О, моё сладкое страдание, Почему, усилившись, ты повторяешься снова?.. Я всего лишь никому не нужное существо, Без тебя я становлюсь параноиком. Я бреду один к метро. Последний танец, Чтобы забыть о моей горькой печали. Я хочу сбежать, чтобы всё повторилось снова, О, моё нежное страдание…
— Подобно миру взрослых, мир детей не терпит отличий, выделяющих кого-то на фоне других, которых принято считать «нормальными». В мире, где почти все люди наделены уникальными способностями, я по какой-то несмешной шутке судьбы родился беспричудным. Этот мир крайне жесток, поскольку его юные обитатели ещё не научились скрывать свои мерзкие мысли за напускной улыбкой, и по своей неконтролируемой силе и жестокости не только не уступает взрослому, но и превосходит его, неимоверно перебарщивая со своей неконтролируемой силой. Моя мечта стать героем, таким же сильным, добрым и отважным, как Всесильный, давно уже отвергнута мной. Я с болью вспоминаю лицо моей матери, когда она услышала от врача эту ужасную новость. Тогда мне было пять, и я как в тумане смотрел на её большие заплаканные глаза и грустную улыбку. Отсутствие причуды — как клеймо. Неисправимый порок, мешающий мне жить такой же жизнью, как окружающие меня люди. Я пытался быть дружелюбным ко всем: кто-то сжалился надо мной, кто-то — кинул грязь в лицо. Я представлялся себе непринятым обществом, но одаренным Судьбой человеком, как зачастую говорила мама. Меня отказывались принимать как настоящего, но я не унывал и продолжал всем улыбаться. Пока не появился Каччан. Он всегда был самовлюблённым и жестоким, но, честно говоря, в первый же день, когда он начал смеяться надо мной и избивать за мою слабость, первое, что я почувствовал — это восхищение. Не испуг, не боль, не гнев, а именно восхищение. Его упорством, мужественностью, уверенностью в себе. Я понимал, что никогда таким не буду, и молча наблюдал за ним. Причиняя мне мучения и страдания, жестокий человек не знал пощады, в его чёрной душе не возникало чувство жалости. Он всё время пытался доказать мне, что я ему не чета и бил меня до ряби в глазах. Но всё же я им восхищался. Я легко забывал причинённые мне обиды, так как уже смирился со своей беспричудностью. Заботился об окружающих и вместо того, чтобы обвинять настроенных против меня людей, обвинял во всём себя. Усердно пытался помириться со своими обидчиками во главе с Бакуго, несмотря на боль и унижения, которым подвергался снова и снова. Так получилось, что мы с Каччаном оказались в одном классе в средней школе… а потом и в Юэй.********
«Последний день в средней школе. Поздравления и напутствия сенсея, пожелания успеха в дальнейшем обучении. Счастливые лица одноклассников и выделяющаяся на общем торжественно-радостном фоне гордая физиономия Кацуки. Его громкий голос, прервавший перешёптывания всего класса и заявивший: «Я стану лучшим героем!» Бакуго не такой, как они. Мидория был заворожен аурой, окружавшей его в момент этого воодушевлённого выкрика. Заметив, что Изуку на него внимательно смотрит, Бакуго мимолётно зыркнул глазами в его сторону и с горделивой усмешкой на губах хмыкнул. Впечатления об этом дне испортились, когда все покинули класс, ставший таким родным за годы учёбы. Все, кроме Изуку и Кацуки. Дописывая характеристику одного из новых героев в своей тетрадке, зеленоволосый почувствовал на себе чей-то знакомый, как всегда сжигающий его дотла взгляд и, вздрогнув, поднял голову. — Тц, — цокнул парень. — Всё строчишь что-то в своей тетрадочке, Деку… — Бакуго выхватил у парня из рук тетрадь и порывистым движением вышвырнул в окно, прямо в пруд с кувшинками, находившийся у школы. Внутри Мидории что-то сжалось и с болью ёкнуло. Он отступил, но Каччан резко схватил его за шиворот и поднял над землёй. Изуку беспомощно заболтал ногами и забил руками, но тщетно — вырваться он не мог. Кацуки приблизился и рыкнул ему прямо в лицо: — Тебе не стать героем, грёбанный отаку! Увижу тебя в Юэй — убью! Его разъярённое дыхание обжигало слёзы, струившиеся из изумрудных глаз. Нет, Изуку слишком слаб, чтобы дать отпор Каччану.»********
— Я и не знал, что может быть так больно. Тягуче, неприятно, мерзко. Меня чуть не вывернуло наизнанку, перед глазами всё потемнело, и, кажется, даже кровь стала медленнее струиться по венам. Я долго пытался отдышаться. Сжимал зубы, чтобы не застонать. По щёкам не переставая текли горячие слёзы отчаяния. Сколько я выплакал? Литр слёз, два?.. а может и больше… Это было гораздо больнее всех предыдущих стычек с Бакуго — в этот раз он был предельно зол, ведь я собирался поступать в академию героев, как и он.********
«Придя в себя, Деку первым делом побежал вниз, вылавливать уцелевшие остатки тетради. Упав на колени, он вытер влажные глаза и посмотрел в воду. Ну, хотя бы несколько записей остались нетронутыми, и на том спасибо. Стряхнув с рук холодные брызги, он заметил, что в пруду плавает несколько живых ярких пятнышек. Они выпрыгивали, сияя на солнце золотой чешуёй, и снова ныряли, оставляя после себя беспокойные круги на прозрачной водной глади. Изуку порылся в портфеле. Да, у него осталось немного хлеба. Пусть хоть эти рыбки будут сегодня сыты и счастливы. То, что Мидория бросал в воду хлебные крошки и сравнивал рыб с Кацуки, не являлось случайностью. Предопределение того, что Бакуго окажется для него чем-то большим, чем нынешний задира, скрывалось в символизме реки, в которую он бросал хлеб. Мидория вспомнил, что по преданию река Забвения является начинающей и заключительной точкой Чистилища, куда попадают люди. Безусловно, когда ты находишься в абсолютной готовности отдать жизнь за другого, прошлые грехи нейтрализуются сами. Кормёжка рыбы — лишь знак того, что пока между Мидорией и Бакуго пока существуют чёткие границы «Небо-Земля», однако в будущем, быть может, Кацуки поднимет его на свою высоту, и они, как всем сердцем надеялся Изуку, вместе начнут кормить рыб, легко и беззаботно, без слёз и ругани. Без страданий, таких горьких и таких сладких.»********
— В академии всё стало ещё труднее — помню, как Кацуки разозлился, впервые увидев у меня причуду, и пожелал мне самой мучительной смерти. И тогда этот порочный круг расширился, плотно сомкнув свои колючие тернии; его жестокость стала ещё более необузданной, слёзы лились из моих глаз всё чаще, а на теле не было живого места от побоев Бакуго. Там, в Юэй, персона Кацуки начала по-настоящему нравиться ему. Чистой воды мазохизм, но Мидория смог принять и это. Он был одиноким в детстве и часто подвергался насилию со стороны сверстников, поэтому стал именно так воспринимать акт насилия. Задумываясь над тем, что значит само слово «нравится», Изуку недоумевал. Оно звучало довольно странно, ведь означало симпатию и влюблённость, тягу к приятным ощущениям, а не то, что он испытывал к Бакуго. И, не зная, как объяснить самому себе это чувство, он назвал его «желанием быть таким же сильным и крутым, как он». Такого с ним никогда ещё не случалось. Он впервые смотрел на другого парня так — с неподдельным интересом и чувством соперничества. Деку было чертовски неловко от своего же недвусмысленного взгляда на блондинистого взрывного одноклассника с оголённым торсом в мужской раздевалке. Слава Богу, никто не обращал на это внимания — все лишь считали, что Мидория использует свою внезапно появившуюся причуду, чтобы привлечь внимание «ярких и сильных студентов», как выразился Киришима, и, разумеется, их учителей. Его личные интересы никого, кроме него самого, не волновали. Мидория горько усмехнулся. Его чувства никогда не будут взаимны. …Кацуки и сам не знал, почему именно этот веснушчатый гадёныш стал объектом его садистских издевательств. Почему-то рядом с ним ему хотелось показать всю мощь своей взрывной силы, превзойти его. Но в чём?.. Он же и так слаб, как ободранный уличный котёнок… Единственное, что у него было — огонь надежды и целеустремлённость в глазах. Это так раздражало Каччана, даже больше, чем его беспомощность перед обидчиками. Что бы он ни делал, Мидория продолжал так смотреть: он бил парня, унижал перед всеми, материл, на чём только свет стоит, но тот продолжал улыбаться сквозь синяки и слёзы, а задорный огонёк в глазах разгорался всё сильнее, настойчиво шептал, что всё это Мидории нужно перетерпеть, и тогда он сможет стать великим героем, спасающим мир от таких, как Каччан, а то и хуже. Очередные оскорбления, лёгкий, но уже отчётливый оттенок сомнения и ненависти Мидории к себе — казалось бы, ожидать от таких жизненных событий можно любой негативной реакции. Но Изуку… улыбается. Улыбаться вопреки всему — мысль, которую ещё несколько веков назад проталкивал в массы Достоевский. Вдруг Кацуки понял, что кроме этого неприязни в его душе рождается какое-то тёплое, светлое чувство, до жути похожее на… Кацуки больше не мог держать себя в руках. Потом он разобьёт кулаки в кровь о какую-нибудь дебильную стену. Позже он поймёт, что допустил ужасную ошибку, за которую не сможет себя простить. ...Внутри него что-то щёлкнуло. Не говоря ни слова, Бакуго направился к раздевалкам. Дерьмовый Деку. Да что он вообще понимает? Как такому, как он, можно понять, каково это — жить без части чего-то очень важного? Знать, что в этом блядском мире нет ни одного, ни одного долбанного человека, с которым он бы действительно был счастлив? Да как вообще кто-то вроде него осмеливается?.. Чёртов пидорас... «Красота спасёт мир». Это и есть «забота высших» — тех, кто благородно кормит хлебом остальных. Проблема школьных издёвок не может употребляться в узком смысле понимания, так как всё бытие есть сплошная философия, символизм, систематика и параллели религии с существующей реальностью. Проблема в том, что есть люди, в упор не замечающие душевной красоты и подавляющие её своим негативизмом.********
Однако все когда-нибудь взрослеют. И оглядываясь назад, во времена школьной рутины, некоторым всё же становится стыдно за свою легкомысленную юность. Сложно представить, сколько лет должно пройти, пока до типичного задиры и разгильдяя дойдёт, каким глупцом он был, когда веселья ради издевался над беспричудным Деку. Кто-то об этом даже и не вспомнит. А кто-то вроде Бакуго возненавидит себя лютой ненавистью. В младшей школе он умудрился превратить жизнь Мидории в настоящий ад только потому, что тот не имел никакого квирка, как все. И теперь, спустя несколько лет после выпуска из Юэй, хоть и с запозданием, но парень почувствовал какое-то необычное, щемящее чувство в груди, жгущее его изнутри. Это пришла совесть. Бакуго испытывал страх высоты, на которую сам забрался. Он вспомнил всё, что наговорил Деку, всё, что сделал, чтобы доказать, что он лучше… В конце концов парень посчитал себя ненадёжным человеком, так как он сфабриковал большую часть своих воспоминаний о других людях, издевающихся над Изуку, чтобы облегчить свои муки и убедить себя, что он был не единственным виновником, однако на самом деле другие дети превратили его в козла отпущения, чтобы не брать ответственность на себя. Кацуки с нарастающим чувством злобы к себе чувствовал, что он не был наказан достаточно за издевательство над Деку, и часто хотел убить того хулигана, юного себя. В нём изначально был задаток нравственно-возвышенного человека, однако общество искоренило его, вследствие чего на лицах всех людей для Бакуго теперь стояли кресты, означающие страх, недоверие и предвкушение неизмеримой утраты. Бакуго решил, что в друзьях просто нет смысла. «Мне стыдно быть живым. Вот бы податься куда-то, где никого нет. Туда, где меня никто не знает…» Не имея ни друзей, ни планов на будущее, он задумался о самоубийстве. Перед его исполнением он продал все свои вещи, чтобы вернуть матери потраченные на его различные выходки деньги, и решил исправить главную ошибку своего детства. Он искал Изуку. «Каким бы хорошим ты себя не считал, расплата всё равно однажды настигает каждого из нас, не так ли?.. Я осознал свои грехи и понял, что остался совсем один». Проблема Каччана была глобальнее, чем он думал — человек и толпа, где раскаяние в собственных грехах лишь отсекает тебя от всех. Это одиночество в толпе довело его до решения покончить с собой. Проницательная Мицуки догадалась о желании сына свести счеты с жизнью и угрожала ему сжечь оставленные ей от него деньги (в итоге случайно и сожгла). … — Мне надо увидеться с Деку и обо всём переговорить! — Его нет. — Ответила ему совесть, когда он уже стоял одетый на пороге своего дома. Его нет для него, издёвщика и садиста. Чёрт. Бакуго оставил шрам на всей жизненной полосе Изуку, и для того, чтобы затянуть рану, ему не понадобятся никакие доказательства, ведь всё он будет делать «чисто из нравственных побуждений». Но шло время, а он так и не нашёл Деку… Кацуки просто не мог упустить второго шанса и ошибиться вновь. До него наконец дошло осознание, что если он готов, нельзя сидеть и ждать чего-либо, потому что его жизнь — это уже другой элемент системы. Раньше он всё время «был в воде и ждал своей прикормки», как те золотые рыбки, которым Изуку часто кидал крохи хлеба, а сейчас он достоин высшего, и для того, чтобы прожить свою жизнь там, «наверху», ему необходимо начать двигаться, действовать. Впервые испытав на себе отчуждение, Бакуго приобрёл «внутренний механизм», которого ему так не хватало, и пересмотрел своё отношение к окружающим, решив стать более человечным. Его характер круто изменился. Он повзрослел и раскаялся.********
…Когда он вышел на улицу, где-то высоко в весеннем небе над ним пролетел крошечный белый самолёт, за которым начали эмоционально и пристально следить прохожие. На лице Кацуки появилась болезненная улыбка: разве может быть что-то или кто-то выше Него?.. …В жизни Мидории как раз наступил переломный момент, когда ему следовало занять место Символа Мира. Из-за остуствия дружеского плеча, на которое можно опереться (все его близкие знакомые и друзья как назло разъехались на геройскую стажировку по всему миру), не в силах нести тяжкое бремя Всесильного и всё ещё далеко не идеально владея Одним-за-Всех, он стал ненавистен сам себе и от мыслей о том, что не может быть полезным другим, предпринял попытку… суицида. Если Каччан давил на общество, то общество, напротив, сломало Изуку.*******
Морозный воздух едкой мглой окутывал всё вокруг. На дворе стоял март, но ночи выдавались холодные. Изуку добежал до высокого бетонного моста и закашлялся — ему было тяжело дышать. «Когда шанса исправить положение нет… Этот прыжок станет моим спасением.» — Мысли парней совпадали. «Прости меня, мама… простите ребята… и прости, Всесильный… Вы желали, чтобы я был стойким, но я не смог…» Красота не успела спасти мир. Посмотрев в ледяную мутную воду, Изуку слегка помедлил, поёжился и всё же перегнулся через перила, готовясь прыгнуть… Какое-то мгновение он висел в воздухе, на волоске от смерти. Наступил бой, к которому робкий парнишка не был готов — бой с Богом. Значительнейший перевес второго, и… «Боже, дай мне сил в последний раз». Вдруг грубая ладонь легла на его плечо и стальной хваткой сжала его. Кацуки еле удержал Изуку (как и свою жизнь). — Даже не смей! — Крикнул он, резко развернув к себе Изуку. От его сбитого, нервного дыхания между ними образовалось лёгкое морозное облачко. «Даже у монстра, сидящего внутри Кацуки, есть сердце». Бакуго прищурил раскосые алые глаза. Взъерошенный, взволнованный, с дрожащими коленями Деку… в детском садике он часто видел его таким. Когда он лез в драку, тот всегда с таким же волнением следил за его напыщенными и грубыми движениями. Но это уже в прошлом. О скандалах забыто. Давно пора жить настоящим, а не оглядываться всякий раз на прошлое. Его настоящее сейчас было перед ним. С дрожащими губами, круглыми от удивления и какой-то бесконечной грусти глазами, руками, прижатыми к груди, и тихим взволнованным голосом. Молчание начинало выводить из себя. — Деку… — Кацуки, я… Парни заговорили практически одновременно, что снова вынудило их замолчать. — Говори первый, — всё-такие попросил потрясённый происходящим Изуку. Уровень напряжения слегка понизился. — Я как раз искал тебя. — Но з-зачем? — Мидория перестал дёргаться, стоя вплотную к Кацуки и смотря на него, как зачарованный. Между ними всегда были границы… небольшое, но значительное расстояние. Максимальная точка соприкосновения жизней друг друга произошла в эту минуту — сцепление рук с целью удержать одного от падения, а другого от риска собственной смерти. — И почему ты вообще здесь оказался?.. Бакуго раздражённо вздохнул и опустил взгляд. Вот же чёрт, так не хотелось об этом говорить… — По той же причине, что и ты. По коже Изуку пробежались мурашки — уже не от холода. Бакуго пришёл сюда, чтобы самовольно прервать свою жизнь? Это на него вообще не похоже… Мотнув головой, он попытался прийти в сознание и внезапно понял, что им сейчас движет лишь одно — любовь. Старый угрюмый мост — место, на котором Мидория впервые задумался о смерти. Разве может он, ненавидя себя, сделать жизнь человека, который и так его превзошёл, счастливее? — Т-ты хотел что-то сказать мне? — Подал осипший голос Мидория. — Хороший вопрос. Да, я тут кое-что понял… — Он ослабил хватку на плече, но отпускать не собирался. — На кой чёрт я вообще насиловал себе и тебе мозги, если можно было тупо идти по накатанной? — Я не понимаю тебя… — Изуку упёрся глазами в чёрное весеннее небо. — О чём ты?.. По какой такой накатанной? — Да я, блин, о том, что превратило меня в заносчивого придурка! — Он стукнул кулаком по перилам. Те жалобно зазвенели. Нет, раскаяния не было — была лишь злость от признания своей ошибки. Но Изуку и не нужно, чтобы он раскаивался; главное, что пришло осознание. Он ведь тоже очень соскучился по парню. — Твоя очередь, — сообщил он неохотно. Не ведая, что делает, Мидория улыбнулся, робко потянулся к Каччану и обнял его, заставив того вздрогнуть с непривычки. Раньше он не позволял себе подобное. — Кацуки, зря я всё это устроил. Я разрушил всё, что ты создал. — Слова обожгли будто разряд тока. Он что, извиняется? Бакуго в жизни бы не подумал, что он извинится без чужого пинка. Да, это абсолютная правда. Деку уничтожил почерневшее сердце, оттёр последние кляксы в душе Кацуки, разрушил в нём несостоявшегося человека и дал бесценную возможность парить вместе с ним в небе, как птица. — Нам стоило просто поговорить. Эта вечная война… Была моей ошибкой. Я…я хочу быть рядом с тобой. Не смотря ни на что. Я хочу, чтобы ты помог мне жить. Глаза Изуку, будто бы всю жизнь державшие слёзы, вдруг наполнились влагой и, не переставая, начали изливать… неужели снова боль?.. Страдания? Нет. Красоту. Впервые за свою жизнь Мидория не увидел, а почувствовал красоту, окружавшую его всё это время и исходящую сейчас от человека, в чьей душе облезла вся краска, человека, который сумел превратиться в истинную кульминацию самого себя с чистой, наполненной светом душой и чувством нескончаемого полёта. Кацуки резко стряхнул руки парня и яростно впился в его губы. Приторно-сладкие, как карамель. Деку слегка обвил ладонью его мускулистую шею, неумело пытаясь ответить, однако его инициативу тут же загасил напор Каччана. Это лишь позволило ему дерзко углубить поцелуй, до сих пор такой нежный и невинный. «У меня появилось чувство, что весь мир внезапно замер, а на планете остались лишь я и он.» Мост выступил для них двоих знаком начала — как выстрел при начале забега. Хлеб стал их особенным символом любви. Ранее Изуку возвращался к воспомнианиям об одиноком бросании хлеба рыбкам; теперь же, когда он стал достоин своего внутреннего «я», они совместно с Кацуки, на собственной новой высоте, вдвоём, наблюдали за жизнью и давали ей возможность жить, подкармливая рыб. Та небольшая часть купленного Мидорией батона, лёгонький пушистый комочек, который он от него отщипнул, был удивительно похож на сердце. Изуку понял — вот оно, счастье, а вот и его сердце — маленькое и ранимое перед житейскими невзгодами, но идеально дополняющее собой пылкое сердце Бакуго. Именно в этот момент Бакуго раскрыл свои чувства к нему — конечно же, скрытно: «Этот хлеб так же хорош, как и ты. Чертовски хорош.» Деку удивлённо изогнул бровь, мягко уткнулся носом ему в ключицу и звонко рассмеялся. …Последний день, как и думал Бакуго, стал отправной точкой его нравственного прогресса, вопреки уже существующему внутри него лицемерному, садистскому и «низшему» строю. Потрясающий нравственный взлёт падением. Он поменял своё мнение об окружающих и снял со всех кресты. Он даже пытался в какой-то мере обуздать свой гнев. Единственный, кого Кацуки некоторое время продолжал представлять с крестом на лице, — это он сам. Так он показывал своё огромное отвращение к себе. Теперь он закрывал собственное лицо, а не лицо других. Когда перед ним возникало общество, он знал, чего оно хочет — идти к своей цели, единой цели, но, когда перед ним Изуку, он не понимал, как себя вести, и поэтому использовал то, чему Мидория его научил — извинение. Чтобы искупить свой грех, Кацуки принял Деку таким, какой он есть. Со временем у них появились новые друзья, и, начиная с того рокового дня, они каждый день после геройской практики встречались на мосту. Им не нужно быть такими, как все. Они — большее. Они — две вольные, связанные только узами бесконечной любви птицы, причиняющие друг другу такое сладкое страдание.