Ничего не чувствую

      Урфин в изгнании проводил уже… который год по счёту? Мужчина привык считать по годам, которые он более близко знал Элли, поскольку никаких значимых дат и событий за время его изгнания не произошло. Если так посчитать, то уже где-то шесть лет он находится вне своей «родины», если место, где он жил добрую часть своего существования можно было так назвать. Иногда Джюс подумывал о том, чтобы как-то фиксировать конкретные даты и совсем не задохнуться в рутине, скучной жижей растёкшейся по каждому проходящему дню, но ловил себя на мысли, что никакие, даже самые общепринято прекрасные календарные даты ему не интересны. Они не вызывают в нём какого-то трепета: в Волшебной стране вечное лето, так что «Новый год» для них — праздник чисто символичный, а символизм никогда не был сильной стороной Урфина. Какие-то праздники в честь городов, в честь великих дат ему были тоже не интересны, поскольку никаких патриотических чувств ни к одному из городов он не испытывал, чего уж говорить о деревушках, в которых что ни день — какой-то праздник. Джюсу это всё было попросту не интересно.       Мужчина каждый день проводил одинаково: просыпался рано утром, шёл приличия и целой челюсти ради чистить зубы, мыться в ближайшей речке или озере, поскольку водопровод — это роскошь городская, и даже там он работал с перебоями, а потом уже Урфин следовал работать над заказами или над очередным-внеочередным планом по захвату Изумрудного города. Есть он шёл только тогда, когда желудок начинал бастовать и противно ныть, либо когда обеспокоенный Топотун или Эот его проведывали. И если беспокойство набитого опилками медведя Джюсу уже было привычно, то вот волнение Эота означало то, что не ел Урфин, как минимум, больше суток.       Иногда в его мастерской объявлялся вообще необычный гость — маленький мальчик. Этот малец жил в деревеньке, около которой обосновал свою хибару плотник, специально разместившись подальше от общего шума и галдежа, но достаточно близко, чтобы его услугами могли пользоваться (а он — деньгами тех, кто за услугами приходил). Сперва Джюс поймал маленького проныру, когда тот с интересом разглядывал попытку мужчины сделать ружьё — был схвачен (и отфигачен) и отправлен восвояси. Второй раз мальчик просто пришёл к трудящемуся Урфину, но уже с куском хлеба, который без слов протянул мужчине. Гордостью плотник хоть и обладал, но такое вот угощение принял, расценив как жест извинения. А дальше мальчонка стал уже частым гостем.       — А что это? — спрашивал мальчуган, представившийся Урфину как Рори, когда мужчина работал над чем-то вообще огромным.       — Вообще-то, — выдохнул Джюс, утирая пот со лба, — Это должна быть молотилка для всякого: специи там, крупные ингредиенты, которые нужно превратить в кашу.       — А как она работает?       — Методом рычага, — мужчина слез с табуретки, которая ему нужна была для того, чтобы дотянуться до одного из механизмов изобретения, — Это, конечно, не избавит от физического труда полностью, но значительно упростит задачу. Вот потяни за этот рычаг. Мальчик взял торчащую необработанную пока ещё палку, потянув её вниз — и огромная махина, крепящаяся к основанию неясным для него образом, поднялась легче, чем если бы это было пёрышко.       — А теперь медленно, МЕДЛЕННО, Я СКАЗАЛ, — мужчина остановил ручонки Рори до того, как он успел отпустить рукоять, — Поднимай. И ребёнок, под чутким руководством Урфина, разумеется, медленно поднял этот же самый рычаг — и молот опустился в ступу.       — А? — Джюс победоносно усмехнулся, взглянув на юнца, — Разве я не гений?       — Гений! — восторженно захлопал мальчуган в ладоши.       — Разумеется гений! — Урфин упёр истёртые в мозоли руки себе в бока.       Так они вместе и начали взаимодействовать. К какому-то моменту Рори стал настолько же привычной деталью интерьера мастерской, как периодически появляющейся в ней Эот или Топотун, приходящий поспать в хозяину. Иногда малец спрашивал у Урфина, не нужна ли плотнику помощь — Урфин отвечал, что нужна. Не то, чтобы он сильно в этом нуждался, но процесс явно шёл быстрее, когда над изобретениями работало две пары рук. Мальчик быстро смекнул, что это дело может быть выгодным — и начал просить свою долю. Урфин, снисходительно относясь к детской непосредственности, иногда отсыпал ему немного монет.       Только потом мужчина понял, что монеты эти нужны были Рори не на сладости и крендельки, а на помощь матери. Кажись, отца у мальчугана не было вовсе — никогда Джюс не видел его. А вот мать мальца — часто. Вот она пошла за водой, вот уже возвращается с рынка, до которого пешком даже Урфину идти минут тридцать, не говоря уже о полуросликах, которые обитали в деревне. Мужчина, разумеется, в отцы мальчугану набиваться не стремился, но тот, видимо, сам решил однажды, что из Джюса выйдет отличная отцовская фигура, ибо куда бы плотник не направился, его в 80% случаев сопровождал Рори: будь то рыбалка, с которой мужчина отдавал небольшую часть рыбы мальчугану, поход на тот же самый рынок, где этот же несносный мальчишка выклянчивал у Джюса батон хлеба, или ещё какие «активности».       Нелюдимый обычно изгнанник на удивление спокойно относился к Рори: разговаривал тот не много, часто тешил эго Урфина, иногда помогал ему, пускай и за небольшую плату — выгодное сотрудничество одним словом. Всё шло своим чередом.       Однако действительность изменилась в одну судьбоносную ночь, которая изначально сопровождалась тишиной и спокойствием: воздух был необычно свеж, где-то пели сверчки, Эот и Топотун занимались какими-то своими делами, пока мужчина мог позволить себе отдохнуть. Он вновь взглянул на календарь, в которым единственными важными датами для него стал приезд Элли: лето — одна сплошная важная дата. Вычеркнув очередной день, Урфин устроился в кровати, уже готовясь провалиться в сон.       В дверь послышался громкий стук. Это не было вежливое постукивание, характерное для всех обитателей этой деревеньки, чтобы проверить, не спит ли обитатель этой хибары — это была попытка выколотить к чертям дверь. Сперва Урфин хотел напрячься, но быстро понял, что за дверью его ожидает, кажется, его старый знакомый — и так и оказалось. Только перед мужчиной, когда он открыл дверь, стоял не улыбчивый мальчонка, которого Джюс привык видеть, а испуганный и совершенно продрогший ребёнок. Пустыми глазами Рори смотрел на Джюса, его одежда была изорвана, а по телу виднелись раны…       Тот факт, что Рори прибежал именно к Урфину, а не к маме, сразу натолкнул мужчину на логичный вывод, озвучивать который он не стал — просто впустил ребёнка внутрь. Без слов он первым же делом обработал раны Рори тем, что было в распоряжении у изгнанника, пока к ребёнку хотел было уже подойти успевший сдружиться с ним Топотун — мальчик мгновенно вжался в Урфина. Он вцепился в мужчину и всеми правдами и неправдами не желал отпускать его.       — Топотун, выйди-ка пока на улицу, — попросил Джюс, приобнимая мальчугана, — Всё-всё, он не обидит тебя.       Только тогда, когда набитый опилками медведь ушёл, Рори позволил себе отцепиться от плотника. И только потом, когда мужчина обработал все раны мальчика, забинтовав особо настораживающие его ссадины и огромные царапины, его маленький товарищ заплакал. Урфин так же без слов, без каких-то других ненужных проявлений просто приобнял ребёнка, поглаживая того по голове. Вопросы были неуместны, да и в голове ни одного не зрело.       Только на утро, оставив Рори с Эотом, мужчина отправился в деревню. Его предположение было верно — несчастную мать мальчика насмерть задрали волки, когда она решила проверить овец одного из соседей, за которыми присматривала за небольшую плату.       — За ребёнком может кто-нибудь последить? — задал вопрос Урфин одной оплакивающей женщину соседке.       — Рори жив?! — она вскочила с места, глядя на мужчину со смесью надежды и шока. Схватив его за штанину, она подёргала ткань, — Где он?!       — У меня, — ответил спокойно Урфин, кивнув подбородком с редкой на нём порослью в сторону своей хибары, что граничила с лесом, — Я не подхожу на роль приёмного отца, а пристроить мальца надо.       — Я… — женщина всхлипнула, облегчённо выдохнув, — Я возьму… О, святой Гудвин, какое счастье, что мальчик жив… Мы его везде искали, просто всю ночь!       — Всё, нашёлся, — Урфин хмыкнул, отправляясь в сторону своего дома, — Идём.       Провожал изгнанник мальчика так же спокойно — только отдал ему на прощание одну из самодельных кукол.       — На, — он вручил её ещё немому ребёнку, — Кукла страшная, так что весь ужас от тебя сам шарахаться будет. Понял? Рори поднял голову к Урфину. А потом просто молча прижался к его груди. Джюс отталкивать мальчика не стал — приобнял и погладил по голове.       — Всё, иди, — он отпустил Рори, — Давай-давай.       Почему-то Урфин был уверен, что женщина уедет из деревни вместе с мальчиком — нечего ему жить в месте, которое окрасилось для него кровью собственной матери на его же глазах. И так и произошло — уже на следующие сутки Урфин не нашёл мальчугана. Вечером же Джюс сидел у себя в мастерской. Всё так же в ней раздавался стук, редкие звуки стамески, чаще там слышались ругательства, которыми плотник всегда приправлял свою работу.       — Эй, Урфин? — к нему в рабочую зону зашёл Топотун, — Ты… скучаешь по Рори?       — А ты? — не отрываясь от работы спросил Джюс.       — Да… — признался медведь, садясь рядом, — Уже скучаю… Я понимаю, он не хотел видеть меня не потому, что зол, он просто, ну… Понимаешь. Но всё равно печально, что я не смог даже попрощаться. А ты хорошо держишься. Ты даже ни одной слезинки не проронил.       Урфин вдруг остановился. Он совершенно ровным взглядом посмотрел на медведя, просто сохраняя молчание несколько мгновений. Топотун к такому был уже привычен, так что просто уложил голову на запачканные опилками колени хозяина.       — Когда этот мальчик пришёл ко мне весь в крови и ссадинах, я просто ничего не почувствовал, — вдруг проговорил откуда-то сверху Урфин, — Все мои действия, все жесты, поглаживания, объятия — это всё делалось с холодным логическим расчётом. Я делал то, что было нужно в данной конкретной ситуации. Я дал ему куклу, потому что знал, что даже эта страхолюдина будет лучше, чем ничего.       — Хочешь сказать, тебе было его совсем не жалко? — спросил Топотун, подняв мохнатую голову.       — Совсем, — Урфин пожал плечами, — И я не знаю, почему… Я никогда никому не сочувствовал, чужие страдания были для меня чем-то далёким и неважным, но я всегда думал, что это от того, что те люди для меня чужие. А тут… передо мной стоял мальчик, только что потерявший свою маму. А у меня в душе ничего не ёкнуло… Вообще. Даже сейчас, говоря об этом, я не чувствую угрызений совести за то, что я не сочувствую ему — только недоумение. Не то, чтобы я обрадовался тому, что мать мальчика мертва — я не монстр же… Но я не испытал никакой боли или жалости.       Повисла тишина. Топотун никуда не уходил, просто продолжая лежать головой на коленях мужчины. Тот закурил какую-то траву у себя в трубке и откинулся спиной на спинку кресла.       — Я ведь сам терял людей, дорогих мне людей. Я плакал из-за них, — Джюс хмыкнул, — Почему же я не могу этот свой опыт отразить на Рори? Почему мне совершенно… абсолютно всё равно?       — А если бы Рори перед тобой бы прямо сейчас предстал, — задал вопрос после недолгой паузы Топотун, — Ты бы ему смог сказать в лицо, что тебе на него всё равно?       Урфин молчал. Он смотрел сейчас в потолок, рядом горела керосиновая лампа, освещающая рабочее пространство и немного морду Топотуна. Тени, что падали от этих двоих и окружающих предметов слегка танцевали на стенах, пока где-то снаружи раздавалось пение сверчков.       — Не смог бы.