Гренки

Что вы знаете о счастье? Для Вани счастье, позабыв про все проблемы перебирать золотые кудри в свете солнечных лучей. По утру проснуться с осознанием того, что голова от вина болит вовсе не по одиночке, а рядом еще досыпающий последние минуты Сережа, чьи ресницы подрагивают. Так и хочется провести пальцами по щеке, расцеловать спокойное лицо, хоть партнёр проснется не из-за трескучей ломи. Ваня соврет, если скажет, что не скучает по денькам спокойной жизни, когда гоняешь в доту и кс ни о чем не думая, но и Серёжа не менее интересен, чем какая-то каточка в доту под рандомный стрим. Особенно Пешков неплох поутру, когда задыхается от поцелуя и смотрит так спокойно, почти смиренно. Чувство приторной нежности щекочет под ребрами, Бессмертных точно душу продал дьяволу за такого Сережу, а тот бы хвостом только помахал. Ваня по шутке пуделем лохматым зовет, что не обижает, под таким влюбленным взглядом обижаться — самый большой грех, от него сердце воет. Слова под красноречивым взором зеленых глаз, вещь сравнительно ненужная, стоит посмотреть оценивающе, Сережа уже размышляет о том где провинился, стоит оглянуть сверху вниз, огладить розовеющие щеки, и Сережа уже на коленях. Стоит с губ сорваться нежному стону в бархатной неге, и Сережа берет глубже. Этому взгляду трудно противостоять. Ваня часто смотрит, так, а Серёжа часто ведется. Пусть их зубные щетки полгода до переезда в одном стаканчике кочевали, пусть они дурачились на кровати, пока смотрели фильмец, пришлось знакомиться с новыми гранями любимого человека. Решением соединить свои судьбы не «понарошку» возникло, в силу того, что Ваня настоял. С момента переезда прошло довольно времени, сейчас все спускается на нет, а в самом начале даже бытовые конфликты казались чем-то трагичным и несусветной проблемой которой нет решения. Пешков, сученок, медикаменты кладет не в левый ящик холодильника, а в правый. Бессмертных на кровати ест постоянно, а Сережа терпеть это не может, когда крошки впервые на простыни увидел, ходил все, да бурчал «И это любовь всей моей жизни, блять, Ваня, я от тебя такой подставы не ожидал», как сглазил кто, ей богу. —Ты заеб со своими крошками в постели, честно. —Пошел нахуй, носки сначала свои собери. Вот и поговорили, Сережа поворчит еще походит, а Ваня потом как кот, прильнет, обнимет крепко-крепко сзади, покачиваясь, убаюкивает словно. Невозможно элементарно уже без пуделя этого в комнате, никто под бок не тычется, и не лезет целоваться каждые пять секунд, вот они, первые романтичные моменты, позволяющие сблизиться сильнее чем прежде. Узналась Ванина привычка подолгу смотреть друг-другу в глаза. Сережина, не совсем привычка, можно сказать повадка, подолгу целоваться в закутках людных мест, которую, неожиданно тепло принял Иван, поддерживая инициативу в подобных моментах. Ваня любит читать Сережины любовные «письма», в смс телеграма, Пешков оказался тем еще романтиком, донельзя чувственным в словах и жестах, это невозможно не ценить. Сережу совсем не смущает то, что Ваня может сутками сидеть за проектами, потому как налипать ему никто не мешает. Ваня совершенно не против, когда Сережа «сутками» спит, ведь это какой-никакой отдых. Бессмертных, не понимает и никогда не поймет, как занесло его на эту мель, но после такого первого встречного, вечно любимого Сережи, все кажутся пустышками, за которых и пальцем повести жалко. То и ясно дело, это не других парней, аль девушек, Ванечка покрывалом окутывает, в лоб целует среди дня. Все-таки оба понимают — будь все ярко-светло и без притирок, будь все приторно-розово, как в дешевых романах, интерес друг к другу так и не разгорелся бы. Самое прекрасное, лечь рядом поздним вечером, точно зная, что есть общее завтра, а еще лучше — развернуться в теплые объятия, кажись лучше уже не будет, но каждый день — лучший. Однако, очевидно одной из проблем стала готовка, колебаний в том, что Ваня сожжет квартиру нет. Если Сережа имеет хоть малейшее представление о том, что за зверь такой «Газовая плита», быть может даже читал, что такое духовка (но это уже больше на сказку походит), то Ваня, вот максимум прокачал навык в подогреве еды, и то, тарелку с каемочкой по сей день ставит. За что по башне отхватывает. Пускай эта тарелочка с каемочкой и не вредит совсем, это уже что-то стереотипно-привычное в жизни Сережи, а нарушать настолько привычное, позволять не хочется, но когда Ваня демонстративно берет эту чёртову тарелочку, с чертовой каемочкой, то смирение приходит само, даже без ссор и истерик. Уходя к готовке можно сказать, что завтрак, в виде пары жареных яиц, Пешков может состряпать без особого труда и даже без скорлупы. Когда впервые Сереже на ум пришла идея совместного завтрака, вместе с ней должны были сойтись те самые плиты на которых держится мир. Ведь Ваня даже под руку не лезет, поскольку считает, что кулинарное искусство сродни волшебству. Если вдруг начнет готовить Бессмертных, все закончится убийством, кудесник из него такой себе, только в катке последние десять минут, ибо тащить в соло задача не из легких. Сидя в кресле с какой-то заумной газетой, наверняка новостей, Ваня выглядит на пару-другую лет старше, хотя, при этом неимоверно солидно. У Сережи ком поперек горла встает, да и просто встает. С начала совместной жизни на жизнь в романтическом плане, уделялось сравнительно малое количество времени. Рассматривая все мелочные обиды и бытовые проблемы. Мириться сексом оба считали чем-то неправильным, в особенности учитывая затяжную агрессию одного из. —Вань, Ваня, завтрак вместе готовим, я заебался по одиночке кашеварить. С чего такая идея, неясно, но двадцатиминутная лекция о том, как же сближает совместная готовка и Ваня сдался. С тяжелым вздохом, и не менее лёгкой головой конечно, примерно вырисовывая картину «кухня в продуктах». Разумеется, было бы проще купить замороженные продукты или заказать еду на дом, что совсем не оправдывает финансовые затраты. Ежели бы не Сережа, отдельное ему спасибо за сохранение фамильного очага, однако это больше адское пепелище бушующего костра, а не очаг. Спорить с тем, что партнёрство на кухне очень и очень полезно, в особенности учитывая неумелого Ваню — бесполезно. К подобному выводу пришел и сам Ваня. В результате подобной практики самое главное, приобрести ценные навыки связи, они явно пригодятся и в других аспектах существования как пары — вне кухни Сережа же, всячески поддержать пытается, ходит вокруг да около с предложениями о том, что же приготовить. Учитывая все аспекты, например, Ваня точно не разобьет яйцо без скорлупы, выйдут лишь средненькие гренки, но это ведь лучше, чем ничего? Было бы отлично, если Иван сохранит свои конечности в целости при нарезке хлеба. Бессмертных только забавит зрелище в виде Пешкова: всполошённый, в фартуке, составляет список продуктов, которые стоит купить. Кудри мягкие, подобные облаку из ваты, топорщатся в разные стороны, Сережа — самый светлый лучик, и Ваня правда-правда готов его сохранять до самого конца. Готов целовать розовеющие щеки, в свете дневных проблесков солнца сквозь жалюзи. Готов в глаза эти неугомонные спокойно смотреть, присмирить, не успокоится же. Только стоит от губ ало-вишневых оторваться, начнется очередное перечисление вариантов готовки. У Вани голова гудит от этого, но и не разрывать долгий, до дрожи в пальцах, поцелуй не получается. Выход всегда есть, и смекалочка у Бессмертных еще в рабочем состоянии, приторно-сладко улыбку давит, лбом ко лбу касается, легко, кожа к коже в интимной близости, да глаза прикрывает в полустоне, будто от головной боли. Пальцы у Ивана холодные, медленно по бокам опускаются, чем табуны мурашек по коже пускает. Сережа молчит наконец, только дышит шумно-сбивчиво, колени сводит, чем бедра Ванины сжимает, ведь тот прижимает крепко. Не свалиться в эти объятия невозможно. —Мы обязательно завтра приготовим этот ебучий завтрак, только, Сереж, давай сейчас в тишине побудем? Носом в шею куда-то тычется, дыханием, еще чуть-чуть и ожоги третьей степени оставит. На душе спокойно становится сразу, будто метель за окном в знойную зиму прекратилась, сменилась теплой весной и сугробы переменились лужами. Растаять в ощущениях хочется прямо как эти сугробы. Запретный прием по отношению Сережи, Ваня использует так умело, что сопротивляться, вариант не выигрышный для всех сторон. Пешков любит посидеть на коленях, не только перед Ваней, но и «на» Ване, бесспорно, любит скользящие по спине подушечки пальцев. Иногда даже до дрожи во всем теле. Нежность, что застревает в горле и заполняет грудную клетку, от нее никуда не денешься. В действительности, стоя на балконе в сумерки летней ночи, Сережа перебирает в голове варианты развития событий, о собственной навязчивости, неприглядности и…. Трудно жить человеку с повышенной тревожностью. Ветерок теплый, приятно щекочет лицо, город, окутанный тьмой, уже давно спит, и только малый процент гулен все еще тащатся пьяными по улице. Голова ночью куда больше завалена мыслями, порой совсем мелкими, а иногда совершенно раздутыми до мировой важности. В подобные моменты задумываешься, что в космосе хорошо, тихо, немного холодно, умиротворенно, наедине с собой. Но, когда теплые объятия обвивают сзади, слишком по родному, сигарета от неожиданности упадет из пальцев куда-то сквозь этажи, это уже совершенно не важно. Однако, не будь рядом Бессмертных, Пешков вероятно полетел бы за той сигаретой вниз, с надеждой на полнейшее опустошение. Да, всегда так, непривычное ощущение собственной важности. —Ты долбаеб со стажем, Серег, куда ты в три часа ночи выперся? Тот лишь улыбнется слабо. Это далеко не первый раз, это далеко не то, о чем бы мог подумать Ваня. Слишком много мыслей копится в этой кудрявой голове, все их перебрать Бессмертных не сможет физически, но льстит факт того, что попытки разгрести тьму кинолент не останавливаются. Даже спустя долгое время неудач. —Как писал Шекспир… Ай, пошел нахуй, не ебу что он писал, — Сережа улыбнется, а если Серёжа улыбнется, остальное не важно. Промокнуть вместе под дождем в туманящем сознание поцелуе? Ваня только за. Вместе обсудить какую-то мелкую проблему? После всех бытовых хаосов, Ваня обеими руками хватается за эту возможность. Вместе выдержать груз слез одного из? Только не Сережиных, он против. Сережа тот самый кот, чувствует, когда же Ваня проснется и нарочно будит на пять минут раньше, ну а вдруг. Разлепить глаза поутру, под нежный, или уже не совсем, шёпот Пешкова, непосильная задача. Поцелуи нежно остывают на теле, точно раскаленным пеплом по холодному ветру в осенний зной, Сережа целует медленно, аккуратно что-то бормочет в шею и не догадывается о том, что желание встать от этих ласк улетучивается только с тройной скоростью. Ваня не понимает от слова совсем, каким образом жизнь занесла его именно сюда, почему именно к Сереже? Однако что-то менять вовсе не собирается, пока не ощущает, как яростно трясут за плечи в попытках спустить с парашюта сонного царства. —Просыпайся, сам потом будешь бубнить о том, что не разбудил. Ваня блять. Думается, встать можно было начиная еще с поцелуев, ибо описать боль от щелбана одним «неприятно», трудно, ибо Сережа их раздает с такой силой, лишь бы синяк не остался. Как же меняет жизнь к двадцати, в пятнадцать ты со своим другом гуляешь по ночной Москве, скитаешься по закоулкам в попытках не спалиться за выпивкой и сигаретами, а ближе ко второму десятку еле как просыпаешься под поцелуи, даже если лег в девять. Уже совсем не следишь за днями недели, плюешь на то, что завтра понедельник. С одной стороны, Бессмертных должен быть премного благодарен, что хоть кто-то помогает встать по утру, ведь в мире до того много людей, которым никто так и не помог проснуться, что сотни работников опоздают в офис. С другой стороны, дать солнцу проснуться раньше, чем ты сам, куда приятнее. Во всяком случае, продирать глаза по первым его лучам окунаясь в омут суровой реальности, не самая приятная вещь. — Ваня, ну не стой ты как фонарь уличный, плиту там включи не знаю. Любовь к жестам Сережина не утратилась со временем, тот чуть миску не перевернул, хоть и пустую, но сам факт того, что риск был. Ваня посмеялся только, да смотрит на зверя страшного с лицом заумным, будто понять что-то пытается, на самом же деле электрическая плита выглядит еще более страшно чем та — газовая. На удивление обоих, спустя пару десятков секунд нещадного пищания плиты, мысль о том, что вообще-то, надо бы поставить сковороду приходит сама собой. На столько гениальным Ваня себя не чувствовал даже после вручения красного диплома. Сережа на это смотрел с неким удивлением, пока сам Ваня на Сережу самодовольно не поглядел, на столько, что сам себе удивился, нос так вальяжно задрал, а Пешков только бровью повел, и обратно к миске. Ваня бы на это обиделся, только Сережу улыбочка эта, краешками губ, выдает с поличным. Кто-ж знал, что помимо конфорки нагревается и сама плита, вот и Ваня не догадался, пока не облокотился на нее, будто так и надо, за что поплатился указательным пальцем. От жгучей боли Ваня даже из реальности на момент выпал, думается, есть что-то погорячее чем Сережа в фартуке и венчиком в руках. —Ебал я эти гренки, Ванек. А может и нет. —Не надо ебать гренки. Боль в пальце даже спустя пару секунд не утихает, а хотелось бы. Ожог не критичный, однако ситуация не из приятных. А все что Пешков в подобной ситуации знает, так это, то, что всеми способами стоит охладить обожжённое место, это собственно и делает, аккуратно дует спешно обхватив ладонь. Ваня смеется, сквозь боль, своеобразное муки и поражение собственному идиотизму. Ну а Сережа просто не может не посмеяться, во-первых, из-за жалости, во-вторых, то, с каким трудом это было произнесено, наверняка подобно целому подвигу. —Блять, горе луковое, под водой иди подержи. Сережино лицо в свете солнечных лучей — красиво, губы Серёжины — прекрасно. Бессмертных не в этой вселенной, его совершенно нет, а то, что там сказал Пешков? Отдается лишь гулом в подсознании, на его глубине может Ваня и понял, хотя, навряд ли. Порочные картины, черт знает какой давности, всплывают, как Сережа хорошо пальцы обхватывать умеет губами покусанными, будто вновь в пубертат попал, когда любой жест твоего объекта обожания завораживает. —Серега, честно, я тоже твои эти гренки ебал. Ваня непослушные темные пряди за ухо ведет, дабы этот вид в памяти отпечатать. Невероятное чувство вседозволенности где-то поперек разума так и кличет о том, что, медлить сейчас, идея не лучшая, можно сказать ужасная. Губы, слишком желанные, ощущаются мягким зефиром, сладким и самым любимы. Долгие поцелуи — самое настоящее помешательство, и самое интимное что существует в отношениях, когда только они ощущаются по всему телу, когда до того глубоко, до того взахлёб, чтобы дыхание одно на двоих. В надежде более не прерваться. Пешков Ваню любит настолько, что сердце крошится в хлам, Ваня, точно так же, готовый до конца своей жизни носить пагоны «Тварь, снова ты сироп в… блять не важно, не в тот ящик кладешь!» Сережа только тепло улыбается на Ванины попытки полной инициативы. После всех мелочных скандалов, обедать, ужинать, завтракать, да просто есть вдвоем, конечно, прекрасно, но еще лучше, ощущать взор карих глаз. Сергей никогда в жизни не закрывает глаза во время поцелуя, нравится постепенно утопать в зеленых очах напротив, сравнить с болотом будет слишком банально и неверно, они скорее влажная трава после летнего дождя, да, они именно цвета лета. Очи эти, лучатся скорее нежностью, чем потопающей зависимостью как в трясине. Бессмертных дышит часто-часто в губы, мелкие ранки обжигая, но тянется за новыми поцелуями, более краткими, словно бабочки, только не менее желанными, более пылкими. Губы, пропахшие вишней, тянутся к губам напротив, однако лишь на миг, лишь на пару секунд, и тут же отстраняются в дразнящем жесте. Легкие, почти незаметные касания слишком ахуенно чередуются с нажимом языка, сначала в своем привычном темпе вальса, но тут же становятся неторопливыми, нежными. Несомненно, в этой игре ведет Пешков. Холодные пальцы касаются шеи, Ваня вздрагивает, да льнет поближе, тянется как кот к валерьянке, ресницы светлые лишь дрожат чутка. Пешков — пробирающий до костей холод равнодушия по зиме, удушающее тепло по весне. Иван Бессмертных — роса в летнюю пору, окутанный удушающим весенним теплом по зиме. Подушечки пальцев о горячую чужую кожу сгорают, Сережа загорается как спичка от пылающего во всю Бессмертных. Ваня выглядит хрупко слишком, его сломать страшно, да это мало останавливает Сережу, когда пальцы грубо окольцовывают шею, до легкого удушья, до ощущения эйфории от сбитого дыхания, касаются там, где еще никто не касался. В подобные моменты Бессмертных отчетливо ощущает беглые прикосновения по всему телу, сознание отключается постепенно и окончательно. Сережа усаживает на столешницу, а значит, ебали они эти гренки. Ваня в старых убитых шортах и растянутой футболке выглядит замечательно, не менее желанно, даже как-то по-домашнему, и ему отнюдь не положено ничего более чем аккуратный и ласковый секс на столешнице. Едва заметные бархатные касания по коленям в попытках раздвинуть просто-ахуеть-какие-замечательные ноги. Ваня просто уверен, как Сережа никто не сможет, великолепно ласкать бедра доставляя ощущения, сравнимые, разве что с волшебством из ебучей фантастики. Сережа просто уверен, что стонов лучше, его уши никогда не ласкали. Оставлять холодеющие поцелуи по шее — любимое занятие Сергея. Припадая к очередному нетронутому участку, мокро, жадно, дразняще целовать. У Вани, от подобного, голову кружит, колени трясутся и член стоит. Прижаться еще ближе, задохнуться в собственном желании, забыться наконец, да следить за тем, как цветные круги перед глазами замыкаются, да, это именно то что нужно. Ощущать влюбленный взор зеленых глаз — лучшее, что только можно представить. Ванин горячий шепот на ухо о несоизмеримой любви бьется на репите в сознании. «Сереж, пиздец, быстрей» Пешков готов продать собственную душу, жизнь, что угодно, лишь бы слушать это вечно, лишь бы веками ощущать дрожащие пальцы на собственных плечах горящими угольками, всю свою чертову жизнь слушать пресловутое «Как же я тебя люблю, кудрявый» Сережа по резинке шорт пальцами ведет, цепляет, но вниз не тянет, руку только под футболку нагло заводит, пресс очерчивает, а Ваню единственно от аромата табака, смешанного с Серёжиным, ведет куда-то не в то русло. Кожу Бессмертных, Сергей давно уже выучил на вкус, но кусается так, будто Ваня — долгожданный ужин после долгого рабочего дня. Но куда больше Ваню уносит, когда пальцы, все такие же холодные, бедер под шортами касаются. Наперво аккуратно, чтобы потом по осколкам фарфор не собирать, а вдогонку ощущениям, до красных следов, до синяков. Сережи много, слишком, везде и всюду. —Ну же! Дрожа и измученно ожиданием, куда-то в воздух, из последних сил, а Сереже собственно много слов и не надо, половины хватило. Пара торопливых, немного нервных, движений, а шорты уже валяются где-то в отдалении. Через мучение со шнурками, что не развяжешь с феноменальной скоростью, но оно того стоит. Сережа бы честно, уже выкинул это тряпье, которое Бессмертных уже год называет шортами, если бы не сам Ваня со своим «Не тронь, век прожили, еще проживут». Пешков просто понять такой бережливости не может. Идущие в разрез со всем домашним, душно-невинным образом Ивана, манящие изгибы ног, упругие бедра, Пешков не ошибется ни на миг если скажет, что они роскошные. Все ручники как-либо отвечающие за контроль спущены на нет. Сергей теряется и мечется от нахлынувших ощущений, палящие, костлявые пальцы по телу, слишком горячо, будто под экстази, хоть экстази Серега не балуется. Позабудь Сережа Ванино лицо, то покалывание в подушечках пальцев, чувство, будто от желания сходишь с ума, не забудется никогда. Ваня кажется сейчас опасной, но манящей змеей, извивается и тянется навстречу, такого Ваню не любить невозможно, хотя, не важно, спокойного или возбужденного до резких высказываний, домашнего или, как самая дорогая блядь, сексуального. Сережа просто Ваню обожает. Взгляд падает не то прямиком под футболку, не то прямиком под кожу, очерчивая выпирающие ключицы, Пешков упивается этим видом, как любимым дымом. Ваня упивается ощущениями, как любимым красным-полусухим. Слышать тепло любимого тела, запах его духов и тихие, совсем едва слышные, стоны, что срываются один за другим, копятся в горле, выливаются одним протяжным и сладким — настоящая страсть. Когда тело трепещет, но не в былой юношеской мнительности, а в сгорающем азарте, он сродни яду, подло отравляющему изнутри. Сережа, с испариной на лбу и затуманенным взором, что постепенно входит в податливое тело, смотрит за каждой реакцией. Наблюдает за белеющими костяшками, Ваня себя совсем не жалеет, вонзаясь пальцами в столешницу. Карие глаза, в коих плещется желание и Ванино отражение, Иван ловит каждый их на себе взгляд, гордо выгибается в желании задрать футболку, лишь бы Сережа смотрел-смотрел-смотрел, гладил выпирающие ребра и прижимался, сокращая жалкие сантиметры расстояния. Ваня, чьи глаза постоянно закрываются от сладкого ощущения, ноги мечутся в поиске опоры и в итоге укладываются на крепкие плечи, в глазах Сережи, картина получше этих ваших галерей. Кожа влажная, даже немного мерзко прилипает друг к другу, но об этом оба подумают потом, сейчас это ничуть не мерзко, наоборот, показатель желания быть ближе, роднее, желаннее. Ваня громкий и это факт, секс в публичных местах с ним — прилив адреналина. Ваня любит так, чтобы сорвать голос, исцарапать ближайшие поверхности, или Сережину спину, чтобы сгореть окончательно, сливаясь в тепле тел. Сережа любит всяко, как любит Ваня. В попытке подхватить Ваню под руки, тот растекается, буквально теряя какое-либо равновесие, ведь лишь крупица сознания все еще здесь, с ним. В кротком взгляде полуприкрытых изумрудных глаз заметна сдержанная пылкость, она порхает яркими румянами на обычно бледном лице, Сережу от этого ведет не меньше чем от судорожно цепляющихся пальцев, затерявшихся в кудряшках, не меньше чем от губ, с которых помимо стонов, даже при всем желании, сорваться что-то осмысленное не сможет. До пузырьков воздуха в крови, больше, Ваня в щепки дробит слабое Сережино сердце своим видом. Готовый променять воздух на сигареты Ваня, ощущает до боли знакомый запах табачных изделий. Те сигареты что Сережа курит на балконе в три часа ночи, когда доселе беспокойный город утопает в тишине. Да, Пешков вальяжно закуривает, от раскаленной до красна плиты, нагло делает затяжку. Сигареты после секса — хорошо, сигареты во время секса — ахуенно, Сережа в этом убеждается на собственном опыте, пока вбивается в, такого-же как дым, раскаленного Ваню, такого-же желанного. Сережу можно смело сравнивать с Александром Македонским, не только он умел совершать несколько дел сразу, ведь так превосходно разом менять угол захода и периодичность толчков, надо уметь. Сережа умеет, вот и выебывается. Дым, превращающий легкие в килограммы сажи, слишком красиво разлетается в потолок, слишком неуместно загораживает Сережино лицо. Но так уж получилось, что к семнадцати годам интерес к изучению математических наук Пешковым сошел на нет, потому он променял это занятие на курение в тогдашних «дымилках», на самом же деле сборище подростков за гаражом. Протяжный стон, абсолютно жаль, что не в унисон, однако с небольшой разницей во времени, а затем на несколько секунд воцарилась тишина, интимная до того, что даже Ванины краткие всхлипы — ценно. Пешков окурок крошит в урну у гарнитура, с Ваниного лица капли пота смахивает, да не долго эта волшебная искра длилась. -Блять, плита, —у Вани глаза по пять копеек и впечатление растерянности, как будто кто-то вдруг постучал в дверь. Этим утром они вновь забьют на гренки, этим днем они уже не устроят скандал из-за таблеток не в том ящике, этим вечером они вместе выйдут на балкон. Ваня, потягивая красное-полусухое, Сережа, затягивая свой чапман ред, быть может их красный вред организму сродни яду.