I wanna cry and I wanna love.

Пер Ингве Олин был тем человеком, чьё сердце навсегда замерзло в цепях, которыми сковала его смерть ещё в подростковом возрасте. Многие знали его как Пелле или же Дэд. Не сказать, чтоб он вообще был известен: все его попытки создать успешную группу с тяжёлой депрессивной музыкой, тексты песен которой отражали бы внутреннее состояние парня и помогали справиться с болью хоть немного, оборачивались полнейшим провалом. Возможно, если бы первая попытка была удачной и Перу помогло это, он бы не сошёл с ума настолько сильно. Однако же, что было, то было, а чего не было, соответственно, и не будет уже никогда. Мысли Дэда постепенно превращались в нескончаемый поток навязчивых идей, большинство из которых действительно были ужасны и сумасшедши. Его приследовала ненависть к животным, которых он убивал. Особенно Дэд ненавидел котов. Эти звери были для него противны и страшны. Он не мог находится с ними не только в комнате, но и в целом видеть не мог. Все знакомые, разумеется, сразу же назвали парня больным и разорвали все связи. Он и впрямь был болен, но общение являлось для Пелле чем-то вроде лекарства. Интровертом Пер лишь пытался казаться, но в то же время завидовал всем музыкантам, которые так хорошо ладили. От этого на теле появлялись шрамы. Сначала небольшие царапины, потом все глубже. Дэд изрезал все запястья, бедра, ребра… Вытирая раны тряпками и заматывая бинтами, он все так же продолжал думать о том, как бы хотелось умереть без боли. Он натерпелся. Хватит. Но все же, в один из дней Пелле нашёл объявление о том, что группе требуется вокалист. Исполнение давней мечты было так близко, но состояние Дэда к тому моменту нельзя было назвать даже сносным. Что физически, что морально он буквально медленно умирал. Умирал, сам не понимая того. Поэтому, быстро набросав письмо и закинув тошнотворный талисман с дохлой крысой в конверт, он отправил посылку прямиком в Норвегию, откуда, соответственно, и были парни, называющие свою группу Mayhem. Хаос, разрушение… Настоящая тяжёлая музыка, новейшая для масштабной попсовой сцены. — Блять, что это за хуйня? — раскрыв последний конверт с заявкой, буркнул Ян, барабанщик Мэйхем. Об этой фигуре говорили, что именно он — оплот некой адекватности среди друзей. Псевдоним себе он выбрал сразу же, Хеллхаммер. — Тут дохлая крыса… Или мышь, я не знаю! Фу! Открыв окно, парень быстро выкинул мерзотный крест на дорогу и передернулся всем телом. Скулы свело от того, насколько неприятно ему было в тот самый момент. Хотелось поскорее помыть руки или, как минимум, вытереть их влажным полотенцем. — Ну и зачем ты это сделал? — Эйстейн, настраивающий гитару на заднем сидении старенького автомобиля, в недоумении уставился на товарища. — Настоящий аве-сатана претендент — то, что нам нужно. — Ты сейчас шутишь? — Хеллхаммер обернулся. — Ты реально хочешь взять в группу неадеквата, который положил труп к письму? — Чувак, это все раскрутка. Ты шёл в поп-группу, позер? — Эйстейн засмеялся. — Запомни, я — Евронимус, никогда не позволю сделать эту группу нормальной. Мы должны вызывать ненависть. Нас должны открыто ненавидеть и желать смерти. В этом прикол. Ян, несмотря на то, что сначала и хотел ответить что-то, замолчал. Достав сигареты и зажигалку, он быстро подпалил одну из них и сделал первую глубокую затяжку. Густой дым заполнил салон итак прокуренной машины, впитываясь в кресла и даже в панель, на которой располагались скомканные запасные футболки на случай дождя или ещё чего. Спорить, конечно, с Евронимусом было бессмысленно. Все участники знали это и всячески избегали тем, которые могли бы вызвать разногласия. Эйстейн был уперт как баран, а то и хуже. Отношения с родителями у него испортились из-за этого же. Общий язык было найти очень трудно, практически невозможно. Удалось это сделать лишь своим: Яну и Йорну. Второй являлся басистом в Мэйхем и, хотя многие позиции гитариста не разделял, предпочитал промолчать, нежели отстаивать свою точку зрения. Сейчас он бы явно защитил Хеллхаммера, но зачем было это делать? Нарываться на конфликт? К черту! Но так же общий язык с упертым Евронимусом сразу получилось найти и Дэду. Не согласовав ни с кем, Эйстейн пригласил парня из Швеции прямиком на прослушивание в Норвегию. На удивление, Пер приехал. Образ парня оказал неизгладимое впечатление даже на Яна, который сначала скептически отнёсся к идее принять именно Олина в группу. Длинные светлые волосы, бледная кожа и практически нездоровая худоба. Как настоящий мертвец, черт возьми! Круги под глазами, изрезанные руки и лицо, не выражающее почти никаких эмоций… Евронимус даже без разрешения других принял бы его. Лицо группы, которая несёт в себе только смерть! — Ты выглядишь ужасающе, чувак! — Йорн похлопал Пелле по плечу, как только тот перестал исполнять свою вокальную часть. — Тут все решает он, но я бы тебя принял. Без вопросов. — Спасибо. Никаких эмоций на лице. Ни во время своего исполнения, ни после. Совершенно отрешенное от мира лицо. Глаза смотрят в одну точку, взгляд пуст. Любой нормальный человек бы отшатнулся, но тем, кто хотел играть настоящую злобную музыку, этого как раз и не хватало. Что Хеллхаммер, что Евронимус, что Некробутчер были слишком живыми для блэк метала. Дэд же действительно выглядел мёртвым. — Ты принят. Подпиши вот тут, — Эйстейн, все это время стоявший в стороне, оторвался от стены и поднёс бумаги с ручкой. — Мы именно такого вокалиста искали. — Я очень рад, — Пер поднял глаза на Евронимуса и тут же опустил их вниз. Он что-то почувствовал. Это чертовски пугало, хуже, чем даже пережитая смерть и буллинг. Парень не понимал, что это и не хотел понимать. Нет, только не настоящие эмоции! Это ужасно! — Не пугайся. Тебя не убью, — заметив переживания, добавил Эйстейн. — Добро пожаловать в Мэйхем, друг. И как только на листе появилась подпись Дэда, началась новая эра в жизни всех четырёх. Эра музыки, эра хаоса. Эра группы под названием Мэйхем. В первые дни Евронимус решил поближе узнать нового участника, а для этого как нельзя лучше подходила поездка по норвежским лесам и полям. Дороги вели во все стороны и, едя по каждой из них, можно было удивляться бесконечным красотам природы. Если при этом ещё и шёл дождь, а лучше гроза, то поездка и вовсе превращалась в дорогу мечты всех металистов. По бокам тёмные леса, впереди льёт дождь и сверкает молния. Гром разряжает спертый воздух, отдаваясь эхом где-то глубоко в чаще леса. Длинные волосы висят, точно сосульки на обветшалых домах. Чёрный макияж размазан по щекам, отпечатан на холодных мокрых пальцах. Настоящее удовольствие для тех, кто любит мрак. В день поездки этих двоих, к сожалению, небо было ясным. Ни единой тучки на голубом полотне, даже облаков нет. Однако же, это точно не смутило ни одного из них. Точно сказать нельзя, чего больше хотел Дэд: увидеть красоты мрачной Норвегии или провести время с тем, кто заставил полуживое тело почувствовать хоть что-то. Сердце его билось быстрее при виде Евронимуса. Дыхание учащалось. Ни разу в жизни, если существование Пелле можно так назвать, он не чувствовал подобного. Он и в целом ничего не чувствовал довольно давно. Боль. Только она сопровождала Дэда все часы бездумного существования. Но к боли парень давно привык, даже не замечал порой. Порезы возвращали ему небольшую часть эмоций, заставляли поверить, что все же он жив. Всё ещё жив. — Расскажешь о себе что-то, может быть? — только усевшись в автомобиль, начал Евронимус. Ему действительно было интересно узнать хоть что-то о столь интересном персонаже. Не сказать, что Дэд сразу поразил его сердце. Сначала это была вещь наподобие обыкновенного интереса к новеньким, но чуть позже Эйстейн понял, что хотел бы узнать о Пелле чуть больше, чем просто основные моменты, которые всегда рассказывают участникам группы. Возможно, он был даже непротив познакомиться с парнем поближе. Внешность всё-же, решила многое, как и несравненный экстремальный вокал, который звучал так грязно, что казался эталоном. — Мне нечего говорить. Я скучный, — каждое слово давалось с опреденным трудом. — Мой псевдоним произошёл от английского слова мертвый, как ты понял. Я реально умер, правда меня вытащили оттуда. Зачем? Не знаю. — Жутко. И как оно, там? — Евронимус ухмыльнулся. — Есть ли вообще что-то после смерти? Встречает ли там кто-то? Сатана, Бог… Хер их знает. — Я не помню, — сухо ответил Дэд. Он и правда не помнил, что тогда ощущал. Зато прекрасно помнил, что ощущал после. Своеобразное перерождение. Тогда умер прежний Пер. Он не вернулся. Вместо него теперь был Дэд. — Вообще ничего не помнишь? Как скучно! Я бы, наверное, все запомнил. Интересная деталь — жизнь после смерти. Вдруг лежать в земле намного круче, чем ходить по ней? Тогда зачем все так хотят жить? Никогда не пойму этот культ жизни. — Я не сказать, чтоб хотел выжить, — прервал размышления брюнета. — Это сделали без моего согласия. Лучше было бы остаться мёртвым. Спокойнее. Эйстейн обернулся, все так же держа руки на руле. — Мы можем сейчас разбиться к херам. Хочешь? — Не хочу, — опять почувствовал что-то. Какого черта этот Евронимус заставляет мёртвое сердце биться чаще? — Значит ты тоже с ними. Культ ебаной жизни! Отвернувшись обратно Ошет фыркнул и взял пачку сигарет, которую забыл Хеллхаммер ещё во время их поездки, в которой как раз ребята и узнали о Пелле. — Ты куришь? — Нет. — Ты серьёзно? Резать вены лучше, чем курить? — осекся Евронимус. Вдруг эта тема была запретной? — Лучше. Сигареты вообще ничем не помогают, — повернув голову направо, Дэд заметил съезд в лес. — Мы можем поехать туда? — Конечно. Машина резко развернулась и, подскочив на небольшом холме у самого леса, понеслась вглубь. Дэд считал, что принадлежит лесу. На все тысячу, а может и миллион процентов. Он ассоциировал себя с лесом, с высокими деревьями и тёмными стволами, на которых растёт мох. Пелле был и сам непротив стать деревом, они выглядят так величественно и громадно… Лучше, чем люди, это точно. В глуши парни провели часа два. Особо даже разговор не завели — просто сидели на обваленных молнией стволах и думали о своём. Дэда не на шутку разволновало то, что он действительно ощущает лёгкое покалывание в животе при одном взгляде на Евронимуса. Нельзя было точно сказать, что так понравилось тому, кто ни разу не чувствовал ничего по отношению вообще к кому-то. Достаточно миловидное лицо, подтянутое тело или обволакивающий голос и низким, почти мурчащим, смехом. Что так въелось в душу полуживого человека, чьё сердце было так же мертво. Спустя пару недель, парни наконец приступили к репетициям. Все стало ещё хуже. Дэд привязывался к Евронимусу, пытался всеми силами не думать о нем, но все сильнее погружался в эту грязь. В голове прекрасно понимая, что это чувство лишь вредит, он пытался избавиться от всего этого. Новые порезы появлялись на теле, кровью были пропитаны одеяло, подушка и многие футболки, некоторые из которых были любимыми. Сам же Эйстейн тоже чувствовал подобное. Нет, ему надо было держать образ сурового металлиста, которому все равно на людей. Смерть, кладбище, мрак. Ничего больше. Ни друзей, ни отношений, ничего. Никогда в своей жизни. Человеческие чувства созданы, чтоб ощущать жизнь. Опять этот культ. Первые концерты прошли относительно спокойно. Дэд все ещё немного побаивался публики, заматывал руки бинтами, а в качестве мрачных атрибутов притаскивал чучела птиц. Но все же, примерно спустя полгода, когда группа набрала популярность, в голосу пошла гениальная идея. Он наносил себе увечия прямо во время концертов. С удовольствием наблюдая за тем, как люди в первых рядах купаются в его же крови, он продолжал петь. С каждым таким концертом силы все больше и больше покидали итак полуживое тельце. Теперь точно оставалось лишь два чувства — боль и привязанность. И последнее все обострялось. Чтобы не сойти с ума полностью, Пелле частенько уходил в лес, чтобы обдумать все, что может чувствовать к Евронимусу. Он даже пришёл к выводу, что это глупое человеческое чувство, называемое влюблённостью. Когда-то в детстве он читал об этом и даже мечтал о таком, но сейчас это тяготило, тянуло на дно. Тянуло на дно такое же чувство и самого Эйстейна. Только, в отличие от Пера, он сразу понял, что ощущает и отрезал все свои мысли. Нет-нет! Ошет повторял, что никогда не полюбит никого, что ни за что на свете не станет метаться от неразделенных чувств. Да и не понимал, откуда это вообще взялось. Хотел избавится поскорее. Но не мог. Никак не мог, поэтому терзал свою тёмную душу сомнениями и создавал ещё большие проблемы. Всё сильнее влюблялся. Последней каплей стал концерт, на который пришли сотни человек. Дэд весь месяц чувства себя ещё хуже, чем когда-либо до этого. Евронимус связался с неким Кристианом, который оказался таким же фанатом метала. Конечно, Пелле не понимал, что Эйстейн лишь насмехается над бедным юношей и всерьёз думал, что эти двое имеют тесные связи. Нет, это не была ревность, какой её описывают. Скорее, это было похоже на удары осколком стекла прямо в свежие раны. Он мучался, думая об этом и наконец решил, что момент смерти настал. Никто не должен был его спасти. Отыграв концерт, Евронимус уехал в другой город, а Хеллхаммер вместе с Некробутчером решили так же покинуть купленный ранее дом, в котором остался лишь один Пелле. Все бы было хорошо, если бы не ссора на самом концерте. — Да иди ты к черту. Придурок! — пьяный Эйстейн отряхнул руки от крови и принялся оттирать гитару. — Ты просто больной ублюдок, блять. Можешь не мешать мне играть со своими порезами? — Да пожалуйста! Только когда я сдохну, сделай фото на альбом. Так я не буду мешать тебе со своими порезами и помогу группе стать ненавистной. Как ты и хотел, блять! Никогда прежде он не позволял себе подобного. По-настоящему переживая за Пелле, он понимал, чем это может обернуться. Но в тот вечер алкоголь развязал язык, заблокировав сознание. Всю ночь он ходил по комнате, не спал. Руки дрожали, хотя такого ранее никогда не было. Он то и дело падал на пол, задыхаясь от собственных слез. До этого он не чувствовал себя так опустошенно. Ничего, кроме пожирающей изнутри боли и такой же болезненной привязанности. Пер был готов убить себя, но почему-то боялся. Тянул время до утра, чтобы написать письмо. Прощальное письмо. Такое, которое останется в памяти у всех и станет своеобразным талисманом на будущее. Впервые он почувствовал, что желает лишь счастья и Яну, и Йорну, и, конечно, Эйстейну. А без него это было проще. Как только над городом загорелось солнце, Дэд схватил новый нож, подаренный кем-то совсем недавно. Порез на руке. Глубокий. На шее. Глаза, красные от слез, подкатились вверх. Изо рта тонкой струйкой потекла кровь. Пока смерть не наступила, Дэд поднялся и взял ручку. Пачкая бумагу кровью, он написал: Простите за кровь, я порезал себе запястья и шею. Я собирался умереть в лесу, чтобы на поиски ушло несколько дней. Я принадлежу лесу, и всегда принадлежал. Всё равно никто не поймёт почему. Чтобы дать некое подобие объяснения — я не человек, всё это просто сон, и скоро я проснусь. Было слишком холодно, кровь постоянно сворачивалась, ещё и мой новый нож оказался тупым. Если не удастся умереть от ножа, я вышибу всё дерьмо из черепа. Пока не знаю. Я оставляю «до лучших времён» все свои тексты и оставшиеся деньги. Пусть тот, кто найдёт, забирает эту хуйню. В качестве прощального привета оставляю «Life Eternal». Делайте, что хотите с этой хуйнёй. Пелле. Я задумал всё это не сейчас, а семнадцать лет назад. Услыша звук мотора, Пер понял, что ружье сейчас — единственный вариант. Дрожащими руками он зарядил его и, поднеся во лбу, нажал на курок. Больше не было ни боли, ни страха, ни любви. Ничего. — Эй, открывай! — приехавший Эйстейн постучал в дверь, но не услышав ответа, поволок лестницу к окну на второй этаж, где как раз и жил Олин. — Я не знаю, что сделаю с тобой сейчас, чёртов ублюдок! Я вообще-то извиниться хотел! Несмотря на то, что Евронимус отшучивался, все же было очень неспокойно. Он чувствовал, что с Пелле что-то случилось, и это что-то явно ужасно. Ошет наконец хотел признаться в том, что чувствует и, конечно, извиниться за свое поведение на концерте. Всю дорогу он размышлял об этом и о том, что оставил Дэда совсем одного, вместе с его суицидальными наклонностями. Надежда теплилась где-то глубоко, но все же страх нарастал. — Ты… — ввалившись в дом через окно, Эйстейн потёр бок. — издеваешься! Быстрым шагом пройдя к комнате Пера, он легонько толкнул дверь. Глаза моментально расширились и наполнились слезами. Нет, он не мог… Черт, нет! Не мог, нет-нет! Это шутка, скажите, что это шутка! Темные волосы, слипшиеся от пота, намокли ещё и из-за соленоватых слез, что неконтролируемо текли по щекам. Он так и не успел признаться, так и не успел извиниться. Дэд умер, думая, что Евронимусу на него просто все равно. Безразличие, которым отличался Эйстейн, тут совсем не действовало. Хотелось проснуться, но это был совсем не сон. Это была горькая реальность, которая разрушала даже небольшой тёмный выстроеннный мир. — Пожалуйста… — не делая даже шага, Ошет упал на колени. Закрыв лицо руками он громко закричал, разрывая черную душу в клочья. — Нет-нет-нет… Сорвав голос от крика, он продолжал шептать. Не верил. Не хотел верить. Но видел это своими глазами. С трудом поднявшись с колен, Евронимус, шатаясь, подошёл к столу, на котором лежало письмо. Из-за слез прочитать что-либо было просто невозможно, но парень просто проводил пальцами по строкам, написанными ещё живым Пелле. Как же трудно было осознать, что ничего уже не исправить. Всё решено. Без ведома Эйстейна его судьба в очередной раз рушилась. Карточный домик, который так долго он выстраивал, упал. Он тоже хотел перестать чувствовать что-то, но… Все эмоции смешались. И боль, и страх, и привязанность. Дышать было тяжело, грудь сковывало чувство беспомощности. Всё, как в тумане. Еле как дойдя до кухни, набрал номер Хеллхаммера. — Его больше нет, блять! — задыхаясь, хрипло прокричал он. — Что? Что произошло, ты где? Кого нет? — Дэд. Он… — всхлип. — Он застрелился. — Сука. Успокойся, возьми плёночный фотоаппарат и сделай фото. Как он просил. Исполни его желание. Я звоню Некробутчеру, мы скоро будем. Но Евронимус не мог этого сделать. Он понимал, что это было признесено на эмоциях, но все же действительно звучало как просьба. Но разве можно так поступить с дорогим тебе человеком, черт возьми? Однако, ему также хотелось держать образ сурового безэмоционального металиста. Так, чтоб его ненавидели. Так, чтоб он был ужасен для всех. Поэтому, дрожа от боли всем телом, он все же умудрился сделать пару снимков. Нет, не было мерзко. Было именно ужасно больно. Нестерпимо больно. Евронимус навсегда остался там, посреди окровавленной комнаты, держа в руках письмо, намокшее от слез и крови. Тот, кто существовал после смерти Дэда, был лишь кем-то чужим в его теле. Эйстейна больше не было. Он умер вместе с тем, кому так и не сказал о своей любви. Умер, не зная, что это взаимно. Умер, дрожа от страха и боли. Тот, кого ненавидели многие, был не Евронимусом, которого знал Дэд. Совершенно иной человек полюбил другую, взял в группу Варга, а после погиб от его же рук. Это был уже не Эйстейн.