;;forelsket

— Амаксофобия – навязчивый страх машин: не важно, что именно за транспорт: троллейбус, поезд, либо же обыкновенный автомобиль, – поражённый этим страхом человек будет пытаться во всю избежать неприятного контакта. Причин возникновения у человека амаксофобии множество. Часто эта проблема возникает после пережитой аварии или когда человек становится свидетелем смерти в результате дорожно-транспортного происшествия. Психоз или бурная фантазия увеличивают вероятность появления психотравмы, – все звали его по-доброму, слегка нежно, но всегда дружественно – «дылда Томо», ибо к своим 19 годам, он вымахал аж на сто восемьдесят сантиметров, что было удивительно для низкорослых одногруппников, что дышали ему кто куда лишь мог, но они ни разу не сумели бы дотянуться до его затылка. А там, на белокурой макушке, он носил опрятный хвостик. В весеннюю духоту, что сжимала, сдавливала и сминала голову спёртым воздухом с примесью-помесью пыли от дорог и пышущей земли – это было спасением. Лишь аккуратная чёлка обрамляла его худовато-вытянутое да слегка иссохшее лицо.   — Хорошо подобранный материал, а что можете сказать касательно симптомов? – казалось, словно профессор Акайо сросся, словно кости младенца, вместе с университетом Осаки, ибо он преподавал тут сразу после окончания оного же учебного заведения. Глубокие и дряблые морщины покрывали его лицо, будто складки на морде шарпея, но несмотря на то, что в борьбе за жизнь с раком лёгких он таки потерял одну часть парного органа, он всё ещё обучал «подрастающее и слегка бестолковое поколение». Говорил он тихо, поэтому все учащиеся негласно, без договора, но с пониманием соблюдали одно правило: не шуметь, дабы профессор не напрягал единственное лёгкое излишне сильно. Акайо был гордостью и в тот же час трепетом университета Осаки. Все ведали, знали и понимали, что его время подходит к концу, но никто не решался заглянуть наперёд, туда, где нужно стоять возле гроба и портрета старца с чёрной лентой наискосок, а посему для него создавали все самые лучшие условия: светлые и прохладные аудитории, небольшая нагрузка и отпуск в любой момент.   — Симптомы достаточно распространённые, а посему требуют большего внимания, дабы определить болезнь на ранних этапах. Головная боль, тошнота, головокружения, панические атаки, помутнение в глазах, дрожь, потливость, потеря чувства реальности, навязчивые мысли о травмирующем событии, – когда приходило время для домашних работ, профессор Акайо любезно уступал свою кафедру «для растяп и будущих горе-психологов». Сам он упирался старым тазом в рабочий стол и внимательно слушал докладчиков. Складки его смугло-угольных хакама были настолько глубокими, словно внутри ткани он хранил все свои безмерные познания. Поверх простоватой, но режущей глаза от белоснежности рубахи, старец носил скромно-синеватое хаори, что удивительно поглощало любой входящий источник света.   В начале апреля духота уже окутала Осаку: то тут, то там по стенам бегали солнечные зайчики, соревнуясь за первенство в выдуманной гонке. Солнце плавило всё вокруг, а само напоминало растёкшийся желток неудачной яичницы. Где-то в дали можно было рассмотреть миражи и дрожащие изгибы высоток. Город громыхал, пыхтел и изрыгал газы от машин, заводов на окраинах; и весь воздух пропитывался, напитывался, вбирал в себя эти удушающие частички угарного газа. Широкие панорамные окна были распахнуты, от чего сероватые ролеты изредка стучали о стёкла из-за весеннего нравственного ветра. «Ужасно не хватает дождя», – стены университета уже пропитались этой фразой. Любой, теребя свой воротник будь то водолазки или рубашки, рождал мысль о небольшом, но освежающем ливне. Закончив доклад и сминая белоснежный лист с лишь несколькими пометками, Томо внимательно осматривал своих одногруппников. Помнится, как в начале их с лихвой было 27, а сейчас осталось лишь 12. Всё дело в том, что за два года отбывшие поделились на два лагеря: те, кто завалили сессию и те, кто осознали, что их больше не привлекает психология. Вот поэтому к настоящему изучению науки о душе человека они приступили лишь на третьем курсе.   — Благодарю за хороший доклад, коллега, – несмотря на частые фразы из разряда «подрастающее разочарование», «горе-лекари», профессор Акайо делал это не со зла, без напыщенного раздражения, без цели показать себя лучше и загнобить студентов. Он верил и уважал каждого, кто дошёл до третьего курса, а посему и называл их «коллегами», — займите место и продолжим. Фобия — это сильно выраженный упорный навязчивый страх, необратимо обостряющийся в определённых ситуациях и не поддающийся полному логическому объяснению. В результате развития фобии человек начинает бояться и соответственно избегать определённых объектов, видов деятельности или ситуаций. Для выявления фобического расстройства часто используют тест на тревогу и фобии — так называемую шкалу Занга для самооценки тревоги – это и будет первой частью вашего домашнего задания, господа, – профессор слегка постучал кулаком по грудной клетке, и каждый ощутил, какую остро-ноющую боль испытывал сейчас Акайо.   — Может, принести Вам воды, профессор? – с задних парт промчался по всей пустующей аудитории голос Томы – такой же блондин, столь высокий, как и Томо, что в первые дни одногруппники отказывались верить, что они даже не родственники, а два незнакомца. «Как это не знаете друг друга? Оба блондины, высокие дылды и с почти что одинаковыми именами. Ребята, лучше перестаньте разыгрывать нас», – слегка ошеломлённо лепетали одногруппники, но когда парни показали документы с разными фамилиями и городами обитания, то вопросы отсохли да отпали, словно желание жить в такую удушающую жару.   — Благодарю за великодушие, но мы можем продолжить. – профессор хрипло откашлялся, продолжая постукивать себя по грудной клетке, помолчал несколько секунд, а затем вновь завёлся, словно боль куда-то забилась, ударилась тупой головой о кафедру и исчезла. — В рамках когнитивной терапии было предложено множество техник, направленных на эмоциональные, когнитивные, образные и поведенческие компоненты фобий. Кроме оригинальных техник, разработанных А. Беком и другими сторонниками когнитивной терапии, используются техники поведенческой терапии, мультимодальной поведенческой терапии, гештальт-терапии, рационально-эмотивной и парадоксальной терапии. А теперь о второй части вашего домашнего задания. Необходимо разбиться на три группы по четыре участника и подготовить доклад об одной из форм терапии. Так же я хочу услышать ваши, свежие, – он интонацией выделил это слово, а затем продолжил, — идеи касательно того, как можно облегчить и преодолеть фобию у пациентов. Кажется, наше время закончилось, – профессор поглядывал на настенные часы, что отчеканили ровно вторую половину дня. У него не было привычки задерживать студентов, ведь он прекрасно знал, что за стенами университета их ждёт личная жизнь, наполненная горестями и радостями, а пресную психологию, а точнее: то, что не успели поведать, можно оставить для следующей пары. Он помнил это золотое время бездумной и чувственной юности, а посему не желал отнимать ни минуты у юношей и юниц.   — Благодарим за знания, профессор Акайо, – это был единственный на его памяти курс, что после пар низко-низко кланялся ему, блюдя старую японскую традицию об выражении уважения и благодарности. Словно марионетки, что были перевязаны одной нитью, они резко, будто пышный сад из длинноногих и слегка вытянутых сакур, потянулись вниз от небольшого весеннего ветерка, дабы выразить самую искреннюю благодарность профессору, что безусловно любил их и чистосердечно желал им всего лучшего.   — Томо, дружище, подсоби мне сегодня, – Тома выцепил парнишку возле выхода из университета, укладывая широкую беловато-фарфоровую ладонь на плечо, что было сокрыто под тонкой чёрной водолазкой.   — Опять попросили побыть домохозяйкой? – Томо расплылся в добродушной улыбке, от чего мелкие морщинки подле глаз и губ пробежались по лицу парня.   — Да-а, – тянет последний звук Тома, потирая второй рукой затылок, — я в долгу не останусь, возьму смену за тебя, когда понадобится, – вот за эту черту Томо и ценил товарища по факультету. Он чётко осознавал, что у Томо есть личная жизнь и собственные желания, а посему всегда предлагал ответную услугу, просил вежливо, не наседая и не давя на жалость. Их дружба началась с одного рабочего места – кофейня недалеко от университета, куда слетались все студенты: кто-то пережидал окно между парами, а некто учил домашнее задание, поцеживая карамельный латте с горой взбитых сливок.   — Так уж и быть, – Томо делает вальяжный реверанс, дабы шутливо подтрунить товарища. Из-под прикрытых глаз цвета пурпурного вереска виднеются длинные угольные реснички-палочки.   — Что бы я без тебя делал, аники, – Тома расплывается в лучезарной улыбке, купается в ней и расцветает, словно жёлтый тюльпан, что произрастает из нежно-невесомых пучин избито-исхоженной земли.   Тома работал на уважаемого в Осаке человека – Камисато Аято. Пугающий, всевидящий и всезнающий юный господин, что носил тяжкое бремя на своих изящных плечах. На его руках оставалась сестрица Аяка, что была удивительно-болезненно прекрасной. Мраморно-стеклянная кожа с сеткой из дымчато-пурпурных и кобальтовых венок, большие, словно стёкла громадного и чертовски дорогого телескопа глазки, которыми она смотрела по-добро-наивному, но уже всё понимала. Не было сказок: «Мама и папа уехали в длительное путешествие», нет-нет, она была на похоронах, держала тонкими пальцами распухший букетбелых хризантеми наблюдала, как заходятся-стонут-умирают-и-возносятся прямиком к её родителям слуги, родственники и друзья семьи; но сама юница не проронила ни слезы, она была разбита, опустошена и весь её чудесный юный сад внезапно опустел да осиротел. Она выстраивала икебаны из проглоченных чувств и сажала их в собственном цветнике, чтобы быть сильной, дабы братец Аято не нянчился с ней, для того, чтобы держать лицо перед всеми невзгодами, как и учила мама. Братец прекрасно знал, что Аяка уже не ребёнок, но она всё ещё не была достаточно самостоятельной. Она умела многое для своих двенадцати лет, но без йоты сомнений господин Камисато решил: пускай она постарается быть ребёнком, несмотря на эту трагедию. Родители Томы были в прекрасных отношениях с родом Камисато, а посему ни для кого не было секретом и удивлением, что именно этот улыбчивый паренёк будет прислуживать да помогать в домашних делах клана, покамест юная госпожа не подрастёт и не изъявит желания взять хлопоты на свои тонкие, но прочные плечи.   Университетский двор заполонили, словно мелкий сорняк на аккуратных грядках, первокурсники. С открытыми ртами и задранными ввысь головами они жадно поглощали всю информацию об учебном заведении. Их восторг изливался и распространялся неконтролируемо-диким воплем восхищения, гамом и шумом.   — Н-да, давненько такого не было, – Тома улыбнулся, всматриваясь в наивно-детские лица первогодок. Когда-то и они были такими же, ходили хвостиком друг за другом, дабы не растеряться в бесконечной веренице коридоров и аудиторий, присматривали друг за другом и помогали, ибо отныне они – один большой и складный механизм.   — Ностальгируешь, словно ты уже на пенсии. – толкнув товарища под рёбра, сказал Томо. — Нужно будет устроить для них мацури, как старшекурсники, – Томо мельком бросил взгляд на, казалось бы, однородно-одноклеточную толпу, но среди них было что-то чужеродно-красноватое: низкорослый мальчишка в красном хаори и раздутых чёрных джинсах. Он выделялся не только одеждой, но и поведением: туда, куда крутились головы его соклеточных собратьев, его макушка не вертелась – она была уставлена на небольшой сад с горстью камней, что лишь на первый взгляд были разбросаны хаотично. Отделяли сад от корпусов небольшие столбики сирени, а у их подножия разбросались закрыто-сонные бутоны ирисов, но глаза мальчишки внимательно следили за содзу и суйкинкуцу. Томо поспешил обозначить незнакомца «интровертом», ибо для него было достаточно очевидно, что в стрессовой ситуации человек с таким тонко-закрытым восприятием мира будет искать успокоение в природе, цепляясь за реальные формы и объекты.   — Спасибо ещё раз, Томо. Я в долгу не останусь, вот увидишь, – Тома протягивает кулачок для их привычного удара-прощания, широкая улыбка тянется к ушам, а глаза закрываются от палящего солнца и радости в душе.   — Спишемся под вечер, нужно будет обсудить домашнее задание, – Томо бьет кулачком в ответ, а затем всматривается, покамест ждёт зелёный свет, на длинно-удаляющеюся фигуру сокурсника. Солнце стояло в зените, угрожающе-агрессивно впиваясь в кожу ультрафиолетом, где-то на подкорке всплыла реклама солнцезащитного крема с задорно лепечущим коротковатым да стариковатым дядечкой. Сам ролик вызывал сумбурные эмоции: некий сюрреализм, ибо старикашка был вымазан этим кремом с головы до пят, а вокруг него крутились да танцевали молодые нимфы. «Солнцезащитный кремушек покупай и от рака не умирай», – или как там пелось? Но Томо так и не успел припомнить абсурдную песенку, ибо хлынувшая толпа с другой стороны дороги едва не сбила его с ног, покамест тот витал в дворцах памяти. Вся жизнь парня сосредоточилась в одном квартале: работа через дорогу от университета, дом через один пешеход и два поворота направо от подработки, и порой он думал, что его будто заперли в маленькой стеклянной коробочке, а сверху на него глядит любопытный-бог-творец-создатель или же скудоумный балбес, которому на день рождения подарили муравьиную ферму.   Сквозь обрамлённое чёрной рамкой; прозрачно-заляпанное пылью и измазано-перепачканное утренней грязью от росы; стекло виднелся силуэт Кудзё Сары. В этом году она заканчивает бакалаврат по естественным наукам, но это сейчас у них достаточно ровные и доверительные отношения, но когда Томо был зашуганным от громких рёвов и рыков города, даже эта серьёзная и целеустремлённая девушка казалась ему объектом неуловимо-непонятной угрозы. Ежели ты не поставишь стаканчики на её утреннюю смену, то жди беды, ведь она непременно поговорит с тобой об этом, как только ты явишься на работу. С ней Томо выучился порядку и ещё больше начал понимать, что всё в мире тесно связано: подготовленное рабочее место – залог спокойной и ровной работы для того, кто вышел на смену, умиротворённый бариста – гарантия вкусных напитков и еды, довольные посетители – уверенность в том, что будет прибыль, а сверху, словно с неба и как в фильмах о грабителях, полетят чаевые.     Кафе скромно-маленькое, но уютное. Позади рабочего места бариста стоял тяжёлый стеллаж с кучей чашек и мисочек, ведь была у них традиция, что каждый желающий мог купить и расписать посуду, а деньги пойдут на помощь для бездомных и обездоленных. Перед входом стояли три таблички-чертёнка на кривых ножках, а ежели иначе, то меню и информация о напитках со скидками. Сразу при входе, слева, рабочая зона бариста, справа на стене куча полароидных фотографий-веснушек: счастливые посетители, что решили увековечить себя в кофейне. Если пройти по этому коридору и свернуть налево, то найдётся достаточно мелких-мелких, словно бутоны сирени, что вот-вот должны взорваться буйным цветов; столиков.   — Тому опять заслали нянчиться с госпожой Камисато? – поинтересовалась Сара, протирая поверхности и рабочее место. Опрятное каре цвета вороньего крыла обрамляло её лицо и делало акцент на глубокие желтовато-карие глаза-пуговки. То ли они были идеально зализаны-причесаны, то ли настолько тяжёлые, что кондиционер позади девушки никак не сдвинул ни единой пряди.   — Ага, – бросает Томо, перекидывая небольшой беловатый рюкзак с несколькими пятнами, что взялись невесть откуда через перекладину, что ограждала зоны отдыха и работы.   — Чем сегодня будем открывать смену? – на несколько секунд на её лице прорастает улыбка, а затем также быстро, словно хвост кометы в чисто-ночном небе, исчезает. Была у них ещё одна, но уже личная традиция: угощать друг друга напитками перед закрытием и открытием смен.   — Давай холодный латте со вкусом имбирного пряника, – и покамест Сара перемалывает зёрна и взбивает молоко, Томо моет и обрабатывает антисептиком руки в небольшой раковине, что стояла в углу рабочей зоны.   — Вижу, день прошёл славно, – и это было удивительно, как по одному напитку можно понять о картине целого дня: эспрессо – не хватило бодрости, капучино или раф – всё слишком сладко и романтично, латте – день минул гладко.   — Сегодня видели толпу первокурсников. Нужно будет устроить для них мацури, ты в деле? – Томо потирает слегка опухшие от жары пальцы, мельком бросая взгляд в спину Сары.   — Пока что ничего не могу сказать, сам знаешь – возня с дипломом, домашние задания, курсы после учёбы, работа. Тут даже на личную жизнь времени не остаётся, но ради такого события постараюсь выкроить немного времени. – порой к ним наведывается коренастый паренёк с белоснежной гривой, кончики которой окрашены в красный цвет. С виду то ли обормот, то ли на своей волне, постоянно что-то затирающий о ставках на бои жуков, и Томо несколько месяцев даже не догадывался, что это и есть тот самый парень Сары. Уж не такого спутника судьбы он представлял рядом с ней. Хотелось видеть некого заучку, что рвёт и мечет на пост заместителя директора какой-то крупной компании, а тут домашне-бестолковый репер-битбоксер с азартными пристрастиями. — Твой латте, – она легонько толкает стаканчик и тот едет, катится, движется прямиком в сторону Томо.   — Благодарю, – Томо цедит прохладный напиток и ощущает, как по пищеводу катится охлаждающе-сладкая волна. Имбирное послевкусие слегка щипается и кусается на кончике языка, но так даже приятнее.   — Тут новые сиропы привезли, разбери, когда найдётся минутка, а старые – на списание, – Сара придерживает одной рукой стаканчик с макиато, а второй забирает из-под стола свою сумку, из которой любопытно посматривали на мир бесчисленные конспекты.   — Хорошего тебе дня, мисс всезнайка, – Томо машет удаляющейся Саре, зная, что одними губами она наверняка заслала его куда-то далеко-далеко.   С двух до трёх был час, когда офисные планктоны и прочие зеваки стекались в кафешки, дабы отрезвить рассудок и желудок. Как таковой запары не возникало, ибо за три года хочешь-не-хочешь, но научишься справляться и не с такими трудностями. Там забить кофе для эспрессо, тут взбить молоко для макиато, между тем, как варятся напитки, протирать поверхности, а когда заказы заканчиваются, то бежать со всех ног в зону отдыха и собирать посуду, что оставили после себя посетители. Порой к чаевым прилагались забавные записки с подкатами и рисунками, но Томо никогда их не выбрасывал, но и не хранил с неким трепетом. Относился он к сему явлению с забавой и ровными мыслями, что плыли в голове, как небольшая строка внизу экрана во время новостей, где чеканились кратко, но лаконично другие важные события. Когда час пик закончился, а офисная падаль потянулась в собственный ад, Томо принялся сортировать новоприбывшие сиропы. Надуто-выдутые бутылочки с разноцветными жидкостями задорно звенели от малейшего касания. Аккуратные бутли с солёной карамелью, гренадином, шоколадом с мятой, печеньем с миндалём выпрыгивали на назойливо-едкий солнечный цвет, от чего жидкости мутно просвечивались и внутри можно было рассмотреть небольшие застывшие капельки сахара.   — Здравствуйте, – где-то сверху пронёсся робко-тихий голосок. Томо резко поднимается, задевая головой край столешницы, цокает, прикусывает язык, дабы не выпустить изо рта парочку ласковых и не совсем, а затем смотрит на причину, из-за которой он сейчас нервно потирает макушку – тот самый первокурсник в красном хаори. Теперь-то он мог лучше рассмотреть его: белокурая пушистая копна, что напоминала облако сладкой ваты, а где-то сбоку виднелась красноватая, словно румянец неловкости, прядь; огромно-глубокие да бездонные, словно Тартария карамельно-красные глаза, что бегали из стороны в сторону, ведь парень сложил два и два: из-за него бариста ударился головой, а он не так представлял свой первый поход в кафе в новом городе, — простите, не хотел вас отвлекать, – как оказалось: юнец стоял так около пяти минут, прежде чем решился поздороваться, уж не хотелось ему отвлекать бариста от работы. — Ты же первокурсник, верно? – Томо упирается ладонями в столешницу, улыбаясь, дабы расположить перепуганного до чёртиков и икоты парнишку, но взгляд третьекурсника спускается вниз по шее, обнаруживая цепочку с кулоном в виде кленового листа, что изредка поблескивал от дерзких солнечных лучей.   — Да, – он кивает медленно, словно долго-долго обдумывает каждый жест и слово, — меня зовут Каэдэхара Кадзуха, первокурсник литературного факультета.   — Я – Томо, третьекурсник гуманитарных наук, рад знакомству. Значит, мечешь на место Рю Мураками? – Томо отпускает шутку, дабы унять волнение внутри мальчишки, ведь тот стоит, словно запуганный крольчонок, что загнан в угол и вот-вот заплачет от страха.   — Нет, хочется быть собой, а не вторым Рюноскэ или Аяко Сонно, – он отрицательно мотает головой, выпалив эти слова предельно чётко, дабы все уразумели, что сравнивать его с кем-то – не самая лучшая затея. Кадзуха тянется пальцами к шероховатому металлическому листику клёна на шее, мнёт его и закручивает цепочку по кругу, будто мысленно отстраняясь от собеседника.   — Любишь кленовые листья? – крайне непозволительное обращение с посетителем. Томо был порой излишне легкомысленный, забывая разграничивать студенчество, работу и обыденность, ему нравилось балансировать, удерживать и уравновешивать эти острые и непересекающиеся частички-осколки жизни.   — «Горная тропка укрыта листами цвета огня, клич печальный оленя доносят ветра до меня». Я очень люблю кленовые листья. Печально, что случается так много прощаний, когда они становятся красными, – что и ожидалось от будущего литератора, но голову Томо посещает вспышка-воспоминание: среди новых сиропов была бутылочка с кленовым вкусом.   — Могу предложить тебе латте с кленовым сиропом. Пробовал такое когда-нибудь? – скажи «клён» и у Кадзухи искры из глаз побегут, а от робости и зажатости останется лишь испарина на лбу, но всегда можно списать её на весеннюю духоту.   — Нет, но с радостью попробую и, пожалуйста, один ореховый капучино для моего друга, – он спокойно тянется рукой к небольшому кармашку на рюкзаке, дабы выцепить пальцами маленький, но опрятненький кошелёчек в виде кленового листа.   И покамест Томо теряет бдительность, растрачивает её на глянцевый питчер, где в извилистых отблесках вытягиваются; до колик в животе от смеха; лица, Кадзуха изучает его. Высокий, словно итиигаси, а на голове кучка опрятных листьев-волос, что будто покрыты первым инеем. Тонкая, словно бамбук, шея с проступающими наружу небольшими бугорками – это выглядывают Атлант и Аксис – шейные позвонки. Руки кажутся тяжёлыми от проступающих вен, но в тот же час и нежными, быть может, из-за ласкового обращения с оборудованием.   — Я не слишком задержался? Сам знаешь что попало в пробку, – в двери просачивается фигура такого же низкорослого мальчишки с копной коричнево-русых волос, что были огранены молочной дымкой на кончиках. Он тяжело дышит, словно бежал целый квартал, но на самом деле первопричиной и объяснением служила несносная жара и неподходящий наряд парнишки: худи графитового цвета, что влекло и приманивало к себе все солнечные лучи, и огромный рюкзак, что с грохотом упал на пол от тяжести учебников внутри.   — Нет-нет, спасибо, что взял и мои учебники. Я задумался и отстал от вас, но вспомнил, что после экскурсии по университету, мы хотели зайти в кафе, – Кадзуха слабо мотает головой, окинув взглядом своего товарища. Они познакомились на подготовительных курсах, что проводил университет. И первое время Каэдэхара не мог уразуметь, что этот спортивный мальчишка тут забыл. «Ему бы в спорт или на военную кафедру», – подумал Кадзуха, но затем раскрылась настоящая суть «генерала Горо», как его звали все знакомые и друзья. Он вышел, вырвался, вылетел из своего неблагополучного района, где был самым старшим ребёнком среди пяти детей. Горо приходилось защищать братьев, сестёр и мать, что постоянно чем-то болела. Хвори цеплялись за её тонкие ноги с проступающими венами, запрыгивали на шею и заставляли гнуться, утыкаться носом в сырую землю с кучами мусора. Несмотря на то, что он вышел из такого места, парню всё ещё удавалось сохранять веру в лучшее и людей, что зачастую были слишком жестокими, но Горо прекрасно знал, что такие задиры делают это лишь по одной простой причине: если не они, то их. На курсах они сошлись не только во вкусах, но и в привычках: держать дом в порядке, разум в чистоте, а чувства в искренности.   — Ваши напитки, ребята, – Томо внимательно следил за всеми нотами и настроениями сего разговора, но единственное, что заинтересовало его – «сам знаешь что застряло в пробке». Он пытался отыскать ответ на вопрос: «почему он не говорит прямо, так, как есть, ровно – «машина»?   — Благодарим, Томо-сэмпай, – Кадзуха тянется вниз для поклона, но мельком замечает и чует, как с разгона по дороге пролетает быстроскорая машина, словно вспышка или мутное пятно, что сопровождалось рёвом мотора и скрежетом шин по напухшему от духоты асфальту. Парень дёргается, цепляясь пальцами за край столешницы, дабы не свалиться с ног, а затем оседает, словно такой же кленовый лист, что был на его хаори, на кафельный пол.   Горо спохватился первым, пнув ногой в сторону свой рюкзак, что мешал пробраться к другу по и так узкому коридорчику.   — Эй, взгляни на меня, Кадзуха, – но товарищ не слышит, он где-то далеко, в глубинах своего раскрошённого сознания, вновь и вновь умоляет, заходится в слезах и вопит о помощи, прибитый ремнём безопасности к детскому креслу.   Томо перепрыгивает через небольшую рамку для рабочих, падает на колени возле ребят и, встряхивая, пытается допросить Горо, что был хотя бы в сознании, но также перепуган.   — У него амаксофобия, – они оба смотрят, как изредка вздрагивает Кадзуха, как вспотели его ладони, но не от жары, а из-за страха, как проступают сквозь тонкую белую футболку учащённые удары сердца. И Горо не знал, что делать, ибо такое настигло, рухнуло ему на голову впервые. Прежде бывали случаи, когда машины приносили дискомфорт Кадзухе, но с таким генерал столкнулся неожиданно, без подготовки и без всякого понимания, что же нужно сделать прямо сейчас. Ошарашенный, скованный страхом и беспомощностью, он глядел на Томо коричнево-ореховыми глазами, а где-то там бежала строка: «Пожалуйста, помогите нам».   Третьекурсник разминал застывше-натянутые, словно струны новенького инструмента, пальцы бедолаги, попросил Горо взять из холодильника бутылочку холодной воды, дабы затем смочить руки и приложить студёные ладони к лицу и задней стороне шеи, где было много нервных окончаний, что наверняка среагируют на перепад температур. Где-то на подкорке плясали, водили хороводы мысли: «Ещё несколько часов назад я читал доклад об амаксофобии, а сейчас помогаю парнишке с этой бедой. Так что же это: роковая случайность или судьбоносное явление?».   — Эй, кленовый листик, расскажи-ка мне о творчестве Харуки Мураками, – нужно было вырвать парнишку из цикличного триггерного момента, а посему Томо попросил поведать что-либо о первом писателе, что пришёл на ум.   — Японец… что смотрит… на родину… глазами западного… человека, – он тянет каждое слово, словно учится заново говорить, будто сзади его ударили чем-то тяжелым, а в голове вместо серого вещества плывёт и застывает бетон, но глаза его по-прежнему стеклянные, словно два мутных рубина, что выцвели на полотне художника-неудачника.   Томо давит несильно, негрубо на подушечки пальцев, дабы раздраконить нервные окончания, а Горо придерживает и переминает со стороны в сторону прохладную бутылку с водой. И первые успехи уже витают в воздухе, покамест табличка с «закрыто» качается от настойчивых потоков из кондиционера. Томо перевернул её, как только ринулся к ребятам, дабы никто не помешал и не причинил дополнительных неудобств. И чем больше и дольше Томо всматривается в фарфоровое личико юнца, тем ближе и яснее было какое-то странное чувство, то ли дежавю, то ли нечто иное. «Сегодня на главном выезде из города произошла крупная автомобильная авария». Словно домино, друг за дружкой автомобили врезались, переворачивались и слетали кто куда лишь мог. «Подтверждены данные, что в этой аварии погиб высоко почтённый сэнсэй Каэдэхара и его жена, их сын сейчас находится в реанимации», – эта новость стала ударом под дых для всей Осаки. Есть люди-гордость, есть люди-негодяи, есть люди-как-люди, но профессор Акайо и сэнсэй Каэдэхара были легендами этого городка, ведь они приумножили вклад в искусство и науку, привлекли новые источники для финансирования и развития Осаки, а у японцев благодарность течёт в жилах, как и способность сопереживающе-неустанно оплакивать погибших. Томо наконец-то припомнил эту трагедию-аварию, что произошла по вине природы и невнимательности людей, но всё, что происходит, всегда к одному – восприятию человека. Все события равноценны в мире, но лишь люди делят их на плохие и хорошие, но сейчас дать трезвую, спокойную и уравновешенную оценку происходящему он не мог.