Обман. Мираж. Болезнь. Ну и пусть!
В сравнении с дивным видением,
сулящим что-то тайное, небывалое,
жизнь, которую они влачили,
так опостылела, что не было
никакой охоты бороться за нее.
«Царь-рыба» Астафьев.
☆☆☆
В Лысогорском имении верстах в двух от барского дома была роща с озером. Озеро это очень любил Николушка, там в тени деревьев было так тихо, спокойно и хорошо побыть одному. Здесь он любил быть один, не в доме, там немозможно было быть одному — невыносимо… Там всегда суетно, все движется, стремится, там всегда любовь и нежность, но не для него. Марья, его набожная, заботливая тетушка ласкала и ростила маленького Nicolas, но у неё были свои дети и он это чувствовал и знал, что не может упрекнуть её в том — как бы горько то ни было — она любила их больше. Николай с сожалением понимал это и был благодарен за всё, что она для него делала. Но вот что действительно тяжело было вынести, был муж её Николай Ильич, до слёз страшивший его. А ведь действительно, в те — конечно не часто бывшие, но всё-таки бывавшие, раза два в год — моменты, когда дядя бил мужиков, остервенело, до остолбенения страшно, до искрежещеных в зверинный лязг зубов, до горючих слёз Николушки, заставшего вновь это действо у окна. Его охватывал животный, жертвенно чистый страх, казалось, вот сейчас, Николай Ильич обернется на него и сверкнув безумным хищнически пьяным взглядом, бросится на верх, к нему, чтобы сейчас избить и его, его! Каждый раз после этого Ростов шёл к Марье, божился, что это в последний раз, что такого больше не будет. «Опять. И в этот раз… Этот низкий человек, как она смогла полюбить его, когда ему не стоит ничего избить, убить человека!» — думал Николай, — «Неужели он право думает, что можно творить, что душе вздумается, пострадать, поплакаться Маше, а после вновь идти и…!» — комната Николаши была соседней с Ростовыми и он часто слышал их разговор и плакал, — «Ужасный человек, страшный». Из всей, так называемой, семьи его близок Николаю был один лишь только Пьер. Он знал, что Петр Кирилыч был другом его отца и потому любил того и восхищался и во всём хотел походить на него. К его сожалению Пьера часто не бывало в Лысых Горах из-за деловых разъездов, в которых ни грамма не смыслил Николай, но очень желал понять (очевидно это было что-то умное и несомненно важное, если этим занимался Петр Кириллович Безухов). Но пока Пьера не было, как и сейчас — он был в Петербурге — Николаю Болконскому дела не было в доме. И потому все дни, сколько он мог, проводил у своего излюбленного озера. День был ясный, весенний, небо было чистое с большими перистыми облаками, их то и дело перегонял с места на место слабый ветерок, солнце грело тепло. Николай обыкновенно читал здесь, но: «Сегодня не хочется, ничего не хочется, » — юноша горько вздохнул, сев на траву. Он нагнулся к переливчиво блестящей, точно серебряное зеркало воде и провел по волосам рукой: «Что это?» Из-под водной плёнки на него смотрел юноша румяный и красивый, светлый мальчик с пухлыми красными губами, темными, смольными курчавыми волосами, он смотрел своими глубокими черными глазами, он, этот мальчик, не был Nicolas. Это было точно. Он загляделся. Кто-то вцепился Николаю в руку, хватив, потянул вперёд, Николай упал в воду. Очутившись в озере он перевернулся лицом к верху, но так, что видеть ничего он не мог от попавшей в глаза, остро щипавшей воды, от которой жутко хотелось растерать веки. Воздуха не хватало, появился удушливый ком в горле, хотелось всплыть, пошевилить руками, он не мог двинуться, ужас парализовывал, он не мог всплыть и потому он тонул. Но так же как и прежде, когда он очутился в воде и стал тонуть, та же невидимая им сила потянула его наверх, к спасению, жизни. Он не видал, и не мог знать этого, и видеть, но всё-таки чувствовал, что это было. Ему показалось, что он увидел этого юношу вновь, это он спас его, он точно был и был так близко, ещё чуть-чуть он вынырнет из воды и вот…! Николенька проснулся в мокром, горячном поту в изумленно восторженном состоянии духа, всё ещё немало страшась от проишедшего с ним во сне. Двадцать пятое мая — это был первый раз, когда Nicolas увидел его во сне. Один из следующих снов был светел и мрачен. Он очутился незнамо где, но можно было подумать, что это степь, бескрайнее поле — черное. Небо — такое же бескрайнее, мутное, непонятное, валящееся на плечи. Эту серую, жидкую небесную бездну разрезают смольными крыльями падальщики-вороны, пронзая слух звенящим, криклявым воплем. Впереди стоит человек, точно человек, прозрачный, непонятно кто он, лица не разобрать — точно размазали, но он знает — это Василий Денисов, полковой друг Ростова, просто знает — уверен. Это так и есть. Поле за́лито светом, слепяще-белым, будто отраженным от снега, солнца нет, табун белых лошадей кристально сверкая пробегает мимо и несётся вперёд к этому человеку. Лицо Денисова истерзано болью, он падает на колени, молча кричит, лошади обогнув его и оббежав золотой круг, растворяются во тьме далекого хвойного леса. «Что это? Там точно был Василий Дмитриевич, » — он знал Денисова, так как тот действительно был давний друг Николая Ильича, когда-то давно, лет пятнадцать назад он был командиром в Павлоградском гусарском эскадроне, а после был разжалован, от чего немного озлоблялся на мир. Но Николеньке он был знаком в первую очередь, как друг его несильно обожаемого дядюшки, часто гостивший у них в Лысогорском имении. Денисова Nicola's не любил, но и не ненавидел, однако неизвестная неприязнь к отставному генералу присутствовала у него, как и ко всем военным людям. «Но от чего же он? Нет он точно связан как-то с этим юношей… Он мне приходит вторую неделю, этот мальчик.» Этот мальчик глядел вперед с улыбкой. Но он повернулся и прямо смотрел теперь на него — юного Балконского, и голова его сияла ангельским светом, право все было так! Было так близко, взаправду. Курчавая голова его светилась, но лицо с улыбчиво восторженного стало теперь серьезно, оно будто говорило: «И как можно улыбаться в такую минуту?» Рядом с юношей случился взрыв, кажется ядро упало и взарвалось от соприкосновения с землею. Но юноша не дрогнул. Он стоял, как и прежде, всем своим серьезным видом показывая — нельзя было страшиться, не позволительно. — Стыдно, господин офицер! — серьезный, весёло-насмешливый клик, было единственно последнее, что услышал Коля, ни звуки ружейных выстрелов, ни свист сабель, ни взрывы пушечных ядер — ничего из этого не интересовало его и не отображалось во время сна. Ужас обхватил Николеньку, и он проснулся. Он поднялся на локтях на кровати, на него смотрел всё тот же серьезный взгляд, с противуположной стены, этот красивый мужчина с портрета бывший всегда там (Николеньке всегда он казался очень мудрым, всё знающим и всё видившим) смотрел на него так же, как этот милый, восторженный юноша из сна, но теперь, казалось ему, этот взгляд был не только серьёзным, но нежным, даже ласковым и оберегающим. Капля пота сползла со лба Николеньки и прокатилась по щеке. И этот прекрасный мужчина и очаровательный мальчик знали что-то, чего не знал он сам, и хотели, и пытались, и желали предостеречь его и защитить обласкав. Это что-то, как выяснил позднее Миколушка было — познание смерти. Странными казались Николушке эти сны, что-то в них было необычно мистическое: славный молодой юноша, являющийся ему каждый раз; странные, не то пророческие видения, не то удивительные, былые образы минувшего давно времени; этот всезнающий красивый мужчина, и наконец, отставной генерал Денисов. Всё это, определенно связано было между собой и означало что-то, что бы это ни было. Ясно было решительно, что юноша этот связан с ним, семьей его и семьей Ростовых. Нужно было выяснить это. Дело обстояло следующим образом, как с Болконскими связан мальчишка из снов понятно не было совсем. Очевидно, знавал его Василий Дмитриевич, стало быть, возможно, и дядя Николай Ильич, нужно было спросить его об этом. Вот только даже предположение об разговоре с Ростовым вызывало в груди мальчонки волнение и тревогу. До невозможности пугал он его, казалось бы, лишь одним фактом своего существования, хоть и не было на то особенной причины, только редкие побои крестьян, самого Миколашу никогда, благослови Господи, не трогали и пальцем, даже под видом воспитания, никогда же его и не бранили серьезно, не было на то и причин, рос Николенька мальчонкой смирным, чувственно ласковым, да смышлёным. А всё боялся Nicola's дядюшку своего, как беляк огня, но узнать однако же было необходимо. Сего же дня Николушка явился Ростову в кабинет, где он обыкновенно как сейчас занимался бумагами, дело он это не особенно любил, однако оно являлось необходимостью, с того момента, когда их семья стояла на пороге разорения он осмыслил как необходимо заниматься работою и запомнил это до сего времени, никогда впредь не откладывая важных бумаг в долгий ящик, не желая повторять судьбу и возвращаться к бедности, хотя и жена его Марья Николаевна была очень состоятельна, он не желал жить лишь за её счет. Было боязно отвлекать Николая Ильича от роботы, но он решился, постояв с четверть часа под дверьми кабинета, после постоял он молча, томимый страхом в самой уже комнате, и уж когда Ростов его заметил, метнув взгляд из-под сутулых бровей, Коленька отвлек его вопросом, не было ли у того, когда-либо брата или какого другого радственника. На то Николай Ильич не вполне вдумчиво и раздраженно ответил: «Н-да, был… Да ты по чем знаешь?» — Nicola's испуганно сослался на то, что мол слыхал однажды о том со слов старой графини Натальи Прокофьевны, и хотел было, всего-навсего дознаться было ли то правда, али нет. Он ещё сверх того несколько раз смущенно, подрагиваюшим голосом извинился за вопрос и об том, что отвлекает от дел и свою бестактность и ещё Бог знает за что, лишь бы только не попасть в немилость графа. «Да, стало быть то действительно правда, » — подумал юный князь, одной тайной стало меньше, его ночной герой действительно чертами схож был с Ростовскими, но в сущности этого было мало, (не говоря о том, что мальчишка мог быть похож на Ростова лишь потому только, что каждый день они видятся и живут в одном доме) хотелось как можно больше дознаться об загадочном, раннее неизвестном родственнике. Наталья Ильинична, как всегда это было, в детской возилась вокруг младшего своего сына Петруши. Домашние хлопоты всегда так занимали ее, в том видела она истинную цель своей жизни и настолько она увязла в ней, сделалась дурна, безобразна и полна после четырех родов, что от очаровательной, живо задорной девчушки, коей она была, не осталось и следа, в прочем это не шибко её заботило. Когда Николушка зашел она укладывала маленького Pierr'a после обеда. Он обратился к ней с просьбой объяснится и она покорно присела на диване подле него. Nicola's обратился к ней с тем же вопросом, Наташа изумилась, но ответ ее был положительный. Она рассказала, что брат у нее действительно был, младше её не более чем лет на пять и звали его Петей, что и правда был он очень похож на них с Николаем — курчав, черноволос, румян и с весёлыми чистыми глазами, что в пятнадцать всего лет, бросил учебу и поехал служить на войну двенадцатого года, едва ли исполнилось ему шестнадцать годов, как он умер, погиб во время нападения на отступавших французов, был он тогда при партизанском отряде Денисова, говорила, как это ужасающее известие подкосило здоровье и ум их матери, что незадолго до этого также погиб от ранения отец Николеньки, то есть князь Андрей Болконский, обо всем этом рассказывала она с тоской, но не плакала, видно все это прошло для неё и раны уже заживились. На юного Болконского сие откровение произвело невероятное впечатление, впервые он знал действительную причину смерти отца своего, но также немало поразила его судьба многострадального Пети Ростова, юного неудавшегося военного, теперь не было и сомнений, то был он, он снился и являлся ему каждую ночь. Nicola's уснул поздней ночью ближе к двум часам, день был тяжелый, все валилось комом и тянуло вниз, к земле, упасть, грудь неприятно сдавливало, будто изнутри надавили жилистым пальцем меж ребер, и было тяжко дышать, однако он не обращал должного внимания из-за большой тоскливой усталости. Николай Болконский повалился на кровать, трудно жарко дыша переполненными воздуха лёгкими, не глядя, лицом в подушку, пролежав так, он не без помощи усилия воли перевернулся, по-мертвецки бессильно рухнул на спину. Так полежал он, лениво распластавшись, около получаса, пока плавно не провалился в сон, подбрасывая слащенным дыханием пряди отросших некстати волос. Опрокинувшись на время в беспамятство сна, Николай оказался на болотах, сперва было трудно признать это место, но вскоре различились коричневые стебли увядшего рогоза и клубы пенистой тины. Под ногами зелёная муть болотной воды стояла неподвижно и гадко. Болконский шагнул вперёд, и шагнул ещё, и ещё, к удивлению не проваливаясь, а ступая будто по корке серего молодого льда. Везде куда можно глянуть было болото и зелено-серый туман, Nicola's шел вперед нервно стискивая челюсти. Идти было некуда и не к кому, а он шел с теплющейся ещё в душе, трепещущей надеждой, зная, что встретит его, этого неизменного юношу — Петю Ростова. Знал, что найдет его в этих удивительных видениях, но всё же страшился потерять эту незримую связь между ними. Это продолжалось так долго, уже превратилось в привычку и даже припомнить, какого было прежде, казалось странной и ужасающей идеей. Серое беспросветное небо, напоминающее одну громадную грозовую тучу, кучковалось тяжелее и грузно оседало на плечи, постоянное, непрерывнное дыхание опаляло не только гортань, но всё лёгкие изнутри. Николай запнулся и не упал в топкую трясину, на её же месте проростала темно-желтая жухлая трава и полые колосья. Небо сгустилось сильнее, посинело, но будто поднялось выше, освобождая чистый воздух, на просторах поля поднялся холодный-теплый ветер, пробирающий душу сквозь одежды и даже кожу. Nicola's чувствовал и понимал — это был верный знак, скоро всё случится. Серые омертвевшие колосья, подгибаясь на тонких ногах под натиском ветра и других внешних сил, стали валится наземь, оставляя кругом пустующую, одинокую даль. Он появился так, как и должно было произойти, точно выплыл из ночного серого небосвода. Как и всегда прежде, светлый ангелоподобный юноша, сколзивший в перед над тускло бледнеющей трупной травой, он остановился на против, сочувственно-нежно, молчаливо глядя на Николая. Грустно давящая тишина свободно ветала в предгрозовом воздухе, подталкивая парней друг к другу, в секунду появилось острое невыраженное желание взаться за руки, будто это самое верное и надёжное средство против чумной тоски окружившей их. Верное решение — не всегда то, какое приходит первым, отчаянно кричащим, но всегда то, к какому робко подталкивает сердце. Они скрепили друг друга крепкими объятиями, такими же прощаются перед дальней поездкой самые близкие люди, крепко прижимаясь телами и ужасно боясь отпустить последний раз, пряча за накрахмаленными рукавами полные слёз глаза и краснеющие лица. Золотистый свет, уже просочившийся меж их грудей, выбился на волю, и разносимый теплым-прохладным ветром, стал заливать своим сиянием всю округу, пока не погрузил всё во святой свет. Николай Болконский погиб 14 декабря 1825 года от пробившего висок осколка, взорвавщегося рядом ядра.