Сволочь московская

Давайте по чесноку: Пётр Хазин — сволочь. Игорь убедился в этом ещё с первой их встречи, когда Хазин умудрился обматерить с ног до головы несчастного Диму Дубина, что по чистой случайности пролил на него кофе. Ещё тогда, в один из первых дней его пребывания в Петербурге абсолютно все из участка поняли, что с такой язвой связываться никоим образом нельзя. Даже лицо у того совершенно неприятное: всегда с кислым выражением, словно бы ему неприятно находиться здесь, с этими людьми, вообще в Питере в целом. И губы тонкие либо угрожающе сжаты в полоску, либо искривлены в неприятной усмешке. А ещё взгляд чёрных глаз воистину дикий, словно бы у зверька, заражённого бешенством: кажется, что ещё чуть-чуть — и набросится. Ходит вечно недовольный в своих обтягивающих водолазках этих, матерится как чёрт двадцать четыре на семь, кофе пьёт дорогущий. Не тот, что из вечно ломающейся кофемашины, стоящей в участке, а из кафешки, расположенной на соседней улице: эстетика, всё такое. Курит ещё постоянно, какие-то сигареты, дорогущие наверняка, постоянно затягивается нервно, без какого-либо удовольствия, так, словно бы пачку вот-вот отнимут вместе с зажигалкой. В участке Хазина окрестили «пижон московский», слово «пижон» вскоре сменилось на «еблан», ведь за два месяца работы Пётр умудрился всех своих коллег довести до белого каления. Прокопенко он тоже не особо нравится, — Игорь спрашивал лично — но поделать ничего не может, ведь, во-первых, Хазин, хоть и таким скверным образом, но выполняет абсолютно всю работу, которую ему поручат, исправно, а, во-вторых, его неспроста из Москвы сюда перевели, назад не вышлешь в, по крайней мере, ближайшие полгода. О точной причине перевода в Петербург, кстати, никто не знает, даже сам Фёдор Иванович. Тем не менее, все уверены на сто десять процентов в том, что и в столице Петя не был белым и пушистым. Гром на него почему-то залипает. Первым это заметил Дима, с улыбкой рассказавший потом ему о своём открытии. Только вот самому Игорю как-то не смешно от слова совсем, ведь чем больше они с Хазиным работают вместе (а Прокопенко будто бы специально всё чаще и чаще начал устраивать им совместные задания), тем больше он смотрит на его русые вечно растрёпанные волосы, точёные скулы и тонкие, но невообразимо яркие губы. А потом, после долгих рабочих дней, долго дрочит в душе, представляя Петю, губами обхватывающего его член. Или — ещё лучше! — лежащего под ним: самодовольная ухмылка стёрта с лица, на скулах румянец. От таких фантазий Игорь всегда быстро кончает. Не понимает, если честно, как вообще на такого, как Хазин умудрился запасть, ведь ведёт он себя отвратительно, бесит постоянно всех и вся (Гром — не исключение), но при этом продолжает являться в эротических снах и самых пошлых фантазиях. И от этого на стенку лезть хочется. Однажды во втором часу ночи Игорь просыпается из-за телефонного звонка от контакта «пижон московский». Тот в каком-то баре нахуярился, просит забрать его оттуда. Ну и что Грому остаётся делать? Конечно же, он едет, вытаскивает удивлённого Петю, который умудрился забыть, что вообще ему звонил, из какого-то свинарника на другом конце города. Майора приходится к себе отвозить: тот пьян и, очевидно, под наркотой какой-то, двух слов связать не может, матерится всё себе под нос, адрес, разумеется, не называет. Блять, и за что Игорю это?.. Всё следующее утро Хазин подозрительно молчалив, не ругается даже, пьёт спозаранку с Громом чай, потому что кофе в квартире не нашёлся, бросает тихое «спасибо» прежде, чем выскочить за дверь — и был таков. Иногда Игорю кажется, что у Пети жесткие проблемы с менталкой, но после того случая он в этом окончательно убедился, как и в том, что иногда человек, устраивающий рейды и арестовывающий дилеров наркоты, периодически сам этим балуется, что, конечно же, напрягает. Тем не менее, к Хазину, наоборот, ещё больше влечь стало, как физически, так и морально. Однажды Гром целует его. Это происходит в отвратительно неловкой и напряжённой обстановке: Петя выходит на перекур, сталкивается с Игорем, который в это время шёл в участок. Начинают говорить о какой-то хуете, это продолжается минут десять, не больше. А потом — Игорь и сам не понимает окончательно, как это происходит, — он чуть наклоняется и прижимается своими губами к его. У Хазина губы настолько же холодные, как и взгляд. Проходит мгновение. Бесконечно долгое мгновение, словно бы внезапно кто-то взял — и остановил весь мир, заморозив время и переломав все стрелки на часах. Вот только этого не происходило. Петя отталкивает Грома резко, а затем со всей дури бьёт его по лицу. — Ты чего, ёбнулся вконец что ли?! — восклицает он, шарахнувшись назад. — Пидорас, блять, конченный. Он уходит так быстро, что Игорь не успевает сказать ни слова. Только в душе понимает, что Хазин всё-таки прав, и ещё как. Решает не лезть, не подходить к майору несколько дней до тех пор, пока не поостынет, а то шанс огрести вновь может быть очень и очень высоким. Судя по тому, что рассказывает Дима Дубин, Петя умудряется в тот день мастерски пересраться со всеми, с кем вообще только можно: постоянно на кого-то орёт, матерится даже больше обычного. Гром изо всех сил старается делать вид, что он вообще не знает, что случилось с таким и без того вспыльчивым человеком. Вечером, когда он заходит к Прокопенко, Фёдор Иванович полушутя спрашивает, кто его на этот раз отколотил так, что яркий след на щеке остаётся. Игорь отмахивается очередными уголовниками, думая о том, что Хазин сейчас наверняка нажрётся и нанюхается наркоты в каком-нибудь баре. В глубине души понимает, что даже после произошедшего чувства к нему не остыли, а даже наоборот как-то. Блять. Кажется, он влип серьёзнее, чем думал. Влюбился. Да ещё и в кого?! В самую большую на свете сволочь, в «пижона московского», очень вспыльчивого, постоянно курящего какую-то хуйню, матерящегося и употребляющего какую-то наркоту. Который, очевидно, ещё и гомофоб. Ахуенно ты попал, Игорёк, ведь твой избранник собрал всё бинго «признаки неадекватного человека». В тот день он устаёт настолько, что засыпает, едва дойдя до кровати. Ничего не снится. Даже Петя. Следующее утро начинается, мягко говоря, хуёво: скисшее молоко, закончившиеся чайные пакетики, ожог на руке, полученный из-за неаккуратного обращения со сковородкой в попытке приготовить себе яичницу, сама яичница, получившаяся безвкусной и покрытой какой-то корочкой неприятной, которую есть невозможно просто. На улице льёт как из ведра — воистину питерская погода. Ливень не собирается заканчиваться ещё несколько часов. Добираться до участка приходится чуть ли не вплавь, настолько большие и глубокие лужи на улицах. Всё серо и неприятно даже для Грома, который обычно эту погоду любит. Просто сегодня как-то всё идёт по одному месту. В участке их с Димой заваливают бумажной работой по уши: самая нелюбимая часть Игоря в любом деле. И если раньше всё можно было свалить на Дубина, то сейчас никак это не получится сделать. Он углубляется в заполнение отчётов до тех пор, пока на белоснежный лист бумаги не опускается стаканчик с кофе. Гром тут же поднимает голову и встречается взглядом с чёрными омутами «сволочи московской». Тот смотрит даже как-то виновато, делает искреннюю попытку изобразить улыбку, но у него плохо получается, и тут же уходит, не сказав ни слова. Игорь успевает заметить, что у него под глазами огромные круги. Оглядывает стаканчик, взявшийся из той самой дорогой кафешки, делает глоток. Кофе слаще, чем он привык пить, но всё же вкусный. День сразу становится чуточку ярче.