Чудотворче рода игрушечнаго

      Бамм (кррль)тик (кён)бам (кррль)тик-к…       И в Нюрнберге, и здесь — те же добрые знакомые: фонари (вон сколько их столпилось вокруг, смотрят с удивлением на нового гостя) и церковный колокол в городском саду, что на каждое его «рльбам-к» отзывается добродушным «кан-н». Вечер Рождества, что уж там, — можно.       И хоть бы кто покосился. Слава моде на музыкальные ящички, что люди сейчас носят с собой и даже включают, не пряча в наушники музыку. И о нём так можно подумать, если не знать, что он — поёт фонарям, и поёт тем, чей род когда-то спас ему жизнь и кому он сам в благодарность посвятил свою.       Солидный сюртук над тонкой сорочкой; серьёзное место советника суда над нежной сказкой — а ведь в ней всё и дело, без неё он и жив бы не был. Крёстный детей — и игрушек.       Не всё ли равно, сказать молитву словами, как человек умеет — или одними глазами, пока тебя обнимает спящий ребёнок; или прозвенеть, протикать, смешно пропеть, будто тебя ключиком завели. С тех пор, как он сам побывал в неведомом царстве, между тем и этим светом, и навсегда стал наполовину игрушечным — иначе его было бы не спасти, ведь своих частей для его сердца не пожалели три игрушки, которых он сам помог спасти ещё маленьким, — их язык ему — как второй родной.       В витринах торговых домов не так далеко отсюда — и на полках в детских; в нераскрытых ещё коробках — и любовно укрытые на ночь кто одеялом маленького хозяина, кто под его подушкой, — замерли они, чтобы слышнее было «…'рльбам-кёнтокке-тик-кен», и каждый на свой лад и на своём языке про себя повторял: чудотворче рода игрушечнаго, Христиане Элиасе Дроссельмейере, моли Бога о нас.