Ночная роса

      Лето кончалось, ночи были уже холодные, мокрые. Самое страшное и горькое лето в моей жизни. Мне казалось, я выпил достаточно, в голове установилась шумная пустота. Но я вышел в студёную прозрачную свежесть ночи, вспомнил, как стояли мы здесь и глядели на звёзды. Личико её белое, детское, восторженный взгляд в необъятную чёрную сверкающую высь. И меня снова взяло за горло. Я задохнулся болью. Я всё бы отдал, лишь бы она сейчас, здесь… Лишь бы она была жива. Отчаяние повело меня, метнуло назад к дому — душно, надоело, рвануло в сторону сада — темно, страшно, звёзды — острые, больно, поплыли в глазах. Неподъёмно налегло на спину, надо было держаться, но я весь месяц держался, не было больше сил. Согнуло медленно и тяжело, ещё пытался сопротивляться, но горе было тяжелее, опустился на колени в мокрую холодную траву, упёрся в неё руками. На холоде слёзы казались очень горячими.       Перебирая траву, рука нашла пустую ракушку, но я не заметил этого, я задыхался. Ни вдохнуть, ни выдохнуть, уже сдавило виски, расплылась перед глазами тьма. Рука сжала ракушку, она хрустнула и впилась осколком в основание пальца. Эта резкая боль отрезвила меня, наконец смог дышать, стряхнул с ладони осколки вместе с каплями крови и вдруг осознал, что слышу голос. Не из глубины своих мучений, а по-настоящему. Первым делом почему-то покосился на Луну. Она была яркая, белая, нарастающая, чуть больше половины. Крик повторился, он был негромкий и неуверенный, и где-то недалеко. Я поднялся, потерянно оглядел сад — ближайшие яблони и глубокую темноту за ними. Я не знал, что делать. Это совершенно точно Ася звала меня. Не знал, во что верить. Поэтому поверил в то, чего хотелось больше всего.       Темнота пугала, но там была моя дочь, и я уверенно шёл вперёд, периодически слизывая с пальца стекающую кровь. Отмахиваясь от веток, холода и страха, замирая, чтобы прислушаться и определить направление, я начинал сомневаться и не мог решиться позвать в ответ. Слёзы на лице то высыхали, то стекали снова. Сад был большой, с краю нашего участка мы за ним следили, но дальше он дичал, превращался в запущенную рощу, за которой лежала маленькая балка с ручейком, а дальше широкий луг до посадки и болота. Я как раз прорывался через малину и дикую розу, отдирая от колючих шипов рубашку, когда совсем рядом вместо «папа» раздалось «стой». С лёгким шелестом веток действительно кто-то приближался. Сердце у меня зашлось, зашкалило.       И вот она показалась. В роще под кронами было очень темно, но я бы ни с кем не спутал свою дочь. Ася вышла из гущины зарослей, спокойно и прямо, не продираясь усилиями, как я, и ветки только чуть вздрагивали от неё. Но это, может быть, потому, что на ней совсем не было одежды, нечем было зацепиться, и она была совсем маленькая и тоненькая. Она посмотрела на меня большими грустными глазами и улыбнулась. Живая, настоящая, подошла и обняла. Я неуверенно положил руки на её спину, кожа была такая холодная, меня пробрал озноб.       — Как хорошо, что ты приехал сюда, и я тебя нашла. Боялась, что не приедешь, — проговорила она, ласкаясь щекой к моей груди.       — Я давно здесь, — ответил я, склоняясь к её голове, поцеловал макушку. Волосы тонкие и мягкие, распущенные, чуть волнистые, обычно я заплетал ей косу. Пахнут влажными болотными травами и ночными цветами.       — Да, знаю, я сразу сюда пошла. Просто долго искала дорогу.       — Дорогу… откуда? — спросил я почти без голоса.       Помолчав, она ответила:       — Ты знаешь.       Меня снова прошила дрожь. В голове завертелось всякое, приземлённая страшная муть — что и как с ней, как это могло произойти… Но я это гнал. Опустился перед ней на колени, положив руки на плечи, осмотрел. Тело совсем чистое, без ран, светлое и здоровое на вид, живое, но в темноте можно чего-то не разглядеть, и это даже хорошо. Она кажется тоньше и младше, чем была, теперь ей не дашь семнадцати, хотя она у меня всегда была малышкой. Взгляд такой грустный, глубокий. У меня столько вопросов, но я не хочу их задавать, я рад её видеть и ощущать, хоть это и больно, и слёзы опять льются. Понимает ли она, что с ней? Что, если это моё горе не позволило ей упокоиться? Ужасно! Просто пьяный сон. Она гладит меня по голове, утирает мои слёзы. Я пытаюсь понять, дышит ли она, но не могу толком определить, потому что сбивает собственное рваное состояние. Тогда прикладываю голову к её груди, слушаю сердце. И слышу стук! Или мне кажется? Вокруг так звонко заливаются сверчки.       Сердце у неё бьётся. Она живая. А холодная такая, потому что замёрзла, бедная, только что не дрожит. И жмётся ко мне так крепко, обнимает, гладит. И я провожу ладонями по её нежной мягкой коже. Не хочу думать о снах, галлюцинациях и сумасшествии. Снимаю рубашку, надеваю на неё, но она качает головой и говорит:       — Не надо. Мне теперь не холодно. А ты замёрзнешь… Ой, что это? Поранился? Ах, это пропуск, наверное. Значит, не обманул он меня…       Рассмотрев мой порез, она прижалась к нему мягкими холодными губами, несколько раз провела языком. Я стерпел вспышку боли и последующие странные ощущения, и вдруг понял — он затягивается. Настолько быстро, что это ощутимо и заметно.       — Родной, — улыбнулась Ася, прижимаясь щекой к моей ладони. — Но мы теперь не одной крови.       — Как это?       Она пожимает плечами, на которых висит моя белая рубашка, улыбается, когда я глажу её волосы, щёки. А я вспоминаю, как она бегала по квартире в одном белье или прозрачной ночнушке. И никогда не запирала дверь в ванную, так что я мог прийти с работы и застать там свою русалку, беззаботно болтающую по телефону с подругой, она даже не закрывала шторку, только улыбалась мне и брызгалась водой. Она мне доверяла, не стеснялась. И чего ей было стеснятся, юной прекрасной девушке? Наверное, дело в том, что она никогда не знала матери, мы всегда жили вдвоём, привыкли друг к другу.       Ася только-только окончила школу этой весной. Почему-то с отношениями ей всё не везло. На выпускном подружки были с парнями, а она сама. Хоть и получала знаки внимания, но не такие и не от тех. Не дождалась встречи рассвета, позвонила мне, попросила забрать. Плакала всё время, решили вдруг сразу на дачу ехать. Ночь была июньская, но отчего-то холодная, как сейчас. Она замёрзла в лёгком платье, и всё никак не могла успокоиться, как я ни пытался убедить её, что ещё рано, и всё у неё впереди. Будет ещё университет, и с её красотой она обязательно скоро встретит достойного молодого человека. Мне было больно за её горе, хоть я и не воспринимал его всерьёз. Я был уверен в своих словах и напряжённо ждал, когда же начнутся все эти свидания, отношения и трагедии. В итоге до трагедии чуть не дошло у нас самих. Я сделал тогда крепкий глинтвейн, он быстро ударил в голову. И чёрт знает как вообще всё так случилось, что я едва сумел остановить себя, когда уже ласкал её пальцами, и она вдруг, прервав поцелуй, сказала: «подожди, мне больно». Не помню, чтобы до этого у меня настолько сносило крышу от спиртного, да ещё не самого крепкого. Наверное, я просто слишком сильно её люблю. Как дочь, как прекрасную девушку, как самого близкого человека, как только можно и нельзя любить. Её совсем не испугала та ситуация, в тот момент она долго упрашивала меня продолжить, но я категорически взял себя в руки, а потом и её, и отнёс в ванную под отрезвляющий прохладный душ. На следующее утро она ещё шутила над этим всем.       А через неделю её сбила машина. Не могу вспоминать о том, что было следом, все эти скорые, полицейские, похороны, суды… Когда Аси не стало, вся моя жизнь оборвалась, весь мир рухнул. И вот, спустя месяц… Нет, даже больше… Будто вечность прошла в беспросветной бездне. Я осознал, может быть, смирился, но горевать не прекратил. Мне было до того дурно и плохо, что я бросил работу. В квартире находиться не выдержал даже пьяным и уехал на дачу. Но и здесь лучше не становилось. Что происходит сейчас — не понимаю. Но я не могу, не могу её отпустить, пусть хоть этот сон длится вечно. Лишь бы моя любимая девочка была рядом, живая, настоящая. Я поднял на неё глаза. Она грустно ласково улыбнулась.       — Пойдём домой, солнышко. Ты же останешься со мной?       Она покачала головой, заправила за ухо прядь волос и опустилась ко мне на колени, обнимая за шею.       — Понимаешь, папа, всё не так теперь. Жаль, что всё так случилось… Мне бы хотелось просто жить. Просто, как все, и чтобы все мы были счастливы…       — Что с тобой случилось? Почему ты здесь?       — Этого я не могу тебе объяснить. Может быть, ты поймёшь потом сам.       — Я не хочу, чтобы ты уходила. Не хочу жить без тебя.       — Знаю, — улыбнулась она. — Поэтому я пришла. Всё это только кажется страшным и плохим. На самом деле не так. Но ты не боишься, ты у меня смелый.       — Как я могу бояться тебя, я же…       — Да. Я тоже тебя люблю. Я так люблю тебя, что вернулась, — она крепко обняла меня. — Ты поймёшь. Я верю. Ты потом поймёшь.       — Когда потом? Что происходит, Ась?       — Так даже лучше. Так у нас всё будет хорошо. Мы будем вместе. Я буду твоя, а ты будешь мой.       Она поднялась на коленях, внимательно вгляделась сверху мне в глаза, обнимая лицо холодными ладонями. Потом зажмурилась отчаянно, капнули слёзы, и прижалась к моим губам поцелуем, мягким, влажным, прохладным. Я не знал, как на это реагировать, что делать, что происходит с ней или со мной. Но мне было так больно, как никогда в жизни. Как будто сердце сейчас разорвётся. Лучше бы оно и правда оборвалось. Но оборвался наш поцелуй, она встала и отступила назад.       — Не ходи за мной, — сказала, сбросила с плеч рубашку и скрылась в листве.       Оставшись один, я начал приходить в себя и пытаться осмыслить произошедшее. Её холодная слеза скользнула по моей щеке к губам. И оказалась пресной, как роса, как родниковая вода. Я совершенно отчётливо осознавал, что это было на самом деле. Я всё ещё чувствовал её прикосновения. Мне стало страшно, настолько, что я едва дышал и не мог пошевелиться. Всё это невозможно. Но разве так быстро сходят с ума? Слишком большое горе. Но это не сон. Я уже минут десять сижу и жду его конца, слушая жутковатые звуки ночи в запущенной роще, и ничего не происходит, и сон не кончается.       От холода непрерывно колотило, скоро он начал донимать больше, чем страх, и я кое-как собрался, взял рубашку, но надевать не стал, и побрёл обратно. Что думать — неизвестно. Не хочется ни реальности, ни сумасшествия. Шиповник и малина царапают кожу. Смотрю на свою ладонь — следы крови остались, но пореза нет. Что из этого реально? Что это за пропуск? Или как она сказала тогда? Кто её не обманул? Что происходит? Во что она ввязалась из-за меня? На что я обрёк её своей проклятой любовью? Как я не заметил, что всё так далеко зашло? Свет среди веток заставил меня вздрогнуть и замереть. Но это был всего лишь мой дом. Я уже забыл, куда и зачем иду. А откуда пришла она? Неужели с кладбища?       На этом я попытался выбросить из головы вообще все мысли. Выбравшись из рощи, поскорее перешёл двор, жёлтые огни дома успокаивали. Хотелось закрыться там и забыться как-нибудь, но я притормозил на пороге, обернулся, оглядывая ночь, и не стал закрывать дверь. Прошёл мимо кухни, пить больше не хотелось, напротив — хотелось выйти из бреда, прояснить сознание. Показалось, что всё это и есть от водки. Может, я поймал белую горячку или что-нибудь такое? Не знаю, каково оно, никогда раньше не было. Но мне не жарко, мне очень холодно. Поэтому сразу иду в ванную, под горячий душ. В конце концов это меня успокоило. Я люблю воду. Стало действительно немного яснее, чище, вода всё смывает, изнутри и снаружи. Почти совсем убедил себя, что бредил от горя, и ничего не было. Но искусал губы в кровь, сдирая живое ощущение её поцелуя.       После душа начало клонить в сон, но воспалённость мыслей не давала покоя. Долго стоял между комнатами, глядя в открытую входную дверь. Колебался, толком не зная, почему и между чем. Оставил так. Стало всё равно, слишком устал. Промаялся какое-то время в борьбе с мыслями. Больше всего меня почему-то терзало, что я здесь в тёплой мягкой постели, а она там где-то в холодной ночи, одна и без одежды. Надо было не отпускать. Надо было домой…       Проснулся к полудню. Головная боль не удивила. Не то чтобы настолько много выпил, но вштырило прилично, судя по воспоминаниям. Хотя странно то, что я настолько хорошо помню все эти галлюцинации. Попытался встать, но оказалось, что нет сил, мышцы заныли, начал бить озноб. Всё-таки горячка. Белая или чёрт её знает ещё какая, так паршиво, ужасно переношу высокую температуру. Но легче в том плане, что теперь наверняка понятно — всё это больные галлюцинации. С психологической точки зрения они, пожалуй, объясняются очень просто и примитивно. Больная любовь, чувство вины, помешанность, помноженная тяжёлой утратой, и так далее…       Весь день не мог подняться с постели, да мне и не нужно было. Терзался, задыхаясь в лихорадке, боль пульсировала в голове, её усиливали тяжёлые страшные мысли. Больше всего мне хотелось умереть. Просто исчезнуть и прекратить эти мучения. С одной стороны было очень страшно ещё раз её так реально увидеть. А с другой этого хотелось больше всего. Я пытался забыть, выбросить из головы её голос, эти слова: «Я буду твоя, а ты будешь мой…» Но в глубине души мне хотелось этого больше всего на свете. И эти душевные муки были настолько сильными, что проступали на тело, натягивались в напряжении все жилы, звенели дрожью, стучали зубы, сводила боль.       К вечеру что-то переменилось. Стало то ли хуже, то ли лучше. Какое-то время я ни о чём не думал, лежал неподвижно и смотрел в окно, на растворяющийся в сумерках закатный свет. У меня не осталось сил на бурные мыслительные потоки. Остались только какие-то обрывочные побуждения. Я встал и вышел на кухню. Входная дверь так и оставалась открытой. Мне надо было решиться. Сел за стол и долго бездумно глядел, как заливается ночь. Весь день думал о том, как хочу умереть, и как это можно сделать. Ни к чему конкретному не пришёл. Но терпение иссякло, вариантов здесь не слишком много. Тянуть и ждать нечего.       Надо было найти самый острый нож, я включил свет, рылся в ящиках, звеня столовым металлом. Этот звон бил по больной голове, пальцы дрожали и не слушались, я готов был уже воткнуть в себя первую попавшуюся вилку, но всё-таки нашёл нож. Вены резать глупо и стрёмно, мне надо наверняка. Быстро вогнать в горло, чтоб пробить артерию, рвануть в сторону и сразу вытащить. Должно сработать. Только руки так дрожат, страшно промахнуться как-то по-дурацки. А если я артерию не задену, а горло пробью? Задохнусь? Да нет, её там нельзя не задеть, лишь бы хватило сил лезвие поглубже вогнать. Я вытянул руки, сжимая в них нож острием к себе, и смотрел на них уже минут пять. Озноб бьёт, чувствую — температура пытается бросить меня в жар, но мне холодно от непроизвольного страха, ладони буквально заледенели и взмокли. Одно движение. Только одно движение. Мне правда пора прекращать это всё. Почему же так сложно? Нет. Всё. Я должен. Смогу. Задержал дыхание и замахнулся.       — Стой! — громыхнул в тишине низкий рык.       Меня содрогнуло от неожиданности. Обернулся на раскрытую дверь. Там стоял чёрный козёл, сливаясь с темнотой ночи. Горизонтальные зрачки отражали свет алыми огоньками. Из головы у него торчали помимо обычных рогов ещё какие-то небольшие блестящие золотом шипы, образуя корону. И на шее висело странное мудрёное золотое ожерелье с перевёрнутой звездой по центру. Эта-то звезда мне вдруг сразу всё прояснила, и удивление сменилось озарением, а потом горьким осознанием. В придачу к остальному, вокруг ног этого удивительного зверя извивалась змея. Я не сразу разглядел, что это его собственный хвост. До какой степени нужно было сойти с ума, чтобы мне явился сам сатана. Сначала Ася, теперь это… Безнадёжно. Я всё ещё держал перед собой нож и уже было снова решился воткнуть его в себя, но змей зашипел, и козёл снова страшно рыкнул:       — Брось!       Я не собирался этого делать, но мои руки меня не слушались и отшвырнули нож в другой конец кухни, он там звякнул о банки и завалился куда-то за тумбочку. Ладно, допустим, это инстинкт самосохранения. Но я его как-нибудь преодолею, другие ведь могут. Как-нибудь по-другому попробую. С крыши, может быть. Или застрелюсь, было бы из чего.       — Забудь об этом, — прорычал козёл.       Я снова обернулся к нему, пытаясь разглядеть в нём какую-то эфемерность, ну хоть что-нибудь, что наверняка убедило бы меня в том, что это только галлюцинации. Ну или что это реальность. Выглядел он очень реальным. Позади него стояла спокойная ночь. Темнел сад, а над ним раскинулась широкая Андромеда. Он мог быть галлюцинацией, потому что ничего непонятного для меня в нём не нашлось. Я знал, что сатану изображают как козла. Знал, что другой его образ — змей-искуситель. Знал, что он денница — падшая заря, и эта заря сверкала на его шее. И золото — кумир, телец златой, как в Фаусте, дьявольская власть над людьми.       — Твоя душа принадлежит мне, — сказал он.       — Может, ещё договор кровью подпишем? — усмехнулся я.       На самом деле мне было ужасно страшно и жутко, потому что все органы восприятия орали о том, что это всё реально, а самовнушение помогало не очень. Только мне было слишком плохо, я кромешно устал, и ничего больше не мог поделать. Не осталось сил на страх и какие-то действия. Как избавиться от галлюцинаций — не имею понятия. Мне даже совестно за то, что стою и дрожу перед сатаной, будто не могу совладать с испугом. Но если он реален, он знает, что меня просто знобит в лихорадке.       — Договор заключён, — ответил дьявол.       Я вопросительно поднял брови.       — Дочь твоя — ведьма никудышная. Но просила сильно. Я не отказываю просящим, в отличие от Него.       — Что она просила?       — За тебя. За вас. Я даю вам то, чего вы хотите. Любите друг друга так, чтобы пред вами меркли звёзды и раскрывалась истина, что ничего нет, кроме любви, и не бывает в ней запретов, ибо моей благой волей эта любовь благословлена.       Как на это реагировать было непонятно. Ясно, о какой любви он говорит, но я не хотел даже думать о таком. Да, не хотел, но сколько раз думал. А теперь, когда сдали нервы, и поехала крыша, всё это вылезло вот так. Мне просто хотелось сбросить с себя эту тяжесть, всё неприемлемое и запретное, куда-нибудь деть свою вину. Хоть бы и на сатану. Конечно, кто же ещё может быть во всём виноват? Теперь-то я это знаю, можно мне уже станет легче?       — Не надейся на блажь, — сказал он. — Ты не безумен. И пока жив, легче тебе не станет.       — И что мне делать?       — Ждать её.       — Она мертва.       — Ты ничего не знаешь о смерти.       С этим поспорить я не мог и молча растерянно смотрел на него. Он чуть склонил голову, звезда на шее засветилась каким-то своим светом, не отражённым.       — Жалею тебя, слабое страдающее дитя. Принимай мои дары с честью и радостью, ибо я не так терпелив, как твой Создатель. Сейчас я дарю тебе успокоение. Но после ты должен справиться сам. Выбрать и взять свою любовь. Или тлеть вам обоим в одинокой бездне бесконечно чёрного холодного эфира, пока Создатель не смилостивится до суда и не пошлёт вас в преисподнюю на вечные муки.       Звезда вспыхнула и угасла вместе со всем вокруг. Я потерял сознание.       В себя начал приходить тягостно и неприятно, сдавливало голову, в горле пересохло, открытые глаза продолжали видеть тьму. Спустя несколько мгновений стало полегче, я очнулся и прозрел, приподнялся на ослабевших руках. Первым порывом было позвать Асю, попросить воды. Следом осознание — звать мне больше некого и никто никогда уже не подаст мне воды. К горлу подкатил ком, но я быстро взял себя в руки, как уже привык за это время, поднялся и добрался до воды. Стало легче. В целом я чувствовал себя на удивление неплохо, температуры и лихорадки не было, настрой относительно спокоен, хотя некое внутреннее колебание ещё присутствует в глубине.       Ночные события я помнил ясно и чётко, но это совсем не значило, что они произошли на самом деле, мало ли чего в горячечном бреду может присниться. И всё равно я чего-то ждал, будто поверил словам козла, будто действительно моя маленькая девочка могла стать ведьмой посмертно и на самом деле прийти ко мне с кладбища… Снова начало знобить, и я попытался не думать об этом, весь день искал себе занятия, всё-таки поглядывая с настороженной надеждой в сторону зарослей старого сада. День прошёл спокойно в уборке участка, покосе травы и обрезке деревьев.       Вечер подкрадывался постепенно вместе с тревогой, закатилось красное солнце, я сидел на пороге и глядел в заветную рощу, в которой сгущалась тьма. Было страшно, но одновременно интересно, будет ли что-нибудь ещё или это было временное помешательство? Когда уже выступили звёзды и стало холодно, меня начало клонить в сон, но свежий воздух и прохлада удерживали меня в таком приятном спокойном состоянии, что я не хотел уходить. Знал, что стоит только лечь в постель, атакуют полчища жутких депрессивных мыслей, и я снова доведу себя до лихорадки и суицида. Может, надо пойти в рощу поискать её? Или она снова позовёт? И когда я уже было совсем собрался уходить, различил впереди, среди тускло освещенных фонарем с крыльца деревьев, какое-то движение. Когда оно приблизилось, я разглядел крупную чёрную собаку. Выглядела она жутковато из-за глаз — два лунных белесых бельма, должно быть слепая. Враждебности от неё не исходило, но мне было не по себе. Собака двигалась целенаправленно ко мне, остановилась вблизи, а когда я осторожно поднес к ней руку, чтобы погладить, вдруг быстро и сильно укусила и рванула мою ладонь. Это было ужасно больно, я ругнулся и отошел от зверя в дом, тряся прокушенной рукой. Собака отбежала на несколько шагов и обернулась ко мне. Я собрался закрыть дверь, но вдруг подумал, что всё это может быть не просто так. Собака тихо заскулила, я не двигался, и она пошла ко мне. Очень хотелось закрыть дверь от греха подальше, зверь наверно бешеный, потому и ведёт себя неадекватно, но я не закрыл. Было интересно, что дальше. Всё равно уже укушенный, нет смысла закрываться, надо либо ехать в больницу, либо оставаться умирать здесь.       Белоглазая собака подошла и аккуратно взяла зубами мою штанину, потащила к порогу, вроде как намекая выйти. И снова отбежала и обернулась. Я посмотрел на кровоточащую руку, оглянулся в дом. Обработать бы рану. Неважно. Потом. И пошел следом за собакой. Она бежала к роще, постоянно оглядываясь на меня. Трава мелко искрилась ночной росой. Ёжась от холода и борясь со страхом, движимый надеждой на новую встречу, я продирался сквозь заросли, боясь потерять чёрного зверя в темноте. Горели царапины и укушенная рука, хлестали холодными листьями вездесущие ветки. Практически полная луна давала немного света, но в зарослях почти ничего нельзя было различить. Спустя время, показавшееся мне бесконечным, мы выбрались в балку, перемахнули ручей и вышли, наконец, из кустов на открытый луг. Я завороженно замер.       Медленно, плавно и тихо, как мягкий ветер, на лугу среди трав танцевала белая-белая Ася в окружении зеленоватых искорок. Она вся будто светилась, отражая холодный лунный свет, было в ней что-то призрачное, слишком лёгкие для человека движения. Подойти я не решался, мне было слишком хорошо просто смотреть и видеть её, как живую, внутри всё натянулось и звенело нотой то ли радости, то ли отчаяния. Заметив меня, она, продолжая танцевать, стала приближаться, и вот уже прямо передо мной, и обвивает руками мою шею, притягивает к себе и целует мягко холодными губами. Углубляет поцелуй, и вместе с её влажным языком ко мне в рот попадает горьковато сладкий вкус свежих трав. Мне стыдно, мне запретно, хочется прекратить, но так сладко и страстно, так нежно её тело в моих руках и наши тихие откровенные поцелуи.       Чуть утомившись, мы остановились и долго рассматривали друг друга, и никак не могли насмотреться. Она была такая светлая, чистая и красивая, я никак не мог поверить, что в этом может быть замешан сатана. Любил бы я её, явись она искалеченной и гниющей, как и подобает её телу? Конечно любил бы. Я не могу без неё жить и хочу видеть её живой, плавной, подвижной, смотрящей на меня и моргающей длинными ресницами, улыбающейся, говорящей… Всё остальное не имело для меня принципиального значения. Она прижалась ко мне, сжимая в объятиях. Я водил руками по её спине, перебирал пальцами длинные мягкие волосы. Отвлекала боль в прокушенной руке, но в целом я был просто счастлив и спокоен, будто исчезло всё плохое, что случилось в жизни, и на какие-то мгновения мне удалось ощутить облегчение.       — Почему ты не можешь остаться со мной? — вздохнул я, возвращаясь в реальность.       — Потому что я не принадлежу этому миру. Он меня отторгает. Пока что мне удаётся сохранять форму, благодаря Господину, но это ненадолго.       — Я снова потеряю тебя? — голос дрогнул.       — Если мы с тобой всё правильно сделаем, сможем перейти на более высокий уровень, и остаться вместе.       — Уровень чего?       — Жизни. Пока рано об этом. Дай руку, я залечу твой ключ.       Она взяла мою ладонь и провела языком по ранкам. Как и в прошлый раз я ощутил неприятное жжение и зуд, но это скоро прошло, и не осталось даже следа ранения, кроме присохшей крови. И снова был упомянут какой-то ключ.       — Что это? Что за ключ?       — Плата. Я нахожусь немного в другом измерении. Ты должен оплатить вход. Мне самой это ужасно не нравится, я не хочу, чтобы тебе было ещё больнее, чем есть, но это законы мироздания. Мы ничего не можем поделать, только подчиняться.       Ася тяжело вздохнула и сплела наши пальцы.       — Пойдем гулять? У нас есть время, пока не зайдет луна.       — С тобой хоть на край света, хоть в ад.       — Ад мы ещё с тобой увидим, — усмехнулась она.       — Ну да, таких грешников как мы ещё поискать.       — Ты думаешь? — она бросила на меня лукавый взгляд. — А ведь мы будем там не как грешники, а как гости. А потом, может быть, ад станет нам домом.       — Как же тебе это удалось?       — Я очень-очень тебя люблю, — она обняла мою руку. — Но ещё ничего не сделано. Всё впереди.       — Не можешь рассказать?       — Пока не могу.       Мы неспеша брели лугом, поросшим густым разнотравьем, путаясь ногами в хрустящих стеблях. Ярко светила луна. Ночь была прохладная, но не самая ледяная для августа.       — Возьми рубашку, — спохватился я.       — Нет! — воскликнула Ася. — Мне не холодно совсем. А ты замёрзнешь. Или тебе неприятно видеть меня такой?       — Приятно, — нехотя признал я. — Ты очень красивая. Но я волнуюсь.       — Это хорошо, что я тебя волную, — улыбнулась она.       Так мы бродили, сбивая мелко искрящуюся ночную росу, болтая обо всём на свете, вспоминая прошлое. Дача у нас появилась благодаря моим родителям, когда Асе было три года. С тех пор каждое лето мы гуляли с ней здесь, собирали цветы, плели венки, играли в бадминтон, запускали бумажных змеев, радиоуправляемые вертолеты, ловили бабочек, стрекоз, кузнечиков и ящериц, наблюдали за насекомыми и птицами, устраивали пикники. Какая чудесная была жизнь, до того, что даже держа дочку за руку, я не мог сдержать горьких слёз о её утрате. А она обнимала и утешала меня, обещала, что всё будет хорошо, что полнолуние соединит нас, Господин благословит, и мы будем вместе навсегда…       Последние полгода перед выпускным мы вместе репетировали вальс для школы, и сейчас решили об этом вспомнить. Ася велела мне подождать, отбежала немного и стала плавно водить руками в воздухе и кланяться, вокруг неё начала собираться лёгкая голубоватая дымка, поднимаясь из травы, и образовала полупрозрачное туманное платье, длинное, плавающее вокруг её белой фигурки. Она вернулась ко мне, похожая на лунную принцессу, мы встали в пару и пошли по кругу белым вальсом, в голове звучала музыка репетиций. Платье струилось вокруг её тела, шлейфами развевалось на поворотах, мы кружили в ночи, наслаждаясь обществом и красотой друг друга. А когда устали, легли в траву, покрытую холодной росой, и смотрели на мерцающие звезды.       — Мы с тобой уедем далеко-далеко, — говорила Ася. — Куда-нибудь, где тепло, и людям нет до нас никакого дела. Где никто не знает нашего языка. И будем жить долго и счастливо. А потом опять уедем…       — Я скоро состарюсь, — напомнил я.       — Нет, что ты, — рассмеялась она. — Он даст нам всё, что захотим. Мы всегда будем такими, если будем ему служить. Я уже точно не умру второй раз. А ты должен переродиться.       — Каким образом?       — Он всё расскажет. Для начала мы должны доказать ему свою любовь, чтобы он знал, что всё это не напрасно, что все наши намеренья искренни. Ты любишь меня?       Я повернулся и всмотрелся в её лицо. Самое прекрасное личико на свете. Внимательные серые глаза, тонкие брови, маленький носик, самые милые кукольные губки, мягкие скулы и щеки. Это невозможно было передать словами — то, как я её любил.       — Больше, чем просто люблю, — ответил я, дотрагиваясь пальцами до её прохладной белой щеки.       — И даже хочешь?       А вот признать это было для меня очень тяжело. Я закрыл лицо ладонями и боролся с собой какое-то время. Конечно, ответ был очевиден. Я едва сдерживал возбуждение, видя её, да ещё без одежды. Остужало этот жар только осознание того, что передо мной моя дочь. Моя погибшая дочь. Но ведь она жива! В каком-то непостижимом смысле. Она двигается, говорит, она любит меня, и хочет, чтобы я любил её. И больше всего на свете мне хотелось слиться с ней, чтобы мы были близко, неразрывно близко, буквально слились в одно.       — Я хочу быть максимально близко… Хочу, чтобы мы соединились, отдались друг другу. Чтобы ты была только моя. Я не в праве мечтать об этом. Но я действительно больше всего на свете хочу этого.       — Это же хорошо! — радостно воскликнула она. — Значит, всё получится. Он олицетворяет собой свободу и хочет дать эту свободу нам, ведь мы никому ничего плохого не делаем, мы просто хотим быть вместе, потому что любим друг друга.       — Я не уверен, что Сатана тот, кому стоит доверять.       — Он вернул меня к тебе.       — Тоже верно… Но разве мы не будем вечно гореть в аду за служение ему?       — Глупости, — рассмеялась Ася. — Мы будем жить вечно. Адом пугают людей, чтобы служили своему богу, которому и дела-то до них нет. Здесь правят другие силы, и если им служить, у нас будет всё.       — Честно говоря, верится слабо.       — Ну, пап, ты должен верить. Так надо. Весь успех магии держится на вере. Ты же веришь в меня? Вот она я, рядом с тобой.       Ася перекатилась на живот и быстро поцеловала меня.       — Всё по-настоящему. Ты представь — прилетаем мы… Ну, скажем, в Италию. Идем по красивым старым улицам, я в стильном платье, на шпильках, красная помада, большущая шляпа, ты в дорогом костюме на твоей шикарной фигуре. Блеск! Картинка! Мы точно как из голливудского фильма.       — Ага. Про вампиров, — усмехнулся я. — Переезжать, я так понимаю, придется потому, что мы не будем стареть?       — Ну да. Здорово будет, весь мир увидим, все будущие эпохи!       — Хотелось бы в это верить…       Мы болтали до приближения рассвета, и всё казалось мне чудесным сном. Разве мог я надеяться снова видеть и слышать её? Это было непостижимой радостью. Я даже не помнил толком, как мы расстались, и как дошел до дома, в голове прокручивались её слова, движения, улыбки, прикосновения. За гранью моего понимая. Когда до меня дошло, что я уже в доме, я подумал, что нужно поспать. Но спать совершенно не хотелось. Я ужасно замёрз, взял куртку, согрел чаю и поднялся на чердак посмотреть рассвет. Когда-то и это мы делали вместе. По округе стелился легкий туман, нависал над посадкой тонким покрывалом, розовело на востоке небо, рассеивая ночной сумрак, золотились тонкие, растянутые облака. Совсем не было ветра, но предрассветный холод пробирал до костей. Чашка обжигала руки. Если только всё получится, если она права, если в это можно верить… Сколько же рассветов у нас впереди? Показалась золотая солнечная кромка, и следом медленно и величественно поднималось крупное малиновое солнце, а вместе с ним поднималась и моя надежда на светлое будущее вместе с Асей.       Забраться под одеяло после холода и бессонной ночи было так приятно, что я почти сразу расслабился и уснул. А вот просыпаться было не очень приятно. Голова была тяжелой от сна в неположенное время, тут же налетели мысли и воспоминания о ночи. Я сам не свой бродил по дому, с трудом заставил себя поесть. А когда начало смеркаться, вышел на улицу и бродил по двору и саду, ждал, когда же что-нибудь произойдет, когда за мной придут или ещё что-нибудь. Хотя что-то подсказывало, что сегодня нечего ждать, но я не мог ничего не делать. Вспомнил про ключ, нужно было пораниться, вернулся в дом, резанул по руке ножом и пошёл через садовые заросли к полю. Там никого не было, только странные зеленоватые огоньки медленно кружили и разлетелись в разные стороны, когда я подошел. Несколько раз я громко позвал Асю, но она не появилась. Луна была почти полная. Рубашка и брюки испачкались кровью, но она быстро схватилась коркой и перестала течь по руке.       Чувствовал, что зря сижу и мёрзну, сегодня не судьба. И в конце концов вернулся в дом, включил радио и слушал всё подряд, пока снова не свалил сон. И снилась мне наша небольшая речка, тёмная и тихая под звёздным небом и почти что полной луной, отраженной на чуть волнующейся поверхности. Из темноты посадки вышла белая Ася в окружении пятерых девушек в чёрных накидках. Они завели её в воду по грудь, встали вокруг, сомкнув руки, и запели на неизвестном мне языке. Голоса причудливо сплетались и переливались, никогда не слышал подобного пения, оно завораживало. Продолжая петь, они зачерпывали ладонями воду и поливали мою Асю. А потом положили руки ей на голову и опустили её под воду. Там засияло, и поднялась она в белом одеянии, сверкающем, как лунный свет. Ведьмы вывели её из воды и подвели ко мне. Она улыбнулась, и показалось, что на щеках проступил румянец.       — Жди меня.       Сомкнулась прохладная темнота. Дальше я спокойно спал без снов. Ничего не происходило и на следующий день. Ожидание было тягостным, я катал по подоконнику маленькое краснобокое яблоко. Белая краска на подоконнике потрескалась, её хорошо было ковырять. В углу под пыльной паутиной лежали старые газеты и футляр с очками моей матери. Полнолуние не сегодня — завтра, это чувствуется. Но я до последнего сомневался. Что, если у меня закончился приступ бреда, и больше ничего не будет? Я никогда её больше не увижу. До следующего приступа, если он будет…       Но ближе к ночи я почувствовал какой-то неясный зов и, конечно, не смог удержаться на месте, пошел к роще, остановился перед темными зарослями с заранее приготовленным ножом в руке. Скользящий неприятный порез. Вперёд. Хитросплетения веток в этот раз оказались особенно запутанными и колючими, я долго и упорно продирался через них. Уже было подумал, что заблудился, но ведь совершенно точно шел вперед, поэтому сворачивать не рисковал. Наконец вырвался к ручью, а за ним вышел на луг.       Всё те же зелёные огоньки, только теперь их больше, и когда я подошел, они вытянулись цепочкой в сторону посадки, темнеющей за лугом. Я пошел туда, чувствуя, как с каждым шагом сердце бьётся всё быстрее и тяжелее. Луна вроде бы полная, круглая и яркая до радужного ореола. Сегодня что-то будет. Там, где закончились огоньки, не доходя полсотни метров до посадки, меня встретил Сатана, всё так же в облике козла с горящими глазами и звездой. Я не знал, как его правильно приветствовать, поэтому молча поклонился. Среди зарослей посадки показалось что-то призрачно белое, двигаясь к нам. Вышла Ася в полупрозрачном белом платье, которое я видел ночью во сне. Оно было неприлично коротким спереди, а сзади струилось длинным шлейфом. Сверху держалось на тонких бретельках и едва прикрывало грудь, под туманной тканью проступали соски. Я засмотрелся, борясь с зарождающимся горящим возбуждением, и не сразу осознал, что Сатана заговорил.       — Вначале вы должны доказать, что ваша любовь истинна, полноценна, как душевно, так и физически, — сказал он своим низким голосом.       — Мы готовы доказать, Господин, — произнесла Ася, глядя мне в глаза.       — Именами всех падших и восставших ангелов и лордов, я призываю силы Тьмы благословить этот союз. Да раскроются настежь врата Ада и возьмут всю вашу объединенную силу, а взамен исторгнут то, чего вы желаете больше всего на свете и во Тьме. Приступайте.       Зелёные огоньки окружили нас, Ася протянула руки ко мне, я шагнул навстречу и обнял её. Она исцелила мои порезы. Сердце заходилось как сумасшедшее. Я понимал, что от меня требуется, и хотел этого, но от странной обстановки и присутствия рядом Сатаны было не по себе.       — Возьми меня, я твоя, — тихо прошептала Ася, прижимаясь ко мне.       И я начал её целовать, так целовать, как никогда никого не целовал, даже её мать. Наши губы ласкали друг друга, сплетались языки со вкусом трав, руки обнимали тела. Мои пальцы сжимали её холодное призрачное платье. Она расстегнула мою толстовку, сбросила с плеч. Я стянул футболку. Её руки легли на мой торс. Пробрало ночным холодом сквозь внутренний жар. Я медленно опустил бретельки её платья, и оно, струясь по фигуре, осело вниз. Какое-то время мы смотрели друг другу в глаза, будто объяснялись в любви без слов, наслаждались красотой. А потом с новым порывом страсти набросились друг на друга.       Голову заполнял тёплый туман возбуждения и любви. Я старался быть нежным и осторожным, но всё у нас выходило в спешке, мы боялись исчезнуть, боялись потерять друг друга, страшно было проснуться. Не помню, как очутились на мокрой от сверкающей под луной росы траве, я целовал её шею, поцелуи расцветали на изящных ключицах, как белые цветки на яблоневых веточках. Руки ласкали небольшую упругую грудь и не помнили ощущений приятнее. Пальцы обводили маленькие твердые соски, а следом я опустился ниже и укрыл их поцелуями, прикладывая к прохладе её тела жар своих губ. Она шептала о том, что любит меня сильнее всего на свете. Я отвечал, что сильнее только моя к ней любовь.       Я скользнул пальцами в её мокрую мягкую промежность, только снаружи, ещё не касаясь глубины. Девочка сдавленно выдохнула и крепко вцепилась в меня руками. Её возбуждение было настолько сильным, что потекло по моей руке, усиливать его было просто некуда. Я осторожно надавил на мягкость поверх узкого кольца пульсирующих, ещё сжатых, непривычных мышц, но благодаря её смазке палец легко скользнул внутрь. Ася тихо застонала и сжалась, я замер, чтобы не причинить ей боли, гладил другой рукой по всему телу.       — Продолжай, — прошептала она. — Не останавливайся.       — Останови меня, если будет слишком больно.       — Не будет. Продолжай. Скорее…       Разработав её пальцами, я наконец вошел, преодолевая узость, и она вся раздвинулась, раздалась до боли в костях и нетянутых мышцах, крепко сжала меня ногами, обняла руками и выдохнула с тихим стоном. И подалась навстречу, углубляя наше слияние. И снова смешались поцелуи, слова любви, нас объединила общая на два тела болезненная пульсация, волнами жара бьющая тела. И была в этом слиянии тел какая-то древняя и вечная сила, рождающая сильнейшую связь между двумя людьми. Связь, которой мы так жаждали, и сейчас каждым движением и чувством удовлетворяли её, и не было ничего прекраснее этого. Мы так крепко прижимались друг к другу, будто пытались стать одним на двоих чувством восполнения и счастья.       В момент наивысшего наслаждения, будто взлетев на невообразимую высоту, я оторвался от её губ и смотрел в её искрящиеся глаза. Наполнил её своим теплом изнутри. Она сжалась и расслабилась. Тогда я осознал вдруг, почему нам дороги наши тела. Потому что слишком много удовольствий. Мы лежали, крепко обнявшись, я пытался отдышаться и прийти в себя, Ася гладила меня по спине и по голове, отчего-то благодарила шепотом. Я поцеловал её в висок, влажный от слез. Ночной холод начинал колоться о горячую кожу. Тут мы вспомнили о Сатане, оторвались друг от друга и поднялись. Козёл возлежал в травах поблизости, окруженный зелёными огоньками. Горели алые глаза, мерцала звезда на его черной груди.       Ася подняла и надела на меня футболку и кофту, ласково провела рукой по моему лицу, взяла за руку и подвела к Сатане. Мы опустились перед ним на траву.       — Я принимаю ваши доказательства, — произнес он.       — Теперь ты исполнишь мою просьбу, Господин? — с дрожащей в голосе надеждой спросила Ася.       — Разумеется. Но у всего есть своя цена. Вам придется заплатить за чудо.       — Разве бывает настоящее чудо? — спросил я.       — Тебя всё ещё что-то удивляет, человек?       — Мне просто трудно поверить. Если бы мёртвые могли возвращаться после смерти, каким был бы наш мир? Почему об этом до сих пор никому неизвестно? Как это возможно физически? — понесло меня.       — Я не требую от тебя веры, как Он. Мир такой, каким его сотворили. Посмотри на небо и увидишь ответ. Все элементы, из которых состоит мир, созданы звёздами. Всё сущее и живое — не более, чем набор этих элементов. Составить из них человека не так уж сложно, ещё легче восстановить уже готовое тело. И, если душа ещё недалеко, вернуть телу его уникальную жизнь.       — Сколько же будет стоить чудо?       — Равноценный обмен — закон всего. Две жизни за две жизни.       — Ты хочешь сказать, мы должны принести в жертву двоих людей? — нахмурился я, начиная прозревать.       — Очевидно. Этим кинжалом. В сердце.       Змея его хвоста приподнялась и изрыгнула длинный узкий черный нож с мелкими сверкающими камнями по рукояти.       — Нет, — тут же категорически отрезал я.       Ася схватила меня за руку.       — Подожди. Папа, подожди. Ведь нельзя отказываться от чуда. Ведь кому еще выпадет такой шанс? Подожди и подумай. У нас же будет всё. Разве мы не заслужили? Чего стоит жизнь какого-нибудь бездомного, доживающего в мучениях последний срок? А нам это подарит целую вечность вместе! Разве ты не хочешь быть вместе со мной?       — Жизнь стоит ровно столько, во сколько её оценивает сам человек. Даже самый больной и несчастный может любить жизнь, и пока он живет, у него есть надежда, есть шанс на будущее. Я не вправе отнимать это у него. Я не бог и не дьявол.       Ася опустила лицо в ладони. Дьявол оскалил острые клыки.       — Я же так хочу жить, — сквозь всхлипы говорила она. — Просто жить. С тобой. Я была готова на всё. Я так старалась.       Меня продрала изнутри горькая невыносимая боль. Мне было ужасно тяжело принимать эти решения, хоть я и был уверен в своей правоте.       — Есть ли разница, кто будет жить, мы с тобой или какие-то бомжи? Хорошо, бездомные пусть живут. Но ведь можно найти преступников! Разве не правильно будет обменять их страшные черные жизни на мою и твою? Мы сделаем доброе дело для общества.       — Любая жизнь имеет ценность. Любой преступник заслуживает наказания, но не смерти. Он может раскаяться и сделать еще много хорошего.       — Мы тоже будем делать много хорошего!       — Ася. Нет. Я не могу на такое пойти. Ты ли моя дочь? Я тебя такой не узнаю.       — Твоя дочь всего лишь хочет жить. Жестоко с твоей стороны обрекать её на тёмное небытие из-за какой-то жертвы.       — А обрекать на небытие жертву не жестоко?       Только тогда я понял, что всё это ужасно, грязно и мрачно. Убийство, жертва, дьявол, мертвая дочь. Конечно, я не смирился с её смертью. Конечно, хотел вернуть. Но она лишилась жизни, пусть по чудовищной случайности, но такова была судьба. И никто, кроме меня, не должен заботиться о ней, потому что она моя, и только я за неё отвечаю. Я протянул руку и взял ледяной кинжал. Дьявол должен был знать, что я задумал, но, видимо, одобрял это. Ася с надеждой посмотрела на меня и улыбнулась. Нужно было действовать быстро. Я вздохнул, прощаясь с этим миром и этой жизнью. Она закончилась в тот момент, когда Ася умерла.       — Я люблю тебя, — сказал я и вонзил кинжал себе в грудь.