не получится, значит не получится! — Николай Эдуардович подлетает первым. И единственным из всей толпы. Эти слова как ножом по венам. Ване становится хуже и вставать совсем не хочется, лишь остаётся желание слиться с холодом и своим размытым отражением, разрезанном коньковой дорожкой. Как умереть, если шансов нет? — Я пытался что-то изменить, — Ваня не встанет, пока его не разрежут прямо тут собственным коньком. Внутри — всепоглощающая пустота. Она засасывает с неописуемой силой в свои чёрные пучины «ничего». Похуй на всё. Он уже давно мёртв изнутри после того, как ему дали второй шанс. Если раньше он верил в чудеса и исполнения желаний, то сейчас даже не смотрит на небо, чтобы увидеть звёзды. Не существует счастливых финалов, ведь люди их не достойны. — Почему ты никогда меня не слушаешь?! — тренер помогает ему привстать, и Ваня не сопротивляется, ведь не хочет ощущать своё тело как что-то живое. Он бесполезен. Нужно было с этим смириться ещё два года назад, когда он и правда пытался что-то поменять. Лёд кусачий, Ваня его за это и любит. — Ваши советы не всегда подходят для меня, — Ваня отмахивается, но встать самому не получается. Нога чертовски ноет. — Я твой тренер. Все мои советы не смотря, какие они, обязаны перенести выгоду и тебе, и всему спортивному комплексу. Пора тебе повзрослеть. — Мне не сдалась ваша бесполезная помощь! — Ваня почти выплёвывает это, хватаясь за бортик. Либо сломал что-то, либо просто сильный вывих — оба варианта просто ужасны. Николай Эдуардович хмурится, на его лбу выступают вены, и он уже не может сдерживать то, что вертится на языке долгое время. — Я жалею, что дал тебе второй шанс после того, как ты облажался на олимпиаде в Воронеже два года назад. Нельзя было тебе верить, что ты изменишься и раскроешь свой потенциал. Ты бесполезен. Спорт это не твоё место. Ваня уже предсказывал эти слова. Но слышать их прямо сейчас было намного хуже. Они втыкаются в него штырями, забиваются гвоздями в ладони и в шею, перекрывая дыхание. Слова оставляют окровавленные печати на сердце, рисуются шрамами под веками, как вечные штампы. Лёд не спасает, только давит сильнее, заставляя угнетать свой разум всё сильнее. Он теряет всё, что имеет, он покидает то, что существует с ним слишком давно. Ваня принимает всё как должное. Пусть у него прострелено сердце и застекленевшие глаза. Не в первый раз и явно не в последний. Раньше он был неразумным юнцом, который стремился доказать миру, что он звезда. Сейчас всё по-другому. — Я понял. Ваня снимает коньки на глазах у Николая Эдуардовича, смотрящего на воспитанника непроницаемо и упрекающе. И только он сам знает, что таится у него под черепной коробкой на самом деле. — Ты можешь не уходить. — Я уйду. Ваня отталкивается от бортика и чуть ли не падает, от чего тренер порывается ему помочь, но Ваня грубо отталкивает его руки. — Не трогайте. Я сам. Сильно хромая, он добирается до выхода и выходит со льда. Он уже по нему скучает. Сокомандники даже не смотрят на него, что несказанно радует. Они забудут его уже на следующий день, как это бывает обычно. Лучше уйти сейчас, чем уйти прямо с арены. Он не готов. И, кажется, будет не готов всегда. Покинуть лёд сложно, и Ваня не собирается точно этого делать, ведь он связан с ним слишком крепко. Большой спорт никогда не ждал его, но надежда умирает последней — сегодня, так точно. Сказать «прощай» легко, а сделать шаг на выход труднее. Сквозь боль и стиснутые зубы Ваня уходит. Он вернётся. Но не завтра и точно не через неделю. Душа в нём живёт, пока живёт ледяное поле и любимые коньки. Возможно, ему не суждено делать сложные прыжки и попасть в сборную. Но в этой жизни ему ничего не надо — только дайте встать на лёд. Возле выхода перед ним вырастает фигура и перекрывает ему двери, заставляя остановиться. Хоккеист. У Вани внутри даже спички не загорятся, потому что там нет кислорода. Там н-и-х-у-я. Тот стоит и скромно улыбается, разглядывая залегшие синяки на бледном лице. Ваня хочет послать его нахуй в первую же секунду, но тот успевает заговорить первым. — Слушай, может тебе помочь? «Нахуй мне ваша помощь. Нахуй мне весь мир». Ване не нужно ничего, только бы оставили его все в покое и проходили мимо рядом с его тенью. — Незачем. Дай пройти. — Я могу довести тебя до медпункта. — Пошёл нахуй, я не маленький, сам справлюсь! — Ваня пытается его обойти, но боль даёт о себе знать, от чего он спотыкается и летит носом вперёд. Хоккеист перехватывает его за локти, не позволяя встретиться лицом с дверью, и усмехается. — А рассуждаешь, как ребёнок. Ваня злится сильнее. Щёки загораются алым, челюсти в ярости сжимаются, а яд между зубами накапливается с новой силой. Он ненавидит этих неотесанных наглецов больше жизни, и один из них доёбывается до него не в самое лучшее время. Сейчас нет сил ни на споры, ни на драки. Хочется быстрее сесть в автобус, вернуться домой по знакомой дороге и упасть на кровать, включив плейлист в вк «Для плохого дня». Лишних проблем не хотелось, как и выяснять отношения с тем, кто ему абсолютно не интересен. День не зря казался с самого начала каким-то сернисто-отравленным. — Съебись по-хорошему, чел, — играть на нервах Вани — плохой номер. — А то что? — его усмешка раздражает, а потные ладони неприятно жгут раны под отклеившимися пластырями. — То узнаешь, что я могу сделать тебе своим коньком, — и тянет лезвие к паховой зоне собеседника, угрожающе сощурив глаза. Угроза существенная. Но хоккеист не отходит, только с любопытством разглядывает напряжённое лицо напротив. Его цепкий взгляд кофейных глаз разъедает кожу, и Ване под ним становится некомфортно. Он будто... беззащитный перед этим парнем, обнажён до самых костей, будто глазами делают рентгеновский снимок. Его словно не боятся от слова совсем. — Меня Серёжа кстати зовут. — Кстати, мне похуй. Сергей, кажется, совсем не собирается отступать. Ване всё же удаётся пройти мимо него и выйти в холл. Но хоккеист быстро его догоняет и берёт под локоть, перерубая любое сопротивление. — Я всё-таки тебя допровожаю. — Было бы охуенно, если бы ты съебался на свою тренировку. Разве она начинается не через десять минут? Ваню выворачивает. Боль смешивается со злостью, и появляется желание крушить всё, что попадается на глаза: и фикусы, и заманчивые стеклянные окна. Этот присасывается к нему, как жвачка к подошве, и Ваня без понятия, как её оторвать от себя. Этот Сергей настойчивый, странный и совсем без понятия, что такое личное пространство. А ещё улыбается так, что блевать тянет — Ваню так точно. Он похож на тех, кто при первом же знакомстве лезут в твою личную жизнь, узнают о тебе всё и напрашиваются на ночёвку. Но Сергей молчит и на самом деле доводит его до кабинета дежурной медсестры. — Будь аккуратным в будущем, — он подмигивает и открывает дверь. Ваня его игнорирует и скрывается внутри медицинского кабинета. — Обычно говорят спасибо, Вань. Перед его носом захлопывается дверь. Серёжа как-то грустно усмехается и подходит к окну, засовывая руки в карманы и прислоняясь к подоконнику. Ничего. Он подождёт. Тренировка для вратаря сегодня необязательная. Ване накладывают повязку — сильный вывих левой лодыжки, слава богу, что не перелом. Его отчитывает медсестра, пишет рецепт, чтобы заживало как можно быстрее, и выпроваживает из кабинета. Три недели без льда. Месяц с хуём без сложных тренировок. Ваня ощущает себя задушенным утопленником: тело тяжёлое, голова наполнена мыльными пузырями, которые всплывают перед хрусталиком глаз. Дышать становится всё труднее, когда он, хромая, выходит наружу. Ещё и давят слова медсестры прямо на поджелудочную: «Попроси, чтобы тебя проводили до дома». Ему не нужна чья-то помощь, чьи-то протянутые руки, которые вызывают у него отвращение и тошноту. Если он не может идти, он доползёт, ему ничего не стоит это сделать. Но как же паршиво становится, когда напротив вырастает знакомая фигура. Желудок скручивает, и Ваня ищет ближайший горшок с фикусом, чтобы выблевать туда кислоту и кофе. Ужасное начало дня — ужасный конец. Хуже, наверное, не может быть, но Ваня теперь сомневается, с уставшим, безразличным лицом оглядывая кудрявого хоккеиста. Серёжа довольно высокий парень, если бы не горбился, был бы примерно одного с ним роста, с чёрными, кучерявыми волосами, с густыми бровями и противненькой такой ухмылочкой. Ваню воротит сразу же, как он встречается с его глазами: колкими, затягивающимися, будто звериными. От таких, как он, раздевалка постоянно воняет мерзким одеколоном, а скамейки все в семечковой шелухе. Ване он не понравился с первого взгляда. Да, в принципе, ему не нравится никто, кроме аниме-персонажей. Реальные люди — корыстные лицемеры, он прекрасно это знает по себе. — Что сказал врач? Его ничему не нужная забота не к месту, и Ваня отворачивается от него, прихрамывая на одну ногу и сдерживая боль сквозь стиснутые зубы. Зря он не взял костыли, предложенные медсестрой, было бы, возможно, легче. Но сейчас уже совсем плевать. Боль кажется сказкой по сравнению с наглецом-хоккеистом. — Может тебя проводить? Лучшая тактика — игнорирование. У Вани голова забита совсем другим, и разбираться с каким-то парнем у него нет времени. Сегодня красным перечёркнут лёд и окружён красно-белой лентой для него, запрещая дорогу дальше. Больнее этого нет ничего. Единственный смысл выходить из дома, держаться на ногах и жить сегодня махает ему рукой. Пора забыть на некоторое время о том, ради чего он поднимается с утра. Лёд обещает ждать, а Ваня клянётся вернуться. Его не сломать чужими словами, его может сломать только ледяная дорожка и перерезать лезвие из-под коньков. Сессия через неделю — как не кстати. Серёжа идёт следом. Он будто или страхует, или просто специально идёт в два раза медленней, чем Ваня. Это раздражает, но Ваня пытается сосредоточиться на дороге в раздевалку. Присутствие кого-то рядом уходит на второй план, пока Сергей не вытворяет то, что заставляет Ваню отступить назад. Серёжа присаживается перед ним спиной и поворачивает слегка головой, натянуто улыбаясь. — Садись. Сделать что? Ваня застывает в ступоре, подозрительно оглядываясь по сторонам. Если это какой-то розыгрыш, то он разобьёт ебало этому придурку. Внутри разгорается негодование и Ваня угрожающе шипит: — Ты с первого раза не понимаешь? У меня день сегодня хуйня, настроение хуйня и ты хуйня. Я заебался, отъебись, прошу. — Ого, ты так много сказал за один раз, это победа, — усмехается, — садись, а то я вижу, что тебе больно. С такой травмой шутки плохи, Вань, не побережёшься — вообще на лёд больше не выйдешь. Его настойчивость впивается когтями в душу. Ваня тяжело вздыхает, внутри разрываясь от крика безвыходности. Что с ним, блять, сделать. — Я даже не хочу спрашивать, откуда ты знаешь моё имя. — Мы уже много лет занимаемся на одной арене, и тебя трудно не узнать на льду. Ваня на удивление прислушивается. Он никого не запоминает по лицам, по именам — тем более. Это странно, что его могут так просто узнать те, с кем он разговаривает впервые? — Тебя я вижу впервые, уж извини. — Это было предсказуемо. Ваня на него заглядывается. На его лице теплится улыбка, а в глазах — ничего, что можно было бы назвать «он не врёт». Ваня никому не доверяет, никому не верит и не собирается изменять своим принципам. Серёжа, возможно, умеет обращаться с клюшкой, но точно не с людьми. Как обойти его, чтобы не оставить за собой ни следа? — Запрыгивай. Если ты продолжишь идти босиком на больную ногу, то травма точно не заживёт в скором времени. — Я сказал, что дойду сам. Нога начинает ныть сильнее, когда Ваня пытается сделать более уверенный шаг. Вот чёрт. Его гордость когда-нибудь его загубит, но лучше уже так, чем кому-то довериться и сказать «пожалуйста». В грудь в любой момент может прилететь граната, поэтому лучше всегда носить бронежилет под футболкой. Серёжа — странный. Ваня хочет удалить его из жизни как можно быстрее и вычеркнуть ненужным в списке, чтобы забыть про него поскорее. Для чего он это делает? Чтобы сделать больно или помочь? Ване нахуй не сдались оба варианта. Вены боятся лезвий, а спасателей он на дух не переносит. Закрывай пожарную машину и езжай восвояси. Он потушит пожар самостоятельно и сгорит от неисправной проводки. Лучше валяться обуглившимся скелетом, чем глотать яд с чужих рук, которые вытягивают душу из самой глубины тела. Ваня устал. Ваня хочет домой. — Не терпи боль, если ты можешь её облегчить. Ваня закусывает губу. Голова раскалывается, живот воет, ноги отрываются. Ещё и этот парень, который не смыслит ни о чём, кроме как достать человека. Ваня не умеет плакать, поэтому лишь сердце обливается кровавыми слезами, когда он сжимает кулаки. Пожалуйста, отвали, оставь, уйди. — Как же ты заебал. Ваня садится ему на спину, пока крепкие руки обхватывают его под коленками и слабо подбрасывают вверх. Внутри кислота разогревается до пузырения, обжигая ткани и мышцы. Ваня окольцовывает его шею — слабо, но всё же нужно держаться, чтобы не упасть. Он крепко зажмуривает глаза и молится, хоть бы не уронил. — Мог бы сразу не выебываться. — Завались. Ване мерзко: от себя, от него, от всей этой ситуации. Отвращение ко всему миру вспыхивает между рёбер, и Ваню начинает трясти. Он не любит людей. Он ненавидит их прикосновения и ненавязчивые взгляды. Он чувствует себя пленником тюремной камеры под названием «чужие руки», из которой он хочет незамедлительно сбежать. Сделать подкоп, отравить охрану, сломать сигнализацию — всё, что угодно, только бы убежать от этих удушающе-противных прикосновений. Сергей несёт его так, будто спасатель-герой, выносящий кого-то из пожара. И Ваня уже говорил — спасатели его злейшие враги. — Не болит? Болит только между лопаток и на костяшках пальцев от всего происходящего. Ваня закусывает губы, намереваясь пустить кровь, чтобы заменить одну боль другой. Он мог послать его кулаками, дать понять, что ему не нужна помощь более в грубой форме, но сегодня Ваня слишком устал от всего на свете. Ему хочется поскорее домой под одеяло слушать свой заслушанный плейлист и пить весь имеющийся алкоголь. Жаль, что у него отрубленные ноги, а пиво закончилось ещё неделю назад. Сергей больше ничего не говорит. Или он понимает, что ответа не получит, или просто у него оказывается есть совесть. Ваня в тишине растворяется, как меф на дне бокала с мартини, и пытается ни о чём не думать. Он держится лишь на одной мысли — скоро это всё закончится и знакомство с хоккеем прекратится также быстро, как и началось. В раздевалке Серёжа опускает Ваню на ближайшую скамью и тот охотно спускается, пододвигаясь к собственному шкафчику. — Подвезти тебя? В кроссах идти будет ещё хуже. Ваня ловит тишину, доставая свою сменную одежду. Ему похуй. Ему поебать на все сторонние звуки, которые не касаются его сердцебиения. Хоккеиста Сергея в его окружении не существует, как и раздражения воздуха чужими словами. — Ты всегда такой молчаливый? — Серёжа открывает шкафчик напротив, доставая кожанку и пару ботинок. Они садятся спиной к спине на параллельные лавки. Ваня стягивает спортивные лосины, Серёжа — перешнуровывает берцы. И только сейчас почему-то Ваня улавливает, что от хоккеиста пахнет не потом и не ужасным лесным дезодорантом, а ненавязчивым морским бризом. Его волосы щекочут затылок, и Ваня отодвигается чуть левей, чтобы ограничить любые соприкосновения. — Я думал, мы с тобой подружимся. Ваня останавливается от переодевания, чувствуя взгляд на своей спине. С чего это? Разве он похож на того, кто ищет себе случайных друзей? Это вероятность минус сто процентов. — Много, значит, думаешь. — Я бы на твоём месте не стал бы отказываться от моего предложения, — Серёжа закрывает шкафчик и подмигивает, проверяя свой смартфон. Ваня кидает на него беглый взгляд, задерживаясь на неопрятно завязанные в низкий хвост кудряшки, пару колец на пальцах и странном верёвочном браслете с брелком-сердечком. Этот Сергей весь странный. Весь в чёрном, похожий на гангстера или какого-то байкера, а чехол айфона нежно-розовый, с нарисованными синей ручкой сердечками и улыбками. А его загадочно-натянутая улыбка на лице — сверх отвратительного. Ваня хочет уебать его об батарею. — Я способен и сам дойти до дома. — У меня есть знакомый травматолог, могу дать номер, если будут осложнения, — его безразличие доводит до ручки, и Ваня сжимает челюсти, сдерживая себя от необдуманных поступков. — Обязательно. Серёжа останавливается в дверном проёме, чтобы закинуть в рот клубничный дирол. Фантик — ебанный розовый — в его грубых, мозолистых пальцах смотрится несовместимо-ужасно. Это невозможное в одном человеке так интересно, что Ваня задерживает свой взгляд чуть дольше, наблюдая, как улыбка на чужих губах становится шире. — Буду ждать на выходе. Он уходит под громкое фырканье Вани. От него так и прёт показушностью, которая расползается неприятным осадком на языке. Этот человек совсем не нужен в его вечно одинокой, кинутой жизни, где кроме него существует только лёд и алкоголь. Его помощь — бельмо на глазу, грязь на подошвах кроссовок, немытые носки в корзине для белья. Ваню он раздражает. Ещё и эти давящие на виски словечки, которые и правда заставляют задуматься. А что если... Нет. Ваня не поведётся. Всё будет хорошо. До остановки не так много, на автобусе несколько остановок, а потом дворы и третий этаж. Он справится. Ваня складывает свою сменную одежду и коньки в сумку и пытается встать. Чёрт. Кроссовки не смягчают боль, как он думал, а только усиливают. Он уже получал травмы, но так сильно вывихнул лодыжку впервые. Сжав зубы, он двигается на выход, проклиная в голове весь мир и больше всего хоккеистов, которых он не любит всю свою жизнь. Ничего. Всё обойдётся. Только бы пережить отведённый срок для заживления травмы — и мёртвые тиски слезут с его сердца. Побыстрее бы домой, где встречаются лишь он и его отражение в зеркале. Хочется тишины и самоизоляции, как способ съедания себя заживо и угнетения собственной души. Его душевное равновесие колеблется на краю дисков Сатурна, как самоубийца на черепице крыши дома. Так и хочется сигануть вниз, в объятия неизвестного и навечно-беспробудного. Ване всего девятнадцать, а умереть хочется уже в стотысячный раз за день. Замок на чувства и на сердце — единственное, из-за чего он ещё не погиб от самолинчевания. Весенний воздух ударяет ему по лицу выхлопными газами и едва уловимым ароматом нарциссов на клумбах напротив спортивного центра. Грудь сжимается, когда из-за поворота выезжает байк и останавливается перед ним. Серёжа улыбается, упираясь ногой об асфальт, чтобы удержать равновесие. Всё-таки байкер, Ваня был прав. — Запрыгивай. — Что-то я заебался сегодня прыгать, — Ваня складывает руки на груди, всем своим видом выражая, что прыгать он больше не намерен. — Прыгать — это как раз в твоей компетенции. Серёжа усмехается и снимает с руля шлем, обклеенный наклейками с хелло китти. У Вани аж дёргается глаз, когда он улавливает каждое движение этого парня. Он просто так не отъебётся, пока своего не получит — Ваня уже уяснил. — Давай сразу по чесноку. Что тебе, блять, от меня надо? — Я уже говорил. Хочу подружиться с тобой. Ваня криво усмехается и жалеет, что не может сейчас зарядить этому придурку пяткой по лицу. — А я прямо сказал, что мне нахуй не сдалась твоя дружба. Серёжа лишь кротко улыбается: — Надежда умирает последней. — В твоём случае, она даже не рождалась. — Тогда... — он слегка наклоняет голову, перегоняя жвачку с одной стороны щеки в другую, и впивается изучающим взглядом в Ваню. — Я скажу, что меня попросил твой тренер помочь тебе, а хорошим людям я редко отказываю. — Жалкая отговорка. — Ну, я пытался, — он засмеялся, заставляя Ваню прислушаться к нему. Его смех — обворожительно-завораживающий, и Ваня выкидывает эту мысль сразу же. Между ними зависает напряжённая пауза, которая неприятно скручивает желудок Вани, но тут же Серёжа протягивает ему шлем в руки и кивает назад. — Садись, довезу туда, куда скажешь. Ваня поджимает губы. Каждый шаг — невыносимая боль. Каждый взгляд на хоккеиста — точно такая же. Он метится между двумя болевыми точками и решает, на какую надавить сильнее, чтобы облегчить другую. На сердце скребут кошки, когда он со злостью от собственной беспомощности надевает шлем. — Только попробуй наебать меня и увезти хуй пойми куда, я сломаю тебе шею, — он стягивает сумку на спину и садится позади Сергея. — Верю-верю, — он хихикает и поворачивает голову, чтобы сверкнуть клыками. — Держись крепче, а то улетишь. — А ты едь нормально, чтобы я не убился к херам, — Ване в шлеме душно, но он находит дрожащими руками чужую кожанку и хватается за неё. — В аптеку погнали, мне нужна мазь. — Понял. Серёжа старается ехать медленнее обычного, чтобы груз в лице Вани не слетел под колёса автомобилей. Ветер разрезает нос мотоцикла, пока Ваня неосознанно жмётся ближе. Вот, блядь. Холод пронизывает до костей, а запах чужого одеколона отпечатывается на внутренней стороне носовых путей. У Вани в голове только одно — как же всё заебало. Внутри теплится лишь одна мысль — вдруг он сейчас отпустит руки и полетит назад, как астероид на красный свет. Он разобьет черепушку об чей-то капот или просто доломает лодыжку? Так хочется верить в первое и закрывать глаза, чтобы не видеть красных оттенков на глазницах и синеющих дождливых туч. Но закрадывается подозрение, что Сергей не позволит — на его же совести будет бездыханный труп. Ване лететь через машины и улицы безумно нравится. Чувствовать кого-то рядом — нет. Он каким-то образом начинает забывать, что лёд сегодня кинул его на произвол судьбы и прогнал с поля боя. Желание напиться отступает. Появляется ощущение чего-то незнакомо-заманчивого, которое тянет его за шкирку вон из его старого образа жизни. Даже желудок не ноет, а от одной мысли о кофе хочется блевать. И то, что, возможно, это всё из-за Серёжи, Ваню стреляет по коленям. Думать об этом не хочется. Он не думает больше ни о чём. Сергей останавливается у бордюра напротив аптеки и соскакивает на землю, придерживая байк за руль. — Сиди тут, я сам куплю, только дай рецепт, что выписал врач. — Нет необходимости, это моя забота, — Ваня пытается слезть, стянув с головы шлем, но Серёжа удерживает его за колено. — И убери, блять, руку. — А как-нибудь без внутренней суки можешь? — из-за его лисьего прищура Ваня заливается едва заметным румянцем, накапливая яд между зубов. — Не закроешь рот — всеку. — Ну так, рецепт? — и тянет руку, будто знает, что уже победил. Победил ведь, ублюдок. Ваня с особой грубостью передаёт ему листок и Сергей скрывается в магазине, пока Ваня упорно делает вид, что рассматривает проезжую часть. Этот парень раздражает его всё больше и больше. Рядом с ним возникает ощущение обнажённости, будто Серёжа знает про него то, что он не знает сам. Его пристальные взгляды, непонятные улыбки, неподдельное радушие — всё до такой степени необычно для Вани, что он не может сориентироваться и придумать план отхода. Он привык убегать от всего мира, скрываясь за маской эгоистичного филантропа. И сейчас этот достойный, выработанный за столько лет образ назвали «сучьим». Это так бьёт по гордости, что злость не может не хрустеть на зубах. Ваня бесится. Да так сильно, что ему приходится прятать ногти в кулаках, чтобы болью отрезвлять себя. Он всегда был агрессивным и вспыльчивым, но раньше не было поводов показать себя настоящего на деле, ведь никто не старался играть с ним, да ещё и так искусно. Ваня в проигрыше, он кидает все карты в пас и никак не может выйти из-за игрального стола. Сергей сажает его вновь и тусует карты. Раздаёт ему как всегда без единого козыря. Серёжа возвращается очень скоро, покачивая пакет с лекарствами из стороны в сторону. Ваню жрёт подрезанная гордость и стыд, пока Сергей насвистывает какую-то песню из нового тиктоковского тренда. — Я всё купил. — Возьми деньги, — Ваня берёт пакет и протягивает знакомому скомканные купюры. — Похер, считай, что это мой подарок тебе. — Быстро взял деньги, пока я не запихнул тебе их в рот. Серёжа выгибает бровь, убирая вылезшую из хвоста прядь за ухо, и усмехается. Он игнорирует протянутые деньги и садится за руль, заводя мотор. — Какого хуя ты теперь молчишь? — Ваня вспыхивает, потому что от такой наглости его начинает распирать всё сильнее. — Говори адрес, крошка, домой завезу. Ваня выпадает. Мысли выпрыгнуть к херам горят всё чётче, а раздражение к хоккеисту становится таким явным, что самому страшно это осознавать. От него колотит, Ваня чувствует подступающую тошноту и держит губы закрытыми, только бы не выплюнуть ничего лишнего. Ване дурно от всего этого. Ему нужен пожизненный больничный и вечный домашний арест, только бы больше никогда не встречать этого долбанного Сергея. Ваня долго молчит, пережёвывая свой гнев и смущение, и еле слышимо, сквозь зубы называет улицу Островского 45 и говорит, куда примерно нужно ехать. Пока они едут он ни о чём не думает, подбрасывая в чужой карман кожанки свои помятые купюры. Голова ощущается тяжёлой, когда они подъезжают до Ваниного подъезда. Серёжа ещё пытается что-то говорить, пока Ваня, хромая, доходит до двери и, не поворачиваясь, показывает средний палец. Внутри окутывает отрезвляющая прохлада, а во дворе слышен мотор, уезжающего мотоцикла. Ваня устал. Ваня заебался. Ваня хочет умереть. Уже дома, в своей однокомнатной квартирке он ощущает себя более менее живым. Он вдыхает запах заплесневевших стен под отклеивающимися обоями, недопитого кофе на кухонном столе и пыли, скопившейся на холодильнике. Дом — его золотая клетка, где он заперт от всего мира ради собственного блага. Тут он чувствует себя в безопасности, даже если на третьей полке от двери на кухню вместо приправ лежит пакет с лекарствами. Сегодня он забыл запить кофе каким-то новым антидепрессантом, который принесла ему его мать-психиатр. Да и похуй. Теперь нет смысла даже пить кофе с утра и выходить из дома, чтобы дойти до остановки. Подушка, одеяло и простыни — его лучшие друзья вместе с прикроватным тазиком для блевоты и пустыми пластинами от колёс. Если лёд — место, где он живёт, дом — место, где он выживает. Ваня ставит чайник на плиту и высыпает из пакета пару мазей и чек. Чек светится кривым почерком, где написан чужой номер и такое раздражающее: «Серёжа, который хоккеист, если забудешь». Кожанка, байк, клубничный дирол — Ваня пока ещё помнит, но, наверняка, до завтрашнего утра. Чек летит в мусорную урну вместе с новой пустой пластинкой от парацетамола.

To be continued...