Некоторым людям свойственно пить — Но раз начав, нужно допить до дна. И некоторым людям нужен герой, И если я стану им — это моя вина. Прости мне все, что я сделал не так, Мои пустые слова, мои предвестья войны… ©Аквариум — Движенье в сторону весны
Юлиан Юлиан Минц неторопливым жестом заложил руки за спину и стиснул кулаки так, что костяшки пальцев побелели. Он стоял рядом с самым могущественным человеком Галактики и успешно пытался скрыть потрясение от только что услышанного: — Вы настаиваете на этом пункте договора, Ваше Величество? Райнхард фон Лоэнграмм выглядел откровенно плохо. Его прекрасное, словно выточенное из мрамора лицо осунулось и было мертвенно-бледным, глаза лихорадочно поблескивали, а роскошные золотые локоны странным образом казались неопрятными, несмотря на все усилия куаферов. Сейчас он стоял перед широким панорамным экраном в своих личных покоях на борту «Брунгильды», разглядывая переливающийся в космосе серебристый шар Изерлона. Вопрос Юлиана он проигнорировал. — Я желаю спустится на Изерлон и лично отдать дань уважения адмиралу Яну, — спокойно проговорил он, но Юлиан увидел, как сжалась его челюсть. — Да, мы со своей стороны сделаем все, чтобы обеспечить вашу безопасность, — Юлиану совершенно не нравилась эта идея, и сейчас он прямо указывал Лоэнграмму, почему именно. Мирный договор был чудом, последним чудом покойного Волшебника, и ставить его под угрозу личным визитом кайзера во враждебную республиканскую крепость, когда столько всего могло пойти не так… На плечи Юлиана как командующего всеми силами Изерлонской республики легла полная ответственность за военных последнего островка демократии, и он вовсе не был уверен, что сможет проконтролировать все в столь неоднозначной ситуации. Впрочем, Юлиан прекрасно понимал, что уважение и некий сантимент всевластного кайзера к покойному опекуну — одна из тонких нитей, на которых сейчас повисли их жизни и будущее. Кайзер хочет посетить траурный зал — значит, так и будет. Но вот это последнее возмутительное требование, официальный пункт в черновике мирного договора — это совсем другое. Как он смеет диктовать?! Юлиан подавил вспышку раздражения. — Ваше Величество, похоронить адмирала на Хайнессене — воля его жены, главы Изерлонской республики Фредерики Гринхилл-Ян. И я ее полностью в этом поддерживаю. Ваше требование оставить тело адмирала Яна на демилитаризированном Изерлоне… Лоэнграмм резко, одним хищным движением повернул голову, и Юлиан наткнулся на его бешеный, обжигающий взгляд. Кажется, сейчас ему придется столкнуться со знаменитым кайзеровым темпераментом. — Да, демилитаризированном Изерлоне, вы правильно подметили, командующий, — прошипел Лоэнграмм. — Который вы отдаете мне в обмен на… — дайте-ка припомнить — не просто на автономию системы Балаат, но и сохранение за ней «сил самообороны». В то время как я демилитаризирую Изерлон, оставляя коридор беззащитным, в надежде на то, что его не придется однажды защищать от этих ваших «сил». Лоэнграмм сдержал длинный прерывистый вздох и направился к похожему на трон массивному креслу рядом с небольшим кофейным столиком в центре комнаты. Вспышка отняла его силы. Кайзер опустился на подушки и прикрыл глаза. Юлиан поспешил присоединиться к нему во втором кресле, намного скромнее. Кайзер наверняка не хочет демонстрировать слабость, лучше подыграть. Лоэнграмм внимательно наблюдал за ним сквозь полуопущенные ресницы. Юлиану показалось, что тот видит насквозь его попытки в предупредительность, и это раздражало еще больше. — Вы не в том положении, чтобы торговаться, — голос кайзера был тихим, но каким-то лязгающим. — Меня не интересуют желания и мнения женщины, которая командует в этой крепости какими-то гражданскими, и всех достоинств у которой — громкая фамилия ее мужа. Кажется, именно из-за этой фамилии ее и выбрали главой на этих ваших — как их там — демократических выборах? — в словах Лоэнграмма звучало неприкрытое пренебрежение — и что-то еще, неуловимое. — Адмирал Ян останется на Изерлоне. Чтобы взять паузу, Юлиан потянулся за стоящим на столике стаканом с водой. В который раз он подумал, что вот они с Императором тут вдвоем, все слуги и телохранители за тяжелыми дверями, и ему, здоровому и тренированному парню, пусть даже и без оружия, ничего не стоило бы сейчас разбить этот стакан и осколком… Лоэнграмм не здоров и ослаблен, он не успеет среагировать, даже не смотря на свою десантную подготовку. Юлиан внутренне усмехнулся этим наивным мыслям. Да, целая жизнь прошла с того момента, когда он, стоя в толпе на Феззане и глядя на проплывающую мимо машину Лоэнграмма, мечтал, чтобы в руках у него вместо хрустящего багета чудом оказался гранатомет. А теперь он чудом здесь, на «Брунгильде», а не дрейфует в открытом космосе вокруг обломков Изерлона вместе с Карин, Фредерикой, Дасти и тысячами своих товарищей-республиканцев. Но чудеса имеют свойство заканчиваться. Он глубоко вздохнул. — Ваше Величество, но почему? Лоэнграмм молчал. Он откинулся на спинку кресла-трона, глаза его были закрыты. Лицо императора как никогда напоминало красивую и мертвую маску. — Представители моей службы безопасности и военного министерства свяжутся с вами, чтобы обсудить детали моего прибытия на Изерлон. Мы продолжим наш разговор, после того как я посещу… адмирала. Аудиенция была окончена. Юлиан поднялся и коротко отдал честь. Император продолжал сидеть в кресле, неподвижный, как статуя. Минц направился к двери, усилием воли успокаивая вихрь мыслей и эмоций. Позже, все позже. На Изерлоне, у себя в каюте, он мысленно пройдется по разговору еще раз, разбирая его на атомы, фиксируя шаг за шагом все слова, нюансы, мельчайшие изменения в выражении лица собеседника. То, что у адмирала выходило легко, как бы играючи, — видеть людей и подоплеку происходящего насквозь, проникать в самую суть характеров и событий — Юлиану давалось тяжелым кропотливым трудом. — Он хотел бы этого. И вы это знаете. Он хотел бы остаться на Изерлоне. Юлиан почти споткнулся у самой двери, когда эти слова догнали его в спину и ударили. Ударили даже не смыслом — интонацией. — До свидания, Ваше Величество.***
Фредерика держалась хорошо, но губы ее дрожали. — Это семейное дело. Что за блажь пришла к нему голову? Он хочет поиздеваться напоследок? Юлиан, не хочешь же ты сказать, что мы должны… — она вынуждена была прерваться, отвернувшись к окну и стараясь взять себя в руки. Все соображения и тщательно выстроенные в голове аргументы полетели к черту. Юлиан беспомощно смотрел, как Фредерика старается не расплакаться. Впрочем, когда она снова повернулась к нему, слез не было, а глаза ее блестели решительно и зло. — Он не смог превзойти Вэньли на поле боя, он вообще не смог его превзойти. Это месть. Человеку, который уже не сможет ответить. И всем нам. Относительно последнего Юлиан был совершенно уверен, что это не так. Лоэнграмм мог раздавить их в любой момент. И ему плевать на них. Он соблюдает какой-то ему одному понятный договор с покойным Яном, который давно соорудил в своем мозгу. Возможно, еще тогда, когда адмирал отбыл на эти злосчастные переговоры. Такие мелочи, как воля и желания живых родственников его единственного соперника кайзера не волнуют. Однако в одном Фредерика права. Это личное. Впрочем, весь этот мирный договор — личное. Неожиданный, невозможный, удивительно выгодный для республиканцев и вызывающий недоумение и гнев у имперцев. Покойный адмирал будто присматривал за ними с небес. Незадолго до начала переговоров пришло известие, что на Феззане в результате теракта терраистов погиб военный министр Оберштайн. Юлиан достаточно знал об этом хитром, жестком и осторожном человеке, чтобы понимать — с его присутствием перемирие выглядело бы совсем по-другому. А тут еще и болезнь кайзера. Обстоятельства складывались в их пользу, они должны пройти по этому натянутому канату и не упасть. — Фредерика, это точно не каприз. Как и его желание увидеть капсулу Яна. Он настаивает, чтобы в траурном зале никого не было. Мне это не нравится. На соображения безопасности можно многое натянуть, но он болен, и если с императором хотя бы серьезный приступ кашля случится, пока он будет тут, на Изерлоне, вне поля зрения своих людей… все будет напрасно. Мы не должны подвести адмирала. — Да! — Фредерика резко повернулась и шагнула к нему. — Ты понимаешь, что оставить его на Изерлоне — это оставить его имперцам? Именно этого Лоэнграмм хочет и требует, — она внезапно замолчала. — Фредерика, что ты предлагаешь? Сказать Лоэнграмму, что мы не согласны на этот пункт мирного договора? — вмешался вице-адмирал Алекс Кассельн. В штабной комнате для совещаний, кроме него находился еще непривычно молчаливый Дасти Аттенборо. Генерал Шёнкопф отсутствовал, он был по уши занят подготовкой к прибытию на Изерлон высокой имперской делегации. — Что я тут могу предлагать? Лоэнграмм не скрывает, что не считает меня за человека, я же просто придаток для подавания чая его лучшему врагу. В Юлиане он хотя бы признает наследника и командующего. Проклятые имперцы! Юлиан и Алекс помолчали, пережидая вспышку. — У нас нет выбора. Но меня выворачивает наизнанку, когда я думаю, что он будет в том зале с Лоэнграммом. А потом мы улетим на Хайнессен на наших по договору сохраненных кораблях, а его просто оставим здесь. «Он хотел бы остаться на Изерлоне. И вы это знаете», — зазвенело у Юлиана в голове. Это была правда. Он действительно это знал. И Фредерика это знала, он был уверен в этом. Ян Вэньли терпеть не мог столичный Хайнессен — место, где разбились его юношеские мечты о карьере историка, где его ненавидели и подсиживали штабные приспособленцы, где его превозносила толпа, трепала пресса и топили политики. Где погибла Джессика, но об этом нельзя сейчас думать. Нельзя, нельзя, не здесь, не при этой сильной и хрупкой женщине, его жене, которая сейчас держится из последних сил. Потому что Фредерика-то как раз на Хайнессене была счастлива. В те короткие 40 дней после Вермиллиона, когда они потеряли страну и все, за что боролись, она получила любимого мужа и иллюзию нормальной семейной жизни. Вот только Юлиан был вовсе не уверен, что его приемный отец был счастлив так же. Их злейший враг с той стороны коридора, человек, который разрушил и отобрал все, что им было дорого, тоже прекрасно знал, чего на самом деле хотел бы адмирал Ян Вэньли. И похоже, считал, что выполняет его последнюю волю. Назначил себя душеприказчиком. Но было что-то еще, что-то в его голосе и взгляде. Лоэнграмм — Оставьте меня, внутрь я войду один. — Ваше Величество…! Кто это такой храбрый? Ага, адмирал Меклингер. Гросс-адмирал Миттермайер, ближайший сподвижник после мятежа Ройенталя и гибели военного министра, остался при флоте. Он бы мог себе позволить возразить кайзеру даже сейчас, на территории врага, в окружении республиканской делегации высшего командования Изерлона. Но адмирал Меклингер? Кайзер даже не повернул головы, чтобы окоротить вассала своим знаменитым ледяным взглядом. Он просто толкнул створку и шагнул внутрь. Дверь с шипением закрылась за его спиной, отрезая изерлонское и имперское командование от двух людей — мертвого и пока еще живого. — Я сделал все, как ты хочешь… Император Галактики Райнхард фон Лоэнграмм смотрел на своего безмятежного, как будто просто уснувшего противника. Он помнил, что когда-то уже произнес эти слова, обращая их к Яну, глядя на далекие звезды и гадая, что принесет им обоим великая битва — победу или смерть. Но в системе Вермиллиона судьба сыграла с ними в странную игру, и ее итогом стал тот разговор на «Брунгильде» после поражения, обернувшегося победой. А потом был еще один разговор. После битвы за Изерлонский коридор, по даль-связи. — Я никогда не понимал, за что ты сражался, и честно говоря, теперь мне уже плевать. Но я сдержал свое обещание. Дал твоим все, что они хотели. Что ты хотел. Ты тоже сдержишь свое. Ты не вернешься на Хайнессен. Помолчал, жадно вглядываясь в умиротворенное бледное лицо и загадочную полуулыбку за прозрачными стенками морозильной капсулы. Где-то очень далеко, на краю сознания грустно улыбнулся Кирхайс. Райнхард резко отвернулся и шагнул обратно к двери. Больше ему делать тут было нечего. Кайзер коротко кивнул на вскинутую к виску в прощальном жесте руку Юлиана. Он скользнул безразличным взглядом по Фредерике, стоящей во главе изерлонской делегации, развернулся и направился к трапу своего челнока. К явному облегчению обоих высоких договаривающихся сторон, Лоэнграмм не собирался и лишнюю минуту задерживаться в крепости. Он ступал твердо, белый плащ величественно колыхался на плечах, и в этой блестящей фигуре не было ничего от того снедаемого лихорадкой и затаенной тоской человека, с которым Юлиан неделю назад беседовал на «Брунгильде». Кассельн «Адмирал Ян останется на Изерлоне». Алекс Кассельн хорошо помнил весь детально пересказанный их юным командующим разговор с кайзером. Помнил он и кое-что еще. Он поймал Дасти за плечо и крепко сжал его. — Ты должен поговорить с Юлианом. По поводу Яна. Парень наверняка считает себя предателем. — Да мы все вообще-то вот это самое и есть, если так посмотреть, — буркнул Дасти. — Слышал бы ты, как разорялся Вальтер… — Хорошо, что не слышал, — отрезал главный интендант крепости. — Плохо, что слышал Юлиан. Фредерика и наш бравый генерал, пусть они сто раз правы, только подливают масла в огонь. Юлиану и так нелегко. И мы не можем поставить договор под угрозу из-за этого пункта. Адмирал бы нам этого не простил. — Адмирал умер! А мы теперь торгуем его останками. Кассельн вздохнул. Эмоции, эмоции. Люди часто ведут себя как идиоты, поскольку недооценивают их значимость. Эмоции — это те же пули и снаряды, и в отличие от них, не имеют свойств заканчиваться в самый неподходящий момент. Алекс Кассельн мог достать что угодно, как угодно и откуда угодно, хоть из черной дыры. Но управлять своими и чужими эмоциями так, как это удавалось Яну Вэньли, он не умел никогда. Зато всегда смотрел на это с восхищением и толикой зависти, потому что Ян никогда не играл. Он просто… был. И при нем свои и чужие чувства, страхи, сомнения били всегда в ту цель, которую он им определял, никакого «дружественного огня», только вражеские потери. Но Вермиллион… проклятый Вермиллион что-то сломал в этом. А теперь Вэньли нет, но он, Алекс, и все они должны довести всё это до конца. — Ладно, я сам с ним поговорю. — Алекс! — он обернулся на оклик и натолкнулся на проницательный взгляд Дасти. За ёрничанием и часто шутовской оболочкой этого человека кое-кто ухитрялся забывать, что вице-адмиральские нашивки тот носил не просто так. Ян вот тоже часто выглядел и вел себя, как… Стоп, хватит. Проклятый Лоэнграмм взбаламутил слишком много из того, чему сейчас не время и не место. — Да? — А ты ведь единственный из нас не удивился, когда Лоэнграмм выдвинул это дикое условие. — Тебя удивляет, что кто-то из вас, галактических героев, на этом железном шарике еще не забыл, что такое самоконтроль? Невысокая лохматая фигурка перед панорамным окном как дыра на фоне усыпанного звездами космоса. Стакан, полный бренди в руках, и он явно не первый, Алекс это ощущает по запаху. Негромкий голос: «Кайзер Райнхард предлагает переговоры, и даже уже приблизительно известно, о чем пойдет торг. Алекс, мне нужно, чтоб ты за кое-чем проследил. Если я не вернусь». Сброс. Они справятся. Юлиан справится. Нужно только немного помочь. Самоконтроль, да. У интендантов бывшей армии Альянса всегда железная выдержка, профессиональная, можно сказать. — Я поговорю с Юлианом, Дасти. В каюте командующего сугубая функциональность. Ни единой личной вещи или безделушки, даже фотография Яна, как например на столе у Фредерики, отсутствует. Алексу не нравится официальная обстановка, и он зовет Юлиана в парк. Они садятся на ту самую скамейку, и Алекс наблюдает, как Юлиан неосознанно проводит рукой по ее пластиковым доскам, будто гладит собаку. — Я знаю, что вы мне хотите сказать, вице-адмирал, — с ходу берет быка за рога Юлиан. — Я сам приводил себе эти аргументы не один раз. Вам не о чем беспокоится. Я только переживаю о Фредерике. Алекс помотал головой, и Юлиан умолк. — Знаешь, у нас с Яном был разговор, как раз незадолго до… короче, незадолго до его отлета на «Леде». Он тогда выпил больше, чем обычно, не знаю, может, я просто оказался под рукой, случайность. Ложь давалась легко и срывалась с губ, как самая естественная вещь в мире. Тем более, это и не совсем ложь. — Он тогда спросил меня, за что я воюю, почему я сейчас с ним, на Изерлоне. Я сказал, что один гений без тебя, меня, Вальтера, Фред и прочих себя в трех соснах не найдет, так что где еще нам всем быть. Это была шутка, но он почему-то не смеялся. Он сказал: «В этом и проблема, Алекс, вот в этом-то и проблема…». Юлиан молчал. — Он считал, что мы все слишком много думаем о нем. Что бы ему понравилось, чего бы он хотел, что сказал и сделал. Мы за фигурой потеряли цель, вот что его мучало. И он винил в этом себя. — Хватит. Не давите на меня, вице-адмирал. По-вашему, мы уподобляемся Лоэнграмму, который болен и… по-видимому, одержим своим врагом. Который считает себя вправе решать, где ему лучше покоится и чего бы он хотел — просто потому, что может. Юлиан прервался, тяжело дыша. — Я знаю, что адмиралу уже все равно, он сейчас среди звезд, а мы ведем себя, как эгоисты. И он действительно любил Изерлон. Если какое-то место он может… мог бы назвать своим домом… И вопрос не в том, что Лоэнграмм сможет войти в тот зал, когда захочет, — а мы, мы больше никогда не увидим адмирала. — Вряд ли Лоэнграмму долго осталось. Я, конечно, не врач… — Да. Он бросает нам не просто кость. Он хочет посмотреть из своей Вальхаллы, как мы — наша Автономия и его наследники, кто бы они не были, — когда-нибудь снова вцепятся друг другу в глотки. Он, возможно, даже вообразил, что будет наблюдать за этим вместе с адмиралом и делать ставки. Ну что ж, я не собираюсь обманывать его ожидания. Их обоих! Алекс смотрел, как Юлиан уходит через парк, выпрямившись и глубоко засунув руки в карманы. «Мы всегда были для тебя слишком предсказуемы, Вэньли. Жаль, что ты не удосужился объяснить мне, как об этом всем разговаривать с Вальтером, с его-то звериным чутьем и вассальными имперскими заморочками. Тем более, что он что-то подозревает по поводу того, что те переодетые имперцами терраисты на «Леде» были вовсе не терраистами. А ведь есть еще и Фред…». Кассельн поднял лицо к искусственному небу Изерлона. — Я вечно разгребаю за тобой, да? Еще с Академии. Невидимая тень на лавочке рядом пожала плечами, смущенно улыбнулась и надвинула на лицо призрачный берет.