Низвержение в Мальстрём

В Тотентанце за эту ночь никто не умер. Дум медленно выходит из клуба — охранники молча расступаются. Кто-то пытается спиздануть что-то остроумное, чтобы правая рука босса заметила — но для него они все на одну рожу. Если ты хочешь, чтобы тебя запомнили — выделяйся. Рука уже на автомате достаёт и забивает скиф, легкие набирают и выдыхают, туда-сюда. Первая ночь, как он выбрался из этого остопиздевшего All Foods, куда неделю назад привезли целое охуеть-как-много-милитеховского-оружия и оставили его охранять. Его и ещё с десяток людей. Удивительно, что не перестрелялись. Первый выходной за три недели — и надо же, в клубе, где каждую ночь дохнет минимум десятка — сегодня девственно чисто. Дум, выйдя на улицу, бесится от солнца. Дискомфорта глазным имплантам оно не приносит, но бесит почему-то все равно. В штанах промурлыкало. «Где ты берёшь этих нытиков? Все подохли ещё на этапе вырезки глаз. Мне нужны новые. Сегодня». Красные светодиоды на его лице чуть притупляют насыщенность — Ройс опять всех перерезал. Дум делает ещё одну затяжку, с утра пораньше начинает долбить Мэтт. — Дум, ты слышал? Опять на посвящении все сдохли, сука! Я уже не знаю, где мне их брать, — в синтетическом голосе слышится отчаяние. Дум сипит в ответ: — Забей, я найду. — А как же Ройс? — Я поговорю с ним. — И как тебе, блять, это удаётся, — воздух выходит по синтетическим связкам так, что слышно восхищение, — ну, это же Ройс. Дум только чуть заметно ведёт плечами: — Да охуенный чувак вообще, я ему чай просто ромашковый завариваю. От нервов. Мэтт отключается с лающим смешком. Дум — всерьёз задумался о том, как было бы здорово, если бы Саймона хоть иногда что-то брало. День проходит уныло. Он возвращается на фабрику — одна из дозорных групп опять поцапалась с когтями в Кабуки. Дум, недолго думая, берет своих людей и едет. Слушать истории в духе «ваши уёбки красноглазые первые начали» — откровенно говоря, скучно. Он бы мог даже зевнуть, но ему вряд ли кто-то поверит, что он вообще спит. Дум забирает тигрят с собой. Есть у него одна идея. Спустя полчаса он скидывает их в пустой контейнер на набережной Арасаки — когти что-то кричат на китайском, но как-то похуй. Ещё через минуту подъезжает бетономешалка. Дум молча выпускает белый тягучий дым. Смотреть, как жидкий бетон заливается в глотки, почти что смотреть на огонь — успокаивает. Все вокруг притихли. Даже по меркам Мальстрема Дум — отбитый на всю голову ублюдок. Дум не согласен — он просто творческий. Плюс ещё всегда есть Ройс. По пути он снова заезжает в Тотентанц. Патриция написала, что есть желающие на обряд инициации. Он посмотрел — осклабился. Среди них девчонка, органическая — пытается флиртовать. — Ты ведь знаешь, каким именно образом попадают в Мальстрём? — он уточняет. На всякий случай. Девчонка извивается вокруг его паха, обвив шею рукой: — Это не будет лишним. Дум, недолго думая, берет её за череп, достаёт свой нож и срезает мягкий кончик носа, частично с хрящом. Девчонка истошно вопит, хватаясь руками за лицо. Дум слизнул кровь с лезвия — пойдёт. Ройс, глядя на них десятью минутами позже, скалится в своей привычной голодной манере и приглашает в небольшую комнату. Кровь настолько впиталась в бетон — что не оттирается даже химией. После какого-то момента оттирать её перестали вообще. Через 15 минут выходит довольный Ройс. Дум с удивлением смотрит на окровавленную девку — еле-живую, но ведь не дохлую. С вырезанными глазами, срезанным носом и частично снятой кожей лица. Новоиспеченную мальстрёмершу забирает Мэтт. День тянется долго. К обеду слышится возня на входе. «Дум, тут какие-то наемники пришли, от Дешона, пускать?» — слышит он по каналу зашифрованной сети. «Пускай» — он сипит, выдыхая белый дым. Смотрит на камеры: какая-то девка и бугай. Настроение после бетономешалки улучшилось, их встречают настолько вежливо, насколько вообще возможно в Мальстрёме. Он провожает их до дивана. Девчонка садится, закидывая ногу на ногу. Какие мы смелые. Ее дружок бугай и не думает приземляться. Дум достаёт пистолет — скорее просто из лени. Долго объяснять — не в его стиле. — Ты задницу свою опустишь? Или тебе особое приглашение надо? — он спрашивает спокойно, но его сиплый высокий голос звучит почти истерично. Наёмник заводится с пол-оборота. Дум подходит к нему ближе. Он ниже его на целую голову, меньше раза в два, но хули бы там он переживал. Своим лбом почти упирается в подбородок. Широкие руки наемника, демонстративно сложенные на груди, упираются в бронежилет «арасака». — А ты заставь меня сесть, — прошипел он. Дум растянул губу. Пирсинг поплыл вверх. Девчонка обеспокоенно подлетает к своему дружку: — Джеки, мать твою, ты хули творишь, — нервный шёпот в стянутом пространстве звучит как крик, — сядь! Дум с довольной усмешкой смотрит, как большая задница уёбка проминает под собой диван. — Хороший мальчик. Наёмник сверкнул глазами: — Таким, как ты, я вырываю глотки, — его голос шипит и плавится под красным светом глазных имплантов Дума. Дум не отвечает, нащупывает скиф и делает глубокую затяжку. Пока девчонка проверяет болта, а Ларс считывает данные с её чипа, Дум рассматривает рожу уёбка в деталях. Представляет, как хорошо было бы срезать нахуй всё лишнее и поставить нормальный хром. И вот эти пидорские золотые полосочки на лице — Дум почти готов рассмеяться. Спокойное течение сделки прерывается гулкими взрывами где-то на первом этаже. Ройс ошалело выходит из своей каморки. В руках ни много ни мало — пулемёт. Дум сипит: — До выхода придётся прогуляться. — Сказал обоим, но смотрел только в эти маленькие светлые глаза. В главный ангар они пробиваются с боем. Спецназ Милитеха — разбегается как тараканы, когда включаешь свет. Часть успеваешь придавить, другая — успевает убежать. Дум отстреливается и поглядывает. Эти двое наемников дерутся как за своих. Приятно. Настроение становится ещё лучше. Он подумал, что уже давно так не веселился. Когда остатки Милитеха окончательно уебывают подальше из Уотсона, Дум подходит к ним: — Останетесь на афтепати? Красные импланты скользят по хромовым полоскам под светлыми глазами. Он представляет, как выгрызает их зубами. Девчонка кивает и пихает своего напарника в плечо: — Уэллс, давай, когда ещё такая возможность будет? Дум усмехается. И действительно. Они садятся в тачку и уже через несколько минут заходят в клуб. Красный свет прожекторов приятно долбит в глаза. Выкрученные басы отдают лёгкой вибрацией в железе, а ритмичная разрывающая бочка как будто поддевает металлические скобы между пластами синтетической кожи: дум-дум-дум. Наемники сразу проходят к бару. Удивляются, что слабее рома нихрена нет. Потому что всё, что слабее рома, — пролетает как подкрашенная водичка. Дум сипло посмеивается, когда, взяв бутылку абсента и зажигалку, эти двое со странным прищуром смотрят на него. — Да ты пиздишь, — Уэллс сощуривается. Дум тянет уголок проколотой губы наверх, вливает в себя зелёную жидкость, не глотая, и поджигает прямо у себя во рту. В воздухе пахнет сухим, горьковато-хвойным, травянистым. Он сглатывает горящий алкоголь — в трубке пищевода отдает приятным теплом. Импланты красными отметинами скользят по лицу Уэллса, когда тот с горла вливает в себя несколько глотков. Кадык ходит вверх-вниз. Дум облизывает сухие губы. Наёмник откашливается, прикладывая руку к губам, но продолжает делать короткие глотки. Еще и еще. Дум не замечает — по крайней мере не хочет — куда из поля зрения пропадает девчонка. Он с интересом разглядывает, как Уэллс быстро пьянеет. После очередного его глотка Дум достаёт ингалятор и делает глубокую затяжку, выпуская дым в это мясное лицо с золотыми пидорскими ниточками. Уэллс вопросительно смотрит на скиф. От вдыхаемых паров, абсента, темноты — глаза чёрные с тонкой светло-голубой окантовкой по краям. Дум смотрит и протягивает ингалятор ему. Он делает всего одну затяжку, и Дум видит, как голубая окантовка становится антрацитовой. Почему-то хочется сказать: «хороший мальчик». Спустя несколько минут они оказываются в его кабинете — Дум пошёл за добавкой, Уэллс зачем-то поплёлся за ним. — Что это? — его голос, потерявший былую спесь и силу, хрипло проходит, царапаясь, по обожженному абсентом горлу. — Чёрное кружево, чистое, без примесей. Дум забивает скиф, поворачивается к нему и медленно высасывает столько, сколько позволяют его легочные резервуары. Снова прячет это органическое лицо в клубах белого дыма. Уэллс дышит, тяжело сглатывает и буравит взглядом семь красных точек, пытаясь одновременно заглянуть во все. Пока не получается. Дум подходит к нему чуть ближе: — Ротик открой, — его сиплый высокий голос понижается и становится шипящим, выкипающим. Уэллс сжимает кулаки до хруста в костяшках, но повинуется. Дум прижимает скиф к его напряженным губам. Джек делает затяжку — и выдыхает с последними остатками того, что называют разумом. Думу кажется, что этот день определённо не так плох. Он хватается за ремень Уэллса — пальцы на секунду скользят по ширинке. Наёмник почти рычит — рефлексы. Но Дум не отпускает. Если бы мог сощуриться — сощурился бы. Медленно подносит лицо к его губам и облизывает. В нос пробиваются органические запахи. Уэллс на секунду замирает, чувствуя, как последние остатки мозга в черепной коробке жарит и затапливает красным. Рука сама инстинктивно сжимается в кулак и ударяется о челюсть Дума. Наёмник тут же рычит от боли: костяшки краснеют, зрачки немного сужаются. Дум посмеивается и бьет в ответ. Не сильно, но из разбитой губы тонкой струйкой течёт кровь. Он впивается в неё, слизывая соленую вязкую жидкость, прокусывает губу — Уэллс шипит и пытается отстраниться. Вторая рука Дума дотягивается до высокого пучка и резко дергает вниз, обнажая органическую шею. Кровь пульсирует по яремной вене, отбивая — дум-дум-дум. Ну раз она сама так просит... Он почти что вгрызается в нежную, пахнущую кожу, оставляя белые следы зубов и красные пятна, постепенно превращающиеся в кровоподтеки. Джек шипит и выдыхает: — Бляяять... Боль вперемешку с трипом, ощущение запретного и глобально — неправильного, но будоражащего. Наверное, это называется возбуждением. Дум, пальцами чувствуя его стояк, ухмыляется. Он лёгким движением толкает его, и Уэллс падает на диван. Смотрит снизу вверх вызывающе, влажно. Дум наклоняется и расстегивает его ремень, штаны. — Даже не думай, — хрипло почти рычит Уэллс. Но Дум и не собирается. Просто обхватывает джинсы по бокам и резко стягивает. Уэллс пытается сопротивляться, обхватывает запястья этого красноглазого демона, но против его железа он бессилен. От осознания своей никчемной слабости — он обмякает, внутри всё словно хлюпает, чавкает. Дум выпрямляется, осматривает с высоты, вплавляя его органическую кожу в искусственный кожзам дивана. Когда Дум опускается на колени между массивных мясных ног, Джек окончательно сдаётся. — Пошел ты... — то ли проклятие, то ли одобрение. Дум проводит пальцем по стволу члена. Снизу вверх. Этим же пальцем оттягивает тугую резинку боксеров и приподнимает — Джек почти шипит. Достав свой карманный нож и приблизив к его члену — ухмыляется — зрачки Уэллса то сужаются, то расширяются. Он легко подцепляет резинку — ткань податливо вспарывается, обнажая короткие волосы на лобке, освобождая разрывающийся изнутри член. Рвёт так, что уже проступила прозрачная смазка. Джек еле слышно постанывает — неизвестность выжигает изнутри, оставляя волдыри под кожей. Дум окончательно избавляется от боксеров. И Джек чувствует, как его накрывает. У здоровяка такое впервые — всё тело в мурашках, его бросает в жар, дрожь, холод, пот. В паху всё отзывается болью — кажется, чуть коснись — и член разнесёт в клочья. Дум смотрит, ухмыляется. Он берет Уэллса за ноги и притягивает ближе — его таз оказывается на весу. Джек, мысленно выругавшись на испанском, оставляет все попытки разума осмыслить, какого хуя происходит. Только шире раздвигает ноги. Мышцы на ногах сводит, и они предательски подрагивают. Дум не спешит. Ведет лезвием ножа по внутренней стороне бедра, оставляя красные полосы. Здесь нежно и почти нет волос. Не выдерживает сам — кусает, заставляя Уэллса почти извиваться. Воздух из носа — трескается от горячего сухого желания. Демон скользит по бедру, его рука в кожаной перчатке настойчиво поднимается вверх, едва касаясь члена, идёт вверх по боковым мышцам пресса — там у Джека обнаруживается ещё одно «слабое место». От попадания в сгусток нервных окончаний он почти сжимается в комок от внезапной судороги. Короткой — как разряд тока. Дум сжимает зубами сосок — новый виток боли и удовольствия. Джек стремительно теряет силы и самообладание. Он ошалело смотрит перед собой — лицо Дума, которое он видел так отчетливо, — превратилось в одно красное мерцающее месиво, словно поверхность глаз запотела. Уэллс тянет руку перед собой, пытаясь нащупать, но Дум перехватывает её. — Что такое? — то ли просипел, то ли промурлыкал. — Я... — Джек стремительно тонет, уходя куда-то далеко за границы разумного, — пожалуйста, — хрипло, из груди. Дум улыбается. Он встаёт и двумя руками поднимает обмякшее тело здоровяка. Прислоняет его к стене. Прохладный бетон приятно охлаждает разгоряченную кожу. — Сможешь стоять? Джек невидящими глазами смотрит перед собой и кивает. Прижимается к стене, что есть сил, и крепко упирается ногами в пол. Дум подносит свою руку к его рту. — Сплюнь, у меня не так много слюны во рту. Джек сначала подчиняется голосу, только потом начинает понимать, что будет дальше. В это время Дум уже обхватил его член своей крепкой мертвой хваткой. Уэллс прижимает затылок к стене. — Ты демон, — шепчет Джек, сам не понимая, зачем он это говорит. Дум поднимает подбородок вверх и медленно вводит его член глубоко в своё аугментированное горло. Мычит: — Угу. Уэллса подводят ноги. Вибрация воздуха резонирует от стенок горла, врезается в член, обволакивает, вспарывает. Выбиваются последние пробки, в глазах, кажется, искрит. Джек почти вслепую нащупывает руками голову Дума, обхватывает её — кончики пальцев приятно чувствуют слабый ток на его дредах — и толкается внутрь, вниз по трубке горла, падает в этот водоворот. Дум понимает, что Уэллс кончил только по его судорогам, хриплому стону и характерному резкому запаху спермы. Джек откидывается на стену, почти всхлипывая. Капли пота стекают по телу, оставляя после себя и жар, и холод. Не ощущается даже биение сердца — словно подключи к монитору, и увидишь только ровную линию с непрекращающимся писком. Подумал почему-то о ранее сказанных словах: «вырываю глотки». Внутри всё сжалось от мысли, что теперь он вообще не представляет, как дальше быть без неё. Дум встаёт — и с его губ срывается короткая ухмылка. Он делает затяжку — по трубкам приятно проходит вязкий густой холодок дури. Он прижимается к Джеки, целует его в разбитую распухшую губу и выдыхает: — Хороший мальчик.