Came into this world
Daddy's little girl,
And daddy made a soldier out of me. (с) Beyonce
— Если не станете читать, мне придётся вас ударить, — голос учителя, монотонный и тихий, от вкрадчивости стал более неприятным. Девочка, сидевшая напротив него, сурово, по-звериному, посмотрела из-под густых чёрных ресниц, и в глазах её точно зажёгся огонь. Она, не отводя этого, должного стать пугающим, взора, взяла рисовую бумагу и очень быстро сотворила из неё журавля. Оригами выходило у неё сносно. Не в пример письму. Учитель, седой старик, нервно ощупал усы. — Это возмутительно, — губы его неприязненно изогнулись от злобы. Он встал, взял маленькую хворостину и со всем усердием стукнул по руке девочки. Та задрожала, схватилась за запястье, но не вскрикнула. — Я готова на всё, лишь бы не выводить днями напролет иероглифы, — прошипела она. — Я буду вынужден доложить господину сёгуну, — строго ответил учитель. — Он будет не в восторге, когда узнает о ваших достижениях в письме. Учитель был прав, но лишь отчасти. Сёгун вернулся домой за полночь, и когда ему, уставшему после трёх дней почти непрерывной езды на лошади, рассказали про достижения маленькой воспитанницы, он грозно сверкнул чёрными очами, поднялся со своего почётного места и тоном командира заявил: — Отрежьте ей указательный палец, сэнсей. В главном зале дворца все подданные замолчали в пугливом непонимании. Особенно сэнсей. Он неуверенно забормотал: — Мой господин, но как же… это ведь… она останется калекой. Тут сёгун спустился по трём ступеням к старику. — А теперь запоминайте, наставник. Когда вы ударите Мэй ещё раз, я отрежу вам один из пальцев. Если вы не усвоите урок, отрежу второй. Если и это вас не уймет, отрежу голову и вздену на пику, чтобы вороны выклевали глаза. Мужчины, стоявшие около почётного места, довольно ухмыльнулись, а переглянувшись, расхохотались. Шутку господина сёгуна подданные приняли хорошо, и бедному старику оставалось лишь просить прощения за дурное обращение с воспитанницей Мэй. Ему никогда раннее не приходилось извиняться и кланяться перед людьми младше него. Этим поступком сёгун показал всему двору, как следует относиться к его подопечной Мэй. Кто хотел возразить, побоялся. Кто хотел осудить решение сёгуна, промолчал, стиснув зубы. Кто-то был его гостем, кто-то был зависим от его милости, кто-то на самом деле его уважал. Иного мужчину, обычного самурая, товарищи бы назвали чудаком. Ни одному ребенку не позволили бы пойти против священной воли сэнсея, перечить ему, оспаривать его требования. Тем более девочке, которая рождена, чтобы радовать этот мир своей красотой, послушанием, заботой и рожать наследников. Десятилетняя Мэй, казалось, девочкой и вовсе не была. Няньки сравнивали её с волчонком: диковатая, непослушная, юркая и смелая. Она предпочитала лазать по деревьям, скакать на лошадях, играть с деревянными мечами, а не с куклами. Не боялась упасть или пораниться. Не иначе как сёгун нашёл её в лесу и отобрал у какой-то волчицы, а потом Мэй превратилась в человека. О том, откуда Мэй у сёгуна на самом деле, не знал никто, даже его самые приближённые воины. Десять лет назад двадцатилетний, только занявший пост сёгуна, возвращаясь с охоты в южных землях, Ясухару Савада принёс на своих руках укутанного в его алый плащ младенца и никому не доверил тайну, где и у кого забрал дитя. Слухи разнились. Первая наложница сёгуна, подстрекаемая служанками, ревновала его к этому ребёнку, полагая, что он забрал Мэй у некоей женщины, горячо им любимой. Ревность наложницы охладила пыл сёгуна. Он выдал её замуж за стареющего самурая из глубинки Северной провинции. Воины полагали, что это дочь одного из близких друзей или родственников Савады, тех, кем он дорожил, ибо сёгун питал нежные чувства к близким ему людям и подолгу скорбил в случае их смерти. Работающие во дворце сёгуна слуги перешептывались между собой о том, что девочка эта на самом деле ёкай в человеческом обличье, злой дух, околдовавший сёгуна. Он, любящий весёлые шумные гуляния, женщин, выпивку и охоту, как будто вмиг повзрослел и остыл к наслаждениям молодых воинов. Хотя он до сих пор общался с гейшами, брал наложниц, устраивал гуляния во дворце, главным для него оставалось это дитя, требующее много заботы и времени. Однако никто не звал девочку дочерью сёгуна, ибо этого не делал он сам. Сходились сплетни и слухи в одном — Мэй, кем бы она ни была, любима сёгуном. Её он опекал, как не опекал бы своих наложниц, к ней приставлял лучших лекарей, её одаривал изящными украшениями и одеждами, ей позволял то, чего не позволил бы даже самому себе. После разговора с учителем сёгун посетил воспитанницу. Она лежала в постели с открытыми глазами. Стоило ему войти в детскую спальню, Мэй взвизгнула от радости и бросилась ему в объятия. Она тоже не звала его отцом, а почтительно… — Господин сёгун, — девочка отпрянула и поклонилась. Ясухару потрепал чёрные взъерошенные волосы, ещё раз крепко обнял ребёнка. — Как ты вела себя, Мэй, пока я отсутствовал? — он смотрел в её лучистые большие глаза, гадая, обманет ли девчонка. Она потупилась. — Я не слушала учителя, — Мэй нахмурила брови — правда давалась ей нелегко. Сёгун улыбнулся. — Почему же? — Я… Я не хотела писать иероглифы. — Только поэтому? Мэй опустила руки и отвела взгляд. — Вчера я ударила одного мальчишку за то, что он обзывался, а наказали только меня, заставив весь день писать эти иероглифы. Он сказал, что девочки должны быть приличными! — она топнула ногой в конце рассказа. — Почему я должна, а мальчики нет? В чём между нами разница? Я стреляю из лука лучше их. Ты же знаешь! Ты же сам меня учил! Ясухару положил ей руки на плечи: — Придёт время, ты узнаешь, в чем между тобой и мальчишками разница. Учитель не прав, но ты не должна никому об этом говорить. Ни мальчишки, ни девчонки не любят, когда перед ними хвастаются своими умениями. Будешь хвалиться много, потеряешь уважение в их глазах, а боги лишат тебя этих умений. Я ведь не для того тебя учу, Мэй. Он и сам в детстве не любил письмо и чтение, легче ему давались военные науки. Отец заставил его учить иероглифы и читать классические произведения поэтов Нойрё, моря его голодом, прижигая полынью пальцы. Постепенно раз за разом старший сёгун вытравливал из сына всякое непослушание. Он велел шить ему постель и одежду из пеньки и хлопка, исключая ткани типа шёлка, поднимать сына с первыми лучами солнца, затем читать до десяти утра, лишь после завтракать, и снова садиться за науки, на этот раз — каллиграфию. Желанное воинское искусство Ясухару постигал лишь вечером не более двух часов. Сёгун не жаловался на своё детство и отца, но это не жизнь для Мэй. Он сразу разглядел в младенце свободолюбие. Его свободолюбие, которое пытались отчаянно погасить. Сделать то же самое с Мэй он бы не позволил. Не простил бы потом себе эту жестокость. Это многим не нравилось, многих угнетало. Почему девочка, чьё происхождение никому, кроме сёгуна, неизвестно, растёт свободно, без оков стереотипов и чужого мнения? Почему этой девочке дают в руки лук и стрелы, меч, нож, разрешают седлать коня, а не заставляют долго и упорно танцевать, не учат разливать чай, составлять икебаны. Почему она бегает с мальчишками, дерётся, ползает по деревьям? Хотя в самурайских семьях девочки могли обучаться наравне с мальчиками владению оружием, к Мэй относились несерьёзно. Сёгун полагал, что все ненужные толки о Мэй — его вина. Он никому не говорил правды, не дарил наложницам детей, будто не желая сына, всё свободное время уделял этой девочке. Она не дочь самурая, а всего лишь гостья во дворце Савады. Так отчего он столь много внимания уделяет ей? Отчего доверяет ей секреты и планы? Она безоговорочно завладела сердцем сёгуна, любовь и уважение других ей приходилось заслуживать. Но Мэй не оставляла пути. Ни кропотливые тренировки, ни насмешки мальчиков, ни зависть девиц, ни чтение с каллиграфией её не могли остановить или хотя бы задержать. И вот однажды она стояла наравне с сёгуном и приближёнными к нему Харукой Эгасирой и Юдзуру Досё в тронном зале императора Кина Хаттори. Ежегодно сёгун выезжал со свитой и некоторыми приглашенными даймё (зачастую среди приглашенных были даймё Северной и даймё Южной провинции, с Островов прибывали чиновники, но не сам даймё, поскольку единственным достойным долгого пути был по его мнению император, однако же они всегда задабривали сёгуна подарком в виде пятидесяти ловчих птиц) на соколиную охоту, после которой сёгун приезжал в императорский дворец и вручал ему пойманную собственноручно дичь. Это мероприятие считалось священным и обеспечивало связь между двумя властителями Нойрё. Хотя в последние пять лет это почти не удавалось. Император стал подозрительным, недоверчивым, склонным к паранойе. Он многих отдалил от себя. Сегуна особенно, ведь во власти верховного командующего была вся армия. Особенностью этой охоты стало то, что Ясухару Савада пригласил больше воинов к процессии, всех знатных, богатых или небогатых, но признанных уважаемыми, будто он созвал рать для приступа крепостной стены столичного города, у которого находились земли для соколиной охоты. Кроме самураев, прибыли даймё Южной и Северной провинции. Даже внук Нгаи Ше, даймё Островной провинции, Бао Ше присоединился к охоте со своей сотней самураев и десница даймё — Хван Одзаки. И вся эта рать беспрепятственно двинулась к столичным землям, что не могло не насторожить императорских вельмож. В столице даже пустили слух, будто вся эта рать кроме охотничьих силков, шатров несёт с собой в сундуках вместо одежды доспехи, а их слуги готовы в любой момент построить деревянные штурмовые лестницы. Решение Ясухары Савады взять на эту охоту и Мэй значило лишь то, что он видит в ней свою опору. А опора любого мужчины — его наследник. Но это было немыслимо. Женщина, даже будь она в сто раз сильнее и умнее мужчин, не имела права становиться наследницей военного вождя. Отец сёгуна, узнав о его решении, немедленно выехал в Южные земли. Хмурый и злой явился он во дворец сына. Ожидание аудиенции и вовсе вывело старика из себя. — Ты не можешь взять её с собой! — воскликнул старик, стоило Ясухаре Саваде появиться в зале для приёмов. Все приглашённые знатные мужи присутствовали в комнате. Они разом склонили головы перед главнокомандующим, как и требовали приличия. И седовласые, и юные. Им сёгун кивнул. Отца же Ясухару проигнорировал. — Я сёгун, отец — напомнил Савада не склонившему голову отцу. — Так порешил император девятнадцать лет назад. Ваше мнение о моём решении я учту, но я давно свободен от обязанности прислушиваться к нему. Все молча посмотрели сперва на сына, затем на отца. Девятнадцать лет назад молодой сёгун со своими длинными чёрными волосами, бритым лицом ещё мог бы называться ребёнком, но не мужчина, у которого появились морщины, в чьём взгляде и голосе сталь. От него молодого остались лишь страсти к охоте, войне и женщинам. За сёгуном вышла одетая в чёрное мужское кимоно молодая женщина, которую за причёску — высокий пучок могли бы принять за юношу. Старик Савада оказался прикован её обликом. Мэй спокойно миновала живой коридор и встала подле сёгуна, гордо вскинув подбородок. — Господин, если на охоте мой сокол, которого я воспитывала сама, принесёт добычи больше, чем ваш, вы отдаёте мне свою катану. Если же мой сокол принесёт меньше добычи, я побреюсь налысо и уйду в монастырь, как юродивая, — она обвела взором присутствующих, нашла Досё и поймала его улыбку, нашла Хвана Одзаки с Островов и кивнула ему, нашла Вэня, улыбнулась и ему, хитро прищурилась, глядя на Мамору Цая. Не мог старший Савада отказаться от сделки. Такой спор лишь подогрел его интерес к девушке, в чьей осанке он видел военную выправку, на чьем поясе уже блестели ножны одной катаны. К девушке, затеявшей столь опасный для неё спор. Три дня длилась охота. Первые день сокол отца Ясухары Савады выиграл сокола Мэй. Во второй день тоже. Мэй отпускала сокола недалеко, как неопытный охотник, в то время как он давал своему ловчему полную свободу. Старый мужчина уже ликовал в предчувствии победы, не замечая странных взглядов других мужчин. Однако на третий день его птица, вымотанная за предыдущие дни, не принесла ничего, в то время как птица Мэй поймала двадцать пять куропаток, что в целом сократило её отставание и вывело девушку в победители. Оставалось лишь признать её ум и хитрость, почти лисью, и отдать катану. Смирился ли с ней отец сёгуна, никто не знал. Мужчина обращался к Мэй с почтением, рассказывал истории молодости, смеялся над её, такими же дерзкими, как у самураев, шутками. А она играючи разливала ему чай. Савада старший ослеплённым бы не назвался. Глядя на его отношение к девушке, многие сразу потеплели. Если же отец сёгуна не с большой охотой попервой принял Мэй, то этого же нельзя было сказать про императора, который уже долгое время мало кого подпускал к себе, кроме тех, кто ему верен. Сёгуна давно считали не вхожим в его дворец и столицу. Однако слухи о девушке, воспитанной столь необычно, да ещё и поймавшей больше куропаток, чем любой опытный охотник, вынудили его и его двор принять делегацию военачальника. Инициатором встречи стала и сама Мэй, которая не боялась слухов про императора и велела послать гонца от своего имени, рассказать императору о том, что она хотела бы преподнести ему добычу, как верный его слуга. Сёгун на её решение не отреагировал, но все заметили, как он резко похолодел к ней. Однако в императорский дворец они явились все вместе. Кин Хаттори встретил их у трона, где делегация преклонила колени. Любопытство не удержало Мэй вновь посмотреть на Небесного государя. Худой осунувшийся мужчина с тёмными кругами под глазами всё же выглядел прекрасным. Когда-то давно он, наверно, был мечтой всех знатных и незнатных женщин, чего не сказали бы о сёгуне, хотя последний очаровывал своим обаянием и умел вести беседу грамотно. Император жестом велел встать, но заговорил он, вопреки желанию Мэй, не с нею, а с Ясухарой Савадой. — Давно мы с тобой не встречались, сёгун, — глухой голос императора едва достигал их ушей. В почти бесстрастном тоне различить эмоции государя трудно. И всё же Мэй показалось, что император сожалеет. Он не удостоил вниманием остальных даймё из делегации. — Это твоя воспитанница? — Кин Хаттори окинул этим пустым взором Мэй и сжал один из подлокотников. — Да, государь. Мэй, услышав в голосе Савады некую робость, которую могла узнать лишь она, и сама оробела. — Как её звать? — император смотрел на неё, а спрашивал сёгуна. Она поёжилась. — Мэй, — её имя Савада промолвил особенно чётко. Глаза императора на мгновение словно оживились, посветлели. И в них воспитанница сёгуна увидела такую безнадежную тоску, что искрой мелькнувшее едкое чувство передалось и ей. Он плотно сомкнул губы, будто от головной боли, а затем эхом повторил за Ясухарой: — Мэй. Красивое имя. Двор напрягся. Свита Ясухары Савады замерла в ожидании, что император задаст ещё несколько вопросов о самой Мэй. Они были уверены, что ему этого хочется. А значит, в этот торжественный момент всем бы раскрылся секрет происхождения воспитанницы, к которой сёгун относился лучше, чем относился бы к родным детям. — И сама она красива, — заметил Кин Хаттори с улыбкой, которая Мэй не понравилась. Она знала, что она красива. Тело, как бамбуковый стебель, угольно-черные волосы, кожа молочного цвета. Её губы выглядели лепестками цветов сакуры. Глаза — два идеальных миндаля. Так ей описал её Мамору Цай. Но её не заботили пересуды о внешности. Под слоями одежды Мэй таила ссадины, ожоги, шрамы. Такую женщину никто бы не назвал красивой на самом деле. — Позволь услышать тебя, Мэй, — благосклонно попросил Кин Хаттори. Она переглянулась с наставником и, получив его молчаливое одобрение, заговорила с императором: — Небесный государь, вы оказали мне честь, приняв меня во дворце. — Мне сказали, твой сокол наловил больше куропаток, чем сокол мужчины. Это верно? — Верно, государь, и я преподношу всех двадцать пять куропаток вам как знак моего почтения и лояльности престолу. Она кивнула слугам, принесшим большую клетку, куда были помещены все пойманные соколом птицы. Самураи императора ухмыльнулись, глядя на неё. Сам государь поднялся с трона и подошёл к клетке, рассмотрел добычу. — Ясухару Савада оказал мне честь, Мэй, взяв тебя на охоту и сюда, в мой дворец. Я заинтересован тобой. Он прошёл мимо, и Мэй словно поразило стрелой от его пристального взгляда. — Позволишь ли ты, сёгун, дать мне поговорить с Мэй наедине? Отчего-то сердце в груди бешенно забилось. Мэй по выражению лица сёгуна переняла его внезапное нескрываемое недовольство. — Мэй решает сама за себя, — бесстрастно сказал Ясухару и кивнул ей. Что он задумал? — Государь, вы оказываете мне честь, которой я не достойна, — Мэй решила, что лучшим будет нейтральный ответ. Кин Хаттори улыбнулся нежно. — Это уже моя привелегия говорить, кто чего достоин, юная госпожа. Чтобы заполучить твоё согласие, я готов на что угодно. Сёгун побагровел и сжал кулак у левого бедра. Его сопровождающие, услышав двусмысленную речь императора, переглянулись между собой, как бы спрашивая друг друга, одинаково ли они истолковали слова государя. — Простите меня, государь, — покорным тоном ответила Мэй. — Я с радостью исполню вашу волю, если вы желаете говорить со мной наедине. — Желаю, — кивнул Небесный государь. — О тебе ходит много сказаний, Мэй. Многие люди говорят о твоей мудрости. Я хотел бы убедиться в том, что ты действительно мудра. Поэтому даю тебе загадку: явись ко мне в три часа после полудня не одетой и не раздетой, не голодной и не сытой, не в компании и не в одиночку. Мэй никогда не видела сегуна таким злым. Даже на провинившихся воинов и слуг мужчина смотрел с толикой жалости. Но войдя в покои, данные ему императором, он едва не разбил мечом древнюю фарфоровую вазу с икебаной. Император специально расположил их во дворце в своём крыле, поближе к своим покоям, а других знатных мужей в противоположном крыле. Остановило от разрушения комнаты только присутствие Мэй, которой требовалась поддержка. Унизили не её. Пытались унизить сёгуна, ведь это он навязчиво распространял слова о мудрости, смелости и силе Мэй. — Она сильная девочка, сможет за себя постоять, — хохотнул, разряжая обстановку, Юдзуру Досё. — По-твоему это смешно? — сёгун стоял в центре комнаты, скрестив на груди руки. — Я не сомневаюсь в Мэй. Я сомневаюсь в намерениях императора. И если во дворце поднимется какой-то шум… Мы будем готовы. Мамору Цай, советник сёгуна, осторожно вклинился в разговор: — Господин, это возможность приблизиться к императорскому дворцу. Сегодня он убедился в наших намерениях. Если и Мэй его сможет убедить… О чём говорили мужчины, Мэй не понимала, не улавливала сути и даже не запоминала некоторые высказывания. Поглощённая разгадыванием загадки, она вдруг обратилась к сёгуну: — Господин, прости меня, что я прерываю ваш разговор. Могу ли я просить вас дать мне ваш алый плащ? Он оторопело затих. — Доверься мне, господин. Сёгун протянул ей плащ. Мэй попросила его помочь ей переодеться. Она сбросила всю одежду. Алый плащ сёгуна был ей велик, и девушка сумела сделать из него подобие длинного платья. Ноги её оставались босыми. Все мужчины, присутствующие в комнате, увидев её в плаще сёгуна, забыли о такте и глазели на Мэй открыто. Сёгун поймал себя на мысли, что занят тем же, чем заняты его самураи и советники. Вэнь и вовсе дар речи потерял. Мэй выросла удивительно красивой. В Мэй, несмотря на её род занятий, угадывались приятные мужскому взору женские черты. Для отца, которым сёгуна негласно считали, любоваться прелестями собственной дочери было бы не менее чем порочно. Однако же Ясухару не звал себя её отцом, как и Мэй его так не называла. Он чувствовал себя перед её красотой ничтожным, мелким, слабым. И слабым в осознании, что эти же прелести разглядел император. Хотелось тайно увезти Мэй из дворца. Но это навело бы на подозрения. Да и не получилось бы тайно. За дворцом и его обитателями и гостями пристально следят. А она вовсе не боялась. Накинула его плащ, взяла свою соколицу на левую руку, а правой схватила яблоко. — Лёгкую загадку дал император, — улыбнулся Эгасира. — Жаль, Хатакэяма не с нами. Она бы гордилась ей. — Не одетая и не раздетая, не голодная и не сытая, не в компании и не в одиночку, — задорно поддержала Мэй. — Старая загадка. Помнишь, господин сёгун, ты уже рассказывал, как первая императрица по легенде эту задачу решила? Он не улыбнулся, лишь слабо кивнул. После того, как император убедился в находчивости будущей правительницы, они возлежали на супружеском ложе. Но в легенде вовсе не было сёгуна, отлученного от двора, да и император вовсе не стремился кого-то оскорбить, предчувствуя неладное. — Будь начеку, Мэй, — выдохнул сёгун. Вместо ответа она вытащила из импровизированного рукава кайкэн, подаренный сёгуном ей на двенадцатилетние. — Я помню все твои уроки, сёгун, — Мэй спрятала кайкэн и покинула комнату. Один из самураев императора проводил её к покоям Небесного государя. Мэй, минуя порог роскошно обставленной комнаты, преподнесла к губам яблоко, надкусила. Кин Хаттори встретил её в наряде в два раза великолепнее предыдущего: фиолетовая ткань была расшита золотыми ирисами. Мэй остановилась, когда за нею закрыли дверь. Она сразу же нашла открытый выход на веранду, насчитала воинов, дежуривших снаружи, — их было четверо, и они не носили доспехов. И только затем она поклонилась. — Великолепно, — император жестом указал ей присесть к столику, за которым он пил чай. Он сам разлил по белым чашкам ароматный травяной чай, который так и хотелось попробовать, и предложил гостье. — Ты меня поразила, госпожа, — констатировал император, — своей находчивостью. Улыбка, пугающая Мэй, в сочетании с безэмоциональным взглядом пугала сильнее, но она старалась не подавать виду и улыбалась правителю в ответ. — Благодарю господин, но моей заслуги в этом нет. Каждая, кто знаком с легендой о первой императрице, могла бы разгадать эту загадку. — Мэй отпустила соколицу, и та пролетела над головой императора и села на позолоченный балдахин его ложа. Кин Хаттори задумчиво проследил за её полётом. — Это не говорит о том, что твоей заслуги в том нет. Знание легенды доказывает твою всестороннюю образованность. Он заметил, что Мэй не отпила чай, и ей пришлось сделать глоток. Отчего-то в горле пересохло. Ей было знакомо подобное внимание мужчины, и оно не сулило ничего хорошего. Наитие подсказывало, что комплиментами и разговорами Кин Хаттори не ограничится, поэтому она ещё раз проверила, сможет ли вовремя достать кайкэн. Пальцы задрожали, кожа рук покрылась мурашками. — Женщина, способная возвыситься над слабостью своей физической оболочки, достойна восхищения, — император взял руками кусочек рыбы с тарелки и поднёс к её губам: — Испробуй, моя прелестная. Отказывать императору было бы невежливо. Мэй исполнила его просьбу. Рыба оказалась вкусной, но в желудке всё равно свернулся ком нехороших предчувствий. Каких, она толком не понимала. — Сёгун наверняка дорожит тобой. Наверняка больше, чем любым своим самураем или наложницей. Но знаешь ли ты, по какой причине он взял тебя с собой на эту большую охоту? Для чего сделал так, чтобы ты продемонстрировала свои способности перед таким огромным количеством людей? Кин схватил Мэй за запястье. В его тонких пальцах ощущалось так много силы. Она не сумела вывернуться. Да и нельзя. Воля императора священна. Пусть его рассудок и помутнен. Она не сдвинулась с места, ожидая, что произойдёт после. — Он оказал мне честь… — сказала Мэй. — Я его воспитанница. — Да, самая дорогая, как говорит мой информатор. Тебе он поверяет тайны и планы. Император притянул её к себе и коротко поцеловал в губы. Мэй словно окоченела. Сёгун готовил её ко всему, но далеко не к этому. Не успев разорвать поцелуй, Кин Хаттори тут же углубил его, противно зашевелил языком внутри её рта, не отпуская запястья. Все силы в ней куда-то подевались. Она как куропатка попала в лапы безжалостного сокола. — Сейчас и проверим, готов ли он ради тебя на всё, — император толкнул столик в сторону. Фарфоровые кружки разбились со звоном, оставив множество осколков на полу. Мэй не то испугалась этого звука, не то внезапного порыва императора, отчаянно заупиралась. Кайкэн выпал из своего укрытия. Увидев маленький нож, император воспользовался её растерянностью и ударил по лицу так, что в глаза на миг потемнело, Мэй едва не упала. — Ах вы мрази, — прошипел Хаттори. — Подослал тебя, чтобы меня убить… — Нет, это не так, — воскликнула Мэй, уйдя из-под удара. Что-то щёлкнуло в ней. Она обернулась на дверь. Если император сейчас закричит страже, то сёгуна и его окружение схватят и отправят в темницу. После пыток их всех казнят. Что же она наделала? Воля её ослабела. Государь притянул её к себе, толкнул на постель, содрал грубым движением алый плащ. Холодок прошёл по обнажённой коже. Император раздвинул её ноги, до боли сжав бёдра. — Нет! — вскрикнула Мэй. Сокол ухнул и, хлопнув крыльями, вылетел из комнаты. Всё вокруг вспыхнуло белым огнём. Мэй решила, что ослепла. И вдруг император за её спиной в истерике закричал: — Кицунэ! Ты ведьма! Мэй обернулась. Весь мир стал большим, а она будто маленький ребёнок стояла перед императором. «Я не лиса!» — попыталась ответить она, но с губ сорвался собачий лай. Быстрый взгляд в зеркало помог ей убедиться в правдивости слов императора. Вместо девушки она увидела в зеркале рыжую лису с пушистым хвостом и четырьмя лапами. Самураи императора немедленно сбежались на его вопль. Один из них с криком кинулся на Мэй, но реакция не подвела. Она отскочила в сторону и пронеслась между воинами. Когда она выбежала на улицу, где-то глухо за крепостной стеной загудел боевой рог. — Тревога! — донеслось со стены, окружающей императорский дворец. — Атака на столицу! Лиса помчалась вперёд, ничего не разбирая. Лапы несли её по некоему чутью туда, где было безопасно и тихо. Всё кругом сошло с ума. Вместо императорских подчинённых она видела чудовищ. — Схватить сёгуна и всех даймё, живыми или мёртвыми! — послышался голос императора. Мэй остановилась в укромном уголке. Сердце колотилось. Она уже была далеко от покоев императора, в его саду. В саду ирисов. Под высокими цветами её никто не замечал. Она легла, прислушиваясь к звукам. «Нет, нет, нет», — повторяла Мэй сама себе. Стоило заботиться о себе, а она боялась за сёгуна. Но кто начал атаку?.. Неужели сёгун всё спланировал? Самураи императора не могли разорваться. Они отправлялись один за другим на стены, готовили котлы с кипящим маслом, стрелы, арбалеты, замуровывали ворота. Часть людей ушла в город. И лишь малая доля этих людей могла защищать правителя. Были ли это люди, Мэй не ведала. Она прижалась своим новым маленьким тельцем к земле, пыталась подавить страх. Крики, лязг оружия, шум повозок смешались воедино. И стук её сердца был громче всех. Она закрыла глаза в надежде, что всё закончится, что это просто ужасный сон. К такому сёгун её не готовил. К такому до конца не был готов и он сам. Вэнь куда-то скрылся сразу после ухода Мэй. Но это не имело значения. Нескольких человек, подосланных императором, Ясухару перебил сам. Не задерживаясь здесь, он постарался скорее выйти из императорского крыла, пока до воинов не дошёл приказ о захвате сёгуна. Первым делом он отыскал Хвана Одзаки: — Найди Мэй, — коротко приказал сёгун. В этой суматохе он в первую очередь не хотел бы потерять её из виду. Что-то в душе подсказывало — она выбралась. Она ускользнула. Но он не мог ринуться за нею сам. Для этого хватит одного человека. — Они! — кричали люди господина Бао Ше. Закат окрасил небо в кроваво-красный, и реки крови потекли в столице и за ней, криками людей наполнились стены императорского дворца. В отчаянной схватке сошлись чудовища они и рэйки и смертные. Никому не было пощады. До самой ночи прорывалась рать, собранная сёгуном, в столицу, до самой ночи они подходили к дворцу. И, наконец, голоса стихли. Ясухару распорядился пленных самураев во дворце связать. Императора никто не нашёл. Как он полагал, Кин Хаттори мог сбежать в свой сад. И там же могла найтись Мэй. И дадут боги, она там не одна. Лисица стояла на берегу маленького пруда, хвост настороженно опустился и нервно вилял из стороны в сторону. Хван, чтобы не пугать её, осторожно ступал по траве. Но даже тихий шорох привлёк её внимание. Она обернулась, увидела Хвана и попятилась. — Мэй, — сказал он так ласково, как только мог сейчас. Дурак. Держал в руках плащ, как рыболовную сеть. И лисица недоверчиво посмотрела то на него, то на плащ. Не подошла. — Оставь её, воин, — мелодичный женский голос отвлёк Хвана. С противоположного берега медленно шла к ним молодая красивая женщина, одетая в белое кимоно. Её улыбка, её голос обезоружили молодого воина. — Кто ты? — спросил он. — Единственный человек, который даст Мэй ответы на все вопросы, волнующие её столь долго. Он не заметил, чтобы женщина колдовала, однако нечто сковало его голову, мысли исчезли, перед глазами всё… Вспыхнуло белым огнём. Мэй вновь оказалась в своём теле. Она подобрала плащ Хвана Одзаки, лежавшего без сознания, и быстро закуталась в него. — Спокойно, Мэй, — с улыбкой сказала женщина, только что убившая одного из хороших знакомых, и ей верилось. — Я расскажу тебе всё. Все тайны. Ты пришла сюда не зря. Не зря. Её лисью натуру привлекло таинственное мерцание в середине пруда. Эти огоньки, летающие вокруг мраморной арки, выглядели интересными, красивыми. И успокаивающий голос этой женщины заставлял довериться ей девушке, которой в жизни очень не хватало матери. Ничего сёгун не говорил Мэй о женщине, родившей её. И Мэй приходилось отвечать другим: «Моя мать женщина». Лишь это она могла. — Правда? Откуда ты знаешь? — спросила Мэй. Сёгун привил ей недоверие к незнакомцам и подозрительность. Довериться хотелось, пусть и не сразу. — Я вижу это, Мэй. Ты кицунэ. Самое настоящее чудовище. Такие, как ты, созданны для того, чтобы соблазнять мужчин и съедать их. Гадкая лисица. Мне лестно, что ты пришла сюда сама со своим неугомонным сёгуном. А ведь он знал, кто ты. И павший воин знал. Все, кроме тебя. Он лгал тебе специально, чтобы потом использовать и убить. Люди, только почуяв власть над волшебными существами, немедленно берут эту власть в руки. — Он давал мне свободу, — тихо вымолвила Мэй. Горло её будто сдавили железной цепью. — Ха-ха-ха! — лицо женщины исказилось от хохота. Она подобралась ещё ближе. — Какая наивная лисица. Дать женщине в руки меч — это свобода?! Ну ты и глупая! Свобода — это отпустить тебя в лес. Туда, где тебе и место. — Я не лиса, это проклятие. — Ты ещё смешнее. Прекрати говорить, пока не потеряла уважения в моих глазах окончательно. Лисами не становятся. Таких проклятий нет. Ты родилась ею. А то, что ты долго была в облике человека, значит, что кто-то тебя этим человеком сделал. А военная подготовка только мешала тебе обнажить свою природу. Сёгун специально подавлял твои силы. Вспомни, он ведь не сказал тебе о твоей матери. Наверно, потому, что убил её в лесу, пытающуюся скрыть тебя от злых людей. Убил её и забрал к себе лисицу, которая может стать орудием. К сожалению, он не смог пробудить твою суть. Ты ему надоела, поэтому он и привёл тебя к императору. Тут-то всё и случилось. Видишь, он и не пришёл тебе на помощь. — Я тебе не верю, — Мэй замотала головой. Слова женщины ещё звучали в ушах, в голове. И от них не было спасения. Тут женщина подошла ближе, взяла её за руку и показала внутреннюю сторону ладони. — Посмотри, я докажу тебе. Нестерпимая боль пронзила руку. Мэй вскрикнула. Ладонь засветилась, и на ней проступил сияющий узор. Женщина, стоило ей увидеть узор на ладони, загоготала громче, подняв взгляд к небесам: — Вот я и на шла тебя! — она свернула ладонь Мэй, заставив ту упасть. И ту же она вскрикнула сама. В грудь женщины впился танто с знакомым Мэй узором. Тело поразительно красивой женщины разделилось. Труп повалился на землю, а из него выбралось жуткое создание и воспарило над Мэй. Мэй обернулась туда, откуда прилетел танто. На фоне ирисов, дерущихся воинов (и как она их не слышала?!) в одежде, пропитавшейся чужой кровью, стоял Ясухару Савада. Сквозь кровь, текущую по лицу, Мэй различила его глаза, и во взгляде читалось волнение. Она почувствовала желание броситься в его объятия, но что-то приковало её. — Мэй! — крикнул он и вдруг ухватился за бок. На одежде была не только чужая кровь. Его тоже. — Не слушай его, — существо взмахнуло когтистой рукой, и сёгуна отбросило к близстоящему дереву. Он ухнул, но смог не потерять сознания. — Мы с тобой похожи. Два ёкая, которых люди боятся. Слова теперь раздавались в голове. Мэй прикусила губу от боли. От существа веяло чем-то тёмным, злым, и это сдавливало сердце невидимыми тисками. Ещё вчера она стала лучшей охотницей, вчера выиграла пари у отца сёгуна, сегодня преклоняла колени перед императором, а сейчас она кицунэ, ёкаи реальны, перед ней некое страшное создание. Мысли путались. И эта дикая злость передалась и ей. — Мэй, беги отсюда, — прохрипел сёгун, держась за бок. Меж его пальцев проступала кровь. — Беги, не верь ей. — А тебе? Могу ли я верить тебе? С самого начала ты лгал мне. Потому что я чудовище, которым пугают детей?! Сёгун не ответил. Он тяжело выдохнул. Из-за пояса своего кимоно он вытащил некий медальон: — Ты сокровище, Мэй. Сокровище, которое я не мог потерять… Существо пронзительно закричало, увидев украшение с камнем редкого фиолетового, как у ирисов, цвета. — Кто моя мать?! — Потаскуха! — вклинилось чудовище, парящее рядом. Её сила не отпускала, терзала голову болью, от которой хотелось кричать. — Она и твой отец… действительно любили друг друга. И в редкие часы просветления папочки она придумала как запечатать мои врата! Мэй закрыла уши и мотнула головой, пытаясь выбросить из себя ёкая. — Я видел её лишь однажды, — голос сёгуна звучал слабо и всё же пробился сквозь навязчивый шёпот колдуньи. — С тобой в лесу. Возвращался с охоты, псы вышли на чей-то след. А она сидела у Ивы. Вокруг — лисьи следы. Думал, ведьма, хотел убить, но увидел медальон императора. Она бежала от кого-то, желая спасти ребёнка, и честь не позволила бы мне поднять на женщину руку. Её звали Морико. Мы провели одну ночь вместе. Я дал ей приют у нашего походного шатра. А на утро она исчезла, оставив тебя. Я вернулся… — Твоя мать смогла забрать у себя и твоего отца истинное чувство, — вклинился в разговор второй голос. — Пожертвовала им, вложив в печать. Когда она скулила, испуская дух, предмет разрушился, но колдовство перетекло в новое вместилище. В ту, в ком текла их кровь — воплощение их любви. Мэй зажмурилась. Из глаз потекли горькие слёзы. Она, пальцами цепляясь за землю, поползла к сёгуну. Каждый новый шаг доставлял боль. — Я вернулся к иве. Нашёл лишь мёртвую лисицу. Твоя мать своей лаской притупила мой разум, усыпила нежными словами, а ночью ушла, отведя опасность от тебя и нашего лагеря. И умерла от рук чудовищ. Тогда я поклялся, что любой ценой как можно дольше буду защищать тебя. И поэтому не говорил никому. Ни людям, ни тебе, кто ты на самом деле. — Но Хван Одзаки меня не испугался! — Он знал, потому что колдун, потому что я мог ему доверять. Эгасира знал, Юдзуру знал, потому что были со мной в тот день. Им и не следовало ничего доверять. — А мой отец… — Ох, деточка, твой отец, сошедший с ума от своей паранойи, едва не взял тебя сегодня силой! — прорычал монстр. — Ах-ха-ха-ха-ха-ха! Мэй упала прямо перед сёгуном. Вспомнился пустой взгляд императора. Его похоть, его злость и ненависть. Он и вправду едва не сделал это с ней. От мысли о том, что это действительно был её отец, Мэй стошнило. — Если бы я нашла тебя раньше и убила, то ты бы сдохла не зря, открыв врата. Но у меня на пути появился этот ублюдок сёгун. Потеряла одного влиятельного покровителя, хитрая лиса, знала ведь, что всегда можно найти другого... Молодой дурак влюбился в кицунэ, пользованную императором, возлежал с нею и питал к тебе такую же пламенную любовь. Скрыл тебя от моих глаз в своём дворце. Сколько людей погибло из-за того, что я искала тебя. Из-за его эгоизма. Он спас тебя… и он же убьёт. Нечто тёмное окутало сёгуна. Он тяжело поднялся и вдруг резко наклонился в сторону. Темнота осталась на прошлом месте, сформировавшись в ещё одного рогатого монстра. Ясухару потянулся за катаной, но был так слаб, что не мог вытащить её. Тогда Мэй, преодолевая боль, подползла ближе, выхватила катану и ударила монстра по лицу. Чудище зашипело и исчезло. — Нет! — закричала колдунья. Сёгун дрожащей рукой передал Мэй некий мешочек. — Твоя мать, она любила тебя. Этого никому не дано отнять. Посмотри на меня. — Он взял её за щёки, вынуждая посмотреть в глаза, искажённые болью. — Ты сильная. Ты всё преодолеешь. Возможно, ты ненавидишь меня сейчас. Давай поговорим после… — Мы и так слишком откладывали этот разговор! Мой отец меня чуть не изнасиловал! А ты не говорил, кто я! — Ты моя воспитанница, — твёрдо вымолвил сёгун. — И ты сейчас спасёшь империю от монстров, которые когда-то завладели разумом твоего отца. Можешь ненавидеть меня сколько угодно после. Но сейчас слушай внимательно: бросишь этот порошок в неё и побежишь к вратам. Протяни к ним руку. Это откроет врата… — Заткнись! — послышалось сзади. Ясухару оттолкнул Мэй в сторону. Очередной порыв ветра ударил его, припечатав к дереву. К иве. Мэй не стала медлить, подняла катану, кинула пыль из мешочка прямо в лицо колдуньи. Та зашипела, скривилась. Это дало Мэй возможность оторваться. В одном плаще было неудобно бежать, она замерла точно перед «вратами», выставила ладонь и… ничего. Неведомая сила вновь опустила её на колени. Мэй осмотрела руку. Но как же? На этой ладони существо нашло печать. — Жалкие. Сколько слухов о вас ходило. О тебе и о сёгуне. За такие слухи смертью не карают. А вы оказались слабыми. Даже врата не можете открыть. Мэй взглянула на руку. Мать когда-то давно отдала ради неё жизнь. Свою душу и свою кровь. Она спасла её. И Мэй и без этой легенды верила, что должна совершить нечто великое. Но она всегда думала, что это произойдёт иначе. Сёгун лежал под голыми ветками ивы, истекая кровью. Его смерть очень часто обходила стороной. Ни стрелы врагов, ни их мечи не достигали его, и люди верили в его избранность. Значило ли это, что его путь оборвётся здесь. Он спас однажды женщину с ребёнком и дал этому ребёнку всё, что мог. Часть его души была в сердце Мэй. Бросить его умирать она не могла. — Всё из-за меня, — Мэй взяла его меч, посмотрела на ладонь, где проявилась злополучная печать. — Из-за меня… — Лезвие неглубоко вошло в кожу. И вдруг её лицо озарил свет. Невиданная сила притянула ладонь Мэй к сияющим позади неё вратам. Сияние развеялось, а вместо него появилась чёрная воронка. Из неё донеслись душераздирающие вопли. Мэй резко поднялась, стараясь игнорировать звуки, взялась за меч. Хранительница врат стояла на берегу, не колдовала. «Боится задеть врата», — догадалась Мэй. — Польза от тебя хоть какая-то есть, — восхищённо заметила Привратница. Жуткая улыбка исказила её и без того безобразное лицо. Она взмахнула руками: — А теперь можешь убираться оттуда! Её магия не ударила Мэй. Колдунья остановилась, понимая, что девушка не сдвинется с места. — Думаешь, умнее меня? — спросило существо. — Отойди, иначе я убью его, — оно кивнуло на сёгуна. На мгновение что-то оборвалось в Мэй. Она посмотрела на теряющего сознание наставника, но потом лишь крепче сжала рукоять меча. — Убивай, — сказала она твёрдо. Сердце её как будто очернил гнев. Колдунья подобралась ближе к сёгуну: — Жаль, император не добил его, слабак. Но я выверну все его кости, — когтистая рука взметнулась вверх, и сёгун скорчился от боли, согнулся пополам. — Убивай, мне наплевать, — громче сказала Мэй и стиснула рукоять до боли в пальцах. — И теперь? — рука чудовища развернулась, сёгун взвыл, упал на траву, жадно глотая воздух. Мэй не отводила взгляда. Она думала лишь о своём гневе на него, на императора, на этих монстров. На себя. — Убивай! — повторила Мэй. Казалось, от её возгласа пошатнулся императорский дворец. Нечто вспыхнуло позади привратницы. Та взвизгнула и оставила сёгуна. За её спиной стоял Хван Одзаки. В его руках сверкали искры. Воин с Островов переглянулся с Мэй. Тут Привратница загородила собой девушку, помешав им друг друга понять. Хван с отчаянным криком выпустил на неё магию. Ведьма резко отлетела, и фиолетовая вспышка понеслась прямо в Мэй. — Пригнись! — услышала она. Мэй упала прямо на камень. За ней прозвучало подобие грома. Треснула арка. Привратница вскрикнула так, что пришлось сжать уши ладонями, и взорвалась зелёным огнём прямо в воздухе. В миг дворец погрузился в тишину. Кое-где ещё сражались с монстрами самураи даймё и сёгуна, а также те, кто встал на их сторону. Мэй подбежала к Ясухаре Саваде, приподняла его за спиной. Кровь продолжала идти с левого бока. Она приложила ладонь туда, словно это могло помочь остановить её. — Прости меня за то, что я не говорил тебе правды, — тихо промолвил он. — Замолчи, — шикнула Мэй. Лишь она могла так говорить самому сёгуну. Взяв его под руки вместе с Хваном Одзаки, они потащили Ясухару Саваду, как бы он ни упирался, во дворец, туда, где его поселил император. Мэй разогрела воду, Хван достал бинты у местного лекаря, у него же оказались и лечебные травы. Здесь же достали саке. — Прости меня за тот ужас и ту боль, что ты перенесла из-за меня… — Хватит! — вспыхнула Мэй. — Хватит, хватит, хватит! Я люблю тебя, слышишь?! Эта ведьма сказала правду. Та же пламенная любовь. — Её не страшило присутствие Хвана Одзаки, Мэй выплёскивала всё, что у неё накопилось. — Я не могу и не хочу тебя ненавидеть. Ты был замечательным наставником, другом… — она присела на колени у постели, заглянула в тёмные глаза сёгуна, в которых видела безумное чувство вины. Ладонь её легла на щёку Ясухары. Кончик носа ударился о его нос. Губы прильнули к его горячим сухим губам. Это бред. От жара ломило мышцы. Он видел Мэй размыто, туманным образом. Она бы его не поцеловала. Та, что была ему как дочь. Всё его тело воспротивилось. Усилилась боль в боку, под рёбрами. И всё же от этого поцелуя разлилось по телу странное удовольствие. Сёгун подался навстречу поцеловавшей его воспитанницы. «Такая же пламенная любовь», — вспомнил он. Это не его дочь, а он не её отец. — Не умирай, — она легла рядом, положила голову на грудь. Ночами, когда ей в детстве было одиноко, она приходила в его покои, слушала истории и засыпала также рядом. Просьбу рассказать очередную сказку легко выполнить. Но «не умирай»… На это он мог бы сказать: — Постараюсь. Её присутствие всегда придавало сил, излечивали раны, в том числе и душевные, заставляло забыть о тоске по её матери. Умирать ещё рано — решил Ясухару. Ему вручили будущее империи, и он обязан будущее империи возвести на престол. Император мёртв. Да здравствует императрица. — Ты нужна войску. Выйди к людям, распорядись, чтобы раненых определили в свободные комнаты. Тем, кто продолжает сражаться за императора, скажи, что он мёртв, они получат помилование, если сложат оружие. Если они продолжат сражаться, убить их. Мэй кивнула. Она нашла в сундуках боевую одежду и, набросив один из алых плащей, вышла из комнаты. Хван Одзаки было последовал за нею, но девушка остановила его: — Заботься о сёгуне, пока я не вернусь. И ушла в темноту коридора на звуки продолжающегося боя.