Обречённые

Быть иль не быть, вот в чем вопрос. Достойно ль Смиряться под ударами судьбы, Иль надо оказать сопротивленье И в смертной схватке с целым морем бед Покончить с ними? Умереть. Забыться. И знать, что этим обрываешь цепь Сердечных мук и тысячи лишений, Присущих телу. Это ли не цель Желанная? Скончаться. Сном забыться. Уснуть… и видеть сны? Вот и ответ. Какие сны в том смертном сне приснятся, Когда покров земного чувства снят? Вот в чем разгадка. Вот что удлиняет Несчастьям нашим жизнь на столько лет… ©️У. Шекспир «Гамлет» перевод Б. Пастернака *** Мраксы были древним чистокровным родом, сохранявшим свою чистоту на протяжении поколений. Они были настоящими аристократами до последней капельки крови, и они слишком хорошо знали, что им нужно делать для поддержания своего статуса в магическом обществе. Гарольд был обручён с родной сестрой. Он знал Гермиону с самого детства, и если и не воспринимал её, как существо исключительно бесполое, то представить её своей супругой (что подразумевало бы и наличие отнюдь не невинных поцелуев, и даже чего-то… кхм… большего) не мог, как ни пытался. Миона — хрупкая, нежная; её хочется защищать и оберегать, лелеять, как самую великую в мире драгоценность… он умел быть старшим братом и он совершенно не умел быть мужем. Гарри любил свою сестру, и уж конечно же он не позволил бы никому её обидеть. В Хогвартсе та, единственная изо всей их насквозь прогнившей семейки, попала не на Слизерин, а на факультет куда менее агрессивный — Равенкло, где у неё было больше возможностей для учебы и меньше поводов для плетения интриг и строения злобных козней, что каждый рядовой Мракс считал исключительно необходимым в жизни умением. Когда же кто-то из «змеек» пытался как-то поддеть или оскорбить любимую сестренку (что с каждым годом случалось всё реже и реже), то тут из своей тени выходил (даже почти выползал, подобно огромному смертоносному змею) её старший брат Гарольд, на дне чьих зелёных глаз уже пылали первые недобрые пронзительно-желтые огоньки, не сулившие ничего, кроме смерти. Все знали, что Мраксы не просто так считаются наследниками Слизерина, а в существовании Тайной Комнаты сомневаться не было ни единой причины (никто об этом не говорил, но ещё на далеком втором курсе наследник древнего рода Гарольд открыл эту комнату и, если верить слухам, получил от Ужаса Подземелий какие-то древние тайные знания, открывшие в нем удивительные способности; по крайней мере, один раз совершенно точно где-то в коридорах с классами для индивидуальных занятий — место лишь для заучек и зубрил вроде Гермионы Мракс — был обнаружен парень с шестого курса, насмерть застывший с выражением ужаса на лице; Гарри, конечно же, не входил даже в число подозреваемых, хотя это и не отменяло того факта, что Мраксов боялись и страх этот был вполне заслуженным). Наверное, всё дело было в том, что Гарри совершенно не ощущал себя готовым к браку; женщины его пугали, так же как и вероятность близких отношений с ними. Гермиона воспринималась им исключительно, как сестра, а потому страшной не могла являться по определению. Зато его весьма рано овдовевший родитель решил, очевидно, что то — знак свыше, и детей надо женить: чем скорее — тем лучше! Гарольд уже как год окончил Хогвартс, продолжив своё обучение в области артефакторики, к которой душа у него с юных лет лежала. Давалась ему эта область магии сравнительно легко, и обучение ему было исключительно в радость (единственной радостью и утешением в последние месяцы, пока отец временил с тем, чтобы рассказать сестре о грядущем замужестве). Он сидел на шелковистой зелёной траве, прислонившись спиной к одиноко отстоявшему от общего комплекса фигур менгиру, и гипнотизировал взглядом тонкую книгу сонетов Шекспира, открытую на 141 сонете. Настроение отсутствовало совершенно. Делать было нечего, а если учитывать тот факт, что на днях мастер-артефактор заявил ему, что обучил его всему, что сам умел, и больше дать ему ничего не сможет, то и незачем. Слегка покусывая губу, Мракс смотрел на знакомые строки, давно уже выученные и даже заученные наизусть, и ощущал лишь пронзительную пустоту и тоску всепоглощающую: все было скучно, безысходно и безвыходно… Хотя, выход, конечно был один, но пока что Гарольд просто не считал себя готовым к тому «смертному сну», о котором столь мудро и философски писал автор «Гамлета», ибо какие сны в том смертном сне приснятся, когда покров земного чувства снят?.. Так что пока несостоявшийся лорд Мракс предпочитал «быть», хотя и понимал прекрасно, что это ненадолго. Этот солнечный неприятный для бледной кожи Мракса день казался бесконечным. Палящие лучи, казалось, прожигали насквозь и кожу, и одежду несчастного, и даже короткая тень мегалита не спасала от этого вездесущего зноя. Гарольд уже давно был далёк и от книги, и от величия Стоунхэнджа: мозги так плавились на солнце, что Гарри не удивился бы их скорейшему превращению в аппетитную каннибальскую кашу внутри его черепной коробки. Он не видел исхода, и безысходность придавливала его к земле своей всеобъемлющей тяжестью. Хотелось забыться, уснуть и видеть сны… или по крайней мере перестать вот уже как час цитировать строки монолога «Гамлета» у себя в голове. Но одного желания было, как правило, мало для его исполнения; нужна была воля, действие, а у Гарольда отсутствовало и то, и другое. Кем он мог стать? Исполнителем отцовской воли и мужем своей сестры? Очередным бездарем на артефакторском поприще? Он был «никем», и в отличие от Улисса, он совершенно не шутил. — Какая жалость, — пропел буквально около его уха мелодичный мужской голос, переливавшийся сотней колокольчиков. — Такая сила! Такой талант! И всё зря… очень, очень жаль… Гарри моментально пришёл в себя, и взгляд его с трудом сфокусировался на субъекте, стоящем прямо перед самым его носом, длинным и с горбинкой; глаза цвета крыжовника в изумлении распахнулись. Рыжие волосы, лукавый взгляд малахитовых глаз, и хитрая улыбка на тонких губах. — Мой Бог… — только и вымолвил Мракс. — Благодарю за твое столь своевременно проявленное уважение, — несколько по-шутовски ответствовал новопоявившийся. Сплин и скука аристократа сменялись искренним любопытством в отношении нового лица. День сулил быть не таким уж и отвратительным. *** Новоявленное знакомство пошло Гарольду на пользу, по правде говоря. Это даже родня его заметила во время их совместного ужина в поместье. Лицо его несколько посвежело, и бледность была уже не такой уж и нездоровой. Он словно бы очнулся от непробудного сна. Он не стал проводить больше времени со своим семейством, зато одиночество его пришло к логическому завершению, и там, где раньше царили пустота и обреченность, появился он… Локи не был наследным принцем, но это не отменяло того факта, что к высшему обществу он имел самое наинепосредственнейшее отношение. Конечно, с магловскими обычаями он был не то чтобы и знаком, но традиции волшебников ему были не чужды, будучи в достаточной степени схожими с асгардскими. Когда он встретил Гарольда он не мог относиться к нему серьезно с самого начала: у него уже до Мракса было несколько интрижек, которые имели обыкновение заканчиваться крупными скандалами. Однако Гарри… он казался ему таким же, как и он сам — отщепенцем, лишним человеком, изгоем, обреченным на одиночество. Их встреча была словно бы предопределена. Они словно целую вечность прожили друг без друга, чтоб потом найтись и не расставаться. Они беседовали часами напролёт на самые разнообразные темы, но, конечно, в первую очередь они говорили о магии — их общей страсти. Нередко они устраивали показательные спарринги, но ещё больше им нравилась парная работа, когда паутину заклинания они сплетали из двух нитей магий двух волшебников. Они были в восторге друг от друга. — Не люблю говорить о любви, — заметил как-то Мракс в разговоре с трикстером. Локи замер, ожидая продолжения фразы. — Они все о ней говорят, пишут, но всё это как-то неловко, неумело… — Гарри развёл руками. — А как надо? — спросил в ответ Бог, и в его тихом голосе присутствовал очевидный намёк на вкрадчивость, которую тот хоть и не желал, но вкладывал в свои слова. Гарольд замер, разглядывая Локи, словно не осмеливаясь позволить себе непозволительное, но Бог лишь фыркнул и, словно прочтя мысли юноши, увлёк юного лорда в мягкий, почти целомудренный, но такой вместе с тем откровенный и чувственный поцелуй. Губы Бога оказались неожиданно тёплыми и сладкими, как патока, и отрываться от них совсем не хотелось. Гарри был бы только рад продлить этот момент до бесконечности, как скажет позже Фауст, пока что даже не задуманный неродившимся немецким писателем. — О Боже… — выдохнул Мракс куда-то в приоткрытые уста Локи, не слишком церемонясь с тем, чтобы вернуть трикстеру его поцелуй. — Всегда пожалуйста, мой милый грешник, — шепнул Бог Огня, оглаживая языком изнутри щёку своего почти любовника, разрушая последнюю иллюзию невинности творящегося здесь. Они сближаются неуверенно, немного неловко, для обоих подобный род близости в новинку, но они оба быстро учатся — схватывают налету, запоминая мельчайшие детали, касающиеся предпочтений своего партнера. Робкие, а позже — страстные и даже немного vulgar поцелуи, бесчисленное множество ночей, проведённых в одной постеле… и эта ненасытная жажда друг друга… хочется отрешиться от реальности, остаться лишь вдвоём во всем мире, но очевидно, что это невозможно, и все их надежды обречены обернуться крахом… *** Тот день должен был быть особенным, но стал роковым для них обоих. Они снова наедине, в «их» месте, у основания того самого мегалита. В воздухе стоит августовская духота, однако уже чувствуется приближение осени. И в этот миг Локи опускается перед ним на одно колено, взгляд его пылает невысказанный чувством, и весь он дышит торжественностью и восхищением. — Весьма оригинальный способ вызова на дуэль, — с холодом в голосе замечает Гарольд в шаге от того, чтобы дойти до колючего сарказма. Однако эта фраза нисколько, кажется, и не смущает трикстера: его чувства словно слепят его. — Это предложение руки и сердца, — поясняет он, доставая из кармана своего камзола, небольшую шкатулку оригинальной резьбы и, раскрыв её, достаёт на свет божий красивый серебряный перстень, инкрустированный изумрудами. Гарольд смотрит на кольцо. Потом — на Локи. После снова на кольцо. Что-то в его взгляде появляется болезненно-надломленное, он словно боится чего-то, но чего?.. — Это какая-то неудачная шутка? — спрашивает Мракс, и взгляд его видоизменяется, он прячет лицо меж ладоней. — Зачем так больно, вот чего понять не могу… Он пытается кричать, но тут же опускается до хрипящего шёпота. — Ты не знаешь, кто я на самом деле, Локи. Ты не знаешь, на что способен мой взгляд. Я — монстр, я урод, я… недостоин кого-то вроде тебя. Я… я убил человека. Он отодвигается от трикстера и весь сжимается в комок униженности и боли. Он настолько растоптан и уничтожен, что, кажется, такого можно только пожалеть… Локи даёт ему оглашающую пощечину. — Я убивал людей, любовь моя, — шепчет он прямо в опухшее от слез лицо, где в змеиных глазах кислотно-зелёного цвета застыли человеческие слёзы. — Мы оба монстры. И я хочу тебя… — он ласково проводит ладонью по чужому бедру, прежде чем закончить фразу, — взять в мужья… И твой ответ… Гарри хочет сказать «нет»… или «да», но вместо этого он до неприличия громко стонет, не выдерживая даже от такой невинной на первый взгляд ласки. Он никогда не говорил этого, но один голос Бога Обмана сводит его с ума. — Это значит… — хочет продолжить поток бессмысленных слов Одинсон, но в тот же миг губы потенциального жениха оказываются на его губах, лишая его способности к связной речи. Ненадолго Гарри отрывается от этих вожделенных губ: — Это значит да, — шепчет он, и снова припадает к сладким устам, как жаждущий в пустыне к источнику с живительной влагой. Они не говорят слов любви и многим позже они обязательно будут жалеть об этом. *** — Нет. Благословение отца для него такая же достижимая вещь, как звезда Альфа Центавра в далекой-далекой галактике, хотя даже этот сгусток энергии и газа кажется ему в этот момент более доступным для соглашений и договоров. Отец непоколебим в своём желании — требовании! — беспрекословного подчинения. — Я не потерплю этого уродства в моём доме! Либо ты женишься на сестре, либо ты мне не сын! О таких страданиях юный Вертер сможет потом лишь мечтать. Выбирать между сестрой и возлюбленным. Боже, зачем эти ограничения, эти бесполезные правила, не причиняющие ничего, кроме несчастий и боли?.. Зачем? «Мириться лучше со знакомым злом, чем бегством к незнакомому стремиться»… но Гарольд больше не желал мириться, а на борьбу больше не осталось сил, ни душевных, ни физических… Быть иль не быть… Он всегда выбирал «быть», но у любого правила должны быть исключения, не так ли? *** Похороны были тихими и молчаливыми. Его не отпевали, а тело похоронили далеко за пределами кладбища. Отец показательно не пришёл. По сути дела, за исключением гробовщика, на церемонии была только его сестра, чьё сердце, казалось, отныне было навек разбито… да одинокая тень бессмысленно стояла немного поодаль, всем существом своим излучая скорбь и страдание… Мраксы были древним и чистокровным родом. Ему просто не посчастливилось родиться одним из них.