Babylon

***

Всё всегда начинается с проливного дождя, чьи капли от быстроты своего полёта издалека кажутся прозрачными нитями, перекрывающими вид на мир вокруг. Продолжается же мраком ночи, и неизвестно, что прячется в длинных тенях небоскрёбов. И вроде бы повторяется один и тот же сценарий, однако Минхо без понятия, где он находится и как в этом месте очутился. Мокнет под ливнем в одной толстовке, потерянно озирается по сторонам, морщась от неприятного запаха, чтобы после выйти из проулка и быть ослеплённым светом площади. Дивной формы многоэтажные здания окружают повсюду, на их зеркальной поверхности мелькают изображения и текст, слышится женский голос. — Как сообщает инспектор бюро безопасности, на границе Скайсити была найдена пара подростков… Минхо, натянув глубже капюшон, подходит ближе к экрану, становясь рядом с толпой зевак, и внимательно осматривает картинку в поиске хоть каких-то зацепок, что помогли бы ему определить своё местоположение. Нервы натягиваются тонкой струной, грозясь вот-вот лопнуть, и он прикусывает губу. — Один из них, альфа, был обезврежен парализатором за попытку побега… Дыхание спирает, как только он находит в правом нижнем углу дату, заставляющую внутренности перевернуться. Двадцать второе мая две тысячи сто девяносто пятого года. Будущее. Осознание, что он, Ли Минхо, перенёсся на сто с лишним лет, медленно оседает в разуме, пока он пустым взглядом смотрит на ведущую программы новостей. — Судьба второго подростка-омеги всё ещё неизвестна, тем не менее корреспондентам нашего канала удалось узнать, чьей семье он принадлежит. — Бедный пацан, на весь род позор навёл, – с долей сочувствия произносит мужчина-бета, стоящий от него неподалёку. — Если он омега, то бюро оставит его. Детей всё-таки и так некому рожать, – ворчит какая-то престарелая дама, которая, поправив ворот пальто и удобнее перехватив непонятный зонт, проходит мимо и задевает его своим плечом. Минхо пропускает мимо ушей чужое недовольное «смотрите по сторонам, молодой человек», он вообще сейчас многое не слышит и не видит, и если со стороны выглядит вполне себе спокойным, то внутри творится полная неразбериха. Мысли клубятся, как рой ос, а собственное сердце от потрясения стучит где-то в глотке. Что ему, чёрт возьми, делать!? Этот вопрос встревает настолько остро, что он чувствует, как начинает нарастать тревога, перекрывающая весь доступ кислорода в лёгкие. Что, если он останется в этом времени навсегда? Куда ему пойти? К кому обратиться? Насколько здешние законы отличаются от законов его века? У него же даже документов никаких с собой нет, а если бы и были, то, как же объяснить всё это правоохранительным органам? Повлияют ли его действия в будущем на его настоящее? И опять же, что ему делать? — Хан Джисон на данный момент находится под присмотром полиции, надеемся, что этот пример послужит уроком для молодёжи. Гражданин, не соблюдающий постановления Верховного объединения, не имеет права быть частью общества Небесного города. Берегите себя и своих… Минхо заторможено моргает, замечает, как силуэты людей и здания начинают размываться, терять свои цвета, становясь блёклыми и серыми, вместе с ними свою чёткость теряют окружающие его звуки, будто он погрузился на дно океана. То ли от окружившей его в своё кольцо паники, то ли от глубокого шока мокрая ткань одежды перестаёт прилипать к коже и приносить свой дискомфорт, словно он полностью обнажён. Альфа даже не успевает осмыслить своё крайне странное, абсурдное состояние, как яркая вспышка окончательно оглушает его. Время пребывания – пятнадцать минут.

***

Если бы у боли был лик, то Минхо почему-то уверен, что его головная боль, по ощущениям размазывающая его мозги по черепной стенке, напоминала бы лицо старой карги-преподавательницы истории искусств, разбудившей его своим каркающим голосом. Он смутно, а точнее совсем, не понимает, что та упорно пытается ему донести, смотрит сквозь неё затуманенным взором, всё ещё присутствуя в том сне. Наконец, она прекращает его отчитывать под аккомпанемент смешков одногруппников и возвращается к объяснению темы. — Опять? – тихо интересуется сидящий рядом Сынмин. Минхо быстро кивает ему, обращая своё внимание на цветение сакуры за окном. Больше Сынмин его не трогает, утыкаясь в телефон, спрятанный под тетрадью, оставляя этот разговор на потом. Очередной сон снова выбивается из привычных устоев его жизни, поражая точностью происходящего: ненормально помнить каждую секунду, проведённую в неизвестном ему городе, которого и не существует вовсе. И вроде бы Минхо не должна раздражать такая сущая мелочь, но именно она нарушает покой, назойливой мухой мешая ему спать по ночам; знаете, когда бесит, а достать не можешь. Студенты подрываются с насиженных мест со звонком на обеденный перерыв, и Минхо следует их примеру, покидая аудиторию вместе с Сынмином, что так и не оторвался от экрана своего смартфона. — С кем ты так строчишься, м? – лениво спрашивает он, пока они идут по заполненным коридорам в кафетерий. — Помнишь, я говорил про того парня-омегу, что поступил к нам две недели назад? – бормочет друг, не переставая активно печатать, – Так вот я вчера получил его номер. — Вау, ты настолько его заебал, что он сдался под твоим натиском? – усмехается по-доброму Минхо, замечая надутые щёки альфы и тыкая в одну из них, отчего он ещё больше хмурится, но телефон в карман джинсов убирает. — Не будь мы друзьями детства, я бы давно уже обиделся на тебя, – бурчит Сынмин и, не дожидаясь его ответа, берёт поднос, чтобы после сложить на него купленные сэндвичи и тарелку риса с кимчи,– Я пойду, место нам займу, – говорит через плечо, направляясь к дальним столикам столовой. Минхо присоединяется к нему позже со своей едой, присаживаясь напротив и начиная есть. Между ними разливается приятная тишина, сопровождаемая лёгким гомоном чужих разговоров, и он медленно успокаивается, планируя после занятий посмотреть расписание пар в хореографическом зале, о чём и сообщает отвлёкшемуся от своей переписки другу. — По-моему, сегодня никого не должно быть на четвёртой паре, – задумчиво тянет гласные Сынмин, кивая самому себе и подтверждая свои слова, – Да, вокальное отделение уходит после третьей. — Это тебе тот паренёк сказал? – уточняет Минхо, собирая палочками оставшиеся рисинки. — У этого паренька имя есть вообще-то, – закатывает он глаза, – Феликс. И да, он мне написал об этом. Минхо лишь пожимает плечами, как бы отзываясь, что ему всё равно, и продолжает: — Зная тебя, эти отношения вряд ли будут долгими, хотя я восхищаюсь твоим упорством по отношению к нему. Поэтому не имеет смысла, буду ли я называть его по имени или нет. — Господи, почему ты такой вредный? – ворчит Сынмин, отодвигая пустые тарелки и откидываясь на стул, – Вот поэтому рядом с тобой никто не задерживается. И в принципе, я думаю, что у меня с ним всё получится, я уже от одного его вида чувствую мурашки по коже, у меня ни с кем такого не было. — Вы знакомы совсем ничего. Думаешь, вы истинные? – склоняя голову к плечу, задаёт он вполне логичный вопрос, на что альфа вскидывает бровь, всем своим видом крича, что истинность – сказочки для маленьких омежек, пересмотревших всяких сопливых дорам. По правде говоря, Минхо и сам не отрицает, что в них всё выставляют в розовых оттенках и слишком сахарно, но такого предвзятого отношения к понятию идеальной пары не питает. Как-никак его родители истинные, что заметно невооружённым глазом: спустя столько лет в браке они до сих пор проводят совместный вечер романтичных фильмов, ходят на свидания в рестораны и кафе, постоянно дополняют фразы друг друга, и если ругаются, то вполне скоро могут сойтись во мнении и помириться. Они – идеальное отражение друг друга. — Я не чувствовал его запах, чтобы понять, – в конце концов, откликается Сынмин, – Скорее всего, Феликс на блокаторах, сам же он мне ничего по этому поводу не говорил. Тем более, нам необязательно надо быть истинными, чтобы начать встречаться. — Либо же у него ещё не было течки, – предполагает он, хмыкнув, и коротко смеётся над другом, недовольной кошкой шикнувшим на него и пнувшим по голени под столом, – Ладно-ладно, рыцарь, я молчу. — Так, что? Ты собираешься что-то готовить на фестиваль в этом году? – переводит тему альфа, указывая на него надкусанным сэндвичем с ветчиной. — Ага, а ещё я записал и тебя в свой номер, так что ты не отделаешься, – и перед тем, как Сынмин как-либо возразит, Минхо вскакивает со своего стула с подносом, – Жду на четвёртой паре в зале. Не забудь отписаться принцессе, чтобы принца своего не ждала. — Вот же ты подонок, Ли Минхо, – слышит он, как ему в спину ошарашенно выдыхают, и с довольной миной покидает наполненное запахами и голосами помещение, направляясь в свой секретный тихий уголок отдохнуть от этого шума в тишине.

***

Безусловно, существует некая особенность, присущая всем хореографическим залам, в которых он успел побывать за свои недолгие двадцать с хвостиком: примесь природного запаха и пота, скрип кроссовок о деревянный паркет, большие окна и проходящий сквозь них свет, станки, старенькая стереосистема, подключиться к которой тот ещё геморрой. Кто знает, может эта атмосфера и была той каплей в море его страсти к танцам? И если шахматная доска делится на чёрно-белые клетки, его жизнь – на полосы репетиций и выступлений. Говорят, Минхо совсем редко улыбается по-настоящему. Сам же Минхо сомневается в этом, но когда его душа в единстве с битами музыки, когда тело повторяет выверенные и точные движения, когда слышится тот самый скрип подошвы, он уверен: счастье искрится во всём нём, настолько плотное своей густотой, что можно потрогать. В эти минуты он чувствует тот самый долгожданный покой. Последним резким движением завершается трёхминутная эйфория, и он переводит пытливые глаза на сидящего у зеркал Сынмина, ожидая вердикта. Виснет недолгая пауза, нарушаемая после восторженным выкриком: — Охуеть! Ты, конечно, умеешь заставить чувствовать себя ничтожеством по сравнению с тобой! Сынмин широко лыбится и поддерживающе хлопает его по спине, вызывая ответную робкую улыбку и волну удовлетворения внутри. Всё-таки Минхо немало часов потратил, чтобы поставить эту хореографию. — Фестиваль через полторы недели. Думаю, если начнём репетировать сегодня, то успеем. У тебя есть какие-нибудь предложения? – спрашивает он, отпивая из бутылки с автомата большую часть воды и вытирая полотенцем капли пота со лба и шеи. Друг привычно касается подбородка пальцами, погружаясь в быстрые раздумья, и пару раз кивает головой. – Мне кажется, что будет лучше, если мы во втором куплете поменяем эту связку, – он повторяет недавно увиденные движения ногами, – на эту, – и делает то же самое, убрав пару лишних шагов, – Получается слишком длинно, и мы не будем успевать меняться местами для бриджа. Минхо внимательно слушает последующие идеи, записывая особо дельные себе в заметки, чтобы позже они смогли их соединить с остальными частями танца. Он и не замечает, как в подобном темпе проходят пару часов, и просыпается лишь тогда, когда его начинает качать на волнах, отчего он чуть не спотыкается посреди процесса. Обеспокоенный Сынмин отключает музыку и подходит к присевшему на корточки Минхо, пытающемуся прийти в себя и дышащему настолько тяжело, что его грудная клетка чересчур сильно вздымается. — Ты не ел перед тренировкой? – грозно говорит он, опускаясь рядом с альфой. — Ел, – коротко бросает Минхо, не в силах произнести что-то длиннее. Его мутит, и, судя по всему, всё съеденное раннее познакомится с полом. Он сильнее стискивает колени, поплывшим взглядом смотря вперёд, не прекращая глубоко дышать. От того, что подобное с ним происходит впервые, страх верно начинает подкрадываться в мозг, определённо мешая расслабиться. Связано ли его состояние с частичной бессонницей? Сынмин оперативно отыскивает в своём рюкзаке чистое полотенце, которое он смачивает водой из бутылки, чтобы приложить мокрую ткань к его лбу. С его же помощью он укладывается на паркет, расположив голову на сынминовы колени. — Попробуй немного отдохнуть, если тебе не полегчает, то я позвоню в скорую, – взволновано шепчет друг, вплетаясь пальцами в его мокрые у корней волосы. Минхо хочет хотя бы приподнять уголки губ, чтобы показать, что для скорой помощи ситуация не настолько плачевная, но он не может, беспомощно наблюдая, как мир застывает, погружается в серый. Как теряются звуки и запахи. Минхо отчаянно хочет закричать, чтобы выпустить накопившуюся панику наружу и освободить внутреннее напряжение, однако собственное тело его не слушается и деревенеет. Ли Минхо совершенно ничего не может поделать, пока опять не оказывается в одном из своих снов, с разницей лишь в том, что всё происходит наяву. Снова мрак ночи, окутавший переулок, на границе которого он потерянно оглядывается, видя те же небоскрёбы, устремлённые в небо. Те же голограммные изображения, перескакивающие с одной зеркальной поверхности на другую. Бесформенная толпа людей пересекает пешеходные переходы, в то время как парящие над землёй автомобили смиренно ждут, когда такой же летающий в воздухе светофор пропустит их дальше. Воздух холоден и чист, и Минхо кутается в свою кофту, думая, что сходит с ума. Это же абсурд. У него определённо какие-то галлюцинации, никак иначе. Либо же он упал в обморок. Определённо. Он ещё раз мотает головой, с силой прикусывает нижнюю губу и оборачивается на голоса, исходящие из глубины переулка. В груди расцветает чуждое, непонятное чувство, призывающее его пойти в том направлении. Минхо, конечно же, не дурак, прекрасно понимает, что может столкнуться с теми, кто церемониться долго с ним не будет, если он узнает то, что знать не должен. Да и если отбросить свою безопасность, в мыслях невольно всплывают сюжеты фильмов про будущее, где главный герой как огня боится некого эффекта бабочки, переворачивающего всё настоящее вверх дном. Вдруг его действия отразятся на других в его времени? А также где гарантия, что он очутился в том же году, как и обычно? Иронично, что он думает об этом всём, продолжая приближаться к скоплению молодёжи, энергично обсуждающей что-то. Те совсем не обращают на него какого-либо внимания, словно Минхо никак им своим присутствием не мешает, и идут туда, где слышны громкие басы и чей-то свист. Он на расстоянии следует за ними, краем уха вслушиваясь в беседу. В ситуации страннее в своей жизни он не бывал. — Сегодня же будет выступать Белоснежка, да? — Ему вызов бросили на днях, – жмёт плечами незнакомый бета, – Не придёт – потеряет репутацию. — И кто этот Белоснежка такой? Впервые о нём слышу, – вклинивается в их беседу девушка, повисая на плече другого беты. Минхо мысленно стонет, замечая, что в действительности не видит здесь альф или омег, что очень его настораживает. Так он будет ещё больше привлекать к себе излишние взгляды, стоит только другим уловить с порывом ветра его запах моря. Неужели в будущем большая часть населения вымрет, и останутся лишь они? — Да ладно, Джиу! Ты не знаешь, кто это? – дождавшись отрицательного кивка, парень с восхищённым тоном продолжает, – Это один из самых лучших скайбордистов в городе! Говорят, он пришёл на уличные гонки всего лишь два года назад и уже добился таких успехов! — А ещё говорят, что он омега и был подстилкой Тэмина. — Омега? Не повезло ему у нас в городе оказаться, сто процентов задирали все, кто только может, – она сочувствующе вздыхает, откидываясь короткую прядь розовых волос с глаз,– Бред всё это про равные условия жизни и возможности. К девушкам даже обращаются с предрассудками в двадцать втором веке, что уж говорить про омег… Двадцать второй век. Минхо стискивает руки в карманах, поворачивает со всеми направо и выходит на открытую местность, похожую на поляну, только вместо деревьев свободное пространство окружают двадцатиэтажные здания. Народа здесь немерено, по краям стоят компании с колонками, играющими одинаковую танцевальную музыку (неплохую, должен он заметить), повсюду, как он догадывается, идут ставки, и где-то вдалеке он видит голограммный план маршрута заезда. «Ну что ж, видимо спортивные машины заменили чем-то другим», – делает он вывод, пробираясь поближе к старту, куда нечто продолжает его тянуть. Он похож на мотылька, стремящегося к свету, что сожжёт его дотла. Альфа усмехается с этой аналогии и выскальзывает из плотной давки в первые ряды, чувствуя любопытные и слегка шокированные взгляды в свою спину. Его, скорее всего, и пропустили-то вперёд, потому что не ожидали почувствовать подавляющий для них запах, которым Минхо честно старается не светиться. Пока что безуспешно. Словно что-то ища, он осматривает участников гонки, готовящихся к началу. Он с изумлением наблюдает, как из среднего размера кубика мигом раскладывается доска, чем-то схожая со сноубордом, что сразу же застывает в невесомости. «Поразительно», — на выдохе шепчет одними губами. — Детка, ну чего ты опять выпускаешь свои коготки? У него по ощущениям сердце проваливается в пятки, и то чувство достигает своего апогея, разливаясь тягучей патокой внутри, и колет, колет, колет. Если бы все звёзды можно было собрать и ощутить их жар, то они, без сомнений, отразились бы в этих холодных глазах, направленных на того человека. Будто все любимые черты Минхо, что он упорно искал в других, собрались целым миром в этом омеге. — Боже, – выдыхает белокурый парень, облизывая свои тонкие и, мама родная, выразительные губы, чтобы за считанные секунды схватить за воротник бету и страстно его этими губами поцеловать. Наверное, каково быть альфой Минхо испытывает впервые, потому что эта вспышка гнева и ревности загорается настолько быстро, что слепит, и он держится на месте на честном слове. Это же, по сути, не его даже пара. Вдруг, к его радости, омега отстраняется от всё ещё недовольного бойфренда и ударяет ему коленом под дых, заставляя того согнуться пополам и зашипеть ругательства. Не сказать, что Минхо в ахуе, ничего не сказать. — А теперь, Кину-я, послушай меня, – тянет его за куртку прекрасный незнакомец, – Мы с тобой не встречались и не встречаемся. Так что будь добр, съебись. Минхо неожиданно присвистывает с этой картины. Скорее всего, он привлёк бы этим взгляд омеги, не превратись всё снова в монохромное марево, чтобы перенести его на сто семьдесят семь лет назад. Как же, чёрт возьми, досадно. Время пребывания – тридцать минут.

***

— Ты точно в порядке?

— Если не считать, что я только недавно прыгнул во времени на сто с лишним лет – вполне.

— Если вредничаешь, тогда точно.

Сынмин хмурится и прижимается спиной к стене университета, погружаясь в беспокойные мысли, посещающие его регулярно и будто по расписанию, стоит ему остаться наедине с собой. Он не может отделаться от назойливого волнения к ситуации, в которой оказался его лучший друг, чувствуя собственную беспомощность. Эти загадочные сны всегда шли с Минхо рука об руку, но именно недавно они приобрели материальную форму. Тогда он чуть не поседел от страха, стоило его ладони на секунду пройти сквозь чужое тело и коснуться пола. И перед тем, как его тревога выплеснулась бы наружу, альфа резко вскочил с его колен, расфокусировано оглядывая зал. По словам Минхо, он провёл в будущем около получаса, по ощущениям Сынмина – вечность, длившуюся на деле где-то нескольких секунд. Сумасшествие, не так ли? Повлияет ли его знание происходящего на ход времени, Сынмин не знает, но и об этом перестать переживать не в силах. Радует, что с того инцидента прошла неделя, а Минхо никуда пока что не исчезал, но то, что это произойдёт, уверены они оба. Это ожидание неизвестности чертовски выматывает, отчего он даже должным образом не смог обрадоваться предложению Феликса провести вместе время. Он и согласился-то только после того, как получил пинок под зад от Минхо со словами, что упустит свой идеал, если будет нянчиться с ним. И к слову, Сынмин просто беспокоится и хочет хоть как-нибудь помочь. Он тяжело вздыхает и мотает головой, решая, что выбросит из неё всё лишнее и по-человечески проведёт день с омегой, который ему очень нравится. На губах сама собой появляется нежная улыбка, как только перед глазами мелькает образ Феликса, привычно одевающего мешковатую одежду, чтобы спрятать свою фигуру. И альфа каждый раз внутренне воет, потому что до сбившегося дыхания и потных ладоней хочется прикоснуться к точёной талии, провести по мягкой коже и покрыть её собственническими засосами. Хочется зарыться пальцами в наверняка приятно пахнущие огненные волосы, почувствовать природный запах и утонуть в другом человеке. В его привычках, увлечениях, характере, мыслях и суждениях. Тем не менее Сынмин стоически терпит и держит дистанцию, не нарушая чужое личное пространство. Омегу не хочется просто трахнуть на диване в своей гостиной (мечтать об этом ему никто не запрещал), Сынмин желает просыпаться по утрам в его объятиях и делиться своим теплом. После отдалённо слышимого звонка на улицу выходит толпа свободных студентов, и Ким вылавливает среди других спешащего к нему Феликса, что попутно засовывает серую папку в свой рюкзак. — Привет, долго ждёшь? — Привет. Нет, – альфа качает головой и быстрым взглядом осматривает омегу, примечая пушистый светлый свитер на нём, после чего отталкивается от стены и приближается, – Ну что, поехали? — Ничего, если я сяду на твой байк? – как бы невзначай интересуется Феликс, пока они обходят кампус, направляясь к университетской парковке. Сынмин ухмыляется и подмигивает ему, крутя ключи на указательном пальце: — Поверь, для моей крошки будет честь покатать такого симпатичного парня. Феликс фыркает и закатывает глаза, послушно следуя за альфой к чёрному глянцевому мотоциклу, что выделяется среди машин преподавателей и стоящих возле велосипедов. Не без чужой помощи он застёгивает шлем и усаживается за спиной Сынмина, укладывая свои руки ему на живот, невольно чувствуя выделяющийся под свободной футболкой пресс и почему-то от этого смущаясь. Жаль, что он не видит самодовольную улыбку альфы, что кожей чувствует его смущение и ликует про себя, иначе обязательно бы врезал одной довольной морде. — Куда держим путь? – уточняет Сынмин, с теплом смотря на порозовевшие щёки омеги. — Тут есть студия звукозаписи неподалёку, я бы хотел, чтобы ты помог мне, – робко улыбается Феликс, вводя адрес в навигаторе и показывая ему дорогу. Сынмин из последних сил сдерживается, чтобы не уткнуться носом в изгиб его шеи, вместо этого внимательно просматривая маршрут и уверенно двигаясь после с места. Стрелка на спидометре достигает ста, весенний ветер проникает под одежду, щекочет прохладными касаниями открытую кожу, посылая мурашки. Пейзаж размывается пятном за стеклом шлема, и Феликс сильнее прижимается к альфе, чувствуя чужое ускоренное сердцебиение и запах грозы, полюбившейся с детства. Вот бы этот миг длился бесконечно, чтобы ощущать себя в безопасности даже на огромной скорости, чтобы наслаждаться этой лёгкостью и глупо хихикать. К сожалению, они слишком быстро подъезжают к двухэтажному зданию и, оставив мотоцикл у бордюра, входят в светлый холл, откуда их провожает дружелюбная бета в комнату записи. Сынмин с любопытством осматривает непонятное ему оборудование, пока Феликс кружит в небольшой комнатке, настраивая его под себя. — Сынмин, можешь сесть, пожалуйста, за пульт? – зовёт он задумавшегося Кима и показывает на странную панель с кучей кнопок, ползунков и выключателей (альфа мысленно сравнивает её с панелью управления самолёта). — Конечно, только покажи, куда надо тыкать, – пожимает он плечами и усаживается на крутящийся стул. Феликс широко улыбается и склоняется рядом, стараясь понятно объяснить значение необходимых кнопок, в то время как Сынмин молится всем богам, чтобы не смотреть на открывшиеся из-за объёмного свитера ключицы. Он честно пытается понять смысл сказанных низким голосом слов, но раз за разом проваливается и невольно вдыхает глубже воздуха, так и не слыша природного амбре омеги. — Понял? Ким недоумённо моргает и уже хочет открыть рот, чтобы сказать, что да, он всё понял (на самом деле, нет), но его прерывает усталый вздох Феликса, который просёк его: — Ты меня не слушал. — Прости, – виновато говорит Сынмин, опуская голову. — Мог сказать мне, если тебе это неинтересно… — Нет! – прерывает его альфа, резко поднимая взгляд и замирая в опасной близости от удивлённого лица омеги, от волнения начавшего покусывать свои губы (боже, упаси Сынмина), – Чёрт, извини меня. Я, правда, хочу помочь, просто задумался. Объясните мне всё ещё раз, сонсэнним? Знал бы Сынмин, как Феликс плавится мороженым на солнце от их близости и его томного голоса, определённо бы пользовался этим. — Обещаешь слушать? – зачем-то шепчет Феликс, боясь нарушить образовавшуюся между ними интимную обстановку, утопая в безграничности глаз напротив. — Да, сонсэнним, – также тихо отвечает Сынмин, очарованный чужой красотой. — Прекрати меня так называть. — И что же я получу взамен? Феликс поджимает губы, и Сынмин в этот момент может заметить, как загорается огонь решимости в шоколаде его глаз перед тем, как омега начинает медленно приближаться к его лицу, останавливаясь в сантиметрах от альфьих губ. От предвкушения, оседающего за рёбрами, становится дурно и хорошо одновременно. — Что, если я тебя поцелую? Сынмин может почувствовать чужое прерывистое дыхание, и это окончательно срывает все его тормоза. Он скользит пальцами по розоватой щеке и заправляет длинные пряди волос за ухо со сверкающей серёжкой, слегка нажимает на запаховую железу на шее, заставляя Феликса вздрогнуть и покрыться мурашками, чтобы после сократить их расстояние до миллиметра и, касаясь своими губами омежьих, утробно заурчать: — Целуй. Сущность в Феликсе чуть ли не в ноги готова лечь альфе, пока сам он дарит почти невесомый, даже невинный поцелуй, полностью отдавая право доминировать Сынмину, чьи руки надёжно и аккуратно сжимают талию. Феликс совершенно теряется в буре крышесносных эмоций, что даже не замечает, как оказывается на крепких коленях, а Сынмин углубляет поцелуй, облизывая его губы и кусая нижнюю. Запах петрикора заполняет плохо освещённое помещение, и у омеги кружится голова от его концентрации, из-за чего он сильнее сжимает волосы Кима у корней, распаляя его ещё больше. Хотя куда больше, когда альфа беспрепятственно исследует его рот, щекочет языком верхнее нёбо. Сынмин забирается под тёплый свитер, проводит ладонями по коже, чувствуя ответную дрожь и слыша тихий стон в поцелуй. Спустя пару минут Феликс всё-таки отстраняется, тяжело дыша, смотрит блестящим взглядом в затуманенные поволокой глаза альфы и улыбается кончиками губ. — Ты со всеми целуешься как в последний раз? — Кажется, ты стал исключением, – дёргает он бровями, вызывая у него хихиканье, и трётся носом о шею омеги, помечая своими феромонами, – Кстати, всё хотел спросить. Ты сидишь на блокаторах? Пальцы Феликса вдруг перестают перебирать его волосы, отчего Ким немного хмурится, следя за тем, как тот опускает взгляд на руки, всё ещё ласково гладившие его бока. — Да. Это было условием моего переезда в Корею, – нехотя отзывается Феликс, позволяя ладоням альфы перейти на его спину, чтобы успокаивающе проводить уже там, – Мой отец всё переживал, что ко мне начнут приставать из-за запаха. Сынмин лишь кивает и решает больше не наглеть, прекращая свои прикосновения, чтобы не провоцировать омегу лишний раз, пока они разговаривают. — Но разве таблетки не влияют на цикл и сами течки? – обеспокоенно интересуется, заставляя Феликса покраснеть и сжать в руках ткань его футболки. Сынмин терпеливо ждёт ответ, засовывая желание подразнить омегу глубоко внутрь, замечая, как тому некомфортно от этой темы. Однако он не собирается отступать, потому что действительно переживает за его здоровье, учитывая, что большинство таблеток-блокаторов – одна сплошная химия, безусловно вредящая организму. — Влияют, – выдыхает Феликс, бегая глазами по аппаратуре, – Но я следую инструкции и делаю перерывы, как только пропиваю курс, поэтому если со мной что-то случится, таблетки точно не будут играть никакой роли. Факт того, что такими темпами вопрос «если что-то пойдёт не так» станет «когда», он проглатывает вместе с горечью на языке. Они обязательно вернутся к этой теме чуть позже, потому что сейчас он уверен, что омега не станет его слушать, будучи тем типом людей, что будут делать всё вопреки чужим советам. Удручает, но Ким Сынмин не намерен сдаваться, ведь уже от одного поцелуя с Феликсом готов пожертвовать всем, чтобы не потерять его. Всё оставшееся свидание альфа не перестаёт отвлекать омегу от вокала, постоянно прерывая его во время процесса и крадя жаркие поцелуи с мягких чувственных губ, отчего не раз получает по макушке, не догадываясь, как своим поведением и влюблёнными глазами переворачивает мир Феликса в лучшую сторону. В ту, где он сможет когда-нибудь ему открыться и доказать их истинность, о которой пока что знает он один. В ту, где он начнёт верить в себя, не слыша внутренний голос, нашёптывающий, чтобы он прекратил бесполезные попытки.

***

Как правило, творческие ВУЗы никогда не упускают возможность организовать крупное торжество, где можно похвастаться лучшими студентами перед гостями из агентств, показать свой престиж, собрать больше зрителей и увидеть плоды своей работы. Национальный университет искусств же не только не имеет право потерять золотое время фестивалей, он просто обязан устроить самое массовое представление. Так что да, снующих людей здесь пиздец немерено, они толпятся, усаживаясь на свои места в просторном актовом зале, кажущимся тесным, хоть и размерами построен был немаленькими. Старшекурсники и преподаватели чуть ли не спотыкаются друг о друга, заканчивают последние приготовления за кулисами. Минхо спокойно сидит на перилах лестницы, не мешая процессу и слушая музыку их танца в наушниках. До их выхода ждать ещё достаточно номеров, поэтому он расслабленно наблюдает за суматохой, не предпринимая попыток найти среди знакомых своего друга. Уверенность, что тот зажимается в каком-нибудь тёмном уголке со своим ненаглядным, поселилась в нём пару дней назад, стоило застать голубков, милующимися в хореографическом зале перед их тренировкой. Чужие отношения Минхо ни разу не волновали, он только поздоровался тогда да отправился погулять по кампусу, чтобы не смущать своим присутствием разомлевшего омегу. Волновать-то не волновали, но напоминать ему о белокурых локонах и холодных глазах того, чьего имени даже не знает, кто с завидной частотой посещает его мысли почти каждое мгновение, не перестали. Это настораживает: он не влюбляется с первого взгляда, как вообще можно испытывать подобное к кому-то, кого видишь впервые? Так что остаётся лишь смириться и принять как данное, ведь образ от негодований всё равно покидать альфу не собирается, и он не находит смысла рыпаться почём зря. Вот и погружается в пучину глупых вопросов, ответы на которые не получит. Кто же этот парень такой? Почему вызывает столь странную реакцию у его сущности? Встретятся ли они вновь? Почему его глаза такие пустые? Как его зовут? Он омега? Что, если он и есть причина его перемещений во времени? Минхо вздрагивает от неожиданного прикосновения к своему колену и вынимает наушник, прежде чем перевести взгляд на подошедшего Сынмина, улыбающегося мартовским котом: так же довольно и сыто. — Насосались? – хмыкает он. — Завидно? – закатывает глаза друг, умещаясь по правую сторону, – Чтоб ты знал, мы не только целовались, я ему со связкой в его номере помогал. Кто там с чем помогал – та ещё задачка, на которую он не хочет тратить лишние минуты до начала концерта, вместо этого переводя тему в нужное русло: — Что насчёт нашего выступления? Будем повторно прогонять? Сынмин задумчиво мычит и качает головой, аргументируя тем, что выучил эту хореографию на годы вперёд, что даже станцевать во сне сможет. Минхо на его заявление скептично выгибает бровь. Пожимает плечами и поднимается с насиженного места, удаляясь в гримёрную, чтобы не мешаться остальным под ногами – их выход лишь через сорок минут или около того. Он снимает неудобную кожанку, вешает её на стул, оставаясь в одной майке и заваливаясь на небольшой диван в углу, где и валяется всё свободное время, проверяя соцсети. Минхо редко может позволить себе лишний раз отдохнуть, ничего не делая, вечно пропадая на подработках в желании не зависеть от своих родителей, стать полностью самостоятельным и обеспечивать себя. В этом рвении нет ничего зазорного, но альфа всё равно каждый раз чувствует неловкость, выслушивая причитания матери по этому поводу. За тонкой стенкой слышатся аплодисменты, восторженные крики и свист – кто-то выходит на сцену. Именно в этот момент, а может, немного раньше, Минхо замечает, как буквы в посте начинают размываться, а от накатившего осознания он бегло осматривает застывший серый мир. Всё же когда знаешь, что перемещение рано или поздно произойдёт, не так страшно, наоборот, раздражающе. Бессилие, онемение и холод, неведение последствий – всё это пробуждает ярость, и он бы обязательно стёр костяшки в кровь о стену, если бы не исчез в своём настоящем, чтобы появиться в будущем. В две тысячи девяносто седьмом. Свои догадки альфа подтверждает, оказавшись среди зелени какого-то парка, рядом с фургончиком мороженого, на табло которого мелькает электронная дата. В округе много людей: резвившиеся дети и их родители, старики. Минхо вздыхает, поражаясь, как те не заметили его резкого появления буквально из неоткуда. Они же его видят, он точно знает, что да, и прошлый раз тому подтверждение. Неужели они настолько равнодушны? В две тысячи двадцатом бы от такой картины долго отходили, по новостям обязательно раскрутили, обмазав ложью и завернув в цветастую обёртку. К удивлению, он недолго раздумывает об этом, решив не стоять посреди дороги и отойти куда-нибудь в тень, главное – не светиться лишний раз, и если прохожим на него плевать, то он не будет испытывать судьбу. Он бродит по огромному парку, с интересом рассматривает неизвестные ему цветы, будто бы нарисованные и ненастоящие (прикоснуться к ним не осмеливается), и совсем не разбирает, как приближается к выходу. С минуту смотрит на резные массивные ворота, парящие вокруг них стенды-голограммы с правилами поведения, и выходит за их пределы. На логичный вопрос «зачем» он не ведает ответа, Минхо просто-напросто необходимо идти в этом направлении, будто если он ослушается внутреннего радара, то упустит что-то чертовски важное. Так он ступает на оживлённую улицу. Мимо проходят толпы бет, скрытые на вид плотной одеждой, спешащие куда-то, некоторые из них разговаривают с преследующими их на лету животными, другие носят странные очки, прикреплённые к ушной раковине, и водят пальцами по пустоте. Их лица не выражают никаких эмоций, и аурой строгости разит за километр. По сравнению с ними Минхо похож на непонятно откуда взявшегося котёнка в свободной майке, джинсах и кроссовках. Воздух поразительно чист, лишённый каких-либо природных запахов, и изредка из попадающихся кофеин исходит привлекательный аромат зёрен и какао со сладостями. Он останавливается как раз около одной такой. Двери перед ним магическим образом будто бы исчезают, пропуская в уютное кафе, и он еле как сдерживается, чтобы от восторга не открыть рот. Не каждый день он проходит сквозь что-то, и это кажется таким поразительным, в то время как для здешних подобное в порядке вещей: они спокойно сидят за столиками, попивая свои напитки. Альфа в последний раз удивлённо смотрит на вход и оборачивается на зал, где не осталось свободных мест. Он замирает в ступоре, не понимая, зачем вообще заглянул сюда; денег у него с собой всё равно нет, и рискованно как-то появляться в заведениях с камерами. «Судьба – тётка с юмором», – вывод, к которому он придёт спустя время. Каков был шанс, будет размышлять, что он задержится в той злополучной кофейне на секунды дольше и заметит парня из своей мечты? Очевидно, близкий к нулю, но вот он отчаянно цепляется за светлую кудрявую макушку и слабое амбре, быстрыми шагами сокращая расстояние к дальнему столу у окна. Омега отрывается от голограммного экрана часов и с крайним замешательством обращает на него внимание, мигом после пряча свой интерес за бледной маской. Минхо садится напротив него, не спрашивая разрешения. — Ты преследуешь меня или что? — Ты запомнил меня? – склоняет альфа голову, улыбаясь уголками губ. Занимательно. — В Скайсити альф можно по пальцам пересчитать, – фыркает парень, оценивающе скользя по его телу, то же делает и Минхо. И вид, что открывается его взору, определённо западает в душу. Длинноватые волосы, собранные заколкой сбоку, серьги-кольца, обтягивающий стройную, подтянутую фигуру комбинезон с горлом и широкий ремень на утончённой талии – Минхо, без сомнений, нравится мода будущего, как и обладатель карих ледяных глаз, что прикусывает свои губы, дыша через раз. — Тяжело? – без издёвки спрашивает он, догадываясь, что омеге наверняка нелегко переносить запах альф, когда он мог и не чувствовать его вовсе раньше. — Терпеть твоё присутствие? Не сказал бы, что самое приятное в моей жизни, но переживу, – язвит блондин, скрещивая руки на груди, – Повторюсь: что тебе от меня надо? Ты – тот фанат, который будет ходить хвостиком за своим кумиром, нарушая его личное пространство? Действительно, а что Минхо, собственно говоря, от него надо? Он даже не может ответить какой-нибудь колкостью, потому что глупо следовал своим инстинктам, что звали его сюда. Теперь, когда он может лицезреть омегу перед собой, всё внутри утихомирилось, перестало колоть и приносить дискомфорт. Неужели так на него влияет эта заноза в заднице, что своим покерфейсом строит отчуждённость? Может ли это быть?.. — Слушай, а ты веришь в истинность? Омега невесело смеётся и кривит усмешку, как бы задавая вопрос «ты дебил или да?», но Минхо никак не реагирует, ожидает получить более внятный ответ. — Ты в каком веке живёшь? Родственные души – результат мутаций в геноме, так природа просто подбирает удачные комбинации, чтобы восполнить пробел в ДНК. Окей, не только заноза, но и зануда. — Называй, как хочешь, – с расстановкой произносит он, так же откидываясь на мягкое сиденье, – Ты всё равно не ответил. — Не верю. Это всё? — А что, если я скажу, что я – твой истинный? – идёт ва-банк альфа, ожидая получить хотя бы искру удивления на безэмоциональном лице. Ожидания себя не оправдывают. В чужой радужке какая-то застарелая боль сверкает, наводняет глубокий цвет, губы поджимаются в тонкую линию, а сам омега внезапно вскакивает и, не задерживаясь ни на миг, устремляется прочь. Минхо ошарашенно глядит на опустевшее место и хватает со столешницы странный брелок, похожий чем-то на ключи от машины, только меньше, и уже собирается рвануть следом за сбежавшим парнем, но останавливается. Судьба, действительно, тётка с юмором, противная и безжалостная, потому что прямо сейчас она останавливает Минхо, разлив все краски своего мира, чтобы забрать его обратно в настоящее. Время пребывания – сорок пять минут.

***

Душно. В вагоне слишком много людей, их тяжёлые сумки занимают немало места, а жаркая и безоблачная летняя погода только усугубляет ситуацию. Не спасает даже слабенький кондиционер. Старшее поколение точно с ума сошло от начала дачного сезона, оттого-то в поезде за город не протолкнуться. Минхо устало выдыхает, поправляет наушник с играющей в нём энергичной песней, наблюдая за сменяющимся пейзажем за окном. Скоро его станция. По правде говоря, он давно не был в здешних краях, и сейчас чувствует тёплую ностальгию и каплю вины, что не посещает родителей чаще, те определённо будут удивлены его визитом. Он и сам не планировал приезжать раньше рождества, но вот он подхватывает рюкзак с пола и выходит, когда двери раскрываются перед ним. Причиной его побега от шумного Сеула стал больничный, который его вынудили взять в университете после того, как нашли лежащим поломанной куклой на старом диване гримёрной комнаты, задыхающимся и с кровью из носа. Списали на переутомление, и молодая медсестра насильно пихнула ему справку-освобождение на целые две недели. Лишь Сынмин знал, почему альфа еле передвигался, самолично проводил его до съёмной квартиры, а на все извинения за сорванное выступление рычал озлобленной собакой, приговаривая, что его, Минхо, здоровье важнее. Идея съездить к родителям пришла сама на следующий день. Пряди волос треплет лёгкий ветер, проникающий и под широкую футболку, он облегчённо вздыхает и идёт к стоянке такси. Следующий час проходит в ленивой полудрёме, и по прибытии к двухэтажному коттеджу его будит бодрый голос беты-таксиста, Минхо разлепляет заспанные глаза и выходит из машины, расплатившись за поездку карточкой. Время в спальном районе течёт медленно: дом из детства совсем не изменился. Его мама всё также выращивает нежные цветы в клумбах у входа, газон пострижен, панорамные окна занавешены тюлями, неподалёку в гараже стоит отцовский автомобиль. От волнения у него потеют ладони, и он быстрым движением вытирает их о шорты, поднимаясь на крыльцо и нажимая на дверной звонок. За дверью слышится постукивание когтей и радостный лай, спустя полминуты на пороге появляется и женщина, чьё лицо озаряется яркой и искренней улыбкой, как только она встречается с ним взглядом. — Сынок… – радостно выдыхает омега, заключая его в крепкие объятия, отчего он сам не может сдержать улыбки, ощущая мамин запах, – Наконец-то соизволил навестить своих стариков. Минхо тихо смеётся над её ворчанием, переводя внимание на выбежавшего к нему корги, что тоже с неподдельным счастьем в глазах-пуговках прыгает вокруг него и тычется подушечками лап, высунув язык. — И тебе привет, – он мягко отстраняется и гладит меж ушами пса, вилявшего хвостом от удовольствия. Мама, вспомнив, что они так и не зашли внутрь, начинает суетиться и загоняет его домой, поспешно скрываясь за аркой, ведущей в просторную кухню, со словами об испечённых булочках с малиной. В груди дребезжит от привычной обстановки и уюта, и множество мыслей, терзающих его голову, будто бы растворяются под натиском родных стен. Альфа стягивает кеды и отодвигает ногой в угол, оставляет рюкзак с вещами в прихожей, следуя за манящим ароматом выпечки. Госпожа Ли уже вовсю разливает чай по кружкам и раскладывает слоённые пышки по тарелкам. — Мой руки и за стол, – между тем бросает она, завидев Минхо в проёме, и тот послушно выполняет её указания. Не проходит и пары минут, как стол накрыт, а мама садится напротив, с заботой и интересом оглядывая его. Он аккуратно берёт горячую булочку и откусывает её край, чуть ли не жмурясь от насыщенного ягодного вкуса, тающего на языке. — Как у тебя дела, дорогой? Ты выглядишь таким бледным, – обеспокоенно спрашивает женщина, делая глоток из чашки. — Всё хорошо, мам, не переживай, – пытается звучать правдоподобно Минхо, умалчивая, что с месяц его мотыляет туда-обратно во времени – маму удар схватит, если она прознает об этом, – В университете было куча дел, устал немного, поэтому взял больничный и приехал к вам. Между её бровей пролегает складка, и альфа замечает, что та, скорее всего, слабо ему верит, но возражать не собирается, наверняка планируя поднять эту тему позже. — Почему не предупредил? Я бы приготовила тебе обед, всё-таки ты редко приезжаешь. — Хотел сделать сюрприз, – он жмёт плечами, расправляясь с первой слойкой и приступая ко второй. — Сюрприз, – недовольно бубнит женщина и облокачивается на руку, – Как Сынмин поживает? — Отлично, встречается с одним омегой, у них, вроде как, всё серьёзно, – откусив слишком много, он марается в джеме, что капнул на ткань футболки, – Опережая твой вопрос, нет, я свободен. Мама закатывает глаза и протягивает ему салфетки, на что тот благодарно кивает. Между ними воцаряется лёгкая, непринуждённая тишина, разбавляемая чавканьем пришедшего поесть Бана, кончик хвоста которого поддёргивается от удовольствия. Закончив с перекусом, Минхо, как примерный сын, собирает посуду со стола и привычно начинает её мыть, когда слышит вопрос: — Ты надолго к нам? — А что? Мешаю? – шутливо уточняет он, прекрасно помня, как родители скрепя сердцем провожали его на учёбу года два назад. — Балбес, – в той же манере прилетает в спину, – Конечно же, нет. Твой отец неделю назад уехал в командировку, вот и спрашиваю, чтобы начать шантажировать его твоим присутствием – он обещал, что уедет на пару дней, а сам всё обратно вернуться не может. Он усмехается. Его мама – нечто. — На дня три. Отец оказывается дома спустя два дня, которые пролетают для него словно по щелчку пальцев. За это время он успевает поиграть в приставку в своей комнате, что ничуть с годами не меняется, прогуляться по соседству и поболтать с местными подростками, которых помнит ещё детьми, посетить маленькую танцевальную студию и своего учителя, вселившего в него когда-то надежду поступать в Сеул на хореографическое отделение. И даже если у Минхо щёки устают от постоянных улыбок и смеха днём, как только смеркается и в коттедже становиться предельно тихо, он крутит в пальцах брелок из будущего и прокручивает в тысячный раз тот разговор, чувствуя, как вина постепенно сжирает его. Наверное, не стоило ему покидать пределы парка. Наверное, не стоило говорить тому белокурому омеге о своих предположениях. Это у Ли Минхо внутри всё переворачивается, дыхание сбивается и стальные тиски на сердце от одного только вида на него. Где гарантии, что его мечта претерпевает то же самое? Правильно, кусает он губы и пялится в потолок, нет никаких гарантий. Да, от этих мыслей горько, но альфа давно прошёл пубертатный период и не питает больше надежд, так что своё решение взять паузу от города считает как нельзя верным. По приезде своего мужа госпожа Ли готовит столько блюд, что они все не умещаются на кухонном столе, и потому перекочёвывают на массивный стол в столовой, где они отмечают праздники. По сути, сегодня и так праздник: всё семейство в сборе, о чём и говорит его отец в своём первом тосте, когда они наконец располагаются по местам. — Как твоя учёба? – положив в отдельную миску овощной салат, спрашивает мужчина. — Как обычно. Скоро сессия начнётся, недавно ещё концерт на фестиваль устраивали, – пожимает Минхо плечами, проглатывая кислый вкус обиды на свой организм и дурацкие путешествия, что не позволили ему выступить. — А у тебя как дела в исследовательском центре? – интересуется мама, отрезав кусочек жира от свинины. — Ты всё ещё обижаешься, что я не смог приехать раньше? – заслышав нотки обиды в мамином тоне, негодует отец и отпивает из бокала красное полусладкое, – Милая, ты же знаешь, что я не могу и дня без тебя прожить, не скучая. Исследование, над которым мы работаем, в конечном итоге сдвинулось с места, я и не надеялся, что это произойдёт при мне. — Ты не настолько ещё стар, – закатывает она глаза, отбрасывает волнистые пряди за спину. — А над чем конкретно вы работаете? – пытаясь поддержать тему, подаёт он голос. — Изучаем странные явления истинности, возникающие у некоторых альф и омег. Минхо настораживается, припоминая, что его отец – первоклассный генетик Сеула, и может знать причину всего того дурдома, в котором ему приходится жить. В том, что ему можно верить, альфа не сомневается, однако всё равно не желает обсуждать подобное при маме. — Если тебе интересно, то давай поговорим об этом после ужина, – заметив его задумчивый взгляд, предлагает глава семейства и ласково улыбается, меняя течение их беседы на обыденные вещи. Они проводят вместе около двух часов, после чего мама начинает прибираться, и, получив отказ на свою инициативу помочь, Минхо следует за отцом на второй этаж, в его кабинет. Он прикрывает за собой дверь и осматривается. В детстве его часто выгоняли отсюда под предлогом того, что он мешал тогда ещё молодому родителю писать докторские работы, сейчас же он с любопытством осматривает высокие стеллажи с различной рода литературой, ворсяной ковёр в тон оливковых штор, тёмный стол с компьютером, заваленный кипой бумаг и папок. Усаживается в мягкое кресло напротив старшего альфы. — Будешь виски? Он не успевает что-либо ответить, как из ящика достаётся бутылка и два рокса, один из которых наполненным двигают к нему. — Дай угадаю. В твоей жизни начала происходить всякая хуйня, и ты решил приехать к нам, чтобы отвлечься? – отпивая из стакана, откровенно заявляет отец, заставляя Минхо чуть ли не выплюнуть напиток обратно. Он откашливается и блестящими глазами смотрит на человека, вырастившего его и знающего, как свои пять пальцев. Скорее всего, и мама нашла странности в его поведении, но в отличие от своего прямолинейного истинного решила не терзать пока что его душу, либо же они сговорились друг с другом и пришли к доводам, что серьёзный разговор будет проводить именно альфа. — Боже, и это ты бьёшь меня по губам, когда я матерюсь перед вами, – всё-таки фыркает он на чужую улыбку, – А мне уже, между прочим, двадцать один! — Так, я прав? – перебивают его. Минхо вздыхает и кивает, отпивая жгучую жидкость. — Помнишь, как я приходил к вам ночью в постель из-за кошмаров? – издалека начинает он, бессознательно складывая руки на груди, закрываясь, – В старшей школе они стали проявляться всё отчётливее, а в последний год у меня появилось стойкое ощущение, что мои сны вовсе и не сны. Мои догадки подтвердил Сынмин, когда я упал в обморок на нашей тренировке и цитирую: «стал прозрачным, что моя рука коснулась пола на долю секунды». Можешь считать меня сумасшедшим, но в психушку я не пойду, – Минхо поджимает губы и делает глубокий вдох, будто перед прыжком в воду, – Я перемещаюсь во времени. Точнее, в будущее. Он не поднимает глаз с тёмной поверхности стола и напрягается всем телом, глубоко внутри боясь быть высмеянным. Он не любит жаловаться на что-то, намного легче перетерпеть бурю молча, чтобы не грузить других людей своими проблемами, ведь на то они и его проблемы, чтобы решать их самостоятельно. К сожалению, в мире не бывает всё по правилам и однозначно, и время от времени альфе приходится выдавливать из себя признания, обнажать уродливую правду о себе. Говорить правду о других стократ проще, не так ли? — Минхо-я, выдохни, я верю тебе, – успокаивающе говорит отец спустя секунды, почувствовав, как тяжелеет его запах – штиль становится неконтролируемым штормом. — Веришь? – вскидывается он, прищурившись в подозрении. Что-то чересчур быстро приняли столь шокирующую информацию, на обдумывание которой ему понадобилось несколько дней, пока его же отцу – совсем ничего. — Да, потому что я сам когда-то страдал от этого. Минхо недоумённо моргает, не понимая, ослышался ли он сейчас или ему, правда, не помешает курс реабилитации. На его замешательство отец загадочно ухмыляется и подливает им виски. — Знаешь, я познакомился с твоей мамой, когда она училась на последнем курсе юридического, а я совершенно недавно закончил медицинский. Для неё это был далёкий девяносто шестой год двадцатого века, для меня же – семидесятый двадцать второго. Кажется, у него сердце каменеет и падает в пятки, может, ему и не кажется. В его реальности такого быть не могло, но вот оно происходит и выбивает из колеи. — Я из будущего. И так же, как и ты, путешествовал во времени. Лишь позже я понял, что всё это случалось со мной, чтобы я встретил Чжиён – твою мать и, как оказалось, мою родственную душу, – отец залпом допивает янтарную жидкость и со стуком ставит рокс, шум несильного удара отдаётся эхом в его сознании, где сплошная пустота. Минхо долго молчит от потрясения и пытается переварить короткий рассказ, его никто не торопит, и по истечении наверняка больше пяти минут он заглядывает в ясную зелень глаз своего отца, кого до конца и не знал, чтобы уточнить: — Мама не в курсе об этом, да? — Да. Я не смог ей признаться, трусом был в молодости, сейчас же думаю, что это не имеет значения. — Как… как ты остался в нашем времени? Если ты из будущего, то, наверное, знаешь причину этих перемещений? Почему я оказываюсь именно там? Что мне надо сделать, чтобы это всё прекратилось? От волнения у него потеют руки, а сердечный ритм настолько стремительный, что вероятность заработать хроническую тахикардию увеличивается в разы. От хаотичных мыслей и предположений пухнет голова, и Минхо потирает переносицу, не сводя взора со старшего альфы. До сих пор не верится, что он не одинок и есть кто-то, прошедший через весь этот кошмар. — Мне было проще адаптироваться, чем тебе, потому что я мог изучить ваше время посредством истории. Тем не менее, я изначально не был готов, всё это началось неожиданно, просто в один миг я шёл по улице, а в другой – оказался у входа в университет Чжиён. Тогда-то я её впервые и увидел, и сразу понял, что она особенная для меня. Промежутки пребывания в иной эпохе постоянно увеличивались, моё тело уставало, – он положительно кивает, ведь последствия прошлого раза по сей день не сошли до конца, – Поэтому я решил действовать. Как и все дети, я вырос в приёмной семье и не мог никому доверять, кроме моей сестры. Я не знаю, в каком конкретно месте живёт твоя омега, но, если же это Скайсити, я искренне сожалею. Этот город – чёрная дыра, засасывающая жизни людей, особенно омег и альф. Будущее не настолько радужное, сынок, каким его принято описывать. Из-за войны, в которой использовалось биологическое оружие, больше половины омег погибло, что и запустило последующую цепную реакцию: процент деторождения резко упал, беты обособились от остальных гендеров, построили на верхних ярусах, предназначенных для всех, свой мегаполис. Началось ужасное, – отец делает короткую паузу, передыхая, и в дальнейших его словах слышится ничем не прикрытое отвращение, – Омеги лишились большинства своих прав. Теперь они должны были перед государством родить несколько детей, и если тест указывал, что ребёнок – бета, они его забирали. Иногда могли случаться ошибки в распределении, такое часто бывало в мои годы, и в Скайсити мог очутиться альфа либо омега. При данных обстоятельствах приёмные родители платили налоги, детей заставляли носить ошейники, подавляющие сущность. Я сам оказался в такой ситуации. Общество не воспринимало меня всерьёз, презирало и упрекало. Думаю, сейчас они усовершенствовались в этой процедуре, и другие гендеры испытывают ещё больший гнёт. Минхо поражённо хлопает ресницами, пытаясь вспомнить чувствовал ли запах того парня. Нет, не чувствовал. Тот неземной блондин носил одежду с высоким воротником, когда на улице было слишком жарко. Могла ли его бурная реакция на признание быть вызвана из-за вечных нападков и всего того дерьма, через которое ему пришлось пройти? К тому же, он определённо младше него. — Я начал сближаться с твоей мамой постепенно. Много врал, оставался в дешёвых номерах, и однажды я так и не вернулся домой, – горько хмыкает альфа, и Минхо не может ни смотреть с сожалением во взгляде, потому что это страшно, даже если тебе и не рады, ощутить себя беспомощным, ничтожным в сложившихся условиях, – После я догадался, что это произошло неслучайно: наши сущности приняли друг друга, истинность полностью проявила себя, связав нас. Научных обоснований этого феномена нет. Я пробую найти разгадки на протяжении десятков лет, но пока безуспешно. — Я оказываюсь в две тысячи сто девяносто седьмом году. Значит, я тоже покину настоящее, если сближусь со своим истинным? – становится невыносимо дышать, а внутри трескается что-то важное, хрупкое – надежда на лучшее. — Ты его встретил, да? – Минхо передёргивает плечами, пока весь его вид говорит, что да, встретил, и нет, неуспешно, – Ты не сможешь игнорировать его. Твоё состояние не позволит этого, оно будет ухудшаться, как по накатанной горе. — Что мне делать? Он меня ненавидит. Когда я сказал ему, что мы истинная пара – он сбежал. Я и имени его не знаю, – стонет он от негодования, откидываясь на подушку кресла. Действительно. Как ему быть? Отец молчит с минуту, наблюдая за ним отсутствующим взглядом, и словно что-то для себя решив, тянется за ключами в кармане своих брюк, чтобы одним из них открыть нижнюю полку шкафа стола. Оттуда он достаёт какие-то странные, хоть и, должно быть, дорогие, часы и настолько небольших размеров тонкий телефон, что он смахивает на кредитную карточку. — К сожалению, я не смогу помочь тебе с налаживанием контакта с твоим омегой. Как и не в моих силах ответить, останешься ли ты в будущем или нет. Потому возьми их. Это, – пальцем указывает на те часы, – переносной компьютер. Раритет по их меркам. Отдашь в ломбард, и тебе дадут крупную за них сумму, тебе не понадобится показывать документы. А вот это – ключ-карта в мою старую квартиру. Я уверен, что сестра – Вивьен – всё надеется на моё возвращение и платит за её содержание. Может, убирается там, с её-то чистоплюйством. Она находится на пересечении Селен и Готтета. Как купишь более новую модель переносного компьютера, найдёшь по GPS. — Спасибо большое, папа, – искренне шепчет Минхо, сжимая кулаки. Так или иначе, у него нет особого выбора.

***

По сути, жизнь как непредсказуемая русская рулетка – угадать исход невозможно. Кто-то ловит пулю из того самого револьвера, перенося все испытания на собственной шкуре: несправедливость, бедность и голод, потерю близкого, боль, сжигающую любого подобно спичке. Большинство ломаются, становятся уродливыми в своей зависти по отношению к другим. Говорят, Феликсу повезло по всем фронтам. Родом из состоятельной семьи-бизнесменов, не обделён красотой и манящим запахом, преуспевающий и в учёбе, и в своём хобби. Сказка, а не жизнь. Ему не на что жаловаться. Вероятно, есть на что. Никто и подумать не мог, что у него никогда не было настоящих друзей. Много лет он общался с сороками, что налетали при виде брендовых вещей, дорогой машины с водителем и возможности появиться на мероприятиях сливок общества. Феликс – шкатулка с привилегиями, которыми можно и поделиться с остальными, раз их настолько много, что крышка не закрывается, и они ослепляют сиянием. Жаль, что он всего лишь такой же человек с чувствами и своими переживаниями. Может, тогда бы он не чувствовал ненужность и одиночество, когда он кричал так громко в толпе, а никто не слышал. Его голос отражался от стен и возвращался обратно, так и не понятый. Первый нож воткнул лучший друг детства, переспав с его, вроде как, парнем. Отношения, которые, как ему казалось, спасали от падения в пропасть, травили своей токсичностью. Его интересы и увлечения всегда игнорировались, у омеги не может быть собственного мнения, омега в богатой семье – разменная монета на акции и расширение зон влияния на рынке. Действительно, ему не на что жаловаться, когда яркий свет постоянно падает на него, что никто и не замечает длинную тень за его спиной. Наверное, в таком темпе всё и продолжалось, если бы не отказ родителей на просьбу учиться на факультете искусств. Последняя причина оставаться задыхаться в золотых тисках иссякла. В тот злополучный май он как кипятком ошпаренный стирал бегущие по щекам слёзы, судорожно собирая одежду в сумку и снимая все свои сбережения с карты. Терпеть больше не было сил. Улететь в Корею оказалось самым верным решением за всю его жизнь. Да, ему пришлось разговаривать с разгневанным отцом спустя два месяца бойкота, но своим поступком он показал им, что не просто красивая кукла в роскошном костюме. Приходилось чуть ли не ночевать на множествах подработках, зарываться носом в учебники корейского, но Феликс добился своего. Долгожданного компромисса. Потому пить блокаторы кажется ему слишком низкой ценой в обмен на свободу. Отчасти он даже рад, потому что в первую очередь в нём замечают его личность. Второй год он не принимает подарки пытающихся загладить вину родителей, продаёт демо со своим голосом, учась на первом курсе в довольно престижном университете, куда поступил сам. Существование окончательно приобретает краски жизни, стоит впустить в неё альфу, что не сводил с него пристального внимания, буквально поджидал у аудиторий, чтобы просто узнать номер его телефона и принести маленькие батончики шоколада из автомата. Прошлый опыт сжигал внутренности, язвительно напоминая о предательстве, не будь его воздыхатель столь напористым, Ли бы продолжал его игнорировать. К счастью, омега ни разу не пожалел, что решился, доверился. Теперь он солнечно улыбается, обнимая своего альфу со спины, пока они стрелой рассекают ночные улицы Сеула, наверняка раздражая шумом покой жителей. Сынмин упрямо не говорит, куда они едут, ссылаясь на сюрприз, однако Феликс подозревает, что неспроста они заезжали по дороге в мак за вредной едой и, скорее всего, его ждёт пикник в какой-нибудь романтичной атмосфере. С едва слышным скрипом резины они останавливаются у высоченного отеля в центре города, и Ким выверенными движениями снимает свой шлем, после помогая расправиться ему с застёжкой. Омега чуть хмурится, рассматривая небоскрёб, и беспокойство прорастает в груди. — Только не говори, что ты забронировал номер, чтобы на шёлковых простынях разложить меня. И поэтому мы купили фастфуд на завтрак. — Не думаешь, что для этого рановато? Я типа джентльмен, и без твоего позволения лезть в твои штаны не буду, хоть и хочется, знал бы ты только как, – успокаивает альфа, смеясь над его надутыми щеками и оглаживая бедро. Феликс незаметно выдыхает от облегчения, соглашаясь, что и правда не готов к сексу с кем-то. Не после того, как он унижался со своим бывшим, в итоге собирая осколки от себя после каждого раза. Где-то под слоями защиты прячется неуверенность в себе и страх остаться одному, разочаровав. — И зачем же мы приехали сюда? – интересуется он, ухватываясь за протянутую руку и слезая с нагретого байка. — Терпение, Ликс-и, – подмигивает Сынмин, переплетая их пальцы, чтобы потянуть его за собой внутрь здания, где договаривается со знакомым и получает ключ. Стеклянный лифт, открывающий завораживающий обзор на изысканное убранство, достаточно быстро доставляет их на самый последний этаж. Пару минут, и вот они ступают на крышу отеля, обдуваемую свежим ветром. У Феликса спирает дыхание от того, как близко они находятся к звёздам, что ещё немного, и он будто бы сможет коснуться их своими руками. Затем он замечает светящийся от гирлянд островок из пледов и подушек, отчего всё, наконец, складывается в мозаику: и еда, и призыв тепло одеться летом, даже секретность стоящего рядом Кима, чей взгляд направлен на него, считывая реакцию. Омега чувствует, насколько быстро бьётся его сердце, и внутри в такой степени горячо и одновременно щекотно от осознания, что всё это было организовано специально для него, что он не может сдержаться от неожиданных крепких объятий и повлажневших глаз. Безумие. Ещё никто не устраивал ему похожих свиданий, у богачей не принято маяться чем-то таким, намного же проще сводить свою пассию в ресторан да успокоиться. Он и ходил. Тем не менее, Сынмин не относится к его прошлому, он его настоящее, именно тот, о котором он втайне грезил. — Эй, ты чего? – мягко спрашивает его ожившая мечта, зарываясь в костёр волос и проводя ладонями по плечам к лопаткам. — Спасибо, – выдыхает он в ухо вместо ответа и тянется к родным губам за поцелуем, который, конечно же, получает со всей отдачей, тая в сильных руках. Разве не так выглядит счастье? Когда готов подарить другому всего себя без остатка, когда кто-то становится для тебя целым миром, когда каждая секунда вместе оседает трепетом в твоей памяти навечно, и её ценность ни с чем неизмерима. Если счастье и взаправду такое, тогда Феликс хочет погрузиться в него с головой, чтобы Сынмин не переставал гладить его, пока жарко сплетаются языки, запах грозы наполняет лёгкие, становясь кислородом: таким же необходимым. Альфа в последний раз прикусывает его нижнюю губу и осторожно отстраняется, и блики в его неземных глазах горят ярче звёзд вместе с широкой довольной улыбкой. — Я рад, что тебе понравилось, – воркует он и тянет Феликса к тому гнезду. Вдвоём они раскладывают свою провизию, и под одной из подушек находится запрятанное шампанское и бокалы. Прекрасней этой ночи у него ни разу не было, думается омеге, в то время как они распивают игристое, надрывая животы от смеха с глупых шуток и смешных историй; вроде сдачи преподавателю тетради с перепиской, где тот самый старый хрыч обсуждается, либо той, когда пришлось оттирать варёную сгущёнку с потолка, потому что позабытый ковш с кипящей в ней сладостью буквально взорвался. Время замедляет свой ход, и вся рутинная суета отходит на задний план. Обрываются неожиданно разговоры, воцарившуюся тишину нарушают частые вздохи поваленного на одеяла Феликса, пока альфа снова облизывает его губы, оттягивает ворот толстовки, обновляя зажившие засосы новыми, помечая его, чтобы каждый знал, что занят, что уже полностью его. Он довольно жмурится и постоянно вздрагивает, утопая в чувствах и ласке, которых в Сынмине столько, что тот и не подозревает, что, не переставая, трогает его пресс, побуждая своими действиями древние инстинкты вопить от восторга, потому что альфа выбирает именно его для продолжения своего рода. Это звучит так глупо даже в его мыслях, но почему-то от этого не перестаёт искриться изнутри, и Феликс отчётливо может ощутить единение с Сынмином, ощутить родственность их душ. — Сегодня ты прям плавишься, как сыр, – хихикают сверху и утыкаются в его шею, – Неужто я смог пробить твою броню, м? — Уже давно пробил, идиот, – показательно закатывает Феликс глаза, хотя у него всё равно не получается сдержать рвущуюся наружу влюблённую улыбку, и он прячет её в мягких каштановых волосах, укладывая руки на широкие плечи. В уютном молчании они встречают занимающийся рассвет, что красным и золотым раскрашивает синее небо, превращая редкие облака в сахарную вату. Раздаётся чириканье птиц, слышное даже на тридцать втором этаже, и убаюканный чувством безопасности и размеренным стуком любимого сердца, он медленно засыпает, обещая себе обязательно порадовать чем-нибудь своего парня.

***

Активировать. Он приставляет отпечаток своего пальца к считывающей круглой части ключа-брелока, чтобы в следующую же секунду вывести из сложенного состояния скайборд, что автоматически разгоняет реактивный двигатель в режим ожидания полёта. Толпа вокруг ликует. Сегодняшние противники входят в лигу лучших, в лигу легенд, и то, что он получил приглашение на этот заезд, само по себе является достижением. Досадно, что ему нет дела до них. Однако вопли восторга доносятся до его спины, и только чужое ожидание чего-то выходящего за рамки заряжает его. — Ты сменил доску? – слышит он справа и мельком смотрит на хорошего знакомого, пока единственного, кто не раздражает его своим присутствием рядом. — Ага, – переводит он взгляд на дымчатые плавные изгибы. На самом деле, будь у него выбор, он бы ни за что этого не сделал. В груди в который раз поднимается разрушающая волна неприязни при вспоминании неизвестного альфы, преследующего его везде. Теперь этот грёбаный сталкер окончательно обнаглел, забрав то, что принадлежит ему. У него костяшки сбиты в кровь от той силы ударов, что он обрушил на тренировочного андроида, когда, просмотрев записи с камер наблюдения кафе, обнаружил, что тот тип исчез. Буквально. Использование телепортатора без специального разрешения Верховного объединения запрещено. Существование альфы не подтверждено. Точнее, такие данные предоставила обычная база полиции, что не берёт в расчёт негражданских, но и работать в государственных органах безопасности ни один пол, кроме бет, не имеет прав. Наверное, он бы принял этого незнакомца за проделки своего больного сознания, не покажись он на камерах. Поэтому он принимает решение, что применяет ко всему относящемуся к своей жизни: забить болт. Впрочем, всё равно болеть, что не смог сохранить оставшейся осколок счастливого прошлого, не перестанет. — На тебя сегодня идут крупные ставки, Джисон-а, не разочаруй, – хлопает его по спине Джинхён. — Будто тебе не насрать, – закатывает он глаза, доставая из кармана кожаного бомпера переносной компьютер, что цепляет на ухо, включая план местности гонки, – Ты поставил на меня, а также на того хрена с голубым гнездом, чтобы не потерять свои деньжата, если я продую. — Тот хрен с голубым гнездом, между прочим, нынешний чемпион полётного паркура! Я не мог ни учесть этого, – фыркает бета, складывающий руки на груди и успешно им игнорируемый. В этот раз организаторы постарались, хмыкает про себя омега, разглядывая узкие переулки маршрута. Неудивительно, что народу сегодня хоть отбавляй. Обычно самое веселье происходит в тот момент, когда гонщики подрезают друг друга, готовые перегрызть глотки, но оказаться первыми. Сегодня таких случаев жопой жуй. Он уменьшает изображение и помещает его сбоку взмахом руки. Неважно, выиграет ли он или нет. Неважно, свалится ли со скайборда, полетит камнем вниз. Для Джисона такие вещи перестали играть какую-либо роль. Он не против лишиться этого серого безнадёжного мира, в котором он ничего не стоит даже для себя. Включить стабилизацию. Перед чертой старта выходит высокая девушка, чья кожа сверкает от яркого света прожекторов и дронов, записывающих прямую трансляцию для зрителей. Оглянув своих соперников, он встаёт на доску, привычно перемещая свой центр тяжести. Её руки взмывают вверх под усиливающиеся крики. Джисон разминает шею, слегка наклоняясь вперёд и увеличивая голограммную панель управления. Тонкие запястья резко опускаются вниз, и воздух пронзает шум моторов сорвавшихся участников. Постепенное увеличение скорости. Порывы ветра треплют волосы, портят укладку, проникают под одежду вместе с бурлящим в жилах адреналином. Он умело отрывается от мчащегося борда перед тем, как перепрыгнуть трубу нищенского района, перегородившую путь; то же повторяют и другие, снова возвращаясь на свои доски. Уголки губ приподнимаются от предвкушения. Может, в этот раз он действительно посоперничает хоть с кем-то. Лавируя между билбордами, он вырывается на третье место, оставляя позади какую-то девчонку, кажется, скалящуюся от ненависти к нему. Впереди спины ещё двоих, Джисон мимоходом смотрит на карту и не сбавляет обороты, не позволяет кому-либо обогнать себя. Дальше поджидает первый тесный коридор стен, в который они влетают, оставляя позади яркое неоновое свечение, становящееся видным в темноте. Он замечает, как доска летящего впереди беты меняет небесный оттенок на малиновый, и еле удерживается, чтобы не прыснуть со смеху с чужой недальновидности – использовать всю мощность сейчас. Хотя поспорить, что то, как парень перепрыгивает на стену и пробегает метр, пока его «конь» понижается и минует лидера, чтобы тот смог приземлиться обратно, выглядит круто, не может. Кромешная тьма рассеивается ярким светом фонарей, что заставляет щуриться, но не мешает омеге плавно повернуть в следующий район. Догнать второго, чтобы следовать бок о бок. Ожидаемо Джисона притесняют к краю, к кирпичу жилого дома, на сумасшедшей скорости ставя ультиматум замедлиться. Он кожей чувствует чужое упоение и улыбается сам широко, безумно. Каждое движение оппонента – воссоздание его собственного, ошибки не допустимы, и он совершенно не сомневается, когда танком сталкивается с ним. От соприкосновения скайбордов летят искры, сбоку звучит ругань, и миловидный паренёк решительно отстраняется в сторону. Миг – тот не справляется с управлением, чтобы не врезаться в кузов сдающего назад мусоровоза. Джисон продолжает лыбиться, проводит рукой по голограммной панели, до финиша остаётся десяток метров. Форсаж. Золотой хвост выбрасываемой энергии. Он присаживается и крепко хватается за нос доски, окружение смазывается в бесконечные полосы, секунды – спина той синевласки слишком близко, так, как ему нужно. Словно в вакууме, где нет ни единого шороха, кроме глубокого дыхания, он поднимается с корточек и поступает ужасно грязно, но всё же в пределах правил: использует крепкие плечи того, кто по природе сильнее, своей опорой, отталкиваясь руками и совершая самое безбашенное сальто с бордом в мире. Буквально перепрыгивает шокированного бету, что пошатывается и еле как удерживает баланс. В том же неустойчивом положении Джисон пересекает заветную черту. Победителем. Под скандированием своего имени он резко тормозит, загнанно дыша, весь мокрый от пота. Оборачивается, встречаясь с круглыми глазами проигравшего, ему тоже не верится, что его обставили. К омеге стекаются взбудораженные незнакомцы, что хлопают по спине, поздравляют, угощают его стаканом выпивки. Весь Скайсити сможет увидеть его триумф, о чём и говорит подбежавший Джинхён, пока он залпом осушает виски с колой и, наконец, приходит в себя. — Охуеть можно, как ты так умудрился вообще? – чуть ли не утопает «друг» в истерике, уже обдолбанный наркотиками, – Неужели Тэмин научил тебя этому трюку? Сладкий привкус успеха вымывается вместе со свежими эмоциями полёта, и он больше не сверкает белозубой с дёснами улыбкой, всё словно заново заслоняет сигаретный дым, через который видны сплошные силуэты. Больно. Где-то внутри настолько становится больно, что в посторонних лицах он находит родные черты. — Джинхён, слушай, а у тебя товар не остался? — А, да, конечно, в клубе один из моих продаёт этой ночью, – бета больше не задаёт ему вопросов, наверное, из-за сжатых челюстей, бездушного вида, омеге до лампочки. Джисон никого не ждёт, скрывается за поворотами в место сбора всех уличных скайбордистов, где его приветствуют с овациями, так, будто он заметный миллиардер, что соизволил спуститься с трёхсотого этажа своего пентхауса, раскрыть свободные рукава, из которых рекой купюры льются, как и алкоголь здесь. Но лишних пачек у него не валяется, а равнодушия столько, что он проходит мимо всех к барной стойке. Музыка громкими басами раздаётся из встроенных колонок, люди в обтягивающей коже и на высоких каблуках отплясываются на танцполе, и он заказывает себе самый ядрёный коктейль. Сидящий неподалёку парень, по чей внешности так и не скажешь, как он попал сюда через сканеры-контролёры, заговорщически хмыкает и липучкой к его боку устраивается. Обжигает пьяным шёпотом: — Принцесса чего-то хочет? — Две экстази, дорогой. Кстати, ещё раз назовёшь так – лишишься дорогого в штанах, – язвит Джисон, отпивая с трубочки и расплачиваясь с притихшим торчком. И нет, он не злоупотребляет. Его, как уже известно, излишне не волнуют последствия. Главное – забыться, перестать думать, прокручивать образы и воспоминания в мыслях. Лучше проснуться от головной боли с похмелья, чем не проснуться вообще. За два года он выучил несколько способов потерять себя: секс, гонки, алкоголь и наркота. Может быть, спорт, он по настроению, в основном. К тому же, раз кайф от крупной победы ему обломали, то достучаться до него, в то время как перед зрачками круги, а в мозгах целое перекати поле и неплохой приход – невозможно. Таблетка растворяется в шипучей бурде, и он медленно потягивает эту смесь, отстранённо высматривая кого-нибудь на ночь. Счастливчик, что выигрывает его лотерею, подходит сам, и вблизи Джисон узнаёт в нём того легендарного паркурщика, смотревшего на него оленьими глазами с час назад. — У тебя, кажется, праздник должен быть. Выглядит больше как траур, – усмехается тот, располагаясь на соседнем стуле, – Как-никак крутых ребят с банды уделал. — Смахивает на корявый подкат либо приглашение под крылышко, – он удивляется зелени чужого взгляда, хоть и держится невозмутимым, оценивающе рассматривая. — Не уверен, что смогу обуздать такого птенчика, – бета просит у бармена текилу, отворачиваясь на секунду, он же чувствует приятную лёгкость от опьянения. — Так, я прошёл кастинг? Поразительно, – фыркает омега, скрещивает ноги и упирается локтем в стойку, – Чтобы на главную роль попасть путь всё тот же, как и столетием назад? Он замечает хищный оскал своего собеседника и не удерживается от усталого вздоха, – отдохнуть на мягких простынях действительно не помешает – заправляя мешающуюся прядь за ухо. Разговаривать им в принципе больше и не о чём, и после того, как бета (его вроде бы в округе Джуном зовут) опрокидывает в себя ещё пару шотов, покидают шумное заведение. Ему даже дверцу гиперкара приоткрывают, маринуют в показушной галантности, на которую он не ведётся, пусть и пляшет всё вокруг, и потому он гордо справляется дальше без чьей-либо помощи. Сам послушно выходит из автомобиля по прибытии к частному дому, сам разувается, стоит пересечь порог, а лампам автоматически загореться. И не вздрагивает совсем, стиснутый неожиданно к стене, отвечающий на остервенелые поцелуи с тем же запалом. Сценарий всегда один и тот же, Джисону не привыкать к грубости, животной страсти, чувству эйфории, вызванной химией таблеток. Всё привычно смешивается в сплошной ком из прикосновений и укусов. К кровати они добираются, обчесав любую попавшуюся поверхность, и на утро наверняка будет гореть от царапин и синяков спина. Однако это сущие мелочи, испытываемое удовольствие сейчас намного важнее. Джисон наконец-то ни на чём не зациклен, просто кусает пухлые губы напротив, раздевает Джуна, будучи голым и открытым, выполняет всё механически, и лишь бы получить долгожданную разрядку. Его тело покрывают новыми метками, искусно дёргают за ниточки, вероятно зная, как заставить протяжно стонать, выгибаться, подстраиваться. Отвлекают, растягивая, облизывают ухо, входя. Плотная белоснежная ткань ошейника намокает и натирает нежную кожу, о чём омега и скулит при чужой попытке отодвинуть её. Джисон на грани, от приближающейся судороги натягиваются нервы, и оттого он вовсе не в восторге, когда его партнёр вдруг останавливается и обхватывает основание его члена, не разрешая кончить. — Умоляй, – хрипло приказывают. Он хмурится, не желая унижаться перед кем-то, и вместе с тем у него ужасно пульсирует ствол: возбуждение никуда не делось. Такое на его практике впервые, и он слегка подвисает, прикусывая изнутри щёку. Вариант уйти нисколько в данный момент не привлекает. Он прикрывает глаза, смиряясь, и говорит едва слышно, сипло: — Пожалуйста, позволь мне кончить. Его ответ утоляет самооценку беты до такой степени, что тот больше не мучает и ставит его в коленно-локтевую, давит на поясницу, меняя угол, вынуждая Джисона задыхаться от напора. Он весь дрожит от шлепков по ягодицам и развязного ритма, что не выдерживает долго, изливаясь на матрас от жаркой истомы, прошивающей каждую клетку. Если бы не поддерживающие за талию ладони, он повалился на постель от той чувствительности, граничащей с болью, пока Джун остаточно вдалбливается в него. Внутри горячо от чужой спермы, и как ни странно он не испытывает какого-либо душевного удовлетворения. Наоборот, он рывком стирает непонятные для себя слёзы и поломано улыбается, уточняя, где здесь душ. Оставаться в этом коттедже он больше не намерен.

***

Возвращаться в университет после длительного отсутствия – пытка такая, что кости ломит от усталости, в голове беспросветный туман от массы поступающей информации, и ты даже не имеешь шанса остановиться и передохнуть. Сынмин не перестаёт плестись за ним следом, и курицей-наседкой всё уточняет, как он, как поездка, не случалось ли что, начиная раздражать своей гиперопекой. У него и так дел столько, что во вторник он не удерживается и сквозь зубы просит не докучать ему. Потому что живой, в порядке и всё пока чудесно, поэтому нечего за него переживать так, будто ему недавно стукнуло три, а не двадцать один. Но факт, что всем от него что-то нужно: сдать доклад, пропущенный зачёт по хореографии, помочь оргкомитету совета учащихся, не меняется. Альфа бегает от одного преподавателя до другого по кругу, как белка в колесе, и всё, о чём он мечтает – прилечь хотя бы на полчаса на мягкий диван четвёртого этажа. И ведь получается урвать свободное окно в своём расписании, спокойно присесть и откинуть голову на спинку, блаженно прикрывая глаза. Наивный. Наверное, из-за того, что такое уже случалось, и он научился определять ту тонкую грань, когда тело само напрягается, окружение вертится каруселью и моментально сереет – происходящее не пугает его так сильно, как раньше. Ему известна причина издевательств (всё зависит от угла перспективы, с которого наблюдать, но по-другому его ситуацию язык не поворачивается назвать) судьбы, и он лишь устало вздыхает, решая подняться, чтобы не оказаться сидящим, например, в луже на дороге. К его счастью, в уже привычном двадцать втором веке стоит аномальная жара, но асфальт – или по чему люди тут ходят – не трескается. Походу, именно ему одному нечем дышать и чертовски жарко, что пот стекает по спине, местным и дела нет на какую-то высокую температуру, те опять спешат, идут, не оборачиваясь. Минхо оглядывается. Не иначе, как парадоксом вселенной, он это обозвать не может. Угораздило же его появиться на широкой торговой и развлекательной площади, заполненной торговыми центрами с одеждой и таким количеством прохожих, равнодушных к его выкрутасам. Можно ли это счесть за везение или нет, но альфа лишь сильнее сжимает те часы в кармане джинсовки и быстрым шагом направляется к ближайшему моллу. У него ужасно мало времени. Повторяя это как мантру, он заходит внутрь и не без восхищения осматривает красоту необычного интерьера, когда в стенах меж магазинов располагается массивный аквариум, размер обитателей и их редкость которого заставляет таращиться, удивляться до глубины души. Он потерянно шагает по этажу, смотрит на огромный фонтан и резные колонны, пока ему не попадается план здания. Облегчение растекается по венам, и, мысленно запомнив маршрут до нужного места, он снова срывается вперёд, с подозрением повторяет за остальными, становясь на перемещающуюся в пространстве платформу, донёсшую их наверх. В обменном пункте его встречают доброжелательной улыбкой, и только слегка механический тон выдаёт в консультанте не человека. Скорее, это к лучшему, думается альфе, меньше вопросов. Так, он действительно получает множество незнакомых купюр за отцовские часы, что слегка зависает в холле, пытаясь идентифицировать их эквивалент с корейскими вонами. И даже спросить ни у кого нельзя – заподозрят неладное. Альфе остаётся сложить пачку и завернуть в отдел электроники, где столько непонятных ему вещей, что он и вправду начинает чувствовать себя отсталым. — Вам чем-то помочь? – спасает его бедственное положение блондинка в форме. — Да, – нехотя признаётся он, – Я бы хотел приобрести портативный компьютер. Девушка, наверняка тоже андроид, услужливо и широко улыбается, ведя его среди стеллажей к нужному, рассказывая все достоинства новых моделей. И выбрав что-то среднее, по её словам, они направляются к кассе, по дороге к которой он молит всех богов (так и недалеко верующим стать, с такими американскими горками-то), чтобы ему хватило денег на эту покупку. Озвученная цена ему вообще ничего не говорит, и он совсем неуверенно кладёт на стойку две банкноты. В волосах явно прибавляется седины от волнения, что сразу же спадает, когда андроид берёт всего лишь одну купюру и выдаёт ему другие, более блёклые цветом. Вывод, что у него на руках достаточно, чтобы добраться куда-нибудь, напрашивается сам, успокаивает его шаткие нервы. На одной из скамеек Минхо осторожно распаковывает очки и прилагающийся наушник, инструкцию даже читает, хотя никогда этого не делает, и спустя пару минут надевает на себя. — Добро пожаловать. Пожалуйста, зарегистрируйте свой аккаунт, – просит мягкий голос, и он на манер прохожих тыкает в воздух, на самом деле касаясь голограммной иконки, видимой только ему. Невероятно, мелькает на периферии, в то время как он отвечает на незамысловатые вопросы искусственного интеллекта-помощника, после задавая собственные по поиску квартиры отца. — В указанном Вами адресе находится два жилых дома, Минхо-щи, – не проходит и миллисекунды, как на глазах строится макет небоскрёбов, – Вы можете указать точнее? Альфа пытается вспомнить детали далёкой беседы, но так и ничего не найдя, достаёт из джинсов карту-ключ в попытке обнаружить что-то на ней, однако его прерывает всё тот же ИИ, предлагающий оптимальный, как он выразился, вариант: отсканировать предмет. — Координаты получены. Подберите удобный для себя способ передвижения. Стоит ли ему рисковать и выбирать общественный транспорт? Очевидно, нет, поджимает он губы, не зная, сколько ещё времени у него осталось. Нажав на опцию «заказать такси», он спускается вниз, где его поджидает летающий автомобиль с таким же водителем-роботом. Он с неким сомнением осматривает его, отчего-то боясь, что тот перевернётся или разобьётся, и через силу воли и собственные упрёки убеждает себя всё-таки сесть. Тем более, раз все пользуются этими парящими машинами, почему с ним должно что-то произойти? Минхо усмехается, считая, что действительно слишком драматизирует. За окном открывается вид с высоты птичьего полёта, и как бы ему не хотелось поглазеть на него, он решает перевести в Интернете – хоть что-то не изменилось – современные деньги в воны, да и названия их узнать не помешает. К изумлению, слова отца оказываются правдой, и он ошарашенно считает про себя сумму, которую ему дали – в своём настоящем он смог бы оплатить коммуналку и погулять по ресторанам с месяц. Его мысли обрывает таксист, которому он платит одной неяркой бумажкой, выходя напротив здания, ничем не отличающегося в округе. Минхо задерживается у главного входа: до этого его и не посещали такие несуразные, элементарные вопросы, вроде номера квартиры и этажа, и в сию секунду он совсем не знает, как не ошибиться и не ворваться случайно к кому-то. Вряд ли идея суетиться у каждой двери понравится жителям, что без лишних размышлений вызовут наряд копов. — Чтобы добраться до пункта назначения, необходимо подняться на двадцать четвёртый этаж, – вздрагивает он от неожиданного звука в наушниках и, уняв сердцебиение, прикладывает карту к сканеру. Изнутри подъезд схож с пятизвёздочным отелем, он старается не задерживаться, следуя указаниям помощника, и всё равно раз за разом поглядывает на блики мрамора под ногами. Теперь все дома будут как с обложки каталогов элитных районов? На двери квартиры электронные цифры гласят «365», и он медленно открывает замок, перешагивает порог, бегая взглядом по гостиной, где свет включается автоматически. Среди мужских туфель у стены он примечает чьи-то женские каблуки, не воспринимая их всерьёз, и закрывает за собой, по коридору направляясь к открытой с входа части кухни. Не сложно догадаться по витавшей атмосфере, что эти апартаменты пустуют, поэтому Минхо чуть ли не выблёвывает своё сердце наружу от неожиданности – на него так же затравленно смотрит женщина. С её перепуганного лица он переводит глаза на остриё ножа, направленного на него. — Кто Вы? И что Вы забыли в этой квартире? – угрожающе шепчет она, не переставая махаться лезвием. Бета, предполагает про себя Минхо, поднимая раскрытые ладони, запаха совершенно никакого. Он пробует робко улыбнуться и успокоиться, чтобы его собственный морской букет не был столь заметным. — Простите, что побеспокоил Вас. Я… — Вы альфа? – перебивают его, недоумённо спрашивая, хмурясь. Блять. Ну, почему всё всегда пускается по пизде в самый критичный момент? — Нет, это парфюм, Вы… — Стой, – в очередной раз не даёт ему договорить женщина, и что-то в её взгляде меняется, смягчается в узнавании, жаль, что он этого не понимает и напрягается сильнее, – Кто твой отец? Он попал. Минхо отступает на шаг и судорожно ищет пути отступления, борясь с чем-то внутри, ужасно похожим на интуицию, что синим пламенем горит сказать этой незнакомке имя. — Эм… Сонгю, – и он сдаётся необъяснимому чувству, подгоняемый тем, что за решёткой он долго не просидит – исчезнет пылью из их родного века. — С-сонгю? Неужели… Согласитесь, невозможно остаться хладнокровным до кончиков пальцев, когда к тебе бежит ранее враждебно настроенная бета с кухонным ножом, но вместо того, чтобы вонзить его тебе в горло, она заключает в настолько сильные объятия, чуть ли не тисками сдавливая рёбра. Вот и Минхо непонимающе хмурится, задушено выдыхает под сбивающийся шёпот, практически безумный. — Он выжил, не пропал без вести, выжил… Внезапно рассыпанные паззлы складываются в цельную картину, и он тычет пальцем в небо, проверяя свои доводы: — Вы же Вивьен, да? — Да, да. Он рассказал тебе обо мне? Минхо кивает. Цепкая хватка сразу ослабевает, и она отстраняется от него, рассматривая вблизи, изучая. То же делает и он, проникаясь красотой женщины, полностью не похожей на его отца, но ставшей для него единственным близким человеком в равнодушном мегаполисе. Её волосы светлые, должно быть, крашенные, в огромных серых глазах яркими бликами загорается надежда и тонна симпатии, и по этой причине произошедшее всё больше приобретает тени абсурда. Никогда ещё в его жизни знакомство с кем-то не было столь неловким, с тянущимися паузами, точно тонкий лёд, что потрескается от резких движений. Но как только они с чашками капучино присаживаются за барную стойку в углу, поток вываленных на него вопросов не заткнуть, и Минхо улыбается кончиками губ, терпеливо отвечает на все: об его настоящем, путешествии во времени, здоровье отца, о своей матери. Проходит наверняка целая вечность, прежде чем Вивьен успокаивается и произносит следующее печально, но с заметной гордостью в тоне: — Ты прямо его копия, Минхо. Особенно запах. — Спасибо, – и ему правда хотелось бы обсудить с ней многое, но горечь реальности возвращается обратно, что даже сахар в кофе не помогает, – Вы сказали, что работаете в бюро безопасности граждан. Бета утвердительно мычит, делая глоток. — Могу ли я попросить Вас кое о чём? — Конечно, – она подпирает подбородок, внимательно его слушая, и он делает глубокий вдох. У Минхо нет других вариантов. И как бы иронично не осознавать – времени тоже. — В таком случае не могли бы Вы достать информацию об одном человеке? – замечает чужое недоумение и быстро добавляет, – Это мой истинный. К сожалению, я вообще ничего о нём не знаю. И навряд ли он расскажет мне что-нибудь о себе, когда нам удастся встретиться вновь. — Поэтому ты предлагаешь офицеру нарушить закон? – вскидывает Вивьен бровь, и что-то в её позе или скептичном выражении лица трактует о согласии. Да, покрытом не одним слоем сомнений и подозрений, но согласии помочь, и этого альфе достаточно, чтобы легко пожать плечами и ухмыльнуться. Теперь у него есть союзник, и что самое главное – дело сдвигается с мёртвой точки.

***

Впервые он ощущает, что пьянеет не от горечи коньяка с тающим кубиком льда, шипучести игристого шампанского и терпкости полусладкого, что непременно останутся на языке сладостью, а утром – усталостью от похмелья. Он тонет в теплоте касаний, в чувстве принадлежности и необходимости кому-то. Как бы сказали со стороны, в прелестях конфетно-букетного периода. Мысленно же он называет это время «изучением привычек друг друга». Например, Сынмин недавно узнал, что его омеге до дрожи нравится, когда он гладит его по пояснице. Феликс постоянно вспыхивает краснотой щёк, но покорно выгибается, поскуливает протяжно. Или же, будучи в плохом настроении, он меньше разговаривает с кем-либо, чтобы, как он однажды поделился, не выливать на невинных свой негатив. В тот вечер альфа, улыбаясь, всучил ему свои перчатки для бокса и повёл в спортзал, где занимается уже несколько лет подряд. — Не можешь выплеснуть на людях – вот тебе груша. Бей, – удерживая кожаный мешок с песком, чтобы тот от атаки не начал отлетать, подтолкнул он колеблющегося парня. Удар у Феликса, между прочим, тяжёлый, поставленный. Об увлечении единоборствами ему рассказали, вытирая соблазнительно стекающие (боже, он еле удерживался от навязчивой идеи облизнуть тонкую шею) капли пота, смеясь с его бурной реакции. В последние же недели они зачастили с визитами к нему домой, где больше целуются на диване, чем на самом деле смотрят фильмы. Поэтому где-то в среду омега приглашает его к себе в гости, и он действительно начинает загоняться по мелочам, начиная с вопросов о покупке цветов и заканчивая просматриванием билетов в другую страну. Минхо с его метаний, зараза, чуть ли не слюной давится, пока присаживается в приступе смеха на корточки, и как только успокаивается, ехидно подмигивает и напоминает взять презервативы. Он закатывает глаза для профилактики, но букет и резинку с собой берёт. На всякий. Сынмин психует, попадая в очередную пробку, что для пятничного вечера, в общем-то, неудивительно, и потому приезжает к довольно обеспеченному району тютелька в тютельку. Он быстро обнаруживает нужную высотку и паркует свой байк рядом с чьей-то Вольво. Поправляет лепестки слегка помятых пионов, которые он спрятал в расстёгнутом рюкзаке от ветра, и звонит в домофон, затем заходя в чистый подъезд. Восхищается от лоска, исходящего на километр от всего в здании, и думает, почему Феликс не говорил раньше о своей семье. Всё-таки в таких апартаментах далеко не дёшево обходится проживание, и обычному студенту жить в подобном месте наверняка обходилось бы в копеечку. Он подходит к двери и нажимает на звонок. Не проходит и десяток секунд, как на пороге появляется светящийся от радости омега, что гостеприимно пропускает внутрь и подаёт ему тапочки в виде котиков. — Это тебе, – в свою очередь дарит он цветы. У Феликса в глазах мириадами звёзды загораются одновременно, и он, аккуратно поставив те в вазу, виснет на нём и тихо благодарит. — Если хочешь, я буду дарить тебе их каждый день, – воркует альфа, целует место за ухом, чувствуя, как бурлит в венах кровь от счастья. — Я за ними ухаживать устану, – хихикает омега и мягко отстраняется, – пойдём в гостиную, я там нам комедию какую-то скачал. Комнат в квартире около трёх, и все они выполнены в спокойных кофейных оттенках, на полках не так много безделушек, но немало цветов, подушек и пледов, витает уютная атмосфера, которую, наверное, только омеги могут создать. Ему нравится. Сынмин умещается на угловом диване, в то время как Феликс подключает ноутбук к плазме, и стоит заставкам кинокомпаний начать мелькать на экране, устраивается под боком. Он привычно берёт в руки миниатюрную ладонь и поглаживает пальцы, не сильно-то и обращая внимание на игру актёров. У него есть картина намного интереснее: то, как его омега лениво тянется за миской попкорна и кладёт её на ноги; как облизывает губы; и когда становится откровенно скучно, переводит любопытный взгляд, осведомлённый, что им любовались. — Как день прошёл? — Помогал Минхо с сессией, он пропустил дохрена, вот бегает всё, закрывает, – он крадёт горсть попкорна, с набитым ртом спрашивает, – А ты записал те новые демо? — Записал, – хмыкает Феликс и стряхивает крошки с его подбородка, – Заказчик остался довольным. Говорит, что не прочь посотрудничать. — Мой ты умница, – он нежно проводит большим пальцем по щеке и притягивает ближе, слизывая солёность с губ, а после и целуя их. Феликс едва заметно выдыхает и откладывает тарелку в сторону, не прекращая отдаваться полностью, залезает на его колени. Сынмин теряется в хаотичных движениях, но не менее приятных, отдающих электрическим разрядом. Посасывает кончик языка и забирается под растянутую домашнюю футболку, исследуя любимые изгибы. Он кожей чувствует, как омегу потряхивает от концентрации его запаха, и улыбается, переходит горячими поцелуями на шею и ключицы. — Иногда мне хочется тебя съесть, – хрипло шепчет в покрасневшее ушко, прикусывает мочку и играется с серёжкой, слыша бархатный стон. — Хочешь сказать, я зря пиццу заказывал? Сынмин усмехается и трётся носом о висок, опуская задравшуюся ткань и недовольно бурча: — Вот умеешь испортить момент. В прихожей – словно под дверью стояли и сверялись – раздаётся трель звонка, и Феликс, подмигивая ему, идёт открывать доставщику. Его же просят налить чего-нибудь из мини-бара, и альфа шоркает на кухню, осматривает стены в поиске выключателя. Тёплый свет озаряет помещение, недалеко от барной стойки он замечает небольшой холодильник, откуда выбирает вино, чтобы разлить его по бокалам. Спустя пару минут с коробкой пиццы входит Феликс, ставит её на круглый стол и разрезает ножом, раскладывая на тарелки. — Где будем есть: в зале или на кухне? — На кухне, – не раздумывая, отвечает Сынмин, помогая донести тарелки до стойки, после приземляясь на удобный барный стул. Из гостиной доходит приглушённый шум телевизора, в комнате остаётся лишь тусклое освещение лампочки вытяжки, отчего черты лица смазываются в тенях, кажутся интимнее. Они выпивают первый бокал, образовавшиеся молчание не натягивает нервы своим напряжением, вовсе успокаивает, и на половине съеденной пиццы Сынмин, наконец, задаёт вопрос, который мучил его долгое время и напомнил о себе с попавшимися ему на глаза массивными коробочками в углу столешницы. — Ты так и не прекратил пить ту дрянь, да? Феликс хмурит брови, откладывает начатый кусочек обратно, когда произносит серьёзное: — Я и не собирался прекращать. Альфа не может скрыть проскользнувшее на лице недовольство и обеспокоенность, ведь и взаправду переживает. Он уже начитался различных статеек в Интернете, где во всех красках повествуется о бесконечном списке побочек, всевозможных последствиях наподобие потери природного запаха и бесплодия, и что особенно поселило червячок опасений, разъедающий внутренности, – суициды, совершаемые совсем юными ребятами. Потеря возможности встречи с истинной парой – на первом месте в статистике. По существу, Сынмину нет никакой разницы в наличии совместимости их генов, он любит и без неё, сильно, видимо, навсегда. Что страшнее – лишиться своего смысла жизни, широкой улыбки, искр в шоколаде глаз. И он сделает всё возможное, чтобы защитить его. — Ты прекрасно знаешь, какое воздействие эти таблетки оказывают на твой организм. И оно явно не положительное, Ликс-и. — А ты прекрасно знаешь, потому что я, походу, в миллионный раз повторяю, что всё в порядке. Будь они столь опасными, их не продавали бы в аптеках. — Потому их и выписывают по рецепту. В крайних случаях. Как ты их вообще получаешь? — У меня друг фармацевтом работает, – нехотя признаётся он, складывая руки. Закрывается. — Нихуя он не друг, раз продаёт тебе сильнодействующие блокаторы, – практически рычит Сынмин, не в силах усмирить собственный пыл и инстинкты, рвущиеся наружу. — Будешь меня также учить с кем общаться? – язвит Феликс, окатывая его прожигающим взглядом, как ледяной водой из ведра. — Если придётся – да. Неужели ты не понимаешь, что подобные препараты не просто так должны приниматься под строгим контролем? Они губят твоё здоровье, – повышает он голос, потому что его будто не слышат, не хотят даже, и разочарование вперемешку со злостью встают комом в горле. — В двадцать первом веке я имею право решать самостоятельно, что делать со своей жизнью, – резко вскакивает с места Феликс, и что-то в нём ломается, меняется, и он совершенно без понятия что конкретно, – Я не твоя вещь, Сынмин. Если я хочу принимать эти долбанные таблетки, я буду пить их, независимо от твоего мнения, понятно? Не нравится – можешь идти на все четыре стороны. — Я и не говорил, что ты моя вещь, – закипая, поднимается он следом. Почему он заведомо отталкивает его? — О, конечно, мне просто показалось, – холодной сталью в тоне обжигает омега, вечно солнечный, без конца родной человек. — Послушай. Что будет, если ты не сможешь больше чувствовать чужие феромоны? Если не сможешь выносить ребёнка, когда в будущем захочешь этого? Что будет тогда, Ликс-и? – с каждым произнесённым словом он видит, как тот сжимается, как застывают слёзы в глазах, как своей правдой он делает больно, – Ты будешь ненавидеть себя. Жалеть о том, что сделал, – однако он беспощадно обнажает её. Сынмина до ужаса пугает то будущее, где Феликса не может стать в один день. Однако он и не подозревает, что их настоящее мелкой пылью крошится наземь. — Значит, тебя волнует, что я больше не смогу быть омегой? – бесцветно, не веря. — Что? – ошарашенно переспрашивает он перед тем, как до него доходит смысл сказанного, а точнее, как могло оно прозвучать, – Нет, я не это имел в виду… Феликс не дослушивает, разворачивается спиной и выбегает из кухни, небрежно смахивая кристаллы влаги на щеках. Он не оборачивается на окрик, его не останавливает то, что он всего лишь в одних шортах, футболке и тапочках вылетает из квартиры. Несётся вниз по лестнице на дрожащих ногах. Весь мир сжимается до крошечных размеров, и не получается вздохнуть хоть каплю воздуха, давление в груди беспрерывно увеличивается. На каком-то этаже он всё же спотыкается об себя, и коленями с выставленными ладонями проезжается по плитке, раздирая те в кровь. — Феликс! Блять, посмотри на меня, – он пытается сфокусировать зрение, но всё размывается, и чертовски жжёт лёгкие и кружится голова, – Дыши. Давай, повторяй за мной, малыш. Вдох, медленно, выдох. Ещё раз… У Сынмина стук сердца эхом в ушах отдаётся, а от бледности и задыхающегося Феликса тревога заполняет до краёв, и мысли, что если он сейчас не возьмёт себя в руки и не поможет унять эту паническую атаку, то омега грохнется в обморок, действуют отрезвляющей пощёчиной. Он гладит огненные пряди, постепенно дыхание выравнивается, поволока спадает, и на него смотрят как-то затравленно, так, будто боятся, что его выкинут после котёнком на помойку. От подобного становится не по себе, потому альфа молча поднимает не особо сопротивляющегося парня с грязного пола, чувствует, как ему утыкаются хлюпающим носом около запаховой железы, и доносит до квартиры обратно, чтобы там усадить на бортик ванны. Красными узорами и синяками увиты стройные ноги, и на белоснежной коже увечья выглядят бельмом, чем-то инородным. В одном из ящиков он натыкается на аптечку и, предварительно промыв раны, обрабатывает перекисью под тихое шипение. Молчать невыносимо, и вместе с тем боязно выпалить что-то не то, разрушить хрупкую нить, соединяющую их. Голова пухнет от всевозможных вариантов начать диалог, но он трусливо отметает все и ждёт. Клеит пластыри на колени, задерживает ладонь гораздо дольше, чем нужно, и поднимает взгляд на отстранённого Феликса, сжимающего до белых костяшек края. Он кажется беззащитным, потерянным, и Сынмин сожалеет, что наговорил ему лишнего. — Я думаю, что нам стоит сделать перерыв в отношениях. Совершенно равнодушно. Не глядя в ответ, словно плитка в углу и то внимания достойна больше. — Почему? – не своим голосом спрашивает. — На данном этапе я не готов бросить принимать блокаторы, – как маленькому ребёнку разъясняет ему Феликс, – Нам надо побыть порознь, обдумать всё, чтобы прийти к компромиссу. — Почему? Сынмин так не хочет. Не хочет терять его. Не понимает – не может понять – причину, по которой от него отдаляются. Ведь когда ты кого-то любишь, ты доверяешь ему; ведь когда ты кого-то любишь, вы решаете проблемы сообща, не на расстоянии. В чём тогда смысл отношений? Феликс жуёт губы, взвешивает все «за» и «против», и посчитав, что это будет несправедливым уйти, не объяснившись, раскрывает завесу. Надрывно и с сожалением рассказывает, что, сколько бы лет не прошло, он будет помнить, как глотал вместе со спермой унижения от единственного, по его мнению, человека, которому он мог доверять. Как смотрел в глаза, и натыкался на безразличие. Никогда не забудет, как его друзья ради розыгрыша позвали его на вечеринку после месяца молчания, где прилюдно высмеяли только потому, что он отказался участвовать в какой-то глупой игре. Он и пошёл-то туда из-за вязкого одиночества. Не за что не выветрятся воспоминания, когда отец насильно заставлял его идти к незнакомому альфе во время течки, чтобы добыть документы. — Всё просто. Я – бесполезная игрушка, которую многократно можно использовать, – в груди скапливается отравляющий яд, – Я же омега, и потому не могу перечить. «Это неправда», – остаётся невысказанным. «Ты самое лучшее, что со мной случалось», – одиноко стоит в сторонке. «Мне нужен именно Ли Феликс, и неважно бета ли ты, альфа или омега», – оседает пылью в воображении. — Поэтому, пожалуйста, дай мне время, – заканчивает Феликс сипло. — Если ты этого хочешь, то хорошо, – в итоге выходит из него, когда Сынмин в последний раз касается нежной кожи, отходит и запечатлевает его образ, чтобы ночью, закрыв веки, воспроизвести все детали. Его провожают до двери, и он оборачивается, перед тем как исчезнуть из чужой жизни. — Я не хочу, чтобы это давило на тебя, но я эгоист, так что… – он наклоняется, чтобы невинно притронутся к манящим губам, сразу же отстраняясь и опаляя горячим шёпотом, в который вкладывает всё, что у него есть, – Я люблю тебя. Сынмин уходит как последний трус. Сбегает, ощущая внутри дыру, засасывающую материю, его самого. С чётким желанием провалиться под землю, перестать анализировать каждое слово, тем не менее настойчиво проигрывающий эмоциям, а после и пустоте в некогда отливающих золотом очах. Скрывающих за собой бездну, от которой его старательно оберегали.

***

Пожалуй, сам факт того, что он закрыл эту грёбаную сессию, при этом не умерев, делает его чёртовым героем. Жаль, что медаль ему никто так и не удосужился вручить, хотя определённо стоило. Не то, чтобы он единственный такой, кому действительно тяжело было подтянуть свои хвосты, всё-таки на бюджете около сотни несчастных, борющихся за своё местечко, однако ни один из них не страдал от участившихся кровотечений из носа, пониженного давления и упадка сил. Минхо – счастливчик, получил полный букет ништяков, шедший в комплекте с путешествиями во времени. Наставления отца не раз за прошедшие две недели всплывали эхом в мыслях, и так как его, мягко говоря, хреновое состояние было вполне ожидаемым, он под шокированные взгляды преподавателей и однокурсников доставал платок и подтирал багровые капли. Некоторые проглатывали свой язык, никак не любопытствуя, остальные (в их число, как ни странно, входила ворчливая ведьма с истории искусств) встревоженно щебетали ему наведаться в медпункт. Вряд ли бы ему помогла местная молоденькая медсестра, потому что отчитываться ей он не собирался, а просиживать у неё штаны и любоваться на глубокое декольте желание отпало давным-давно. У него и так есть на что поглядеть. С успешной сдачей всех экзаменов он вливается в летние каникулы, получает вагон и маленькую тележку приглашений на тусовки (его бурное прошлое, бывает, выглядывает из-за угла), которые тут же отклоняет, потому что занят днями напролёт другим. С точки зрения государства незаконным, с его же – приемлемым: штудированием информации о своём истинном. В Скайсити на самом деле альф можно пересчитать пальцами одной руки, омег считать и вовсе нет смысла, их всего двое, что крайне упростило Вивьен поиски данных того белокурого парня. Хан Джисона, если быть точнее. И то, сколько материала оказалось засекреченным, недоступным для просмотра обычным служащим, делает из него ту ещё тёмную лошадку. Минхо, конечно, заинтригован, но и основного ему пока что достаточно. Отец занимает высокую должность в правительстве, у матери собственный бренд одежды. Словом, с рождения с золотой ложкой во рту. Хотя и не вяжется с тем, что из элитной школы его перевели в обычную, которую он совсем недавно окончил. Причины не указываются, зато табель с отличием приложен, что весьма подозрительно. Зачем переводиться в другое место, если всё идеально складывается? Переезд? Он внимательно рассматривает фотографии, замечает, что запавшие ему в душу пустые глаза сияли прежде, около двух-трёх лет назад, и оттого любопытство съедает сильнее. Что могло случиться? Альфа проводит рукой вбок, открывая папку с видео, выбирает самое первое. Свежее, взятое Вивьен с какого-то сайта. Так, в хорошем разрешении, будто сам присутствует в том квартале, Минхо с раскрытым от восхищения и удивления ртом наблюдает за гонкой. Молодые люди, их около пяти, рассекают пространство на летающих досках под гул заведённой толпы. Среди них он отмечает светлую макушку, и не сводит с неё взора до самого конца. Он, чего греха таить, и не смог бы. Всего на каких-то десять минут он становится свидетелем чего-то невероятного: от выполняемых в воздухе трюков, опасности, преследующей каждого, но тем, как он успевает понять, плевать на неё, от высоты и безумного духа соперничества, когда противников используют в своё же благо, захватывает дух. Победа Джисона откликается чувством удовлетворения, гордости (парадоксально, что они и не знакомы толком, а он уже гордится). С последующими записями он пополняет мысленную анкету омеги такой чертой, как «отчаянность», мурашки на коже от осознания, что тот так опрометчиво рискует своей жизнью на постоянной основе. К концу первой недели отдыха он более-менее собирает образ своей родственной души. Можно сказать, что с нетерпением ждёт их встречи, но всё, что он получает – потрёпанного лучшего друга, что с банками пива и соплями приходит в четверг. Минхо, хоть по нему и не скажешь, душа гостеприимная, добрая. Поворчит только для виду, чтобы не оборзели в край, но к себе впустит, накормит рамёном и приставку поиграть предложит, отвлекая от проблем. — Вы расстались?! – с изумлением восклицает он, отворачиваясь на секунду от экрана, тем самым позволяя персонажу Сынмина завалить своего. Тот не дразнит его, как обычно, вздыхает только, откладывает джойстик. Видимо, случилось что-то очень масштабное. — Феликс попросил взять перерыв, прошло всего-то полторы недели, а я готов лезть на стенку. — И что сподвигло его сделать это? — Я тебе говорил как-то, что он сидит на сильных подавителях, – сверля одну точку взглядом, убито отзывается Сынмин, – Я опять поднял эту тему, всё настаивал, что есть огромная вероятность того, что у него могут из-за них возникнуть сложности со здоровьем. Мы начали ругаться. Потом он сказал, что нам стоит побыть самим по себе и обдумать всё, поделился, почему стоит на своём. И знаешь эти причины как ножом по живому. Минхо услужливо подаёт ему сухие салфетки, ободряюще массирует плечо, пытаясь облегчить молчаливые слёзы, что, не прекращая, льются из глаз. Сынмин редко плачет, он едва может вспомнить последний раз, и видеть его разбитым беспокойством ёкает в груди. Он не кидается словами вроде «всё будет хорошо», потому что не знает, будет ли. «Не переживай, вы обязательно помиритесь», – также отметается в сторону. Он просто рядом, не оставляет ни на минуту одним, предлагает переночевать у себя, на что получает отказ, но искренние благодарности. К сожалению, Минхо здесь бессилен, они оба это понимают, поэтому, взяв с друга обещание позвонить, как только тот доедет до дома, он прощается с ним поздним вечером. Устало трёт веки, пока собирает упаковки и банки, пылесосит коврик у дивана, на который с чувством выполненного долга хочет завалиться, но, конечно же, не заваливается. Было бы слишком скучно, если не вечные «но», мешающие ему спокойненько жить, ведь так? Его «но» заключается в буквальной остановке всего: замирает секундная стрелка настенных часов, как и подвисает изображение включённой игры, может, и клетки в организме перестают отмирать, взаимодействовать друг с другом. Согласитесь, в критической ситуации не думаешь о подобных вещах, главное для тебя – выйти из неё с минимальными потерями, вот и Минхо угорелым подрывается к брошенной в прихожей сумке. На его счастье он успевает схватить её и нацепить тапочки перед тем, как его выбрасывает во мглу будущего. И нет, это не каламбур, потому что в этот раз над его головой раскидывается ночное небо, лишённое звёзд. Их далёкий свет заменяется неоновыми вывесками, изгибами светящегося транспорта. Он привычно осматривается, усмехается: растянутая футболка и спортивки вряд ли вписываются в клубный антураж. Где-то справа доносятся голоса толпы, и по их говору он идентифицирует их как детей улиц, такие незамедлительно выделяются свободой в движениях. Занятно, куда вставлять саркастичное «да ладно?», чтобы описать сию предсказуемость? Всё это не просто совпадения – ясно, как день. Их компания спрыгивает со своих досок и кучкой вламывается в заведение, которое, как он догадывается, является что-то вроде пристанища стритрейсеров. Не способный сопротивляться знакомой тяге, он прошмыгивает следом. Жизнь кого-то совершенно ничему не учит. Внутри людей немерено, под громкие басы музыки те отрываются на танцполе, переливающимся множеством цветов, и чтобы хоть как-то слиться с ними, альфа цепляет переносный компьютер, слыша приветствие помощника. Обходя их дугой, он приближается к бару, усаживается и решает заказать себе чего-нибудь, раз очутился здесь на как минимум полтора часа, что вовсе его не прельщает, но кто его собственно спрашивал. Мартини скользит по гладкой поверхности, Минхо делает глоток с ощущением, будто за ним кто-то наблюдает, вследствие чего бегает взглядом по залу, ища этого неизвестного. Получается так, что, наоборот, находят его: чьи-то пальцы смыкаются на запястье, и тело в секунду пронзает миллион иголок, приятных, вызывающих трепет. Он молниеносно поворачивается и удивлённо смотрит на застывшего омегу, знакомого до каждой чёрточки, но далёкого одновременно. — Ты… – начинает тот, но настолько резко замолкает, шокированный и дрожащий от их соприкосновения кожа к коже, что сомнения в подлинности их совместимости полностью исчерпываются. Минхо намеривается хоть как-нибудь разбавить накалившуюся атмосферу, вот только Джисон ошпаренным отскакивает назад и мчится в сторону туалетов без оглядки. «Охренеть», – первое, что приходит на ум, когда он проскальзывает за ним в уборную, а после и в кабинку, чтобы облегчить как-то его страдания – омегу без конца выворачивает над унитазом. Он бережно собирает его мягкие волосы, не осмеливаясь больше хоть как-то его касаться: даже пару секунд хватило вызвать бурную реакцию организма. — Господи, за что мне всё это? – вытирая рот и откашливаясь, вопрошает омега спустя мини-вечность. — Как ты? – игнорирует он риторический вопрос, всплывающий за последние месяцы чуть не каждый день, нажимает на кнопку слива и протягивает руку, чтобы помочь парню подняться. Джисон скептически смотрит на его ладонь, отказываясь, отодвигается к стенке, продолжая сидеть на непременно холодном полу. Что ж, мысленно вздыхает он, придётся играть по чужим правилам, если он мечтает заполучить хоть каплю доверия. — Ты издеваешься или как? – с досадой бурчит он, стоит и альфе усесться напротив, показывая, что уходить он не собирается. — Смотря, что ты подразумеваешь под издевательством, – пожимает плечами. Вот над ним точно кто-то сверху потешается, – Теперь-то ты убедился, что мы истинные, или тебя на любого альфу блевать тянет? Сарказм – его второе имя. Джисон морщит лоб, явно не оценив его шуточку, а зря – он старался превратить предстоящий разговор в менее тяжёлую версию из возможных, потому что поговорить им действительно есть о чём. — Ты особенный образец, отвратнее, я думаю, и не встречу больше, – закатывают глаза, – То, что ты преследуешь меня, врываешься в моё личное пространство, воруешь мои вещи для меня уже достаточно. Минхо ухмыляется. С чужой перспективы он и правда предстаёт каким-то поехавшим крышей фанатиком. — Я преследую тебя не по своей воле, если так можно сказать. Кстати, – он расстёгивает молнию на поясной сумке, роется в ней и достаёт оттуда тот самый брелок, что он схватил в кафе, кажется, сто лет назад, – я не хотел красть его тогда, поэтому возвращаю. Омега с недоверием переводит взгляд с поднесённой вещицы на него и, не разрывая зрительный контакт, быстро забирает её, осматривает на повреждения. — Если я узнаю, что ты попытался его взломать, то клянусь… — Взломать? – неожиданно прерывает он гневную тираду, граничащую с угрозами. Наверное, Минхо спросил что-то очень глупое, учитывая то удивление, что мелькает на красивом лице, и последующие гляделки с подозрением на дне тёмной радужки. — Окей, а ты случаем не из психбольницы какой-нибудь сбежал? Впервые вижу человека, не знающего, что такое скайборд и как выглядит ключ активации от него. Он, как относительно взрослый человек, пропускает колкость мимо ушей, – съязвить в ответ хочется пиздецки, но он как-никак хён, и ему следует быть терпимее – вместо этого решаясь, наконец, попробовать образовать между ним какую-нибудь связь, пока что сойдёт наитончайшая, с нитку. И самое верное в таком деле – рассказать правду. Не ровен час, как его тело может отказать ему в один прекрасный момент, и он овощем будет лежать на койке в стационаре, поэтому у него нет возможностей ходить окольными путями, да и сам он подобное недолюбливает. — Скорее всего, ты покрутишь у виска, как только услышишь причину, – предупреждает он, замирает, словно перед прыжком в пропасть. Никогда ещё чужое мнение, принятие не значило столь много. — А ты не находишь странным, что мы и не знакомы толком, чтобы ты тут исповедовался мне? И слушать тебя, между прочим, я не обязан. — Ага, однако ты продолжаешь морозить свою жопу на кафеле и слушать меня, – быстро же у него терпение сдулось. Минхо вдыхает глубоко, размеренно, чтобы на одном выдохе выпалить всю подноготную без прикрас – пора, – Да, я вообще не вдупляю во всех этих примочках вашего времени, потому что я и не должен их понимать. В моём настоящем машины ездят по земле, дохрена зелени, люди оголяются, как только могут, двери нужно открывать, чтобы войти куда-то, здания не такие высоченные, вместо ваших очков-компов у нас есть смартфоны. Ах да, и роботов у нас видели только на выставках, и максимум из их функционала – пожелать доброго дня. И оказываюсь я здесь, рядом с тобой не потому, что хочу этого, а потому, что меня, чёрт возьми, судьба пинком сюда отправляет, понимаешь? О том, что к тому же кого-то из них по щелчку пальцев навсегда забросит в чужой век, он помалкивает – спугнёт, если рот откроет, да и вряд ли с ними это произойдёт так рано. Альфа честно ожидает любой реакции: от банального ступора и неверия до праведного гнева, ведь расскажи ему малознакомый человек что-то в эдаком духе, он бы сам на середине же рассказа и слился, и то, что его выслушали – бесценно. Омега, как он и предполагал, шокировано хлопает ресницами, эмоции яркими всполохами очерчивают лик, проявляются в заломленных бровях, поджатых губах. Внутри натягиваются струны от напряжения, и почему-то уверенность, что, если их обрезать, леска больно заденет сердце, усиливается. Кто бы мог подумать, что от чужого вердикта зависит буквально его жизнь. — То есть, – уточняет Джисон, пришедший в себя на минуте с лишним (он считал), – ты хочешь сказать, что путешествуешь во времени? — Да. Но мои визиты заканчиваются лишь двадцать вторым веком. — И это случается с тобой из-за меня? — Не думаю. Будь моим предназначенным кто-то другой, я бы перемещался хвостиком за ним. — Понятно. Минхо от нервов успевает сжевать всю щеку изнутри, отчего та кровоточит, и противный вкус оседает железом в глотке, что подкатывает тошнота. Джисон молчит, обрабатывает информацию в своей голове, а приживётся ли она или нет – тот ещё вопрос, на который он даёт ему время. — До твоего прихода я накидался экстази, и вот я сейчас думаю, выблевал ли я её до того, как словил приход. Потому что этот самый странный из всех. Он невольно морщится, чувствуя, как разочарование корнями уходит внутрь. Всё-таки не иметь каких-либо ожиданий – решение мудрое, к которому он пока что не пришёл. Так, и омегу-наркомана под боком, и скепсис, в свой огород камнем попавший, пережить можно с минимальными потерями. Фортунило-то ему пипец как, ничего не скажешь. — И зачем ты закидываешься? – выходит слегка жёстче, чем он намеривался, но Минхо из моральных принципов по-другому не может. В семье учёного вырос, его о вреде наркоты с пелёнок чуть ли не пичкали, что и проблема с разъяснением истинности-неистинности на задний план временно отступает. — Тебя спросить забыл, мамочка, – цокает Джисон, поднимается с насиженного места и оттряхивает кожаные штаны, бёдра жутко обтягивающие (боже, не отвлекаться), – Удачи тебе с твоими глюками или ещё чем там. У меня гонка на носу. Он резко разворачивается на каблуках, отворяет скрипучую дверцу, и осознание, что если сейчас альфа не остановит его, то пиши пропало планам и чьему-то здоровью, не хуже высоковольтного тока бьёт, вынуждает схватить того за кисть и притянуть к себе, как в самых последних сопливых дорамах. Естественно, омега теряется в пространстве, кренится влево, пойманный им за талию. — Какого хуя ты творишь?! – практически пищит Джисон, у которого от чёртовой близости, слабого, едва уловимого морского аромата, что сквозь мощные подавители просачивается, идеальное зрение расплывается мутными пятнами. — Ты свихнулся обдолбанным участвовать, Хан Джисон? Минхо самого нехило потряхивает, но он мужественно терпит затрепыхавшегося рыбкой на суше горе-гонщика, что и головушкой своей светлой не думает заботиться о себе. — Прекрасно, ты и имя моё вызнал, хуев сталкер! Пусти, блять, ты кто вообще, чтобы тут права на меня заявлять?! Силы у него не занимать, и Минхо раздражённо пыхтит, пытаясь усмирить адскую ходячую боеголовку в виде строптивого омеги, упёртого, не желающего уступать. Видимо, в прошлой жизни он был каким-нибудь террористом, сгубившим сотни, раз ему такой подарочек достался. — К твоему и моему сожалению, я твой, сука, альфа. Ли Минхо. Извините, предначертанных не заказывают по интернет-магазину, но сделать выбор в пользу того, чтобы сохранить твою шкуру от превращения в лепёшку, я могу, – вырывается гортанный рык вместе с концентрированным негодованием. Джисон же неосознанно замолкает и перестаёт вырываться. Почему-то руки и колени подрагивают, намекая, что ему недолго и с твёрдой плиткой познакомиться, и изнутри что-то загнанное, незнакомое ему трепещет. Неужели он так на рычание реагирует? От этого непонятный страх заполняет до краёв: никогда его не окунали в столько эмоций за один присест, когда и под ноги лужицей стечь хочется, и загрызть нахрен. Минхо озадаченно сверлит его затылок, быстрой сменой удивлённый, не подозревающий, что самостоятельно запустил необратимый механизм, последствия которого не изменить. Их сама Вселенная тщательно чернилами по листам бытия выводила. И то, что кажется ему обычным, хоть и не вовремя о себе напомнившим, всегда касавшемся лишь его, для омеги оборачивается стрессом. Словно его загнали в монохромную клетку за пределами реальности, по спине стекает каплями пот, он дышит через раз, жмурится, мечтая, чтобы это прекратилось. Он совершенно не в курсе, что за хрень творится, звука не в силах издать. В новостях прилично долго красными буквами и громкими лозунгами будут пестрить главные страницы, по телевидению рассказываться о некоем омеге, славу носящем не самую чистую, пропавшем без вести. И в то время, как прохожие будут шептаться о нём, а родственники плеваться ядом неодобрения, правда под покровом беспощадного города скроется. Правда в том, что исчез он всего лишь из две тысячи сто девяноста седьмого года, обретя свой дом в забытом двух тысяче двадцатом. Время пребывания – полтора часа.

***

Рутина окончательно добивает его, не оставляет шанса как-то отвлечься, забыться невозможно. Он пробовал неоднократно: встречался со своими друзьями-омегами в кафешках, выпивал с ними от какой-нибудь слащавой пина колады до рокса с виски сауэр, обжигающего и горького, утопал в работе с действительно перспективным и амбициозным продюсером, предложившим коллаборацию в своём новом альбоме, пробежками даже занялся, чтобы не пялиться пусто в потолок. Не сказать, что все его манипуляции были отнюдь безнадёжны – урывками удавалось погрузиться в дела полностью, а после всё возвращалось на круги своя. В таком темпе, словно плаксивая школьница из мелодрамы, Феликс проживает последние недели две. Вытирает сопли и слёзы с утра, натягивает треники и бежит, через силу запихивает в себя завтрак, злостно просверливая несчастную коробку таблеток, наводит марафет перед тем, как пробыть оставшийся день в студии. Сегодня, правда, повторяющаяся цепь разрывается. Контейнер с кимчи случайно выскальзывает из рук, и всё содержимое оказывается жижей на полу. Омега с пару секунд смотрит, как та растекается дальше по кремовой плитке, и его пронзает настолько жгучая давящая обида, что хочется проклясть весь белый свет за несправедливость. Он со всей дури пинает кейс с остатками, внутренности стягиваются в тугой узел, потому слабое желание поесть сходит на нет. Вся его жизнь сходит на нет, если честно. Он в какой уже раз стирает капельки влаги со щёк, шмыгая, звонит местной уборщице, и пока бета в возрасте молча убирает его беспорядок, сидит на том самом диване, на котором нежился когда-то со своим альфой. Жаль, что уже в прошедшем времени. События того вечера заезженной плёнкой вертятся перед глазами, и очередное сожаление вкупе со страхом распаковывают вещички в нём. Что, если Сынмин больше не захочет его видеть? Отчаянность в его действиях и короткое, но такое согревающее душу «я люблю тебя», вспоминаются каждый миг, Феликс знает, что будут до бесконечности, он не позволит им стереться. Те тихо подсказывают сделать первый шаг, раскрыться, в то время как тень прошлого обволакивает сзади, вопит в протесте, предлагает отстраниться. И ведь очевидно, что от альфы ему не убежать, тот судьбой уготован, его сущность давно в Сынмине приняла своего, последствия их сократившегося контакта он остро чувствует на себе. Просыпается посреди ночи, не в состоянии лечь обратно, в такие моменты он особо тревожен, вот и не замечает, как тащит в кровать все подушки, пледа и футболки альфы, чтобы притупить тоску. Утром становится стыдно, и он возвращает всё на свои места. Заниматься самоедством становится другой его привычкой, вредной или нет, вопрос, конечно, спорный, потому что ему есть за что себя корить. Например, что мешает ему, наконец, переступить собственные сомнения и заговорить с ним? Его любят, и процент того, что бросят, ничтожно мал, однако он продолжает томиться в одиночестве, восстанавливая свой организм от губительного воздействия подавителей, что не пьёт десятый день. В первые сутки шарахаться от сильных контрастных запахов альф являлось единственным выходом, хотя от скачущих гормонов он не в восторге до сих пор. К тому же в копилку аргументов «за» падает и длительное отсутствие течки, что наверняка приведёт к тотальному пиздецу в последующую, которая вовсе не за горами, и без Сынмина он просто загнётся от боли. Да и изучив характер своего альфы вдоль и поперёк, он с уверенностью может предположить, что тот может загнуться сейчас сам, если рядом никого не будет, кто мог бы проследить за ним. Феликс постоянно отдёргивает палец, чтобы не нажать на его иконку в какаотоке, и приписывает себя к законченным эгоистам (факт, что он в таком же положении, омега почему-то упускает). В зал проходит закончившая свою работу домработница, которой он оплачивает за услуги и провожает до двери, закрывая за ней. Не мешкая, Феликс переодевается в любимые джинсы и кофту, гонимый из своей квартиры чувством того, как стены вокруг сдавливают его. Затыкает уши наушниками и под бодрую песню планирует прогуляться, выходной как-никак. Знакомая улица приводит его в сквер, где они часто гуляли вдвоём, и тяжело вздыхая, он направляется к пруду. Со всех сторон доносятся отголоски детского смеха, разговоры их родителей, но, как он и ожидал, они не зашли вглубь парка, где за пышными кустами прячется отражающая яркое солнце вода. Он отодвигает ветки и по тропинке спускается вниз. У кромки же озерца Феликс встречает знакомую до мелких деталей фигуру, устроившуюся на песке. В висках шумит, а сердце пускается вскачь, стоит ему уловить родной запах петрикора. Вгрызаясь в губу, потирая вмиг вспотевшие от волнения ладони о штаны, омега бесшумно устраивается неподалёку. Скорее всего, Сынмин тоже почувствовал его пробудившийся приторный запах пломбира, ведь совершенно не вздрагивает, лишь осматривает его задумчиво красными глазами, и что-то внутри него ломается от помятого вида того. «Это всё твоя вина», – противно напевает голос совести. — Привет, – тихо говорит альфа. — Привет. Между ними повисает неловкая пауза, будто они в самом начале их отношений. В голове столько вопросов, что Феликс решает задать безобиднейший, на его взгляд, из них: — Как ты? Может, по поводу безобидности он поторопился: альфа хмурит брови, нервно мнёт травинки, но не игнорирует, что радует. — Терпимо, – сухо отзываются, – Как у тебя дела? Твой запах появился, ты перестал принимать таблетки? В его тоне Феликс слышит слабую надежду, а повернувшись, отмечает, что Сынмин дышит через раз. — Тебе он не нравится? – невпопад вырывается у омеги, будто претензия, и он прикусывает язык. — Что? – недоумённо уточняет Сынмин, и, что-то обдумав, придвигается вплотную, не сводит горящего взора, от которого мурашки по коже, – Я еле сдерживаю себя, чтобы не накинуться на тебя похотливым ублюдком. Не думаю, что мои инстинкты сходили бы с ума с обычного парня. — Обычного? Ты знаешь? — О чём? — О нашей истинности, – едва слышно признаётся Феликс, готовый в любую секунду позорно сбежать, если что-то пойдёт не так. — Знаю. Точнее, в последние две недели отчётливо понял, что схожу с ума, если ты не со мной, – спокойно заявляет Сынмин, тепло ему улыбаясь, что он не может не ответить на его красивую улыбку своей, ощущая усиливающиеся щекотку и трепет внутри, – Ты догадался об этом раньше меня, ведь так? — Прости, – выдыхает омега, отводит свой взгляд на переливающуюся, как шёлк, гладь воды, – что не сказал тебе с самого начала. Я…мне было страшно, что ты… — Воспользуюсь тобой, как это делали другие? – перебивают его, и он съёживается от этих слов, к сожалению, горьких, обнажающих уродливую истину. — Да. Думаю, всё ещё боюсь этого. Наверное, зря он начал этот разговор, мелькает на периферии, пока Феликс терпеливо ждёт какой-нибудь реакции от альфы. И он её получает, дрожь простреливает всё тело, когда ласковое: — Иди ко мне, – звучит. Он глазами с блюдца разглядывает Сынмина, но не найдя какого-либо подвоха (тем более это же его парень, какие тут могут быть подозрения?), поднимается с насиженного места, оттряхивает с джинсов песок, после аккуратно устраиваясь на его коленях, складывая руки на плечи, не разрывая зрительного контакта. — А теперь послушай меня внимательно, пожалуйста, – интимно шепчет он в его губы, наоборот, усложняя задачу, – Ты не должен извиняться передо мной за такое, может, пришлось бы перед кем-то другим, но я любил, люблю и буду любить тебя независимо от предназначенности. Я любил, люблю и буду любить тебя, потому что ты – это ты. Просто так. Я сожалею, что не сказал тебе этого тогда. Жаль, что никто ему не произносил вещей под стать, особенно те, которые он ожидал больше всего когда-то. Слёзы снова обжигают лицо, бесконтрольно стекают вниз под аккомпанемент играющих грустную мелодию чувств, обездвиживающих его, даже вздохнуть из-за забитого носа тяжело. Сынмин начинает гладить его по спине, зарывается в волосы, пряча от остального мира в сгибе плеча. — Ты самое дорогое в моей жизни. Спасибо, что перестал глотать ту дрянь. Феликс цепляется за альфу, как за спасительный круг посреди бескрайнего океана – крепко, несвязно бормочет ему в кожу мысли, терзающие его всегда, причиняющие боль и оставляющие шрамы, и самое важное – его принимают таким: неидеальным и с погрешностями. Он не знает, сколько времени они сидят так: он, убаюканный руками, что защитят, с приятным опустошением в груди, и альфа, млеющий от их близости, возможности, наконец, улавливать изменения чужого настроения по аромату и быть вместе. Солнце исчезает из виду, близясь к горизонту, спёртый воздух становится свежее, прохладнее, когда омега отстраняется от сынминова плеча, смущённо приподнимая уголки губ. — Я, кажется, замарал твою футболку своими соплями. — Ничего, переживу. Ты не красился сегодня? Я вижу твои милые веснушки, у меня аж впечатление праздника на дворе, – хихикает Сынмин с того, как его омега недовольно закатывает глаза и кусает его за шею, пытаясь скрыть своё смущение. — Ты свободен сегодня? — Для тебя – в любое время, – подмигивает альфа. — Боже, – ворчит он, но по поводу дешёвых подкатов ничего не говорит, слезает с пригретых колен и тянет за руку своего парня, – У меня дома закачано пятнадцать новых фильмов, которые я хочу посмотреть с тобой. И хотя большую часть из них они отсеивают, потому что действительно показывают какую-то ерунду, он светится от счастья изнутри, как самая яркая лампочка. Они расположились на ворсистом ковре в окружении диванных подушек, и перед тем как начинается следующий фильм из папки, омега осмеливается всё-таки задать вопрос, давно гуляющий в голове. — Сынмин-а, – альфа угукает, не прекращая проводить пальцами по его животу, – Вероятно, у меня скоро будет течка. Ты бы…ну, не хотел бы провести её со мной? Ладони под кофтой останавливаются на секунду, а горячий воздух опаляет ухо; к гадалке не ходи – он ввёл своего альфу в стопроцентный шок, сам жутко краснея от своего предложения. Секс у них вообще как-то мимо проходил за все отношения, и просить что-то подобное жутко неловко. — Конечно же, я хочу, – откликается Сынмин, очерчивает кожу у края штанов, вырывая у него судорожный вздох. — А если бы я предложил тебе порепетировать с этим сейчас? – от накатывающего возбуждения голос хрипит, и во рту становится сухо. Если на блокаторах омега улетал в далёкие дали от умелых альфьих манипуляций, то в настоящий момент от мимолётных поглаживаний встаёт то, что, в принципе, не должно так легко поддаваться. Так его тело, впрочем, и послушалось. — Ты уверен? – обеспокоенно, – Вдруг естественной смазки будет недостаточно? Вдобавок я ни презервативов, ни лубриканта с собой не брал. — Уверен. Я…Господи, Сынмин, блять, от твоих невинных ласк я уже течь начинаю, – выдавливает он из себя чуть ли не на ультразвуке, причём скороговоркой. Альфа никак не отвечает, опускается пылающими губами на шею, и он кожей чувствует его довольную усмешку, пока склоняется вбок, предоставляя достаточно открытого пространства под поцелуи-укусы, что расцветают фиолетово-красным. Теряться в огне страсти – давно забытое и настолько новое, что и дышать толком некогда, да и вряд ли выйдет, если его вдохи теряются в дразнящих поцелуях. Сынмин оттягивает нижнюю губу, покусывает, заново исследуя его рот и сталкиваясь с ним языком. Опрокидывает на мягкий ковёр, нависая сверху. Отрывается, чтобы стянуть надоевшую худи и уже свободно касаться талии, рёбер и ключиц, играться с сосками, доводя Феликса до точки невозврата. — Сними, – капризничает омега, дёргает за край его футболки. В его глазах сплошные черти пляшут, а похоть исполняет главную роль. За футболкой следуют и остальные шмотки, такие ненужные, раздражающие. Омега замирает, с восхищением рассматривая мышцы подтянутого тела напротив, что стыдно становится за немного отъевшие из-за постоянного стресса бока и бёдра, однако в противовес его мнению Сынмин любовно чмокает его в пупок, чуть ли не утробно урчит, касается повсюду, никого не стесняясь. Густой запах грозы смешивается со сладостью пломбира, образует гармонию и единство лета, неповторимое наслаждение, от которого всё становится острее. Феликс честно пробует отвлечься и не залипать на вид его альфы между своих ног, но проваливается с треском, потому что зрелище живописное, он бы наслаждался им вечность, елозя спиной по ворсу. Сынмин будто издевается над ним, огибая его колом стоящий член, вместо этого засасывая нежную кожу промежности, сжимая бёдра до синяков и размазывая по мошонке вязкую смазку. — Перевернись-ка, – просит в опасной близости от губ, что омега не может удержаться, чтобы не утянуть того в тягучий, медленный поцелуй, затем вставая в коленно-локтевую. Ладони с нажимом проходятся по позвоночнику, собирают испарину с покрывающейся мурашками кожи, молчаливо приказывают выгнуться, оттопырив зад. В подобной позе он чувствует себя как-то неуклюже, полностью открытый нараспашку. — Красивый, – проговаривает альфа после каждого поцелуя, которыми спускается всё ниже, уделяя особое внимание ягодицам, до протяжных стонов-криков оставляя на них засосы и лёгкие шлепки. Феликс хмелеет, как от самого дорогого вина, пропадает в водовороте блаженства, что не в силах стоять без поддержки, когда Сынмин собирает текущую по бёдрам смазку пальцами, ими же разглаживая расщелину и обводя сжавшееся колечко мышц. Первый палец заходит туго, и хоть омежьего секрета предостаточно, его всё равно простреливает жгучая боль, от которой он сильнее сжимается и скребёт ногтями по ворсу. — Расслабься, тише, – мягко нашёптывает в ухо альфа, утыкается носом в местечко за ухом. Растяжка занимает прилично времени, сказывается отсутствие личной жизни с два года, у него все губы до крови искусаны, потому он и не ожидает, что его практически подкинет от пробежавшейся волны резкого удовольствия при прикосновении к простате. На трёх пальцах он протяжно скулит, умоляя альфу поторопиться, потому что терпеть дольше кажется кощунством. Сынмин в последний раз оглаживает соблазнительные половинки и тянется за подушкой, чтобы подложить её под копчик омеги. Губами зацеловывает его лицо, пока стройные ноги обнимают талию, тянут на себя. Даже растянутые стенки принимают член альфы с трудом, принося как минимум дискомфорт, что мигом отражается в зажмуренных веках и сильной хватке на предплечьях. — Котёнок, посмотри на меня. Хэй, – он лениво открывает глаза, из-под ресниц смотрит томно, немного потеряно, – Закинь свои ножки на мои плечи, попробуем поменять угол, полегчает. Феликс слушается, не думая ни о чём, скорее мечтая кончить из-за стягивающего внизу живота желания, нарастающего, но так и не доходящего до своего пика, где безумие чередуется с жадностью. Последующие толчки, неспешные, но точно попадающие по комочку нервов, выбивают весь кислород из лёгких, долгожданно сносят крышу, стирают грань реальности. Бархатные стоны сменяются пошлым хлюпаньем, заполняют комнату, оставаясь только для них двоих. Сынмин с усердием осыпает поцелуями его лодыжки, не сбиваясь с размеренного темпа, не разрешая ему кончить, сдавливая основание члена. У Феликса руки холодеют от напряжения и чувствительности, и он до хруста изгибается в попытке хоть каплю ускориться. — Сынмин-а, – жалобно тянет он, отчаявшись, – быстрее. С точностью да наоборот альфа совершенно останавливается, и его хитрая улыбка и расширенные зрачки придают тому образ наркомана, что специально растягивает дозу, наслаждаясь процессом. — В таком случае, – от появившегося ощущения пустоты хочется взвыть от досады, и, может быть, омега поддался своим инстинктам, если бы Сынмин (чёрт его побери) не улёгся рядом с ним, вгоняя в ступор, – поработай сам, Ликс-и. Он пару мгновений ловит размытые узоры на потолке, пока смысл слов не спеша проясняется в спутанных мыслях. Еле как поднявшись с пола, он возвышается над жуть каким самодовольным парнем, и в желании стереть эту мину, он ровно насаживается на альфье немаленькое достоинство, упираясь руками в его грудь, придерживаемый за бока надёжными ладонями. У того дыхание сбивается, тяжелеет, и Феликс не может скрыть своего триумфа, откидывая голову назад от бешеных толчков, которые сам и задаёт такими. Мышцы ноют, а внутри словно скручивается спираль, предупреждая о скором взрыве. И когда он происходит, омега громко кричит любимое имя, содрогаясь каждой клеткой, утопая в обволакивающей нуге, и почти что плачет, когда Сынмин хочет выйти из него, предотвратив сцепку. — Нет, Сынмин-а, нет, пожалуйста, н-не прекращай… – словно в бреду. Наверное, так оно и есть, ведь по-другому и не описать, как его выворачивает от гиперчувствительности при возобновившейся стимуляции, а затем и в сам момент сцепки. Ему горячо от спермы и сладко больно от того, как узел задевает простату. Он аккуратно укладывается на крепкой груди задыхающегося в эйфории альфы, замечая, что и сам беспорядочно давится воздухом. Усталость накатывает огромной волной, и успокоенный руками, что нежно оглаживают поясницу, Феликс проваливается в дрёму, по-глупому радостный, что они перешли на новый уровень.

***

«Живи на полную катушку, чтобы в старости, оглядываясь на себя прошлого, ни о чём не жалеть», – девиз, даже, скорее, мечта любого только вступившего на порог юности подростка. И его жизнь действительно можно отнести в категорию «без сожалений»: тесно сплетённые между собой риск и адреналин – чистый драйв, ветром в волосах заключающийся; окружение красивых, в хорошем смысле сумасшедших людей, с ними некогда скучать, а каждая ночь – яркий коктейль с трубочкой и бурный секс без мозгоёбства впоследствии; быстро сменяемые события, вечеринки, похмелье с утреца на другом конце города в одних носках, непонятно где и с кем, но обязательно в дорогих апартаментах. В общем, Джисону не привыкать оказываться в незнакомых местах с незнакомцами, что знают его эрогенные зоны, однако именем его не интересуются. Что им отнюдь не пройдено, так это попадать в какую-ту дыру не по своему велению, буквально щелчком пальцев из родного клуба в квартиру, что показывают голограммой в учебниках истории. Удивительно, не так ли? — Что за…– он и голос подать не в состоянии, шепчет одними губами, бегая ошалело глазами по комнате. Со спины обнимают сильные руки, хватка их слегка ослабла, а обладатель так же замер статуей, шокированный не меньше. Честно говоря, Джисону и мысли в кучку собрать не выходит, их столько, что те роем жужжат в голове. На бэдтрип даже списать ведь не получится: от одной таблетки он в такие дали не ускакивает, кроме того у него гонка должна была быть после полуночи. — Слушай, постарайся не паниковать, я тебе сейчас всё объясню, – медленно произносит альфа, которого хотелось ещё в уборной в туалете утопить. Очень даже возможно, что это желание набирает свои обороты, потому что вина ложится именно на его плечи, это же не омега, в конце концов, про путешествия какие-то во времени заливал! — Постарайся уж, блять, драгоценный ты мой истинный, – шипит он дикой кошкой, вырываясь из захвата и цепляясь за воротник его футболки. — По истечении определённого времени я возвращаюсь в своё время. И так как я исчез из своей квартиры перед тем, как попасть в твоё время, я снова очутился здесь, с тобой, – Минхо поджимает губы, и на дне его отливающих золотом глаз поселяется грусть (почему именно она, он без понятия, и оттого тревога закрадывается в сердце), – Я уже говорил, что моя «способность» мне не подвластна, так? Прости, что не успел тебя предупредить, я, правда, не думал, что всё произойдёт так скоро. — Что произойдёт? – руки невольно дрожать начинают, от собственных догадок становится невыносимо. Тёплые ладони касаются его холодных пальцев и отдирают от ткани, не отпускают: нервные окончания будто сгорают от этого контакта, посылая колющие иголками импульсы. Альфа не сводит с него взгляда, и Джисон ничего не может поделать с нервозностью, выражающейся топотом правой ноги. — Если сущности…признают в друг друге их родственность, то один из нас навсегда перемещается во время партнёра. Мне очень жаль, я никак не могу тебе помочь, Джисон. Прости. Сколько себя помнит, он всегда отличался от всех. Осознал это, когда в детстве отставал от других в физическом плане, не мог нагнать их в тех же догонялках. Когда в средней школе неожиданно закружилась голова, а затем ему в медпункте поставили в карточке значок «омега» возле графы вторичного гендера. Стало отличаться и отношение: мама больше не улыбалась, отец кричал, будучи трезвым, бил – пьяным. Его гнали те, кто звал в свои объятия, обжигали холодом, даря прежде тепло, не помогал и плотно прилегающий к шее ошейник. Ненавидеть окружающих, себя, чёртов город – привычка, что вытравил любимый человек, которого тоже забрали, показали, что ему нельзя быть счастливым. У него отобрали всё. Тогда почему? Почему судьба вновь шпыняет его как ненужную игрушку? Почему не предоставляет хоть какого-нибудь выбора распоряжаться своим существованием? — Джисон? Мир несправедлив. Урок, который он должен был усвоить давным-давно. — Ты слышишь меня? Джисон? Язык немеет, и слышимые, как сквозь вату, слова отказываются складываться в цельные предложения и нести смысл. Хотя какой от этого прок, от этого самого смысла? Свой он утерял, нынешний не нашёл, точнее, не хочет находить в стоящем перед ним парне, чьё беспокойство нарастает от его продолжительного молчания. Картинка покрывается рябью, и омега чувствует, как слабеет тело, заканчивается кислород, потому что и не дышит вовсе. Скапливаемые тревога и страх выплёскиваются в пронзающей судороге. — Сука, – подрывается Минхо, растерянный, напуганный от незнания, как ему остановить этот припадок. В глазах непролитые слёзы, тянет так сильно в груди, что он хочет сжаться, как-то ослабить узел, но его упрямо разгибают и заставляют стоять прямо, сдавливают подбородок, чтобы он открыл напряжённые челюсти. Он давится от резко подступающего воздуха, истерично кашляет, чувствуя поглаживания по спине. — Сядь, я принесу воды. Он камнем плюхается на диван, откидывается на его спинку, по вискам течёт холодный пот, ему паршиво настолько, что впору кричать и драть на себе волосы. Досадно, что он вроде как в гостях и вести себя так не подобает. Наверное, самое страшное то, что он без понятия, что ему делать дальше, как жить и где. Прокатят ли его документы здесь? Если нет, то сколько денег нужно вложить, чтобы достать нелегальные? Он никогда не сможет покинуть эту страну, потому что тогда всё скроется. А в какой, между прочим, он находится на данный момент стране? В двадцать первом веке путешествуют сквозь порталы или тут до сих пор на лошадях скачут? — Держи. Пей. Омега подозрительно поглядывает на протянутый стакан, задумываясь о последствиях, если он выпьет его содержимое (а глотнуть-то неймётся пиздецки: горло всё сухое). Вдруг в воду подмешали чего-нибудь, учитывая его истерику? Проще всего вырубить его прямо сейчас, чтобы затем разделать его, как лягушку на лабораторном столе, и распродать его органы на чёрном рынке. — Господи, – обречённо вздыхает этот Минхо, закатывая глаза, замечая, как он мнётся на месте и не шевелится, – Я добавил туда всего лишь лёгкое успокоительное, клянусь. Мне незачем тебя травить, или что ты там себе напридумывать успел? О, это он всего лишь разогревался. Впрочем, Джисон никак не комментирует, аккуратно забирает стакан, припадая губами к краю и жадно осушая его. Пока альфа относит его на кухню, он немного расслабляется, уже не дыша загнанно и осматривая интерьер помещения, отличающийся от свойственного в его веке. Тут нет встроенного в стену камина, панорамного окна с балконом, цветы расставлены в высоких горшках, в то время как у него в квартире ограждённый мини-сад с автоматическим опрыскиванием, дома пол с подогревом и минималистический стиль. Печально, что он больше и не попадёт в свою маленькую крепость, защищавшую от посторонних глаз. Омега практически засыпает от усталости и перенапряжения, когда снова слышит шарканье из коридора. — Тебе стало лучше? Возможно, огрызаться, когда тебе помогли и, вправду не стоит (даже если тебя этот индивидуум выводит из себя), размышляет Джисон, кивая в подтверждении. Тем более, этот вопрос наверняка подразумевался как проверка физического состояния, нежели морального, да и простую вежливость никто не отменял, это он на неё кладёт хер, забывая. — Эм…тогда давай я повешу твою куртку в прихожей? Тебе, скорее всего, жарко. И было бы неплохо снять обувь, у нас не принято ходить в уличной дома. Омега послушно расшнуровывает ботинки и относит их на специальную тумбу, всё равно оставаясь в излюбленной ветровке с высоким воротником, что скрывает весьма тонкую футболку под низом. Ему и так некомфортно в присутствии этого парня, и от перспективы открыть руки и шею бросает в дрожь – старые страхи никуда не деваются. Атмосфера неловкости поедает пространство между ними, и он никак не способствует её растворению: отказывается от предложенного чая, мало говорит, устроившись в уголке дивана. Всё, чего ему хочется – отрубиться на ближайшую жизнь, чтобы не участвовать в том дерьме, что от неё осталось. Неожиданно раздаётся трель дверного звонка, от которой он дёргается как ужаленный, и, должно быть, на его лице изображается такая чёткая паника и непонимание, что Минхо пытается его подбодрить улыбкой (она почему-то нервная – доверия не вызывает) и фразой «это не копы, не ссы». Лучше были бы они, ей-богу, негодует он в тот момент, когда в комнату заходит левый альфа в возрасте, лыбится ещё так, пробуя выиграть его расположение, что аж тошно. Сам хозяин квартиры по какой-то причине объявляться не собирается, отчего вся эта картина совершенно ему не нравится. — Здравствуй, Джисон, – мужчина подходит ближе и ставит свой кейс на журнальный столик. Он упорно молчит и просверливает в незнакомце дырку, хмурясь, – Меня зовут Сонгю, я отец твоего альфы. Замечательно, их походу дела уже успели сосватать, вот знакомиться припёрлись. Его мнения, безусловно, не учитывали, точно дикари какие-то. — Я понимаю, что тебе сейчас трудно, но, пожалуйста, постарайся не воспринимать меня в штыки. Я хочу тебе помочь. — И как, например? Вернёте меня домой? Что-то Ваш сын не может, или у Вас по наследству портить жизнь другим передаётся? – плюётся он желчью, затапливаемый злобой вперемешку с обидой. — Прости, что так получилось, мы действительно не можем вернуть тебя, – и смотрят на него с таким сожалением, будто он умер. И слова его острые пропускают мимо ушей, выбешивая сильнее, – Единственное, чем я в силах подсобить – снять твой ошейник, ну, и поговорить. Палит себя Джисон, конечно, мастерски, так ещё уметь надо: хмурится, а рука сама автоматически тянется к воротнику куртки. Альфа улыбается дружелюбно и открывает принесённый чемоданчик, в его недрах поблёскивают пугающие инструменты и непонятные штуки, и перед тем как омега даёт заднюю, своего соглашения, в принципе, и так не давая, Сонгю-ши выуживает толстый кожаный ремешок, похожий чем-то с тем, что стягивает его шею. — Я, как и ты, оказался в прошлом не по своему желанию. Примерно сто лет назад в Скайсити омег и альф ограничивали этими ошейниками, приходилось ходить в медицинский центр каждые две недели, чтобы тебе вкололи подавители, – ему в руки передают грубо отделанный ошейник, и присмотревшись, он замечает выграненное «MToNC», вызывающее животный ужас и оцепенение, узнавание. Аббревиатура постоянно мозолит глаза каждое утро, пока он не скрывает своё уродство за тканью. — Медицинская технология контроля сущности, – тихо произносит заученное с детства, кривится от воспоминаний боли при смене игл. — Хочешь избавиться от этого? Хочет ли? Джисон, по правде, и не знает, каково это быть омегой. С одной стороны, его приучили к отсутствию запахов, течек, того самого сказочного «единения» со своей парой, беременные для него тоже что-то вроде легенды, как и всё остальное вычитанное откуда-нибудь, да услышанное вскользь. С другой – он никогда не чувствовал себя собой, ему всё время будто чего-то не хватало, и разве получив всё это, он не станет полноценным? Не нужно будет больше посещать центр, чтобы пополнить запасы блокаторов, перестанет саднить нежная кожа, и...именно такое будущее ему хотел подарить Тэмин. — Да. «Живи, ни о чём не жалея», – казавшейся раньше неисполнимой, роковой в ту ночь на двадцать второе мая две тысячи сто девяносто пятого года, его просьба, наконец, претворяется в жизнь.

***

Можете осуждать его и поливать грязью сколько угодно, промывать косточки, с пренебрежением бросая «папенькин сыночек» в спину. Минхо слишком заебался, слишком напуган, слишком в преддверии тихой истерики, ясно? Дело молодое, как говорится, а жизнь бежит по пизде стремительно. Естественно, он растеряется, к тому же, не только он тут в панике и ступоре, и не ему испытывать всю ту палитру эмоций, которая едва может обрушиться на человека, вынужденно вырванного из своего дома, времени. От этого, бесспорно, нихрена не легче. Тем не менее, его учили брать на себя ответственность, и приходится быть тем разумным парнем, у которого всё под контролем (ага, конечно), успокаивать омегу, враждебно на него настроенного. Лихорадочно закусывать изнутри щёки, стискивать зубы, прятаться позорно на кухне по пару минут, чтобы утихомирить тремор. Позвонить отцу казалось единственным выходом из ситуации. Кто, как не он, знает, каково сейчас его истинному? Без всякого сомнения, он в долгу перед ним по гроб. Родители, на самом деле, самые близкие люди, не бросающие своих чад в беде, он на своём опыте испытал. Отец подорвался посреди ночи от его звонка, по которому он заплетающимся языком выдал всё на духу без прикрас, в короткие сроки примчался из спального района, неблизкого к Сеулу, между прочим, и сейчас разговаривает с Джисоном в гостиной. Он же как настоящий мужчина прячется за закрытой дверью, грея уши. Звуки приглушенные, приходится многое додумывать самому, хотя вычленить оттуда необходимое вполне возможно. На моменте, когда омега отворачивается к порогу спиной, припуская вниз свою ненаглядную ветровку, он безликой тенью протискивается в комнату, не отходя далеко от стены и наблюдая, затаив дыхание. Зрелище, скажем, не самое приятное: белая, с виду тонкая и аккуратная полоска, нейтрализуется лишь под действием короткого тока электрошокера, оставляя после себя красный натёртый след, а на холке – измученную кожу от постоянных проколов, кровь стекает от оторванной иглы. Минхо мутит от металлического запаха, вида рубиновой дорожки и болезненных стонов Джисона. Отец отбрасывает ошейник на кофейный столик, принимаясь обрабатывать рану. — Ты молодец. Потерпи немного, – хвалит он сжимающего до белых костяшек диванную подушку парня. Вонючие спиртом ватки, марля и антисептик отставляются в сторону спустя минут десять так точно, он внимательно следил за стрелкой часов, чтобы в лишний раз не раздражать внутреннего зверя и себя. — Спасибо, – искренне выдыхает Джисон, смотрит с запредельной благодарностью и касается повязки, не веря до сих пор. Убить тех уродов предстаёт замечательной идеей, не исключено, что не самой оптимальной, потому что добраться до них невозможно, а омега и не его – глотки тем рвать. Впрочем, тут ещё поспорить можно чей, а альфа прерывается на обращённые к ним двоим наставления отца: — Всегда пожалуйста. Словом, изменения в твоём организме будут происходить постепенно, Джисон, – омега кивает, краем глаза метая в него молнии, молча слушает, затаив дыхание, как и он, – Как я слышал, твоё тело уже активно реагирует на прикосновения Минхо, без химии чувствительность в первое время будет максимальной и, скорее, будет приносить дискомфорт неделю как минимум. На второй проявится обоняние, рекомендую не отходить от моего сына далеко, всё-таки его запах будет успокаивать и перекрывать остальные, раздражающие рецепторы. Я пропишу тебе диету, отправлю по электронке, пожалуйста, соблюдай её, чтобы спокойно пережить скачки гормонов и недостаток витаминов, больше отдыхай, – мужчина задумывается на секунду и крайне серьёзно поглядывает на него, выдавая следующее ехидно, однако вместе с тем строго, – Никакого секса во время течки, мальчики. Первая течка должна пройти в щадящих условиях, желательно под присмотром другой омеги. Цикл у тебя, Джисон-а, нарушен, всё с опозданием в пару лет идёт. Вы меня поняли? Растерянный в край Минхо поддакивает болванчиком, последующий месяц вырисовывается тотальным звиздецом, предвещающим знатную нервотрёпку. Стоит ли ему взять академ или за месяц каникул всё уладится? Альфа провожает не оставшегося на ночлег отца до такси, бесконечно благодарит, обещает созваниваться и возвращается обратно в квартиру, где на них снова накатывает волна не то стеснения, не то напряжения. Это настолько изматывающе, что он быстрее хочет от неё отделаться, пытаясь в очередной раз найти подход к вредной омеге: — Уже поздно, я пойду, постелю тебе в спальне, а пока можешь сходить в душ? Я принесу тебе полотенце и вещи. — Хорошо, спасибо, – тот заторможено отрывается от рассматривания узоров обоев и, перед тем как захлопнуть дверь ванной комнаты, оборачивается, крайне тихо прося, – Можно мне, пожалуйста, кофту с длинным рукавом? Минхо, конечно, скептично выгибает бровь, не ожидая, что его гость умеет нормально разговаривать, не огрызаясь через предложение на него, но просьбу выполняет, оставляя на тумбе чёрный лонгслив и широкие домашние штаны. Мало ли какие у кого заскоки, кто-то не любит оголяться лишний раз, а кто-то пьёт чай с молоком. Он вообще пытается быть самым понимающим человеком, которым за всю свою жизнь не был, поэтому следующие два дня пролетают как-то незаметно. Они толком не общаются даже, пересекаются на кухне, когда альфа зовёт за стол, худо-бедно пробуя сварганить что-нибудь, Джисон, в общем-то, не жалуется, хотя выковыривает то, что не ест. Прячется в его комнате, откуда ему пришлось забрать необходимые себе вещи, чтобы не вторгаться в чужое личное пространство так часто. Его и не слышно, что очень напрягает. Минхо действительно хочет обеспечить его комфортом, стать, по крайней мере, хорошим другом, помочь адаптироваться в незнакомом мире, всё-таки разрыв в практически двести лет играет своё. По-хорошему, им бы поговорить по-человечески не мешало, однако пока что он сталкивается с тщательно выстроенной стеной недоверия. Ему и обрабатывать рану не позволили, послав на старые добрые три буквы. Ночью третьих суток альфа никак не может заснуть, бездумно копаясь в интернете и залипая на ролики в ютьюбе, когда слышит подозрительно копошение из коридора. Он отметает первую мысль о ворах – те бы тише были, и откладывает ноутбук в сторону, выходя в прихожую и заставая там омегу, натягивающего на плечи куртку. — И куда ты собрался? Включается свет, отчего Джисон вздрагивает и кидает на него один из своих обжигающих холодом взглядов. Он чувствует себя каким-то строгим родителем, застукавшим своего ребёнка за побегом в клуб с друзьями. Разница лишь в том, что между ними не такая уж и большая разница в возрасте, а у его истинного нет в этом времени друзей и приятелей. — Разве детки в это время не дрыхнут? Боже, какая же он заноза в его заднице. Альфа закатывает глаза, скрещивая руки на груди, упираясь спиной в косяк двери. — Мне двадцать один. И то же можно отнести и к тебе, дитё. — Мне девятнадцать, я совершеннолетний, – бубнит его вредина, выпуская свои колючки. — Так, куда ты в итоге намылился, м? — Ты мне нянька, что ли? — Хан Джисон, – вполне грозно звучит. — Да, блять, гулять я иду. — По незнакомому городу другой эпохи, – Минхо мельком смотрит на циферблат электронных часов на столике, – в полвторого ночи? Ты тупой или как? Потеряешься на раз-два. Ладно, он согласится, что сказал это весьма грубо, но его терпение на той самой тонкой грани, когда ещё чуть-чуть – и взрыв. Тактика сюсюканья никакой ему пользы не принесла, оттого строить из себя непонятно кого задолбало конкретно. —Тебя ебёт как будто, – фырчит омега, начиная зашнуровывать свои ботинки. Если взглянуть на проблему с его точки зрения, то он продержался, и вправду, долго. Он не ведает, что такого произошло в жизни белокурого недоразумения и почему он ведёт себя по-свински, в то время как он к нему всей душой, что просто не пойти навстречу невозможно. Потому что да, его заботит состояние этого парня, он ему, как не прискорбно, нравится (по мановению природы или нет, сказать трудно), поэтому альфу тоже можно понять. — Не представляешь как, – цедит сквозь зубы, одним широким шагом приближаясь к опешившему Джисону, чтобы в следующую секунду закинуть его на своё плечо и направиться в комнату. Он пальцами ощущает, как дрожит чужое тело, ускоряется дыхание. — Ч-что ты делаешь? Поставь меня, сука, на место! – запинается тот, не переставая вырываться. И, наверное, омеге настолько больно, что он невольно поскуливает, ногтями царапает его спину. Альфе нужно пару секунд, как по голове прилетает молотком от осознания: чувствительность к прикосновениям. Минхо сажает его на диван, сразу же убирая свои руки. Лицо перед ним влажное, заплаканное, а его обладатель яростно трёт кожу щёк, сжимаясь в защитном жесте. — Прости, я не специально, совершенно… — Зато учить меня жизни не забыл, а, Ромео? – прерывает его Джисон, грызёт нижнюю губу, и в его тоне концентрированный гнев блещет. Всё в нём кричит «не подходи – погибнешь», вопреки этому он приближается, садится на корточки и ладонями упирается в диван, ограничивая доступ к капитуляции. Внимательно изучает прекрасные черты, искажённые непониманием, опаской. Он тяжело вздыхает и говорит после мягко, норовя успокоить: — Я ограничиваю тебя не потому, что мне доставляет удовольствие делать этого. Как бы ты меня не ненавидел, я хочу тебя уберечь, понимаешь? Тебя дрожь берёт даже от моих прикосновений сквозь слои одежды. И гулять ты наверняка в клубе рассчитывал, где людей дохрена, и их не будет заботить твоё положение, облапают и не поймут, что что-то натворили, – от его внимания не ускользает, как омега всеми силами избегает возможности пересечься с ним взглядом, – Ты мог хотя бы поинтересоваться, как всё устроено в наше время, перед тем как искать на свою задницу приключения. Мог позвать меня с собой, если устал сидеть в четырёх стенах. Пойми, что я не враг тебе. Кажется, что звенящее молчание никогда не покинет их, останется висеть неприкаянным, истончать их и так хрупкую нить доверия, он уже собирается заново начать извиняться, как останавливается от неожиданного протяжного вдоха, а затем и такого же выдоха. В глазах Джисона блики вытанцовывают непонятные пируэты, выдают тёмные эмоции. Кажется, взрывной волной накроет его, а не наоборот. — Если ты мне не враг, тогда почему не хочешь понять меня? Или тебе истинность розовые очки поверх надевает? Оттого, что ты поймал меня в кафе, выпалив с таким энтузиазмом про предначертание судьбы, не принесло мне никакого восторга – сплошные проблемы. Оттого, что ты забрал активационный ключ от скайборда Тэмина, я был вынужден гонять на своём, когда в жизни не хотел видеть эту доску больше. И когда я, наконец, выловил тебя, чтобы забрать то, что принадлежит мне, ты перенёс меня к чёрту на куличики. Думаешь, что после всего этого я буду бросаться тебе в объятия, довольный донельзя? Я благодарен, очень благодарен твоему отцу за его помощь с ошейником, но это не значит, что подобное я питаю и к тебе. Я терпеть тебя не могу, и ненавижу то, как моё тело тянется к тебе, понятно? Несмотря на весь дискомфорт Джисон с силой отпихивает замешкавшегося от его пропитанной ядом речи Минхо, со скоростью света пересекает гостиную и, остановившись на мгновенье у выхода, бросает через плечо, ставя жирную точку в этом разговоре: — Я достаточно знаю о двадцать первом веке, не маленький, и в инете посмотреть могу. Поэтому, как только я пойму, как достать документы, то съеду от тебя. Мне противно даже находиться с тобой рядом. Не приняли. От долгого пребывания в одной позе деревенеют конечности, он остаётся неподвижной глыбой, так же, как и она, не может пошевелиться сам. Доносится хруст стекла, превращающегося в крошку от тяжёлого веса ноги, подобно осыпаются и его светлые ожидания, надежды на какое-нибудь совместное будущее. Ему только что чётко показали роль, а точнее, её отсутствие в нём. Больше Минхо не пробует хоть как-то сгладить углы в их недоотношениях: прекращаются совместные обеды и ужины, теперь около двери в комнату сиротливо дожидается своего часа поднос с едой, редкие походы в спальню становятся редчайшими – весь свой гардероб он перенёс в зал. Он определённо не из тех людей, кто быстро отпускает руки при первых же трудностях, его страсть к танцам тому доказательство, однако альфа ничего не может с собой поделать, и поэтому впадает в пучины отчаяния бесповоротно. Неудивительно, что он не находит себе места. Как ему его найти, если и истинному он нахрен не сдался? И это, бесспорно, не ускользает от всегда внимательного Сынмина, пригласившего его в субботу посидеть в кафе как раз на седьмой день появления в его жилище омеги. Друг трубочкой перемешивает заказанный молочный коктейль, не переставая обрабатывает его своим фирменным взглядом, так и вопящим «не начнёшь говорить первым – я вытащу всё дерьмо из тебя клещами». Нынешним молчанием ему предлагают варианты: тот, при котором он как пай-мальчик всё выкладывает на стол, или же тот, когда тебя заваливают нескончаемым потоком вопросов да пытаются прощупать. Минхо качает головой, чтобы прогнать мельтешащие мысли, витающие где-то далеко не здесь (несложно догадаться где), и поднимает уставшие глаза со своей тарелки. — Знаешь, у меня происходит тотальный пиздец, и как из него выбраться, я не знаю. Сынмин отодвигает высокий стакан и придвигается ближе, будучи весь во внимании. Чтобы сам Ли Минхо не был в состоянии скрыть свои проблемы от чужого суда? Такого на его памяти было аж никогда, и потому он не может оставить всё, как есть. Рассказывает Минхо с самого начала, попеременно вздыхая и в некоторых – определённо, каверзных для себя – моментах потирая заднюю часть шеи. Чем дальше – тем больше скрываются брови друга за кучерявой чёлкой, и под конец его спешной тирады тот в ничем не прикрытом изумлении моргает пару раз и как-то неверующе усмехается: — Охренеть. — Ага, – невесело тянет альфа. Ким задумчиво постукивает пальцами по столешнице, уставившись в одну точку, в то время как он сам снова возвращается в серую реальность бытия. — Я, конечно, не осуждаю тебя и всё такое, но ты мой бро, и я хочу тебе исключительно счастья, – спустя пару растянутых бесконечной жвачкой минут говорит Сынмин, отхлёбывает шейк и подбадривающе улыбается, – Если ты хочешь построить с этим омегой здоровые отношения, то помоги ему с документами, работой, может, переездом. Тем более, твоя мама юрист, поговори с ней об этом. Естественно, он будет отталкивать тебя, презирать, потому что ему ничего не остаётся, кроме этого. И учитывая твои слова, он пиздец гордый – не пойдёт на уступки. Покажи, что на тебя можно положиться. — А что потом? Если он никогда и не полюбит меня? – срывается сокровенное быстрее, чем Минхо успевает поймать его за хвост. В груди предательски ноет, бушует пламя противоречий. — Чтобы построить будущее, обоснуй крепкую опору – настоящее. Он отводит глаза на проходящую за очередным заказом официантку. Как бы не было страшно, признать стоит – Сынмин прав. — И когда ты стал великим мудрецом, м? Книжек начитался? — Что ж мне ещё делать-то, когда Ликс-и записывается? Надо же как-то время убивать, – закатывает альфа глаза и нажимает на кнопку вызова. В свою квартиру он возвращается затемно, после кафе они каким-то образом оказались в баре, а потом и вовсе в каком-то средненьком клубе. Не сказать, что он совсем пьян в стельку, но отрицать, что мир кажется ему чуточку лучше, а перед глазами слегка рябит, – глупо. Он, стараясь быть как можно тише, снимает кеды, наступая на задники, вешает свою кожанку в шкаф и проходит по коридору к залу. В спальне свет не горит, зато слышатся странные звуки, заставляющие его замедлить шаг и прислушаться. Всхлипы. Сердце будто сжимают в лапах, чьи когти впиваются в мышцу, кровью обливая. Минхо кусает губы, сжимает кулаки, всеми правдами-неправдами пригвождает себя стоять на месте. Вряд ли его вмешательство успокоит Джисона, и, если он выплачет все свои слёзы, ему ведь полегчает, так? Ты ему не нужен. Не приближайся. Не пересекай черту дозволенного. У него чуть ли зубы не крошатся от того, насколько напряжена его челюсть, когда он с горем пополам добирается до гостиной. Уставший, он заваливается на диван, сидит безвольной куклой и разбивается от каждого всхлипывания в другой комнате. Инстинкты кричат в агонии: защитить, уберечь, спасти. Недалёкой природе не объяснишь, что не всё радужно и просто. По ощущениям эта пытка длится вечность, на деле же – и полчаса не проходит. Дом бережно обнимает старая знакомка-тишина, и дабы немного разбавить её присутствие он включает на низкой громкости телевизор. Может, отвлечётся. Скучные каналы новостей сменяются кулинарными, шоу-конкурсы талантов – мелодрамами для домохозяек, в конечном счёте, его выбор падает на неназойливый сериал, пересмотренный не раз. Омега появляется на пороге именно тогда, когда главная героиня безостановочно расцеловывает своего любимого после длительной разлуки, Минхо сперва замечает его боковым зрением, а после удивлённо поворачивается в его сторону и замирает. Его белокурое чудо утопает в растянутом свитшоте и в свободных штанах, не двигается и красными глазами наблюдает за ним. Вид у него, мягко говоря, не очень. — Что-то случилось? – аккуратно спрашивает альфа. Со стороны они похожи на диких животных, впервые встретившихся на одной территории. — Не знаю, – пожимает Джисон плечами, и по тому, как он ведёт носом, словно принюхиваясь, он, вроде бы, догадывается о причине, по которой тот покинул свою крепость, – Твой запах. Я, кажется, начинаю чувствовать его. Минхо на это лишь кивает, мысленно ставя галочку начать чаще проветривать комнаты и включать освежитель воздуха, чтобы облегчить временный дискомфорт, который омега определённо начнёт чувствовать с непривычки. Из них двоих как раз-таки он находится в шатком положении, поэтому, даже несмотря на непрекращающуюся внутреннюю борьбу со своим зверем, которому только дай повод, чтобы заявить права на истинную пару, он сделает всё возможное, чтобы добиться хотя бы крохотного шанса на расположение Джисона. Как и говорил ему Сынмин, тот слишком горд, чтобы просить о помощи, альфа это уже понял, и сейчас он старается не задавать лишних вопросов, хотя хочется ещё как, и мягко улыбается, спрашивая: — Ты любишь попкорн? Знаю, что по выписанной диете тебе нельзя, но тут по телеку намечается неплохой фильм, я бы хотел его глянуть с тобой. Он не надеется на согласие, пытается показать, что не против чужой компании, да и в принципе воплотить брошенное им недавно «я тебе не враг» через свои поступки. Ожидаемо Джисон хмурит брови, однако не уходит в комнату, продолжая стоять возле дивана. Они обмениваются долгими взглядами перед тем, как омега тяжело вздыхает и едва заметно качает головой: — Я люблю сырный, но смотреть фильм не буду. Образовавшаяся волна тепла грозит затопить Минхо изнутри, потому он никак не может скрыть повеселевшего вида и с энтузиазмом отправляется искать завалявшуюся в ящиках упаковку зёрен. И ему все равно, что ненормально радоваться подобным вещам. После он обязательно спишет свою реакцию на градус алкоголя в крови, это ведь из-за него он чувствует себя окрылённым. Да, во всём виноват он, а не тот факт, что один красивый мальчик впервые спрятал свои колючки и позволил сделать небольшой шаг в свою сторону.

***

На самом деле, этот день Джисон может отметить, как один из лучших, что были с ним в последнее время: погода была замечательная – необычно прохладная, и ему не было жарко в школьной форме; на уроках его не донимали учителя, а одноклассники не обращали внимания, хотя никогда не упускали возможность прилюдно унизить из-за белой полоски-ошейника на шее, что туго стягивала её временами и причиняла едва заметную боль в определённые дни инъекций. У него отменили дополнительные, в связи с этим он освободился пораньше и вернулся в коттедж до прихода своих родителей, что полностью исключало столкновение с вечно недовольным и агрессивным отцом. Через час он встретится со своим парнем, и они пойдут кататься на скайбордах в какие-нибудь трущобы, а потом наведаются к друзьям Тэмина – он очень хотел познакомить его с ними. Омега напевает себе под нос недавно вышедшую песню и выбирает, что оденет на свидание, когда слышит громкий хлопок дверью. Он недоуменно смотрит на настольные часы, примечая, что до возвращения отца как минимум ещё два часа, а мать собиралась остаться в ателье на ночь. Снизу раздаются непонятные звуки, среди которых он еле как различает звон битого стекла. Джисон успевает положить футболку на кровать и повернуться к проходу, когда в его комнату врывается разъярённый мужчина, скалой надвигающийся прямо на него. Дыхание спирает, из горла вырывается писк, потому что отец с силой хватает его за запястье и вплотную придвигает к себе. — Ты что творишь, сучёныш? Отомстить решил мне таким образом? – его голос пропитан неподдельной злостью, лицо всё красное с выступающими венами и желваками. Внутри поселяется склизкий страх, заставляющий цепенеть и так ничего не понимающего Джисона. — О ч-чём ты? Я не… Щёку прожигает внезапная боль, его голова невольно откидывается в сторону от силы удара – отец никогда не жалел её, отвешивая ему пощёчины, но на его памяти такое происходит впервой, когда тот трезв. Его бьёт озноб, и страх трансформируется в ужас, что оседает в груди. — Не смей врать мне, – шипит мужчина, сдавливая в своей хватке его руку, Джисон хочет выдернуть её, боясь, что ту ему сломают. В итоге, его отчаянные попытки пуще прежнего раздражают зверя перед ним, – Сегодня меня вызвали на совет, и знаешь, что я там услышал? Что Джисон из семьи Хан нарушает закон, катаясь по замызганным переулкам на летающей доске и участвуя в нелегальных гонках. Мне предоставили видеозапись, где ты несёшься по жилым кварталам, портя репутацию всей нашей семьи! — Отец, я…я объясню… Джисона вновь перебивают на середине предложения тяжёлым ударом в живот, из-за чего он сгибается пополам от боли и оседает на пол, загнанно дыша. Господи, неужели его убьют прямо сейчас? На глазах наворачиваются слёзы, и всё, о чём он может думать, так это то, что он не хочет оставлять Тэмина одного. — Мало того, что нам со Стейси попался урод, так тебе хватает наглости позорить нас. Особенно после всего, что мы сделали для тебя! – чужие слова долетают до него с опозданием, словно его уже похоронили под холодной землёй. Наверное, он сам себя и закопал, совершенно не веря, что собственный отец оставит хотя бы одно живое место на нём. Не после того, как всё узнал. Проходит наверняка около часа, когда Джисон возвращается в реальность и может более-менее соображать – отца уже нет, он сразу же ушёл, перед этим знатно его избив. Всё тело ломит от синяков и кровоподтёков, наверное, ему всё же успели сломать пару костей, ведь не должно же болеть настолько невыносимо при обычных ушибах? Он с минуту смотрит в потолок и со стоном поднимает руку с переносным компьютером в виде часов, дрожащими пальцами нажимает на айди альфы. Перед ним высвечивается заставка, на которой тот ярко улыбается ему – Джисон не может сдержать слабой улыбки, пока ждёт ответа на звонок. — Джи? Я собирался тебя набрать. Ты где? Ощущать неприкрытую нежность, сквозящую в каждом обращении к нему, оказывается спусковым крючком – он не может сдержать задушенного всхлипа, что прорывается из него вместе с плачем. — Милый? Что случилось? – он слышит, как его парень начинает волноваться, но никак не в состоянии собрать себя по кусочкам, – Джисон, ты дома? Пожалуйста, ответь мне. Я схожу с ума от того, что тебя накрывает истерика, а меня нет рядом… — Д-дома. Он…он обо всём знает, хён. О-он знает, – голос срывается и ломается, от бесконтрольного потока слёз он задыхается, не в состоянии самостоятельно успокоиться. — Блять. Я скоро буду у тебя, слышишь? Мне осталось около двух кварталов, я почти тут. Слушай меня, хорошо? И Джисон, правда, старается сфокусироваться на родном тембре, на том, как альфа с шепелявостью произносит слова, как учащённо он дышит и на фоне шуршанием отдаются порывы ветра. Тэмин залезает к нему в комнату через окно, не тратя время на то, чтобы зайти в дом по-нормальному. Поразительно, с какой скоростью он подбегает к нему и падает на свои колени, пальцами аккуратно стирая солёные дорожки. — Я здесь, Джи. Всё теперь будет хорошо, ты в безопасности. Омега выдыхает, и мешавший говорить ком постепенно рассасывается. Его голову укладывают на колени, при этом задирая кофту и с содроганием замечая, как на хрупком теле расцветают гематомы. — Клянусь, я убью его, – шипит Ким, и Джисон на это только вымученно смеётся. — Тебя посадят, даже разбираться на станут. Нам не место в этом городе, ты сам на это ни раз указывал, Тэ. Они достаточно часто разговаривали на эту тему, можно сказать, каждый раз, как кого-нибудь из них любезно окунало в дерьмо общество. Всё, к чему они приходили в конце обсуждений, сводилось к тому, что либо они покинут эту дыру, либо умрут в ней, погребённые несправедливостью современного мира. Омегам и альфам нечего делать в социуме, состоявшем из сплошных бет, презирающих их за принадлежность к иному гендеру. По сути, их ненавидели за то, над чем они были неподвластны. Принимать эту правду всегда было мучительно, сталкиваться с ней ежедневно – тошно. Секунды сливаются с минутами, солнце порывается скрыться за горизонтом, и в этой тяжёлой тишине, как ни странно, окутавшей его спокойствием, он потихоньку начинает засыпать, измотанный как физически, так и морально. — Джисон, давай сбежим, – шёпотом предлагает альфа, мгновенно вырывая его из полудрёмы. — Что? Куда? — Я давно думаю об этом. Под Скайсити есть Граундтаун, там живут омеги и альфы. Может быть, они не могут похвастаться новейшими технологиями, и, несомненно, в первое время нам будет непривычно полагаться лишь на собственные силы, но разве не лучше попытать счастье на другой стороне? Там нас не будут гнобить за природу. Мы сможем снять их, – тёплые подушечки пальцев касаются ошейника, – и, наконец, обретём свободу. Джисон прерывисто вздыхает. Ему хватает едва представить перспективы новой жизни, которые могли бы им открыться с этим безбашенным поступком. И его больше ничего не держит в этом гнилом местечке, чтобы продолжать терпеть ежедневное насилие. — Давай сбежим отсюда к херам. Тэмин смеётся и помогает ему подняться на ноги. Тело всё ещё простреливает ноющей болью, тем не менее он вполне может передвигаться и точно встанет на доску. Они собираются в спешке, в любую секунду их мог застать отец, потому он берёт лишь самое необходимое. Происходящее дальше отпечатывается в его памяти отрывками. Вот, они покидают дом в сумерках, несколько часов рассекают улицы, освещая их неоновым свечением двигателей скайбордов, у границы они оказываются уже затемно. На ней патрулирует бюро безопасности, сдерживающее тех, кто осмелится перешагнуть линию, разделяющую их мир на две половины. Именно это они и планируют сделать сегодня: сбежать в лучшее завтра. Чем ближе они подходят, тем больше Джисон нервничает – его интуиция вопит о возможной опасности, о чём он предупреждает Тэмина, который слишком решительно настроен, поэтому успокаивает его и заверяет, что всё получится. Они дожидаются пересменки и опрометчиво бросаются вперёд, заприметив заранее отдалённо расположенный закуток, который можно будет использовать как точку опоры для прыжка со скайбордом. Их план, полный дыр, исполнялся подозрительно гладко, пока их не окликнули двое мужчин-патрульных. Тогда-то Джисон и начинает понимать, в какую задницу они вдвоём добровольно влезли. — Не останавливайся! – кричит ему альфа, сам же притормаживая и прикрывая обзор на его спину. Омега улавливает, как служащие закона угрожают им открыть огонь из парализаторов, и решает ослушаться Тэмина. Он ни за что не оставит того один на один с ними. Джисон у самой стены резко разворачивается и мчится обратно, в то время как его парень преграждает путь офицерам. Каким бы быстрым и проворным он ни был, он не успевает. Остаётся буквально пару метров, на него направляют дуло пистолета, и вместо того, чтобы принять на себя выстрел, он шокировано наблюдает за тем, как альфа, единственный любимый человек на всей грёбаной планете, становится его живым щитом. Родные губы чуть слышно молвят ему что-то, что он не может понять, и взрослый крепкий парень падает на землю подобно старой тряпичной кукле. За долю секунды он отбрасывает доску и пулей бежит к нему. Не перестаёт щупать и гладить никак не реагировавшего альфу, его пробивает крупная дрожь, пока он словно заведённый повторяет: — Нет, нет, нет… Тэ, нет. Тэмин, пожалуйста, Тэ… Внутренности скручивает узлом, его разум совершенно пуст, из-за чего всё предстаёт ему чьей-то жестокой шуткой. Вот-вот кто-то должен выпрыгнуть из-за угла с камерой в руках и пропеть елейно «попался, это розыгрыш». Однако этот кто-то не появляется, его сердце обливается кровью, он в отчаянии целует свою пару, не получая отклик, кимово дыхание замедляется, постепенно исчезая. Джисон отстраняется и больше не видит блеска в голубых глазах. — Молодой человек, послушайте же… Бета замолкает, прерываемый диким воплем агонии. — Хэй, тише, тише, – ласковый голос вытягивает его из оков кошмара, патокой растекается по измождённому сознанию и убаюкивает. Джисон с трудом поднимает тяжёлые веки, его горло сухое и першит, так что при всём желании он не смог бы выдавить из себя что-то более путное, чем хрип. Нежные руки согревают его спину, перебирают волосы и массируют кожу головы. Прикосновения больше не обжигают, напротив они воспринимаются как нечто, способное воскресить из мёртвых, что в его случае весьма удивительно. Вкупе с заземляющим и утешающим запахом морского штиля он окончательно приходит в себя и слегка отстраняется, чтобы взглянуть на Минхо. — Прости, – шепчет альфа, поджимая красивые губы, – Ты кричал. Я не мог пройти мимо и бросить тебя сражаться с этим в одиночку. Скорее всего, Джисон бы выгнал его, продрав глаза, не позволив запечатлеть на плёнке памяти свой жалкий образ. Безусловно бы злился, что тот в который раз нарушил его личное пространство, тем самым запуская жившую в нём на постоянной основе тревогу. Честно говоря, его гордость и велит поступить так прямо сейчас, однако омега запирает её в закромах своей потасканной души, всё-таки сдаваясь перед настойчивым истинным на эту ночь. Омега так и не отвечает ему, взамен пробуя на языке альфьи феромоны, окружающие его словно пуховое одеяло. Он никогда прежде не испытывал на себе их действие, и это кажется ему немного странным – в хорошем смысле этого слова. — Ты вкусно пахнешь. У других альф тоже приятные запахи? На секунду повисает неловкая пауза, а после Минхо тихо хихикает – у Джисона самого лезет непрошенная ухмылка на лицо, которую он не в силах сдержать. Смех этого дикаря такой же, как и его природное амбре. Раздражающе притягательный. — Не думаю, что ты оценишь. Есть разные запахи. До истинности я не был больно придирчивым, сейчас же не смогу многие из них переносить. — Досадно. Не потрахаешься с каким-нибудь горячим омежкой в клубе, – дразнится он и мигом замолкает, осознавая, что ляпнул совсем невпопад и нарушил уютную атмосферу, которую они смогли добиться немалыми усилиями. Минхо как-то неопределённо жмёт плечами и замолкает. Интересно, и как судьба истинные пары выбирает? Не могла она что ли постараться как-нибудь получше, они же в корне друг другу не подходят. Или она решила показать свой сучий характер именно на их дуэте, иначе он не может найти другой причины, по которой она свела две противоположности. Вероятность того, что он сам себе усложняет жизнь, Джисон, конечно же, отметает. Он даже подумывает попросить альфу уйти, чтобы если не лечь спать, то хотя бы почеркать что-нибудь в недавно найденном пустом блокноте (в его веке найти настоящую бумагу – задачка со звёздочкой), как альфа задаёт вопрос, видимо, мучивший его с момента джисонова пробуждения: — Тебе часто снятся кошмары? Он вздыхает и отодвигается на другой край кровати. Проводит границу. Намекает не лезть в это. Ли походу по барабану на его предостерегающие взгляды, он твёрдо стоит на своём, и он чувствует жгучее негодование, нарастающее под рёбрами. — Зачем тебе эта информация? За ручки возьмёмся да вместе к психологу заглянем на выходных? — Заглянем, если ты продолжишь просыпаться среди ночи в холодном поту, криками и мокрыми глазами, – прилетает не менее язвительная ответка, от которой он загорается как спичка. — Да что ты говоришь. А объяснять им ты будешь причину обращения? Ой, или мне стоит им сказать, что я испытываю трудности, потому что какой-то парень насильно выдернул меня из моего времени, и теперь я вынужден терпеть соседство с ним? Или что я не могу, блять, забыться и расслабиться, потому что не получаю ни дозы адреналина, ни наркоту, ни сносного секса? С последним выпаленным предложением неконтролируемая злость сходит на нет, и омега устало трёт руками лицо. Минхо, всё ещё лежащий напротив него, спокойно выносит его гневную тираду и даже бровью не ведёт, подбешивая. Боже, за что это всё Джисону? — Последние годы не часто, потому что я активно себя отвлекаю. Ты понял как. Пока я не могу этого делать, поскольку застрял здесь, – утихомирившись, отвечает он, чтобы побыстрее отвязаться от пристального взора этих медовых глаз, проникающих в бездну его сущности, куда никому не стоит попадать. — Ты же в курсе, что занимаешься саморазрушением? – продолжает этот тупой разговор не менее дурной альфа. Да и с такой прохладой в тоне, что крайне не вписывается в успевший сложиться о нём образ неотёсанного варвара, преследующего и портящего его бессмысленное существование. Похоже эта ночь многое перевернёт в его мозгах, пролетает в мыслях, в то время как Джисон щурится и в свою очередь интересуется: — Ты же в курсе, что копаться в чужом дерьме неприлично? Люди двадцать первого века не слышали поговорку про кошку? – он замечает, как альфа закатывает глаза, но никак не собирается ему уступать. Упёртый баран, – Минхо, прекрати. Иначе я соберу то немногое, что у меня есть, и уйду из этой квартиры. И ты меня не остановишь. Наверное, около минуты они продолжают свои гляделки, Джисон улавливает жёсткие ноты в альфьем запахе, но никак это не комментирует, а когда истинный всё-таки сдаётся и скатывается с постели на пол, то самодовольно улыбается. Один-ноль в его пользу. Минхо уходит, оставляя после себя включённый ночник и хмурое «для тебя хён, вообще-то», на которое омега пренебрежительно фыркает. У судьбы явно произошёл какой-то глюк, когда она игралась с нитями их жизней и решила, что получится сплести из них что-то стоящее.

***

К изумлению, после той, с позволения сказать, роковой ночи, что-то меняется в их отношениях. Они не превращаются в более доверительные и тёплые, но определённые метаморфозы нет-нет да случаются, что не может не радовать его. Например, омега ближе к ночи мог выйти из спальни и аккуратно сесть на один с ним диван, с затяжкой вдыхая запах морской глади, который, как он догадывался, приносил ему умиротворение. Иногда его можно было застать за просмотром фильмов, если он возвращался со своих подработок на пару часов пораньше, в такие моменты Джисон чаще недоумённо хмурился и, видимо, пытался понять мировоззрение людей из прошлого (что было крайне забавным, если вы спросите его). При этом было и то, что, как и прежде, осталось неизменным. Они до сих пор редко разговаривали друг с другом, и если такое случалось, то касалось каких-то бытовых вещей, что, несомненно, в некоторой степени расстраивало Минхо, однако он успешно притормаживал свою тягу влезть под чужую кожу. Он, правда, учился тактичности и терпению, которыми, оказывается, был обделён. На третьей неделе пребывания Джисона в двадцать первом веке альфа решает позвонить отцу, чтобы спросить того о документах для омеги. — Привет, сынок, – раздаётся в трубке спустя пару гудков, и он оглядывается в коридор, проверяя не подслушает ли их диалог кое-кто очень упрямый, потом что если да, то на его помощь вряд ли согласятся, – Как дела? — Привет. Средне, честно говоря, – вздыхает альфа и садится за стол. — Как твой омега? Он уже должен начать воспринимать природные запахи, – на заднем фоне Минхо слышит, как мужчина гремит чем-то – наверное, тот заехал в лабораторию. — Ага, прошло около недели, как он первый раз сказал мне об этом, – он пропускает мимо ушей это назойливое «твой», когда Хан в принципе не в восторге быть его соседом, не то, чтобы парой. Его пальцы начинают выстукивать незамысловатый ритм, стоит мыслям вернутся в нужное русло, – Вообще, я звоню спросить тебя о том, как ты делал свои документы после того, как…ну, попал сюда. Отец понимающе хмыкает и говорит своим коллегам, что отлучится ненадолго. Минхо ждёт, когда тот зайдёт в свой кабинет. — У меня есть знакомые в паспортном столе. Думаю, они не откажут мне в услуге. Мне нужны будут его фотографии для айди-карты, ну и основные данные, конечно. Минхо слегка улыбается и зачёсывает чёлку назад, встаёт со стула и подходит к окну – закатные лучи очерчивают его силуэт. — Я попробую достать их в ближайшее время, отправлю тебе на почту. Спасибо, пап. — Пока не за что, Минхо-я. Постарайся не раскисать, я слышу по твоему голосу, как ты грустишь, – альфа в ответ лишь вяло мычит. Он прощается с родителем и сбрасывает трубку, продолжая наблюдать за уходящим за горизонт огненным светилом. Окна его квартиры выглядывают в парк, в котором летними вечерами собираются подростки, чтобы погонять на скейтбордах и послушать музыку. Он невольно задумывается, что Джисон так и не вышел ни разу наружу с тех пор, как они материализовались в настоящем. Точнее, он пробовал, но был остановлен альфой. Минхо поджимает губы и испытывает небольшой укол вины за тот случай, но вместе с тем внутри всё сжимается от мыслей о последствиях, которые могли произойти, если бы он отпустил неуравновешенного Джисона одного хрен пойми куда. Серьёзно, его чувства к этому парню делают что-то странное с ним. Ещё ни в каких своих прошлых отношениях он не беспокоился о ком-то настолько сильно, скорее, он и начинал встречаться с кем-то, чтобы развеять свою скуку и получить внимание, может, даже хороший секс. Теперь его голова забита под завязку образом выёбистого блондина с пустыми глазами и девиантным поведением. Замечательно. Ещё лучше станет, когда он всё-таки поднимет тему документов с омегой. Ему явно придётся, по-другому никак не получится, учитывая, что тех крох информации, полученных от своей тёти, будет недостаточно, да и, вероятнее всего, Джисон больше оскорбится, что он осуществит подобное за его спиной. А так, привычно погрызётся с ним и остынет. Пожалуй, их беседа на следующий день по этому поводу складывается довольно мирно. Омега не кричит и не закрывается, а только жмёт плечами и соглашается сходить с ним сделать фотографии, что слегка удивляет Минхо, но он не произносит этого вслух. Проблемы настигают их как раз тогда, когда они готовятся выйти на улицу, потому что Джисон слишком долго смотрит на входную дверь и как-то заторможено поправляет идеально сидящую на нём толстовку (давайте упустим тот факт, что его сущность довольно урчит от возможности пометить истинного своим запахом). Минхо вопросительно смотрит на него, и так не получив ответа, любопытствует: — Тебе, что, страшно выйти? Омега переводит на него ледяной взгляд и так же уточняет: — А тебе не было бы, если ты никогда до этого не ходил по городу, где витают непонятные ароматы и ходят такие же странные люди? — Фактически я гулял по твоему городу пару раз, где тоже витали непонятные ароматы и ходили странные люди, – небрежно бросает альфа, на что Джисон закатывает глаза, тем не менее проглатывая все колкости и стремительным шагом приближаясь к двери, которую он нервно распахивает. Минхо ничего не остаётся, кроме как последовать за дёрганным предназначенным. Какого бы крутого и грозного он не строил из себя человека, альфа замечает, как тот вздрагивает от каждого шума, подозрительно осматривает сначала лифт, кажущийся ему слишком ненадёжным, а после и оборачивается на прохожих, морща нос. Посторонние запахи по сей день вызывают в нём бурную реакцию отторжения, и Джисон спустя пятнадцать минут пешей ходьбы начинает шмыгать и прикрываться рукавом кофты, недовольно бурча: — Боже, и как вы тут все друг от друга не задохнулись нахуй. Он злорадно смеётся и кидает дразнящее «просто кто-то неженка, вот и всё», из-за которого его бьют в плечо. Со всей страстью прям, что случайно вспоминается, как омега уложил какого-то хмыря, пристававшего к нему перед гонкой. Это было пару месяцев назад, но складываются ощущения, будто прошли годы. Так или иначе, он ещё раз убеждается, что Джисон сможет постоять за себя в драке. В салоне оперативной полиграфии омега ведёт себя ужасно тихо и послушно выполняет всё, о чём его просит женщина-альфа, благодаря чему они быстро расправляются с фотографиями и идут домой. В самой квартире от Минхо не ускользает, как Хан учащённо дышит его запахом и насколько уставшим тот выглядит от их вылазки. Поэтому заваривает ему ромашковый чай и затем ставит чашку на журнальный столик перед диваном, на котором развалилась полуживая тушка. — Ты молодец, – подбадривающе говорит он и усаживается на другой стороне, вставляя флешку с фотками в ноутбук, намереваясь отправить их отцу. Джисон никак не реагирует на его слова, однако пробует чай и греет ладони о стекло. На короткий миг между ними разливается комфортная тишина, изредка прерываемая клацаньем клавиатуры. Он выгружает изображения из папки, попутно задавая необходимые вопросы: — Мне надо узнать твою дату рождения, а также группу крови и есть ли у тебя какие-нибудь хронические заболевания для медстраховки. Когда омега так и не отвечает, Минхо отвлекается от экрана и встречается с задумчивым взглядом, направленным на него. Кажется, что в глазах напротив скапливается звёздная пыль, бережно скрывающая своей притягательностью опасную тьму за ней. Он не замечает, как тонет в них без всякого шанса на спасение. Да и нужно ли оно ему? Он почему-то неоправданно уверен, что сможет обуздать чужих демонов, отталкивающих его, словно бы те сами боятся, что приблизившийся к ним человек заберёт их хозяина. Они, глупые, не ведают, что мешают Джисону вздохнуть полной грудью. — Мне по сей день сложно представить, что я никогда не вернусь туда, – разбито шепчет он, у Минхо от его слов вдох застревает в горле и под рёбрами раненой птицей трепещет сердце, – самое смешное в том, что я ни капли не хочу возвращаться. Он понимает, что всё это время задерживал дыхание: лёгкие горят от недостатка кислорода, а мир начинает крутиться каруселью. Альфа тяжело вздыхает и, не прерывая зрительного контакта, спрашивает: — Ты пришёл к этому выводу сегодня? Джисон слабо кивает, костяшки его пальцев белеют от того, с какой силой он сжимает кружку в руках. — Сегодня никто не оборачивался на меня, не пялился с осуждением. Им было плевать, впервые кому-то было всё равно на то, кто я. Глаза начинает жечь от подступающей к ней влаге, но он стоически терпит и остужает бурлящий внутри комок чувств, что совсем немного и накроет его смертоносной лавиной. Минхо наклоняется чуть вперёд и вкладывает в последующее всю веру в лучшее, которая у него есть: — Пока я рядом, в этом мире тебя никто не посмеет больше тронуть. Голос Джисона сквозит горечью, невыплаканными слезами горя и застарелой обидой на весь белый свет. То, что он скажет, будет ещё долго преследовать его, напоминать о себе ежесекундно и гореть красным светом. — Однажды мой парень уже обещал защитить меня, теперь его органы распроданы на чёрном рынке, а я хочу умереть. Ведь вряд ли обычному парню, как Ли Минхо, приходилось когда-то в свои недолгие двадцать с хвостиком становиться свидетелем того, как ломаются люди. На языке чувствуется металлический привкус крови.

***

— Распишитесь ещё здесь и здесь, – он наскоро чёркает закорючки своей несуразной подписи и отдаёт документы секретарю, чтобы тот ещё раз проверил правильность заполнения трудового договора, о заключении которого он мечтал чуть ли не с первого курса. Бета быстро просматривает бумаги и ставит несколько печатей, после чего привстаёт со своего места и указывает ему куда-то в коридор. Минхо оборачивается и натыкается на высокого парня, по всей видимости, незаметно ждавшего его всё это время. — Это Хёнджин – наш лучший ученик. Он проведёт Вам небольшую экскурсию по студии, – тот самый Хёнджин мило улыбается ему и машет рукой, альфа в какой-то степени теряется, но тоже приветствует его кивком головы, – Сможете подойти завтра на десять минут пораньше? Познакомитесь с остальным коллективом и учениками, как раз и Вашего наставника встретите, у него смена начнётся после обеда. — Да, я подойду. Спасибо, – он вежливо кланяется и покидает приёмную. Его новый знакомый буквально излучает тонну восхищения за целый километр, из-за чего Минхо сконфуженно поднимает уголки губ, не совсем понимая, почему тот ведёт себя с ним так. Будто бы он спас всю Корею от голода во время войны или, как минимум, приютил десятеро сирот у себя дома. — Привет. Тебе, вроде, уже сказали, но меня зовут Хван Хёнджин. Я очень хотел с тобой познакомиться! – восторженные нотки в его голосе и детское выражение лица заставляют альфу даже на секунду умилиться. — Привет. Я Ли Минхо, – ему протягивают ладонь для рукопожатия, и когда он касается её, то подмечает, насколько та влажная. Кажется, кто-то по-настоящему взволнован встречей с ним, что ещё больше вводит его в недоумение, – Эм, ты со всеми людьми ведёшь себя так…взбудоражено? Хёнджин неловко опускает глаза и выпаливает на одном дыхании: — Извини, я просто нервничаю. Я столько раз пересмотрел твоё видео и, правда, очень хотел увидеть лично человека, который поставил такую офигенную хореографию! Тут до Минхо, наконец, доходит, о каком видео идёт речь, однако получать что-то такое в свой адрес всё ещё кажется ему странноватым. Всё-таки не то, чтобы он был настолько популярен, да и сниматься в коротких роликах, которые выставляются на ютьюб канале его университета, стало обыденностью, что он и вовсе перестал предавать этому какое-либо значение. Его с таким же успехом можно было найти и в сторис его подопечных с прошлых студий, где он попеременно работал перед тем, как ему не позвонили отсюда и не предложили место помощника хореографа одной из самых известных танцевальных академий Сеула. Похоже, то видео действительно собрало приличное количество просмотров, раз его заметили и пригласили на эту работу, хотя сам он считал, что привлёк внимание благодаря достижениям детей, у которых преподавал до этого. Впрочем, всё это уже неважно, ведь его мечта попасть сюда сбылась, чему он искренне был рад. — Спасибо, что оценил, – мягко отвечает альфа и не может сдержать короткого смешка, – Только не стоит так реагировать из-за него, пожалуйста. Я же не один там был, да и давно всё это было. Хёнджин закусывает пухлую губу и болванчиком кивает, а затем берёт его за запястье и разворачивается на каблуках ботинок, бодро шагая вперёд и с энтузиазмом проговаривая: — Пойдём скорее. Я тебе всё тут покажу. Минхо хмыкает и позволяет себя утянуть в неизвестном направлении. Они обходят все хореографические залы, которых, честно признаться, немало, заглядывают в кафетерий и зону отдыха, ему показывают месторасположение раздевалок и душевых, а также туалетов и тренерских. Сам интерьер выполнен в дорогом стиле с яркими акцентами цветов, повсюду много света и зеркал, и в целом ему тут очень даже нравится. Под конец их прогулки Хёнджин зовёт его выпить кофе внизу, и Минхо в качестве благодарности покупает младшему пирожное, что своим запахом напоминало природный аромат младшего. — Я бы хотел поступить в твой университет. Говорят, у вас пипец какой жёсткий отбор, но я всё равно попробую, – делится с ним омега, когда им приносят их заказ. — Если метишь в хореографическое отделение, я могу помочь тебе с номером, – жмёт он плечами и отпивает свой холодный американо. Глаза Хёнджина загораются словно по мановению волшебной палочки, и он радостно выкрикивает: — Господи, спасибо огромное! Минхо едва заметно морщится от ультразвука, но ничего не высказывает против, как-никак этот парень очевидно гладит его потрёпанное последними событиями эго, так почему бы не подсобить ему и не понаслаждаться хорошей компанией? — Тогда на, – он протягивает смартфон, – запиши свой номер. Как узнаю своё расписание, напишу тебе, договоримся о встрече. Хван торопливо вбивает свои контакты и пишет себе в ка-токе, после передавая мобильник владельцу. Они успевают поболтать ещё немного перед тем, как прощаются и расходятся каждый в свою сторону. Очутившись наедине с собой, альфа вздыхает и идёт на остановку, приподнятое настроение снова по наклонной скатывается вниз. Время беспощадно, его не волнует происходящее – оно неумолимо будет бежать вперёд, а жизнь продолжаться. Прошло около пяти дней с разговора, полностью поменявшего его мнение касательно своего истинного. Перед взором до сих пор стоит отрешённый мальчик, выглядевший тогда как уставший от бренного существования старик, казалось, что из него высосали все краски, и он монохромным пятном выделяется на цветной картине мира. Смотрит на окружающее и безразлично ждёт своего конца. Ему ведь даже нет двадцати, а интерес к чему-либо полностью отсутствовал. Минхо, если честно, больно. Джисон не заслужил проходить через всё это. Ему жаль, что он не смог подобрать в тот момент нужных слов (да и не знает, получилось бы в принципе), когда он худо-бедно пришёл в себя от шока, след Джисона и вовсе простыл. Весь достигнутый прогресс закономерно откатился назад: они снова вернулись к подносу под дверью, тотальному игнорированию и избеганию. И хотя альфа понимал, что таким образом его предназначенный пытается избежать повторной боли, ведь предстал перед ним уязвлённым, легче от этого не становилось и вряд ли станет. Он в который раз врезается лбом в непроходимую стену и пока без понятия, сможет ли преодолеть её когда-нибудь. Имеет он вообще право претендовать на что-то большее? Джисон уже давно влюблён в другого человека, он, можно сказать, по-прежнему застрял в том времени, когда был в полной мере счастлив, и собственная влюблённость Минхо даже ему самому кажется ничтожной по сравнению с тем, как любит омега. Он не знает того парня, но почему-то уверен, что не сможет тягаться с ним. По крайней мере не в обозримом будущем. В автобусе практически никого нет, и он занимает место у окна, отсутствующим взглядом провожая пейзаж за окном. По приходе домой он находит пустые тарелки на подносе и относит их в раковину, думая, что можно будет приготовить на ужин. Он открывает холодильник, когда чувствует вибрацию своего телефона и отвечает на звонок Сынмина. — Ты меня игноришь, – недовольно звучит по ту сторону провода, и он невольно останавливается, озадаченно моргая и пялясь на экран с секунду. — Что? Нет, с чего ты взял? – в конце концов, он отмирает и закрывает дверцу, отвлечённый своим другом. — Я написал тебе полчаса назад, ты был в сети и не ответил, – он буквально слышит, как Сынмин закатывает глаза, и фыркает под нос. — Я недавно домой пришёл. Что хотел? На заднем плане появляется низкий тембр, – наверняка Феликс – и Минхо качает головой, допуская, что они действительно являются соулмейтами: проводить столько времени и не уставать друг от друга нужно ещё уметь. — Как насчёт того, чтобы встретиться сегодня? — Не думаю, что это хорошая идея… – уныло доносится в ответ, на что Ким тяжко вздыхает и прерывает все заготовленные отговорки: — Ничего не знаю. Хватит. От того, что ты убиваешься, ничего не поменяется. Тем более, мы давно с тобой не виделись, ты так по-человечески и не познакомился с моим парнем, а ещё тебя устроили на работу твоей мечты, и ты прекратишь скитаться по разным студиям, как неприкаянный, – ворчит Сынмин в трубку, от его незримого присутствия на душе становится легче, из-за чего он чуть улыбается. Он не говорил своему другу всех деталей, которые происходили, но он всегда знал, когда Минхо на самом деле нуждался в поддержке, – Если ты боишься оставлять его одного, мы можем прийти к тебе, – шёпотом заканчивает он. Минхо прикрывает дверь на кухню и так же понижает свой тон: — Ему не понравится, что в квартире будут незнакомые люди, он резко реагирует на посторонние запахи. Естественно, он ничего не скажет, но и не выйдет из спальни. А сидеть и развлекаться с вами, пока он торчит там, неправильно. На пару мгновений между ними повисает тишина, Сынмин пытается что-то обмозговать, а он теребит нитку футболки. — Позови его посидеть с нами. Так или иначе, ему необходимо научиться справляться с этим. Он не может вечно прятаться у тебя под крылышком, – в итоге выдаёт лучший друг. В мыслях в очередной раз возникает та неудачная попытка сблизиться с Джисоном, и ему хочется побиться затылком о стену, желательно, чтобы разбить его к хренам и перестать думать в принципе. — Феликс не знает о Джисоне? – вместо этого решает уточнить. — Нет. — Он сейчас рядом с тобой? – Сынмин положительно угукает, – Можешь уйти в другую комнату? Мне не хочется обсуждать его при нём же. Он терпеливо ждёт, когда альфа, раздражительно цокнув, скроется на балконе, и заслышав шуршание ветра, продолжает: — Если даже Джисон согласится, он может в любой момент спалить себя. Как ты собираешься объяснять своему омеге про путешествия во времени? — Очень просто, друг мой. Языком, – усмехается Ким, – Если бы не твоя просьба молчать, я давно рассказал ему обо всём. Он надёжный, ему можно доверять. Они молчат ещё какое-то время, пока он взвешивает все «за» и «против» этой затеи. С одной стороны, Сынмин прав (сколько раз он успел это признать за последний месяц?), он не может всю жизнь следить за Джисоном, он – такой же человек, как и все остальные, и маловероятно, что обычное общение сможет ему как-нибудь навредить, наоборот, оно точно должно расшевелить его. С другой, Минхо иногда становится так страшно, что омега исчезнет в любой момент, что он готов оберегать его так долго, как только сможет. В конечном счёте, альфа прикрывает глаза и выдыхает в трубку: — Ладно. Приходите в шесть. Он надеется, что не пожалеет об этом после. К приходу его друзей он решает приготовить кимчичигэ, используя остатки продуктов и, откровенно говоря, ленясь выходить за чем-то ещё в магазин. Из открытого окна в кухню проникает тёплый ветер и треплет его волосы, внутри ненадолго воцаряется спокойствие. Недавно он открыл для себя готовку заново и удивился тому, как она приводила его нервы в порядок. На фоне играет тихая музыка, которой он иногда подпевает, если знает слова. Он снижает огонь и прикрывает кастрюлю крышкой, нарезает закуски к столу. До шести остаётся меньше получаса, когда он, наконец, собирается с духом, чтобы подойти к двери своей бывшей комнаты. За ней, как обычно, не слышно ни единого звука, что настораживает альфу. Вдруг Джисон спит? Или сидит в наушниках? А есть ли у него вообще наушники? Скорее всего, предполагает он, у него должен быть с собой портативный компьютер. Боже, ему всего лишь надо постучать в грёбаную дверь и спросить его. Он неуклюже ударяет по дереву пару раз и полминуты ждёт ответа, и когда не получает его, всё же рискует зайти. Джисон действительно сидит в наушниках и что-то увлечённо пишет в блокноте. Он расположился на подоконнике, перед этим завалив его всеми подушками и одеялами, который, видимо, нашёл в его шкафу. Осматривая спальню, Минхо поражается, что однажды жил здесь – всё вокруг изменилось, и теперь в каждой детали чувствуется немое присутствие омеги. В том, как на стуле висит одежда, как кровать небрежно заправлена, на столе лежит техника. Он не успевает зациклиться на этом, замеченный отвлёкшимся парнем, что сразу же закрыл блокнот и вынул наушники. — Зачем пришёл? – несмотря на грубоватые слова, в них нет агрессии, напротив, они в целом лишены каких-либо эмоций. Минхо избегает пристального взгляда, вместо этого осматривая обои и отчего-то чувствуя себя нелепо, говоря: — Скоро должны прийти мои друзья. И…эм, ты не против… то есть, ты не хочешь присоединиться к нашим посиделкам? Наверное, всё дело в том, что он уже знает, какой ответ последует. — Нет, – без промедления откликается Джисон, хмурясь и избегая зрительного контакта с ним, – Я лучше тогда схожу прогуляюсь…куда-нибудь. Да, так и сделаю. Омега суетливо слезает с насиженного места и направляется к стулу с вещами, проходя мимо него, и Минхо ничего не может поделать с тем, как необдуманно останавливает его, несильно схватив за предплечье. — Стой, – вырывается из его рта, и он тут же отпускает его руку, встретившись с угрозой, мелькающей в ледяной пустыне глаз. Даже в такой момент они кажутся ему самым прекрасным, что он когда-либо заставал в своей жизни, – Не уходи. Ближе к вечеру холодает, и куда ты хочешь пойти? Ночью многие вылезут из домов, ты уверен, что сможешь вытерпеть столько запахов за раз? Да и… Его прерывает звук открывающей входной двери и громкий возглас Сынмина, предупреждающий об их прибытии. Точно, он и забыл, что отдал тому запасную связку ключей. Джисон дёргается от неожиданности и пятится назад, на его лице мелькает слишком много всего, чтобы как-то дифференцировать его состояние однозначно. Минхо нервно улыбается: — Они хорошие и ничего тебе не сделают. Не сбегай. Джисон кусает губы и смотрит за его спину, где, как он предполагает, стоит удивлённая пара, которая боится как-то вступить в их разговор. Чёрт, давненько он не ощущал себя не в своей тарелке. Омега скрещивает руки на груди и, ощетинившись, бормочет ругательства, после кидая раздражённое: — Ладно. Альфа сам не замечает, насколько облегчённо вздыхает и разворачивается к своим друзьям, что заинтересованно разглядывают притихшего Хана. Феликс опоминается первым и слегка кланяется им, его солнечная аура разбавляет витающее напряжение, за что он ему очень благодарен. — Меня зовут Ли Феликс. Приятно познакомиться. Он выходит из спальни, оставляя дверь открытой и чувствуя, как кое-кто готов выжечь ему в спине дыру с каньон, тем не менее ему удаётся непринуждённо отозваться на чужое приветствие: — Ли Минхо. Мне тоже приятно воочию увидеть причину, по которой мой лучший друг перестал капать мне на мозги отсутствием у него отношений. — Какой же ты говнюк, а, – слабо стонет Сынмин и относит пакет с выпивкой и закусками на кухню. Он на это лишь самодовольно ухмыляется и подмигивает повеселевшему омеге, который затем аккуратно уточняет о молча поглядывающем на них Джисоне. Он на секунду заминается перед тем, как представить его в качестве своего соседа – ему неизвестно, сколько Ким успел рассказать своей паре, поэтому выбирает самый безопасный, на его взгляд, вариант. Так или иначе, он надеется, что не задел Джисона своим высказыванием, хотя и не уверен, есть ли тому вообще разница, как его представят перед людьми, к которым максимум, что он испытывает – это лёгкий скептицизм и насторожённость. Минхо удаляется накрыть на стол и сталкивается на кухне с лучшим другом, задумчиво насыпающим в миски чипсы и разливающим по стаканам колу. Сынмин отвлекается от своего занятия и любопытствует: — Ну как? — Пока никак, – жмёт он плечами. После чего берёт тарелки и палочки, относя их в гостиную и ставя на журнальный столик, часто используемый ими для подобных сборов, в середину он кладёт кастрюльку с готовым кимчичигэ и пару закусок. Феликс вместе со своим парнем приносят остальное и садятся на полу рядом с диваном. Не наблюдая вблизи Джисона, Минхо устало трёт лоб и бредёт в спальню, находя того натягивающим поверх лонгслива толстовку. Он не тыкает в то, что на дворе лето и в квартире душно, догадавшись, что тот всегда прячет тело за складками одежды, когда чувствует себя неуверенно. — Идёшь? – это всё, что он произносит, но за этим словом прячется гораздо больше, чем есть на самом деле. «Ты в порядке?» «Хочешь я попрошу их уйти?» «Тебе всё ещё больно?» И, наконец: «Позволь помочь тебе». Однако омега не понимает – да и не хочет, наверное – его немые мольбы и медленным шагом идёт в зал, откуда доносятся перешёптывания. На мгновенье он берёт короткую передышку, мысленно представляя, как в таком темпе поседеет в свои двадцать, и потом присоединяется к компании. Вначале в воздухе парит крайне смущающая атмосфера, которую Феликс старается прогнать основными фактами о себе, вроде его жизни в Австралии и переезда в Корею, о том, в скольких забавных ситуациях он успевал побывать, пока плохо знал язык и культуру. Всё это время Сынмин без всякого интимного подтекста гладил чужое бедро, заправлял рыжие прядки чёлки за ухо и мягко приподнимал уголки губ, изредка и по-доброму поправляя омегу, когда тот совершал какие-либо ошибки в предложениях. Одного взгляда на них достаточно, чтобы понять, насколько они счастливы вместе, об этом говорят и их смешанные запахи, идеально сочетающиеся друг с другом. Отныне именно так для него пахнет лето. — Ты вроде бы тоже не здешний, да? – робко интересуется Феликс у никак не участвующего в диалоге Джисона, что безразлично катал квашеную редьку по тарелке. Он отрывается от своего явно «увлекательного» времяпровождения и быстро переглядывается с Минхо, ожидая от него каких-нибудь подсказок о том, что ему можно, а что нельзя говорить. Как результат, Хан неопределённо ведёт плечами: — Что-то типа того. Кто бы мог подумать, что человек, ведущий разгульный образ жизни и участвующий в нелегальных гонках, может быть столь зажатым. Минхо пытается спасти ситуацию своим: — Ему недавно пришлось переехать по сложившимся обстоятельствам. Джисон на это лишь ядовито хмыкает и хрустит чипсиной, но, слава богу, не вставляет свои пять копеек. Во всяком случае, такое солнышко, как Феликс, не может не поддержать кого-то и потому сочувственно кивает: — О, я понимаю. Это всегда тяжело оставлять дом и привычное для тебя окружение, особенно, когда не готов к этому. К временным скачкам в целом нереально подготовиться, иронизирует про себя альфа, отпивая колу. Сынмин, кажется, предугадал его мысли, из-за чего осуждающе смотрит на него. Минхо в его гляделках принимать участие отказывается. — А ты до этого учился где-нибудь? Наверняка это та ещё морока возиться со всеми этими документами и справками. Отчасти Минхо понимает стремление Феликса включить в их беседу Джисона, но при этом он задаётся вопросом, как долго продержится вспыльчивый омега и не зарядит по симпатичному личику напротив. Остаётся лишь молиться на благоразумие Джисона. — Я закончил школу год назад и так и не поступил никуда, – отзывается он, для незнакомых людей его тон звучит чересчур механически, альфа же успевает приметить, как ему неприятна эта тема. Больше Хана никто не трогает, и они начинают обсуждать его новую работу в танцевальной академии. Сынмин не перестаёт светиться от гордости и всё грозится тем, что, когда он станет знаменитым хореографом и будет ставить номера для айдолов, он распродаст его стрёмные детские фотки на аукционе и разбогатеет. Он заливисто смеётся с этого и качает головой. Вскоре между ними не остаётся и следа от былой тяжести, они подключают приставку, а Феликс предлагает пропустить по стаканчику пива, что они купили в супермаркете до этого. На удивление Минхо, Джисон, как и все, соглашается на это предложение, и, несмотря на то что он переживает о его состоянии, он протягивает тому бутылку с выступившим конденсатом. Успокаивает тот факт, что они дома – ничего криминального не должно произойти. И ничего ужасного не происходит, по меньшей мере ближайший час. Его друзья ведут ожесточённую борьбу в видеоигре, пока он сам, не переставая, комментирует каждое их действие тем самым диктаторским голосом. Джисон перебрался на диван и методично вливал в себя алкоголь, иногда обращая своё внимание на экран телевизора. Минхо в первые за последние недели начинает расслабляться, и собственные мысли не жужжат ему на ухо без конца. Видимо, ему нельзя отпускать контроль над положением дел хотя бы на жалкие пару часов, потому как пиздец подкрадывается незаметно, и он начинает чувствовать неладное чрезмерно поздно. Он обрывает себя на середине фразы, ощущая, как неожиданно сдавливает горло и спирает дыхание. Он не может понять, что случилось, и в смятении осматривает застывшего истинного, у которого стеклянные глаза и дрожь по всему телу, из-за чего пустая бутылка выпадает из рук и катится по полу, провожаемая недоумевающими ребятами. Джисон сгибается пополам и обхватывает руками живот, простонав от приступа боли, охватившего всё тело. — Что за… – ошарашенно выдаёт Сынмин, бросая джойстик и вскакивая с пола. Минхо и сам не в состоянии сложить в данный момент два плюс два, его мутит, и в нос ударяет запах орехов и шоколада, будоражащий его сущность. Феликс единственный соображает быстрее их и мигом поднимается на ноги, подбегая к неживому-немёртвому омеге, чьё учащённое дыхание и хрипы наполняют комнату. Садится на корточки и ладонью проверяет чужой лоб. — Горячий, – сообщает он и оборачивается к альфам, – У него течка начинается. — Блять. Серьёзно, Минхо готов уже откинуться от того, как его выворачивает от манящих феромонов, он до крови прикусывает нижнюю губу и отходит на максимально возможное расстояние, пытаясь удержаться от ёбанного срыва. Его человеческая часть хочет утопиться в океане вины и сожаления, пока животная – рвётся наружу, чтобы заполучить своё. Их же предупреждали, а он позволил себе быть беспечным, из-за чего в сию минуту подвергает риску здоровье своего предназначенного. — Это… его первая течка, – выдавливает он, под конец предложения переходя на рык, из-за которого Джисон сжимается сильнее. Слава богу, Феликс не тянет больше время и не выпытывает какую-либо информацию, вместо этого он твёрдо смотрит на Сынмина и просит его увести Минхо, а также собрать одежду и средства гигиены для Джисона. Ким несколько раз кивает и берёт его за руку, на буксире таща в спальню. Он не слушающимся голосом кое-как объясняет ему, где и что лежит, не в силах сместить фокус ни на что другое, кроме как омежьего запаха, в котором слышится страх и чёртово желание. Для верности Минхо оседает на пол и бьётся головой о стену, чтобы вставить себе мозги на место. — Прекрати, блять! Разобьёшь башку, дурак, – рявкает на него Сынмин, застёгивая спортивную сумку, куда на скорую руку засунул пару комплектов одежды и полотенца, технику Джисона и две футболки Минхо, которые он недавно носил. Ким помогает ему перебраться на кровать и стремительно выходит из комнаты, чтобы передать сумку Феликсу. Минхо не слышит, о чём они договариваются в коридоре, но не проходит и пары минут, как входная дверь захлопывается, а он инстинктивно ощущает отдаление своей пары. Разумом он знает, что это правильное решение, что Джисону нужна помощь такого же омеги, однако его внутренний альфа не желает принимать этого, скулит протяжно и требует немедленно встать и последовать за соулмейтом, чтобы защитить, покрыть своими феромонами. Сынмин появляется на пороге и выдыхает, внимательно оглядывая его: — Феликс обещал позаботиться о нём, так что ты в долгу перед ним. Сейчас его друг уже успокоился и перестал паниковать, поэтому тот присаживается рядом и ободряюще хлопает его по плечу: — Всё будет в порядке. Иди в душ, я проветрю гостиную. Минхо запоздало переводит взгляд вниз и видит стояк, который не замечал, глубоко погруженный в свои мысли. Он стыдливо прикрывает лицо ладонями и мычит от негодования, на что Сынмин злорадно скалится: — Добро пожаловать в клуб. — В клуб сперматоксикозников? — О, поверь, теперь ты знаешь, как он пахнет, и пока не пометишь его, твой дружочек, – он игриво улыбается и показывает на его возбуждение, – будет вставать солдатиком на раз-два. Простонав что-то среднее между «ужасно» и «о боже», он еле как соскребает себя с простыней и плетётся в ванную, чтобы подрочить в душе – куда ставить ударение в этом слове, он определится в процессе.

***

Ехать непонятно куда с едва знакомым парнем в полусознательном состоянии – комбо, по которому он даже соскучиться успел. Всё-таки он никогда не был пай-мальчиком и тихоней и постоянно встревал в передряги, но почему-то в этот раз он не чувствует ту мазохистскую волну удовольствия. Наверное, беда в том, что он заперт в банке на колёсиках, гордо называемой здесь автомобилем, и направляется он не в дом горячего парня, что вытрахает из него всё дерьмо, а на квартиру милого омеги, по несчастливой случайности ставшего его новой сиделкой. Верно, у него кружится голова, ломит мышцы и окружающие предметы расплываются от накрывающейся течки. Хочется плакать от досады, и он, честно, на грани слёз, и только покалеченная гордость держит его на плаву. Феликс не перестаёт гладить его плечо и шептать успокаивающие слова, обещает, что обезболивающее, которое он ему дал перед тем, как вызвать такси, скоро подействует и станет легче. Джисон сомневается, что на его организм окажет влияние какая-то слабенькая пилюля после годов пичканья тяжёлыми препаратами, впрочем, молчит, боясь лишний раз раскрыть рот – не дай бог, из него вырвется стон, он не переживёт унижения перед таксистом. Через пятнадцать минут их высаживают напротив высотного здания, куда его ведут за руку. Светлый вестибюль, мраморные полы, люстра, лифт с зеркалами в пол, длинные коридоры, заветная дверь с золотым номером на ней, и вот они перешагивают порог. Может быть, будь его состояние ближе к норме, он бы оценил дорогой ремонт, однако всё, на что его хватает – это снять кроссовки и сделать пару шагов за омегой, опять сгибаясь от рези в животе. В этот раз жалобный скулёж сдержать не выходит, и на него сразу же оборачивается взволнованный Феликс, отбросивший сумку в сторону, чтобы присесть на корточки рядом с ним. — Ты пил блокаторы раньше? Джисон теряется от его вопроса, ведь технически, да, он их принимал, но они явно отличаются от местных лекарств. — Пил. Годами, и сильные, – в итоге хрипит он и зажмуривается от ощущения смазки, вытекающей из него. Господи, и как люди живут с этим. — Понятно, – коротко кивает Феликс и помогает ему подняться, отводит в свободную комнату и садит на заправленную кровать, – Тебе надо одеть более лёгкие вещи, чем меньше ткани соприкасается с кожей, тем лучше. А ещё помыться, пока тебя снова не начало лихорадить. Он тяжело вздыхает, кусая губы от тревоги, не вовремя наполняющей лёгкие. Ему страшно от того, что он не знает, чего ожидать. В интернете он не нашёл однозначных ответов на свои запросы, а то, что удалось откопать, никак не приносит ясности в ситуацию. Он слаб, находится в неизвестном месте, а поблизости нет этого придурка с его умиротворяющим запахом моря и… — Эй, эй, всё будет хорошо, – низкий голос выводит его из транса, и он замечает, как Феликс утешающе улыбается ему. Щёки стягивает от соли, и он про себя фыркает от того, какой размазнёй успел стать. Джисон раздражённо вытирает влагу с лица и начинает раздеваться, пока Ли идёт за сумкой. Он стыдливо отводит глаза, как только натыкается на пятна на спортивных штанах и поскорее стягивает их, оставаясь в одном белье. Ему дают полотенце и показывают направление ванной. Уже стоя под горячими струями воды, омега блаженно откидывает голову назад, на секунду абстрагируясь от пиздеца, в котором мог очутиться именно он. Тэмин бы сначала хохотал с него, увидь его сейчас, а потом обязательно обнял, желая облегчить страдания. Сердце колет от малейшего воспоминания об альфе, и он сжимает горло пальцами, как делает всякий раз, чтобы почувствовать опору под ногами. Воздух порционно попадает в организм, картина мира рябит, и когда единственное, о чём он может думать, становится желание вдохнуть, он рывком одёргивает руку. Восстанавливая дыхание, ещё с минуту наблюдает за тем, как вода течёт в водосток, и затем вылезает из кабинки. На стиральной машинке он находит стопку одежды, от чёрной футболки исходит морской шлейф, и он бессознательно прижимается к ткани. Джисон точно сходит с ума. Разнеженный после душа, он прячется в выделенной ему комнате, укладываясь на постель, на которой заметно прибавилось подушек разных размеров. Его это нисколько не напрягает, как могло бы в обычное время, и он даже радуется, что их очень много, потому он по-своему распределяет их вокруг себя и у стенки подкладывает мягкий плед. За копошением его застаёт Феликс, отчего ему становится неловко, и у него определённо краснеют уши. Тем не менее, омега не насмехается над ним, напротив, его губы растягиваются в подобии улыбки, и он со знанием дела спрашивает: — Вьёшь себе гнездо? Джисон склоняет голову, не совсем понимая, причём здесь какое-то там гнездо, когда он просто… Стоп. Он замирает и смотрит на беспорядок, устроенный им. — Это так называется? – его тон слишком изумлённый, чтобы не обратить на это внимание. — Ну да… Омеги так делают, когда не чувствуют рядом своего партнёра. Это что-то типа инстинктов для того, чтобы комфортно и безопасно провести течку, – с подозрением осматривая его, объясняет Феликс те факты, которые для людей настоящего являются обыденностью. Но не для него. Джисон запоздало кивает. На языке вертится столько опасений, которые он хотел бы озвучить, однако это было бы ещё страннее, выдай он их. Обстановка сквозит смущением, возникшая пауза в диалоге так и намекает на то, чтобы омега вышел отсюда и занялся своими планами, пока он сам будет пробовать не впадать в панику через каждые пять минут, но Феликс не уходит. Не оставляет его в подвешенном положении, а пододвигает стул, разворачивая его спинкой вперёд и опираясь на неё локтями. Джисон хмурится и тоже устраивается в своём коконе поудобнее. — Чудной ты. Скорее, ёбнутый, переводит он, пожимая плечами. — Так получилось, что… эм, я не знаю обо всех этих… омежьих штуках? По сути, он и омег других не то, чтобы часто встречал. Этот парень с веснушками был первым человеком с таким же гендером, как и у него, с которым ему удосужилось пообщаться, потому было тяжеловато уложить в голове, что кто-то мог сталкиваться со схожими проблемами. Ли выгибает бровь и изучающе разглядывает его, словно он какой-то инопланетянин, хотя, наверное, так со стороны и будет казаться, если не знать предыстории, как он очутился в этой заднице. — Разве ты не проходил в школе курс полового воспитания? Джисон закатывает глаза, вспоминая, как на этих уроках в своей школе подкрадывался на крышу, чтобы покурить, не желая слушать про контрацептивы полтора часа кряду, тем более, он уже тогда смог вычитать всё, что ему было необходимо. Да и вряд ли на этих курсах освещалась физиология омег и альф, когда общество буквально состояло из подавляющего числа бет. Интересно, и как же объяснить это не ведающему омежке, у которого постепенно складывалось неверное о нём представление? Во всяком случае Джисона не волнует, что о нём подумают друзья его нерадивого истинного, чтобы заморачиваться сверх меры: — Я прогуливал. — А родители тебе не рассказывали об этом? Джисон поджимает губы при упоминании людей, которых хотел когда-то собственными руками закопать на заднем дворе их роскошного особняка. Считайте его больным ублюдком, ведь внутри по сей день разжигалась жгучая ненависть, стоило всего лишь представить, сколько боли они причиняли ему на протяжении всех его подростковых лет. Есть те поступки, за которые не прощают. Он так ничего и не отвечает, а из-за сгустившегося в его глазах мрака Феликс решает больше не вступать на запретную территорию, в противовес он вздыхает и берётся за просвещение Джисона. И он, правда, старается вникнуть во всё, с чем его радушно знакомят: циклы, фазы течки, гнездование, эмоциональная тяга к выбранному альфе, но по происшествии двадцати минут гул в ушах нарастает и его разум уплывает всё дальше. Кажется, его настигает новый приступ, и Феликс, уловивший это, замолкает. Он покидает гостевую спальню и приходит уже с ведром прохладной воды и тряпкой, которую с осторожностью кладёт на его лоб. У Джисона от проявления заботы к себе сдавливает в грудной клетке, из-за шалящих гормонов слёзы собираются в уголках глаз быстрее, чем он может это проконтролировать. Вскоре он отключается, в беспокойном сне ощущая, как его тело изнывает от желания вместе с омежьей сущностью, скулящей на задворках сознания от разлуки с одним конкретным альфой.

***

За последние четыре дня ему кажется, что он прошёл через полноценный ад. Ему, конечно, особо не с чем сравнивать – болел он редко, да и не так долго, однако на данный момент его организм отыгрывался на нём за все годы химии, что циркулировала по сосудам заместо крови. Его даже от наркотиков так не плющило (хотя он старался ограничивать себя лишь лёгкими веществами, боясь по-настоящему подсесть на какую-нибудь дрянь), как ныла каждая мышца и трещала без конца голова. В памяти нечётко всплывают образы: вот, он хнычет, потому что рези в животе стали невыносимыми; плачет из-за душащих эмоций и молит, чтобы всё это прекратилось; сидит возле унитаза и выблёвывает скудный обед, который до этого удалось запихнуть в него силой. Вишенкой на торте становятся воспоминания о том, как он расчёсывал испачканные в смазке бёдра до красных пятен в попытке унять зуд в заднем проходе. В общем, по ощущениям будто бы слетал на море – настолько весёлые у него задались деньки. Сегодня Джисону полегче, ему не хочется лезть на стенку, и единственный дискомфорт приносит ломота в теле, что уже можно считать успехом. Он проснулся около получаса назад. За окнами занимается яркий закат, окрашивающий стены в блики малинового и красного. Заворожённый красивым зрелищем, он наблюдает за уплывающим за горизонт солнцем пару минут, после решаясь выйти и поискать что-нибудь съедобное. Он аккуратно прикрывает дверь, не желая тревожить хозяина квартиры, и плетётся по коридору, когда слышит тихие голоса, исходящие по направлению из кухни. В одном из них узнается низкий голос омеги, пока как второй предстаёт чем-то знакомым ему, но не запомнившимся. Тем не менее этот тембр точно не принадлежал Минхо. Джисон собирается вернуться обратно и подождать в спальне, как вдруг в чужом диалоге проскальзывает его имя, из-за чего дремавшее в нём любопытство встаёт на задние лапы и просит послушать как минимум эту часть. Он опирается на стену недалеко от ванны и из арочного проёма видит Феликса, сидящего к нему спиной, с кем он разговаривает всё ещё остаётся загадкой. — Как там Джисон? Омега звучит грустным, отвечая: — Не очень, если честно. Уснул пару часов назад, надеюсь, в этот раз не проснётся с криком от кошмаров. Как дела у хёна? Хан прикусывает губу, чувствуя лёгкий укол вины за принесённые неудобства этому доброму парню, что присматривал за ним всю его течку. Собеседник по ту сторону понятливо мычит, возникает пауза, словно тот обдумывает что-то и, наконец, говорит: — У Минхо после вашего ухода начался гон, поэтому он раздражительнее обычного. Закидывается таблетками да пропадает допоздна в студии. Совершенно не хочет меня слушать, когда я прошу его не перенапрягаться. — Понятно. Вы же мне многое не договариваете, да, Минни? – резко уточняет Феликс, его тон покрывается коркой лёгкого упрёка. — Прости, детка. Я обещал ему, что не скажу никому, – звучит виновато. — Ладно, тебе необязательно говорить. Я просто перечислю свои догадки, а ты мне кивнёшь, – омега откидывается на спинку стула и скрещивает руку на груди, – Во-первых, они истинные. Ни за что не поверю, что со своим бурным прошлым Минхо-хён не смог бы нормально отреагировать на течную омегу. К тому же, как ты и упомянул, у него начался гон, только у соулмейтов циклы подстраиваются друг под друга. Во-вторых, с Джисоном что-то не так. Начиная с тотального незнания элементарного, заканчивая тем, что он в бреду просит забрать его, а не какого-то парня, клянясь, что больше не будет нарушать границы. Он вроде бы здесь, но пребывает и где-то ещё. Под конец чужой тирады у Джисона от нервов холодеют ладони и ком встаёт в горле. По какой-то причине он не мог раньше предположить, что страшный сон, преследующий его несколько лет, вырвется наружу таким образом. Ему было достаточно уже того, что один альфа стал свидетелем его слабости. Он прикрывает глаза, рука по привычке тянется к шее. — Окей, ты прав. Они истинные, только Джисон не принимает Минхо за свою пару, – тишину прерывает напряжённый голос, вынуждая его остановиться и прислушаться, – У них, на самом деле, всё сложно. — И ты знаешь почему, – ворчит Феликс, всё ещё ожидая ответов на свои вопросы. Его заинтересованность можно понять, как-никак это именно он все эти дни готовил бульоны, подтирал и утешал Хана, правда послужит вполне справедливой платой. Наверное, о том же думает человек на другом конце экрана ноутбука. Джисон уже пришёл к выводу о том, что это был Сынмин. Больше никто не мог знать подробности случившегося, кроме альфы и отца его предназначенного. — Если то, что я тебе расскажу, покажется тебе абсурдным, то, поверь, мне иногда до сих пор трудно переварить всё это. Феликс никак не реагирует на вступление и лишь кивает в подтверждении того, что слушает. — Минхо путешествовал во времени. Точнее, в будущее. Я лично застал его за этим, он буквально исчезал на пару секунд, а потом снова появлялся, с разницей в том, что после каждого перемещения ему становилось хуже. Помнишь, фестиваль? Мы не участвовали тогда, так как до этого он опять был в будущем, а по возвращении у него подскочило давление и кровь из носа потекла. Он не описывал то, с чем имеет дело там, а месяц назад мы встречаемся с ним в кафе, и он с глазами побитой собаки кается во всех возможных грехах. В тот день он признался, что поневоле втянул во всё это своего истинного, – и перед тем, как забить последний гвоздь в джисонов гроб, Ким замолкает на короткое мгновенье и вздыхает, словно держит на своих плечах всю тяжесть мироздания, – Джисон жил в двадцать втором веке, и его, можно сказать, выдернули оттуда. Думаю, в этом и кроется причина, по которой он не вписывается в нашу реальность. Должно быть, омега пребывает в шоке, потому как безмолвно сидит на месте какое-то время, а потом немного отсутствующе уточняет: — Ты же не шутишь? – по выражению лица Сынмина, он понимает, что нет, не шутит, вследствие чего выдыхает удивлённое, – Охуеть. Хан хмыкает. Точнее описать произошедшее не выйдет. Он поджимает губы, будучи не уверенным, выходить ли ему из своего убежища или оставить всё, как есть, полагаясь на выбор Феликса. Ему будет тоскливо, если его отношение поменяется, но, вряд ли, в такой степени, чтобы разводить преждевременную панику. В конце концов, Джисон отлипает от стены и, убедившись, что случайно не спалит своего присутствия, торопливо скрывается за дверью. Постепенно его физическое состояние начинает выравниваться, проходят сильные боли, и температура тела держится в пределах нормы. Скорее всего, течка скоро закончится, и факт того, что он смог её пережить, радовал. Вновь Джисон ловит себя на том, что рассматривает собственное отражение чересчур пристально, пробуя отыскать детали, которые поменялись со снятия ошейника. Его кожа перестаёт быть мертвенно бледной и наливается здоровым румянцем, он всё ещё худощав, но определённо прибавил пару килограммов, питаясь вкусной едой, приготовленной Феликсом. К тому же, у него появляется собственный запах, который ему непривычно вдыхать, хотя он и не может отрицать, что его наличие поселяет глубоко внутри тёплый огонёк. Только теперь все его эмоции открытой книгой лежат на поверхности, что, по идее, свойственно всем альфам и омегам и немного успокаивает его. В настоящее время, когда его разум не затуманен гормонами, он чаще выходит из комнаты, помогая омеге с готовкой. Безусловно, он не силён в этом, но это единственный способ отблагодарить за проявленную к нему заботу, к которому он смог прийти после раздумий. Да и Феликс, судя по всему, не против его инициативы, он всегда терпеливо объясняет, что ему делать, а если что-то не получается, помогает и даёт дельные советы. Более того, прошло около трёх дней, как тот узнал о его подноготной, однако омега никак не показывал ни словами, ни действиями свою осведомлённость. Джисон просто подыгрывает ему и не поднимает эту тему. В этот раз после того, как они заканчивают с лазаньей, Ли зовёт его посмотреть вместе недавно вышедшую комедию. Джисон скептично относится к этой затее, но так или иначе соглашается, мысленно аргументируя это тем, что ему скучно и он выражает так свою признательность. Они с тарелками в руках располагаются в гостиной перед плазмой, на которой в хорошем качестве высвечивается заставка кино. Поразительно, что глупые персонажи и их нелепые поступки не выбешивают его, на некоторых сценах он даже улыбается, пока сидящий рядом Феликс практически задыхается со смеху. Вечер протекает плавно, и он медленно расслабляется в этой непринуждённой атмосфере. После кадра, где главные герои повторно опаздывают на самолёт и принимают решение остаться на курорте и быть наконец-то вместе, появляются титры и играет приставучий саундтрек. Феликс делает громкость потише и поворачивается к нему, с искрами во взгляде спрашивая его мнение об увиденном фильме. Джисон слегка притормаживает, разучившийся за несколько лет спокойно реагировать на столь обыденное отношение к себе, и заплетающимся языком признаётся, что всё было весьма неплохо. Омега светится от его слов и активно перечисляет все сцены, которые показались ему не проработанными или лишними, в результате чего они оба оказываются вовлечёнными в жаркий спор, по окончании которого он не может согнать умиротворённое выражение лица. Феликс подгибает под себя ноги, и его беззаботное настроение меняется на задумчивое, а затем и вовсе на серьёзное, заставляя Джисона насторожиться. — Знаешь, я всё хотел поговорить с тобой, но никак не мог подобрать слов или нужного момента, – с далека начинает Ли, и он уже знает наперёд о чём зайдёт речь, – На днях я разговаривал с Сынмином, и он мне сказал, что ты… — Ага, – неожиданно перебивает, отводя взгляд в сторону, Джисон, – Я подслушал эту часть вашего разговора. — О, – от замешательства губы Феликса забавно приоткрываются, и он смущённо потирает заднюю сторону шеи, – Вот как. В таком случае, ты не будешь против, если я задам тебе пару вопросов? Ты не обязан на них отвечать, если не захочешь. Он с подозрением осматривает парня напротив и приходит к выводу, что не сможет устоять перед очаровательностью, пропитавшей весь его образ. Кроме того, из него не будут выпытывать слова силой, поэтому это становится решающим фактором для того, чтобы согласиться. Феликс подпирает подбородок ладонью и невинно спрашивает: — У вас есть летающие автомобили? Во всякой фантастике часто показывают их. А, и роботы? Джисон хлопает глазами. «Чего? А как же допрос с пристрастием о наболевшем?», – чешется возмущение в глотке, которое мигом проглатывается. Что ж, о таком у него ещё никто не расспрашивал. — Есть. По сути, я жил в самом технологически развитом городе, потому не могу говорить за другие дистрикты. Но да. Андроиды, парящий транспорт, голограммы, помощники с искусственным интеллектом и прочие блага цивилизации, которых нет в двадцать первом веке. — Вау, это так круто. То есть мне даже представить такое не под силу, я привык считать всё это выдумкой, а подобное ждёт человечество всего через сто лет. Жаль, что не застану, – хихикает омега и смотрит на него горящими глазами, – Ты сказал про дистрикты. Получается, технологический прогресс достиг не всего мира? Интересно, как эта беседа может повлиять на будущее, думается Хану, пока он водит пальцами по обивке диванной подушки. Каждое его действие в этом времени повлечёт за собой последствия, которые неизвестно как отразятся; как бы то ни было, он больше никогда не вернётся обратно, а, значит, не ему и справляться с ними. — Да. Существует множество мест, где уровень жизни населения ниже нормы, скорее всего, даже хуже, чем у вас сейчас. Мне мало что известно о других районах, в Скайсити жёсткая цензура, Верховному совету невыгодно, чтобы люди знали, как живут остальные за пределами «утопии», которую они смогли построить. Наверное, он выдаёт слишком много информации за раз, потому как Феликс размышляет о чём-то своём, после чего смотрит в его глаза своими, и под этим взором он не уверен, что сможет солгать. — Ты по этой причине ничего не знаешь ни об омегах, ни об альфах? Джисон прерывает зрительный контакт, явственно чувствуя, как этим вопросом касаются пластыря, что не умело прикрывал его гниющие на сердце раны. Не самое приятное ощущение, но терпимое. — Отчасти. Там, где я жил, попросту не было каких-то других гендеров помимо бет. Моя жизнь в Скайсити, на деле, является чьей-то ошибкой. — Ошибкой? – растерянно отзывается Феликс, его брови исчезают за рыжей шевелюрой, и он выглядит львёнком, только-только познающим безжалостный мир. Было бы смешно, не будь оно правдой. Джисон флегматично моргает, звучит сухо, словно наждачная бумага: — У бет меньший шанс забеременеть, чем у омег, уровень рождаемости держался на критической отметке, потому была разработана многоуровневая система отбора. Под Скайсити располагается город альф и омег – Даунтаун, оттуда каждый год забирают определённое количество новорождённых, перед этим проверив их вторичный пол. Как ты понимаешь, забирают детей-бет, устраивают их в приёмные семьи, которые имеют достаточно финансовых средств для их содержания. Я же оказался омегой, а не бетой, из-за чего моей приёмной семье приходилось платить дополнительные налоги. Он умалчивает о всех издевательствах, что ему пришлось пережить, потому что оказался не в том месте, о постоянных переживаниях, отчуждении от окружающих, их косые и неприязненные взгляды, шепотки. О невозможности устроиться на высокооплачиваемую работу, поступить в университет. Если бы он попал в не обеспеченную семью, а в самую обычную, то пожизненно должен был расплачиваться с государством, влезать в долги. Тэмин был из среднестатистического слоя, его родители не имели тысячи в карманах, и альфа большую часть времени пропадал на унизительных подработках, вылизывая ноги зажравшимся богачам. Он так всё это ненавидел, плакал в его объятиях, молил взять эти сраные деньги, которые у него из принципа не брали, они столько раз ругались на этой почве, он… — Джисон, – маленькая ладонь теребит его за плечо, – Джисон, пожалуйста, успокойся. Он устало выдыхает и смотрит на обеспокоенного омегу, что пересел к нему поближе. Феликс с сочувствием глядит на него, не убирая руку, что сейчас робко гладила его. «Это так необычно», – практически вырывается наружу, однако он вовремя прикусывает язык и лишь выдаёт тихое: — Прости. Мой запах стал гуще. — Ничего страшного. Я, должно быть, перегнул палку, да? – Ли переходит своими прикосновениями с плеча на отросшие волосы, и отчего-то ему не хочется отдёрнуть его. — На самом деле, нет. Я с месяц нахожусь в вашем времени, и пока никто не задавал мне таких вопросов. Не то, чтобы он много с кем взаимодействовал прежде, ему намного проще оттолкнуть человека до того, как тот успеет разочароваться в нём. — А как же Минхо-хён? – останавливается омега, и его рука прячется в рукаве толстовки, а там и полностью перекочёвывает на бедро. Джисон сдвигает брови, пытаясь припомнить хоть что-нибудь на эту тему, но всё, что приходит на ум – это их вечные споры и недомолвки. Если так рассудить, они общались нормально всего пару раз, каждый из которых он панически останавливал себя от неземной тяги к альфе и сбегал. — У нас не такие взаимоотношения, чтобы обсуждать что-то подобное, – расплывчато говорит он. — Не знаю, слышал ли ты это, но Сынмин сказал мне, что хён очень переживает за тебя. Думаю, он бы с радостью выслушал те… — Ты специально всё это подстроил, да? – мрачнеет Хан, не желая выслушать, какой замечательный ему достался истинный. Неужели все только и воспринимают его как поддержанное дополнение к альфе? – Этот вечер кино, разговор. Хотел подобраться ко мне, чтобы убедить меня поскорее броситься в объятия ненаглядному Минхо? Сладкий запах омеги колеблется, в нём проявляются кислые ноты, в то время как сам Феликс оскорблённо фыркает и складывает руки на груди. — Нет. Я позвал тебя, потому что хочу подружиться с тобой, – Джисон продолжает недоверчиво щуриться, – Я подумал, что было бы замечательно завести себе хорошего друга, учитывая, что в моей жизни совершенно не было людей, которые хотели бы тусоваться со мной, а не моими деньгами. Он одновременно смягчается, услышав чужое откровение, но вместе с тем не знает, что на него ответить, несмотря на тот факт, что не так давно буквально купался в роскоши. Стоит ли ему вообще как-то отреагировать на это? По правде говоря, Джисон тоже не встречал тех, кому было бы всё равно на его положение в обществе, а тот, кого он любил и не заботился об этом, больше не было рядом. И никогда не будет. Он прерывисто выдыхает и шепчет: — Я бы…то есть, я не против попробовать. Ну, дружить. В тёмной комнате Феликс светится ярче звёзд на ночном небе, он заразительно улыбается и аккуратно спрашивает: — Можно тебя обнять? Джисону не по себе, что он может поднять кому-то настроение всего лишь парой слов, но клубочек чего-то нежного и тёплого внутри раскручивается слишком стремительно, и он неловко повторяет чужую улыбку и кивает в согласии. Объятия Феликса уютные: он укладывает голову на его плечо и изредка похлопывает по спине, а его природный запах комфортно окутывает со всех сторон. Он на секунду теряет дыхание и дрожащими руками обнимает в ответ. Он теряет счёт времени, сколько они сидят так, но когда омега и, боже, его новый друг, отстраняется, то внимательно осматривает его и серьёзно произносит: — По поводу ваших с Минхо-хёном отношений. Я не понимаю, почему ты так к нему относишься. Ни ты, ни он не являетесь мудаками, но именно таким образом ты поступаешь с ним сейчас. Ты мне нравишься, но, прости, я не собираюсь сюсюкаться с тобой, как делает это он. Джисон хмыкает, отворачивая голову в сторону телевизора, на экране которого горит рабочий стол подключённого ноутбука. У него напрочь отсутствует желание обсуждать это, тем не менее Феликс слишком настойчив и, видимо, пока не донесёт до него своё мнение, не успокоится. Что ж, ему тоже есть что сказать. — Он полностью заслужил это. Начиная с того, что сталкерил за мной, заканчивая тем, что без моего согласия утянул сюда. Он до сих пор не оставляет попытки влезть мне под кожу, когда я этого совершенно не хочу! Под конец он срывает на крик, и давится воздухом в порыве негодования. Почему никто вокруг не учитывает этого, когда напрашивается со своими советами?! — А теперь послушай меня, Джисон. Я не знаю всех нюансов, да и не надо оно мне для того, чтобы прийти вот к чему. Ты не задумывался, что пытаешься выставить себя единственной жертвой? Минхо ведь тоже не по своей воле перемещался во времени, это получалось без его ведома. Может, он виноват, что не предупредил тебя о том, что могло случиться, но он тянул так долго, как только мог. Сынмин сказал, что его физическое состояние ухудшалось с каждым прыжком, он сам многое не знал об этой способности. А что, если бы он не приютил тебя? Бросил одного на улице, не привёл своего отца, воспользовался твоим зависимым состоянием и изнасиловал бы в течку? Конечно, хён неидеален, но он действительно делает всё возможное, чтобы загладить свою вину перед тобой. Феликс заканчивает свой монолог и переводит дух, чтобы припечатать суровым: — Тебе повезло, что судьба в альфы выбрала Минхо, а не кого-то другого, кому было бы с колокольни плевать на тебя. Джисон кусает губы, внутри него разворачивается настоящее поле боя, где застарелая боль и обида воюют против совести и надежды. Очевидно, что первая сторона совершает успешные наступления, в пух и прах задавливая всё то светлое, что хранится глубоко в его душе. Впрочем, вторая сторона не сломлена, в частности она напоминает ему о том, что Минхо не монстр, что ему стоит быть благодарным и прекратить вешать на него ярлыки, которые никак не соответствуют действительности. Все те разы, когда ему казалось, что на него направлено дуло того самого парализатора, который бы превратил его в неспособного сдвинуться овоща, альфа рассеивал это видение мелочами. Готовил полезную еду, спрашивал, что из одежды и принадлежностей ему необходимо купить, занимался его обустройством в этом мире, помогая с документами. Он пытался подарить ему покой своим запахом, остановил тогда в клубе, потому что узнал, что он был не трезв. Он делал всё то, что должен был делать Тэмин, и этим до чёртиков пугал его. — Мне страшно подпускать его ближе, – доверительно делится он, ощущая, как стук сердца отдаётся в ушах. Омега долго смотрит за его спину, в панорамное окно, за которым открывается вид на дремлющий Сеул – город, в котором вечно бурлит жизнь, где в любую секунду происходит как прекрасное, так и ужасное. И когда Феликс будто бы возвращается к нему с соседней планеты, его слова для Джисона звучат по-иному, словно человек перед ним прошёл моря и океаны, облетел половину вселенной и пришёл донести до него простую истину: — Этот страх погубит тебя. Тебе всегда будет больно, пока ты будешь продолжать стоять на месте.

***

Лето заканчивается. Вечера наступают на пятки дню всё раньше, погода становится чаще пасмурной и прохладной, а в воздухе витает запах отживающих свой краткий срок трав и цветов. Минхо всегда любил осень, не перенося знойную жару лета и леденящий холод зимы, хотя не то, чтобы в Сеуле были столь значительные перепады температур. Джисон возвращается от Феликса на последней неделе августа, и что-то в его поведении снова меняется. Альфа не может сказать, что конкретно. Но с его прибытием он учится привыкать к сладкому и манящему аромату в доме, теперь ему намного легче идентифицировать эмоции, проскальзывающие в течение дня у омеги, что несомненно помогает. Из минусов было лишь то, что его сущность начала сильнее тянуться к истинной паре, и, на удивление, получала взаимный отклик от внутренней омеги Джисона. Любой другой на месте Минхо радовался бы, выпрыгивая из штанов, однако в груди ноет от мыслей, что это ничего не значит. Не в их случае. Он мог бы продолжать разводить драму, чахнуть от того, что его чувства не находят выхода, оказавшись никому не нужными, однако он предпочитает не делать этого. За изнуряющую неделю гона он понабрал себе дополнительных смен, из-за чего практически не появлялся дома, а с сентября он начинает ходить на учёбу. Так, наверное, будет лучше. Минхо даёт Джисону столько личного пространства, сколько может. Сынмин подмечает его хандру, молчит и смотрит с сожалением, раздражая его этим. Единственный, кто так не делает, оказывается Феликс, который либо не поднимает эту тему, либо же заговорщицки улыбается, будто бы имеет какие-то козыри в рукаве. О них Минхо догадывается через неделю, когда после утомительного дня в универе, где из него вытрахали все мозги, и насыщенной смены в студии в квартире по приходе ужасно чисто и вкусно пахнет едой. На кухонном столе альфа видит накрытую плёнкой тарелку с ужином и записку рядом, где корявым почерком написано: «ты совсем ничего не ешь, идиот». И ведь Минхо действительно как последний дурак тянет улыбку и слышит гулкие удары сердца, что разгоняет застоявшуюся за последнее время кровь. Приготовленная паста кажется ему едой богов, несмотря на то что слегка недосолена и остыла. На второй неделе сентября его расписание более-менее нормализуется, и у него появляется больше свободного времени, которое он проводит дома. С Джисоном. Омега не только покидает спальню, но и с каждым разом охотнее становится инициатором диалога. Они не говорят о чём-то чересчур личном, не касаются больных точек, обсуждая фильмы, что смотрят вместе, бытовые вещи или музыку. Тем не менее они не ругаются, Джисон не убегает и не закрывается от него, и Минхо не в силах утихомирить свою влюблённость, что расцветает пуще прежнего, подпитываемая вниманием Хана. Глупое выражение лица не слезает с него и на парах, и практически любой его знакомый указывает на это. Как-то за очередным вечером кино Джисон впервые просит его о помощи. — Я хочу устроиться на работу, только вот без понятия, как это делается у вас. Мне надо составить что-то типа резюме? – его голос неожиданно перебивает душещипательную сцену, и Минхо полностью отвлекается от сюжета. — Да, есть куча сайтов, на которых ты можешь оставить свою анкету, и работодатель свяжется с тобой. Или же ты сам сможешь подобрать работу по указанным критериям, – он делает громкость телевизора потише и полностью разворачивается к задумавшемуся о чём-то своём омеге. На самом деле, Минхо рад, что Джисон интересуется подобным. И дело было вовсе не в деньгах, его зарплаты вполне хватало обеспечивать их всем необходимым и оплачивать счета, внутренности грела сама мысль, что омега принимает случившееся и готов двигаться вперёд. В итоге, они переносят просмотр дорамы и вместе заполняют данные Джисона. Так, альфа узнаёт, что у того уже был опыт в сфере обслуживания, в частности работы в общепите, что самую малость удивляет его. На его недоумевающие взгляды омега усмехается, отвечая: — С гонок доход хоть и приличный, но не постоянный. Мне важно иметь подушку финансовой безопасности. Образ беспечного подростка, успевший укорениться в голове, медленно разрушается. Между ними повисает уютная тишина, разбавляемая клацаньем клавиш быстро печатающего омеги, Ли сидит по правую сторону и наблюдает за ним (любуется, точнее), когда в памяти всплывает тот вечер с его друзьями. — Джисон, – зовёт он, и тот, не отрываясь от экрана, мычит, подтверждая, что слушает, – можно задать вопрос? — Ты уже, – хмыкает Хан, но всё-таки прекращает печатать и сохраняет анкету, – Задавай. Минхо кусает изнутри щёку, боясь зайти на запретную территорию и разрушить воцарившуюся идиллию, но при этом он понимает, что рано или поздно им придётся перешагнуть проведённую черту, если они хотят оказаться кем-то большими, нежели сожителями. Загвоздка в том, что он не до конца уверен, желает ли этого Джисон. — Почему ты никуда не поступил учиться после окончания школы? – наперекор сомнениям и тревогам слышится вопрос. Воздух наполняется тяжёлыми нотами горечи шоколада, Джисон опускает глаза на свои колени, не спешит покинуть гостиную. Он старается не делать поспешных выводов и предоставляет тому возможность собраться с духом. Видимо, за этим стояло что-то серьёзнее, чем банальное незнание, какую специальность стоит выбрать. — В Скайсити омеги и альфы не в праве занимать высокопоставленные должности. Это касается не только правительства, судов и армии, но и элементарного места начальника отдела продаж в замызганном офисе на окраине. Омеги должны рожать и воспитывать детей, а альфы устраиваться разнорабочими, потому что бешеные и отбитые, – Минхо поджимает губы, хмурясь от мерзости услышанного, – По крайней мере, такое мышление у подавляющей части общества. Такого же мнения были мои приёмные родители, поэтому с подросткового возраста они говорили, что мне нет смысла мечтать о чём-то глобальном, и мой максимум – выйти замуж за бету с десятью нулями после единицы на счету. Радужка чернеет, он прячет возникшие ярость и раздражение за веками, стоит картинкам того, как его пару постоянно унижали и сравнивали с землёй промелькнуть в сознании. Как человеку, воспитанному в семье с ценностями равенства и уважения к любому гендеру, ему сложно смириться с тем, что в необозримом будущем могут жить узколобые снобы, которые будут править балом. Мама Минхо была омегой, и ей это нисколько не помешало стать замечательным юристом, что её клиенты до сих пор обращаются к ней за помощью, хотя та ушла на пенсию несколько лет назад и живёт в своё удовольствие. Как бы то ни было, на данный момент джисонова реальность изменилась. — Сейчас ты можешь стать кем угодно, – Минхо аккуратно кладёт ладонь на напряжённые плечи и невесомо провидит по мягкой ткани рубашки, – Подумай об этом, хорошо? Я поддержу любое твоё решение. Джисон выдыхает и расслабляется под его прикосновениями, откидывая голову на спинку дивана. — Пока попробую поработать в каком-нибудь кафе. Я не хочу вечно сидеть на твоей шее, – ворчит он и с энтузиазмом начинает пролистывать список вакансий, предложенных сайтом. Альфа улыбается, придвигаясь ближе, чтобы тоже просмотреть объявления. Внутри разливается приятное тепло – ему сделали маленький шаг навстречу. И кто знает, может быть, настанет время, когда они встретятся на одной стороне и смогут разглядывать друг друга без всяких предрассудков и страхов.

***

Благодаря Феликсу Джисон пробует отбросить сложившееся первое впечатление и заново познакомиться именно с тем Ли Минхо, которого видят все остальные. Естественно, это не так просто, как кажется на первый взгляд. К тому же, на него не мог не повлиять прошлый опыт токсичных отношений, когда весь мир был будто против него, а он являлся главным антагонистом, что обязательно останется ни с чем, в то время как все вокруг будут счастливы. Он борется с собой каждый день и начинает с малого. Например, в кои-то веки рассмотреть квартиру, в которой он живёт как-никак месяц. В гостиной он находит много разных фотографий, на них альфа улыбается в окружении семьи и друзей, есть пару, где он стоит один и держит или кубок, или аттестат. На кухне он натыкается на гору витаминов и добавок и тратит около получаса, роясь в шкафчиках в поисках пакетика чая. Под конец ему становится скучно: его переносной компьютер окончательно разрядился, и он отныне не сможет им пользоваться, поэтому омега решает навести порядок. Минхо в большинстве своём был опрятнее него, но в последние недели тот стал задерживаться на работе, и времени на уборку не оставалось. Джисон отдраивает всю квартиру и даже пытается приготовить пасту, которую делал вместе с Феликсом. А вечером, когда альфа приходит уставший, он следит за его реакцией из-за угла. Замешательство на чужом лице сменяется нежной улыбкой, и он не может ничего поделать с тем, как его собственное сердце замирает на миллисекунду от того, насколько она красивая. После этого ему стало немного легче открываться альфе. Минхо не давил на него, ничего не спрашивал и не требовал. Он мог мягко подкалывать его, громко смеяться над тупыми шутками, накидывать на него плед, когда он осмеливался посидеть в гостиной при нём. На днях он даже отдал ему свой старый телефон, выглядевший едва ли не как новый, потому как Джисон заикнулся о том, что остался без доступа в интернет и связи. В тот вечер он целый час листал сохранившиеся на устройстве видео и фото, – на них было мало альфы, но много Сынмина, котов и природы – становясь свидетелем незнакомой ему жизни. О своих успехах Джисон докладывал Феликсу, писавшему ему весь день. Они достаточно скоро сдружились, и в его компании Хан чувствовал себя вполне комфортно, чтобы делиться происходящим. В последние дни он всё чаще задумывался устроиться на работу, запарившись постоянно находиться в четырёх стенах. Подтолкнуло его и то, как Ли мог пропадать то на учёбе, то в студии, пока как сам он бездельничал. Тогда же омега позволяет себе немного отпустить контроль и поделиться чем-то личным со своим истинным. Он уже представляет, как Минхо обязательно продолжит развивать не очень приятную тему, залезет под его рёбра и растопчет всё доверие, выстроившееся между ними. К удивлению, он не делает ничего из перечисленного. Джисону становится стыдно за подобные назойливые мысли. Проходит три дня с того разговора, и омеге успевает прийти на почту парочка предложений вакансий. Он тщательно изучает каждое из них, продумывая возможные затраты и подчёркивая плюсы заведения. За этим Джисон проводит половину дня, желая забить голову чем-то полезным. Внутри с самого утра поселяется противное чувство, сдавливающее грудную клетку и вынуждающее его нервно царапать руки или душить себя. Не помогает и Феликс, уговаривающий его прийти на празднование дня рождения, запланированное на завтра. Эти сообщения напоминают ему о его собственном двадцатилетии, которое, к сожалению, уже наступило. Он никогда не любил этот день, и в этом году четырнадцатое сентября не стало исключением. Радовало лишь то, что он не получит звонка от матери, которая коротко пожелает ему «всего самого наилучшего», а потом начнёт слёзно умолять его вернуться домой. В такие моменты ему хотелось закричать во всё горло, спросить её, где она была, когда отец избивал его, почему молчала, замечая его синяки и разбитое состояние. Почему не интересовалась им, пока он был ребёнком и жил с ними. Джисон ловит себя на том, что слишком долго пялится на дату на блокировке смартфона, и устало трёт лицо. Время близится к пяти, и он заканчивает переписку с работодателями, договариваясь пройти собеседование в понедельник. Голова чугунная, и он плетётся на кухню заварить себе чай. Уже с кружкой в руках он отсутствующе лицезрит гонку капель на стекле окна – погода разбушевалась, и ливень обрушился на город, изредка сверкала молния вдалеке. В Скайсити не бывает подобного, купол, нависающий над мегаполисом, защищает от излишней радиации и незапланированных осадков, и потому заставать, так скажем, «спонтанный» дождь кажется ему чем-то особенным. Со спины неожиданно раздаётся шорох, и Джисон дёргается, резко оборачиваясь. Минхо останавливается и виновато улыбается, поднимая руки в смирительном жесте: — Напугал? Прости. Он выдыхает и хмурится, разглядывая симпатичную мордашку отчего-то довольного парня. — Иди отдыхать, нечего тут красться. Альфа ухмыляется и вдыхает глубже. Джисон, смущаясь, догадывается, что тот улавливает его запах, к которому он сам привык и теперь не чувствует. — Ты грустишь, – констатирует Минхо, щурясь и мигом опуская уголки губ, – Что-то случилось? Сзади раздаются раскаты грома, грозовые тучи плотной завесой скрывают солнце, погружая комнату в полумрак, и всего лишь одинокая лампа в коридоре отбрасывает дорожку света на кухню. Подсвечивает силуэт альфы, прожигающего его тёмными глазами, они самые обычные и встречаются повсеместно, однако именно то, как они смотрят на него, пробивает омегу на эмоции. Он не помнит, чтобы когда-нибудь испытывал нечто схожее. Джисон ставит кружку на подоконник и опирается на него поясницей, голос его ниже обычного, когда слова вырываются наружу: — У меня сегодня день рождения. У Минхо за долю секунды выражение лица сменяется от крайнего удивления до замешательства, и в конце концов он недовольно бурчит: — И почему ты ничего не сказал? Я бы взял отгул и приготовил ужин. Джисон прерывает зарождающуюся тираду слабым смешком, глаза начинает жечь от непрошенных слёз, и он смотрит поверх плеча альфы, чувствуя, как старые обиды подкатывают к горлу в виде тошноты. — Я ненавижу этот день. Терпеть не могу. Был бы шанс, не хотел давать даже повода для… Всё происходит до чёртиков стремительно. Он оказывается в крепких объятиях, и безмятежные волны моря убаюкивают его – Минхо рядом, и его запах, тёплые руки в волосах и на плечах и нежный шёпот в самое ухо срывают несчастный пластырь с гнойной раны на его сердце. Джисон дрожит и всхлипывает, мёртвой хваткой вцепляясь во влажную толстовку. — Мама каждый год звонит мне и… она просит вернуться в этот ад, к избивающему меня отцу и холодным коридорам, к… выполнению своих обязанностей. Она никогда не воспринимала меня… как… н-нечто большее, чем в-вложение и… Хочется утонуть в океане невысказанного, захлебнуться, чтобы и вовсе не всплыть на поверхность. — Дыши, Джисон-и. Давай повторяй за мной. Он ощущает, как его дрожащую руку берут в свою и прижимают к вздымающейся груди, возле колотящегося сердца. Мутные очертания отказываются складываться в единое, воздуха катастрофически мало, внутренности скручивает от накатывающей паники, однако омега слышит, как альфа повторяет мантрой, что это закончится, и он невольно повторяет за ним, полностью переключаясь на чужое сердцебиение. Один, два, десять, семнадцать… Спустя пять минут давящий ужас окончательно отступает, и он вымотано виснет на Минхо. — Извини. — Не нужно. Ты не должен просить прощения передо мной из-за случившегося, – отзывается альфа, ласково очерчивая пальцами выпирающие позвонки шеи, – Пойдём на диван. Они добираются до зала ужасно медленно, – сил после истерики осталось разве что на шарканье ногами и заторможённое моргание – и он мёртвым грузом плюхается на подушки. Минхо устраивается неподалёку, не отпуская его ладони. Неизвестно, сколько они просидели, не издавая ни звука, но, когда один из них подаёт голос, тишина лопается словно мыльный пузырь. — Я не знаю, что мне нужно сделать и как поддержать тебя. Никто из моих знакомых не сталкивался с тем, через что тебе приходится проходить каждый день, – внутри чешется от того, чтобы перебить Ли, уверить, что всё в порядке, панические атаки не такие частые, и он прекрасно справляется со всем самостоятельно. Язык его опухает, когда возмущение перехватывается усилившимся запахом, обнажающим беспокойство, томящееся в Минхо достаточно долго, – Джисон, мне страшно, что однажды я приду в пустую квартиру, а от тебя останется в лучшем случае клочок бумаги на столе. Омега бездушно пожимает плечами, умалчивая, что сценарий собственной смерти прокручивался на подкорке сознания сотни раз, и столько же он отодвигал его подальше. Наверное, ему не стоило разбрасываться своими желаниями, как минимум Минхо сейчас было бы спокойнее в неведении. — Я не хочу тебя заставлять, просто… давай обратимся к психотерапевту? Пожалуйста. Ты сам выберешь специалиста, любого, какого захочешь. Джисон протяжно выдыхает, зацепляясь за поглаживания на тыльной стороне ладони – видимо, от нервов альфа перестал зацикливаться на своих действиях, а ему, что парадоксально, они приятны. По крайней мере, отвлекают от суматохи, творящейся на душе. Поможет ли ему консультация психолога? Это будет определённо долгий путь, учитывая, что сама идея заново пустить себя через мясорубку боли и горечи рьяно отвергается какой-то его частью, между тем старой записью воспроизводятся слова Феликса, вызвавшие в тот вечер стаю мурашек по коже. «Тебе всегда будет больно, пока ты будешь продолжать стоять на месте». — Хорошо, – отсутствующим тоном откликается Джисон спустя целую вечность, – Только ты оплатишь первые сеансы, пока я не найду работу. Вопреки унылому настроению, охватившему Сеул и особенно их квартиру, достаточно одного смазанного взгляда на окрылённого надеждой Минхо, чтобы скрасить запечатанную в грудной клетке тоску. Перед тем как уснуть Джисон думает, что поступил правильно: пора уже прервать эту вереницу страданий и, наконец, отпустить прошлое.

***

Все предыдущие его дни рождения родители закатывали светские приёмы, на которых обязательно присутствовали бы их бизнес-партнёры со своими отпрысками. В костюмах из новой коллекции именитого модного дома, с люксовыми машинами и телохранителями за спинами, аккуратными макияжем и причёской. Под конец вечера определённо вяли уши от бесконечных хвалебных речей, раскалывалась голова от откровенной лжи и лести. Феликс с трудом выдерживал положенные пару часов в обществе самовлюблённых уродов, а потом сбегал домой, чтобы с ведёрком мороженого поиграть в видеоигры. С переездом в Сеул он вообще не справлял этот день, всё не хватало времени, да и настроения, по правде говоря, не было. Тем не менее, в этом году он действительно загорелся идеей устроить небольшую вечеринку с близкими людьми. — Ты ведь не в порядке, да? – грустно спрашивает омега, пока перемешивает тесто. На той стороне слышится вздох, а после Джисон уныло мычит, виновато звуча: — Прости. Вчера был хреновый день. Не хочу портить тебе праздник кислой рожей. Феликс хмыкает, споласкивая руки и перехватывая телефон удобнее. Ему немного обидно, что его нового друга не будет рядом с ним, однако ему не позволит совесть высказать своё недовольство, учитывая, что Хан на самом деле кажется чересчур вымотанным. Он на личном опыте ощутил этот тип усталости, когда даже элементарное действие, вроде сходить в туалет, требует титанических усилий. — Ничего страшного. Главное – это твоё состояние, – в конечном счёте отвечает Феликс, на секунду задумываясь, – Как обстоят дела с Минхо-хёном? Хан чем-то шуршит на заднем плане, видимо, ворочаясь на постели. Его голос пропитан неуверенностью, когда он говорит: — Неплохо. Вчера он… ну, застал мою паническую атаку. И попросил записаться к психотерапевту. Омега замирает на месте, кусая губы, чтобы до конца дослушать друга, который неожиданно замолчал, хотя по тону понятно, что тот хочет его о чём-то попросить. Заминка длится не дольше десяти секунд – ощутимо, если до этого их было невозможно заткнуть. — Может быть, у тебя есть кто-нибудь на примете? Желательно, кто-то надёжный. Чтобы он не сбежал после того, как узнает, откуда я. — Думаю, что да, – слабая улыбка расцветает на губах при мыслях, что Джисон созрел для принятия посторонней помощи, – У меня есть знакомый, он отличный психотерапевт. Я договорюсь с ним, чтобы тебя записали как можно раньше. Как его бывший клиент, скажу, что Бан Чан чертовски хорош. Джисон тихо благодарит его, и больше они не возвращаются к этой теме последующий час их разговора. Прощаясь, Феликс обещает списаться позже и оглядывает стол, что накрыл к приходу гостей. Вскоре должен был объявиться Сынмин, загадочно пропадающий весь день – тот явно организовывал что-то масштабное, хотя он не раз напоминал ему, что не любит сюрпризы и будет рад просто провести время вместе. Помимо его парня придёт и Минхо, других же своих знакомых и одногруппников он не звал. Всё-таки он на протяжении многих лет видел в свой день совершенно не тех людей, и в этом году намеревался отдохнуть в узком кругу. Ближе к пяти раздаётся писк двери, Феликс как раз меняет домашнюю одежду на свободные штаны и мягкий свитер, когда на пороге спальни появляется улыбающийся альфа. Любимый запах грозы проникает в лёгкие, и ему даже нет смысла оборачиваться, чтобы догадаться, кому он принадлежит. Феликс поправляет стрелки подводкой перед тем, как перевести взгляд на приблизившегося Сынмина, что тихонечко ждёт, как он закончит. Мимоходом вспоминается случай двухнедельной давности, когда омега динамил поползновения в свой адрес, потому как один нетерпеливый и настырный парень мешал ему закончить со сборами, и в итоге был лишён секса на неделю. Теперь Ким, как шёлковый, не смеет путаться под ногами, а у него внутренние бесята гаденько хихикают. Омега кладёт косметику на столик и мигом оказывается в крепких объятиях. Сынмин зарывается носом в шею и проводит языком по запаховой железе, из-за чего весь мир плывёт перед взором. Господи, как же сильно Феликс мечтает почувствовать прикосновения острых клыков, что непременно прокусят нежную кожу и оставят свой след в виде метки. — Привет, – хрипит он низким голосом. — Привет, котёнок, – так же сипло здоровается альфа, проскальзывая пальцами под ткань и гладя изгибы талии, – С днём рождения тебя. Феликс не может (да и не планирует) сдержать идиотской улыбки, и внутри становится необычайно тепло и спокойно, что хватит осветить целый район – настолько он счастлив в данный момент. Они стоят так чёрт знает сколько, Ли плавится под натиском горячих поцелуев, а шаловливые руки Сынмина уже вовсю сминают его задницу, выбивая из него протяжный скулёж. — Минни… скоро придёт хён, нам надо остановиться, – Феликс пытается скинуть пелену возбуждения и отстраняется от альфы, не отпускающего из своей хватки. Сынмин неохотно отрывается от завораживающей тонкой шеи и у самых губ шепчет: — Я развернул его обратно полчаса назад. Омега с секунду глупо моргает глазами, а затем недоумённо хмурится, возмущаясь: — Зачем? И на кого я еды тут наготовил? — На меня любимого? – шутит альфа, но не получив ожидаемой реакции, чуть пристыженно поджимает губы, – Я кое-что подготовил тебе в качестве подарка, и Минхо не вписывался в планы. Мы можем встретиться с ним и Джисоном на следующей неделе? Феликс лишь вздыхает и поднимает глаза к потолку словно великомученик, на чью долю выпало непростое испытание. Говорил же, что не ждёт никаких сюрпризов. Впрочем, он не в силах подолгу обижаться на альфу, поэтому запускает пальцы в каштановые вихры и игриво любопытствует: — И что же ты там придумал такого, раз это не для чужих глаз? Его кокетливое настроение моментально подхватывают, и вот уже омега усажен на туалетный столик, а альфа хозяйничает под его одеждой, сжимая соски и выбивая из него весь дух. После проведённой вдвоём течки Сынмин наизусть выучил расположение всех его эрогенных зон, чем постоянно пользуется и доводит свою пару до пика одними ласками, и щёки всякий раз алеют от подобного – Феликсу крайне неловко из-за собственной чувствительности, а Киму, напротив, в кайф. Как-никак подобное кормит его эго, да и компромата больше появляется на Феликса, которого дразнить одно удовольствие. В этот раз альфа медленно раздевает его, не забывая очертить открывающиеся миллиметры кожи пальцами, особое внимание уделяет его бёдрам, обновляя засосы и слегка давя на старые. Феликс упирается о зеркало и дрожит от нетерпения, в то время как его парень опускается на пол и раздвигает его ноги сильнее. Омега догадывается, что тот хочет сделать, но всё равно вздрагивает и скулит: Сынмин проходит языком по головке члена и ведёт влажную дорожку к сжимающейся дырочке, собирая смазку. Недавно они обнаружили, что обоим сносит крышу от римминга, и, как ни странно, больше всего именно Сынмину. Он кусает чувствительную кожу вокруг, проникает внутрь кончиком языка и сразу же выходит – изводит, разжигает пламя страсти, пожирающее омегу изнутри. У них вечно так: кто первый начнёт умолять, тот потом выполняет желание. Несложно догадаться, что сдаётся в большинстве своём Ли. — Сынмин-и, пожалуйста… Я умру, серьёзно. Б-быстрее, чем ты меня трахнешь… Ким прерывает увлекательное занятие, и его блядские губы блестят от смазки. До безумия хочется их поцеловать. — Хорошо, – практически рычит. У Феликса все бёдра липкие от смазки, колени дрожат, когда ему помогают встать в коленно-локтевую на кровати, но это определённо стоит того, потому как спиной он может чувствовать гулкое сердцебиение любимого человека, что без устали покрывает его плечи и шею поцелуями, любовно трогает живот и вдыхает запах пломбира. Сладко. Сынмин аккуратно входит в него, перед этим дополнительно смазав член лубрикантом, и останавливается на пару мгновений. Заботится, ждёт разрешения продолжать. Неважно, насколько они оба возбуждены, в первую очередь он думает о комфорте своего партнёра, и у омеги под рёбрами сдавливает от переполняющей его нежности. — Давай, – хрипит он и давится воздухом от глубокого толчка. Сегодня альфа ужасно медлит, не срывается на привычный бешеный темп, наслаждается его мольбами поторопиться и стонами от стимуляции простаты. Глаза начинают слезиться от того, как ему хорошо. Сынмин поднимает его в вертикальное положение, меняя угол проникновения, ни на секунду не останавливаясь. Феликсу кажется, что он видит звёздный атлас на потолке. И, наконец, произносит то, что хотел сказать давным-давно: — П-поставь мне метку. Ким от неожиданности перестаёт двигаться, его дыхание прерывистое и частое, он явно сам только-только спустился на землю, потому его вопрос сквозит неподдельным изумлением: — Метку? Ты уверен, Ликс-и? — Уверен, на все двести. Я… я хочу полностью стать твоим. Несмотря на то, что он не видит лица своего альфы, он знает, что у него глаза стали размером с блюдца, а уголки губ растягиваются во влюблённой улыбке. Сынмин никогда не признавал этого вслух, боялся спугнуть, обидеть, быть непонятым. Ему было страшно вновь ощутить то едкое одиночество, преследующее его на каждом этапе жизни. Феликс может только строить догадки, осведомлённый о сложных отношениях альфы с его семьёй, но что он может с точностью гарантировать – это облегчение, что обязательно настигнет Кима после того, как он пометит его. Да и его лично греет мысль, что они окончательно станут единым целым. — Обещай мне, что не пожалеешь потом. — Клянусь, – на выдохе, оборачиваясь и в самые губы, которые дарят ему чувственный поцелуй. Пожалуй, они целуются маленькую бесконечность, не смея отодвинутся даже тогда, когда снова возобновляются толчки, более быстрые и размашистые, доводящие омегу до крайней степени эйфории. Глаза закатываются от подступающего оргазма, и из него вырывается короткий вскрик, стоит альфе прокусить место неподалёку от запаховой железы. Ноющая боль и нескончаемое наслаждение подводят его к краю – Феликс кончает, без умолку повторяя родное имя. Сынмин слизывает последние капли крови и плаксиво хнычет от сокращающихся стенок, однако всё равно предусмотрительно выходит из омеги, и ему хватает пары движений по члену, чтобы запачкать феликсову поясницу своей спермой. С минуту они пробуют отдышаться и молчат, а омега заворожённо касается пульсирующей раны на шее, ожидая, как с течением парочки дней у него будут скакать гормоны, полностью подстраиваясь под соулмейта. Безусловно, приятного в этом мало, но сам факт, что в ближайшее время он сможет ментально чувствовать Сынмина, взбудораживает и окрыляет. Альфа с горящими глазами придвигается ближе и кладёт руку ему на бок, не сводя взгляда. Счастливого. — Поставишь и мне свою метку? – с трепетом интересуется. — Её придётся часто обновлять, – предупреждает Феликс и, когда получает согласие, седлает своего парня. Щёки болят от нескончаемых улыбок. Омежьи клыки не сильно острые, но достаточно, чтобы оставить след, и как только Феликс заканчивает сцеловывать хриплые стоны и вздохи, нависает сверху, осматривая результаты своей работы. Красное пятно с двумя выемками вполне его устраивают, как и альфу, что довольным котом трётся о его нос. В итоге, они валяются около получаса, а затем Сынмин с энтузиазмом заставляет подняться разморённого омегу, отмывает его в душе и помогает заново собраться, чтобы отвезти того загород. Где среди поля располагается обсерватория с мощным телескопом, способным увидеть звёзды за тысячи километров. По дороге обратно они обязательно заедут в круглосуточный макдональдс и с запалом будут обсуждать увиденное, поражаясь масштабами вселенной. И сидя на красном диванчике, в ночи, Феликс с замиранием сердца поделится: — Ты намного больше целой галактики. Что непременно отпечатается в их памяти как одно из лучших воспоминаний.

***

Будучи жителем двадцать второго века на протяжении всего своего никчёмного существования, он прекрасно понимал, что ему будет непросто освоиться в социуме, кардинально отличающемся от того, к чему он успел привыкнуть. К тому же, как отметил его психотерапевт, ему сложно даются в принципе любые перемены. Опять-таки единственное, что ему остаётся – стиснув зубы, наблюдать, повторять и терпеть. Джисон как раз этим и занимается всё то время, что работает здесь. В уютной кофейне весьма занятого района, где продаются вкусный кофе и свежая выпечка. По правде говоря, всё не в такой мере ужасно, как он напридумывал себе, как только перешагнул порог заведения. Его коллеги – Чанбин и Чонин – встретили новенького вполне радушно, показали и рассказали, как построена работа и в чём заключаются его обязанности. Он устраивался в качестве бариста, однако временами помогает и с выполнением поручений, что падают на голову Чонину – тот работал неполный рабочий день, учась в выпускном классе, и потому многое мог не успеть из-за нехватки времени. Так что волей-неволей Джисону приходилось стоять и за кассой, обслуживая нескончаемый поток клиентов. Благодаря чему он смог прийти к выводу, что людей не любит как из будущего, так и из прошлого. На вторую рабочую неделю он действительно устаёт отбиваться от липнущих к нему, словно пчёлы на мёд, альф. В мусорке за смену обязательно найдётся с десяток записок с оставленными номерами и глупыми пикап-фразочками, девушки построят ему глазки, пока будут задавать откровенно тупые вопросы, ответы на которые знают прекрасно сами, и, конечно же, ветром принесёт какого-нибудь смельчака, что дотронется до его ладони и развоняется на весь зал. Чанбин на его кривящееся лицо будет злорадно хихикать, приговаривая, что запах Джисона слишком привлекательный, и потому манит окружающих его альф. Почему Чанбин, имея букву «А» в медкарте, не пристаёт к нему, остаётся загадкой. Наверное, Хан ему не интересен в этом плане, и не все прохожие хотят ему смерти (как уверяет его психолог, что всё ещё сомнительно для него). На календаре начало октября, погода ухудшается буквально на глазах, и из головы не могут вылететь мысли о скоротечности бытия. Идёт третий месяц его пребывания в этой эпохе, большинство вещей и норм до сих пор вызывают у него вопросы, но, встречаясь с чем-то странным, он не реагирует столь бурно. Тем более, ему очень помогает Минхо, когда не пропадает в университете или студии. И он довольно часто списывается с Феликсом. Даже разрешил ему покрасить свои волосы, потому что его родной чёрный цвет чересчур заметен на фоне белизны блонда, теперь он шатен и ему можно не париться о постоянных покрасках. Жизнь вроде бы налаживается, хотя ему страшно расслабиться и отпустить контроль хоть на секунду. И потому каждые среду и пятницу он отпрашивается за полчаса до конца своей смены и едет в противоположный конец города на приём к своему психотерапевту. Чан, как и обещал ему Феликс, на самом деле компетентен и не лезет туда, куда его не просят, чем завоёвывает мало-мальски его доверие за пару сеансов. На третьем разе он знакомит Джисона с его диагнозом – комплексным посттравматическим расстройством – и ручается, что омега сможет преодолеть свои травмы, чтобы, наконец, опробовать полноценную жизнь. Прогнозы в целом положительные и утешительные, так что вскоре поход в клинику перестаёт быть ссылкой на каторгу. — Хён, принеси ещё кофейных зёрен! Он отвлекается от разглядывания проезжающих за окном машин, закрывает кассу и плетётся в кладовую, откуда выносит увесистый мешок. Чонин благодарит его и пополняет запасы кофе в кофемашинах. До конца рабочего дня остаётся двадцать минут, когда колокольчик над дверью звенит, оповещаю о приходе новых посетителей. Джисон с удивлением отмечает, что к стойке приближается завёрнутый в огромный шарф Минхо и какой-то высокий парень. С полторы недели назад он узнал, что кофейня находится в шаговой доступности от танцевальной академии, в которой преподаёт альфа, однако тот ни разу ещё не объявлялся здесь. — Ты чего здесь? – вылетает из его рта быстрее, чем мозги успевают проанализировать сказанное. Минхо на его ворчание закатывает глаза и слабо улыбается. — Забрать тебя пришёл, я предупредил в сообщениях, которые ты не прочёл. Да и Хёнджин захотел какао, а я ему был должен. Джисон вспоминает, что отключил звук на телефоне после пятнадцатой мемной фотки, отправленной Феликсом, и хочет попросить альфу идти домой без него, как вздрагивает от внезапного звука, раздавшегося сзади. Он оборачивается и видит, как далеко не неуклюжий Чанбин спотыкается о свои ноги и чуть не пропахивает пол собственным носом. — Эй, ты в порядке, Чанбин-хён? – взволнованно спрашивает недавно освободившийся Чонин. Со несвойственно ему краснеет и извиняется, переводя сверкающий взгляд поверх плеча Джисона. Омега даже задумывается не реагирует ли тот так на Минхо, а после запоздало вспоминает о втором парне. Хёнджин точно так же смущается и замирает, пялясь на их администратора с неким благоговением. Видимо, джисонов запах снова предаёт его, раскрывая всё недоумение, потому как Минхо хмыкает и аккуратно отодвигает его в сторону, освобождая пространство для тех двоих, попутно поясняя ему: — Они, судя по всему, истинные. Не обращай внимание. — А, – глупо хлопает Джисон ресницами и любопытничает, – Это что ли так легко понять? Ли на его вопрос лишь загадочно пожимает плечами, ничего не отвечая. Таким образом, Джисон позже знакомится с Хван Хёнджином – весёлым и чересчур раздражающим парнем, который начинает наведываться в их кофейню при всяком удобном (и не очень) случае. Поначалу тот искренне хочет подружиться с ним, когда не занят сюсюканьем с Чанбином, аргументируя свой повышенный интерес тем, что они оба омеги, одногодки и при соулмейтах. — Сама судьба свела нас для того, чтобы мы стали друзьями! Тем не менее, Хану всё ещё трудно заводить знакомства, и он не переносит повышенную заинтересованность к своей персоне, воспринимая Хёнджина в штыки. Однажды тот заваливается к ним в разгар чертовски загруженного дня, и после того, как он приготовил с десяток кружек кофе без минуты перерыва, ему чисто физически и морально не хватает сил, чтобы сдерживать свою сучью натуру, прорывающуюся наружу. Так что один пирожный мальчик (как был он назван в его голове при встрече) посылается на любимые три буквы – на край света и без оглядки. Поразительно, что Хёнджин ничуть не обижается из-за грубости в свой адрес и, по всей видимости, пропускает все ругательства мимо ушей. Как результат, после того случая он смягчается по отношению к вечно лезущему омеге и перестаёт думать о том, как прибить его при первой же возможности спустя две недели. Общение с Хёнджином автоматически переносит его отношения с Чанбином на уровень выше. И в их повседневные беседы постепенно просачиваются личные аспекты, такие как хобби и увлечения. Вследствие чего толком ничем не увлекающийся омега с лёгкой руки альфы попадает в мир музыки. Его хён в свободное время занимается продюсированием, его песни частенько играют в рекламах или в качестве фонового сопровождения в роликах многих видеоблогеров. Чанбин горит музыкой и едва ли не помолвлен с ней, мечтая стать одним из великих продюсеров современности, его страсть каким-то образом заражает и Джисона. Единственное, что радовало его раньше, были гонки на скайбордах, после них сердце в груди сходило с ума от адреналина и свобода текла по сосудам вместо крови. Со своим перемещением во времени он лишился всего этого, что переносилось очень болезненно, сносной заменой стало выплёскивание своих чувств на бумагу. Джисон мог часами писать в найденном блокноте, складывая слова в строки и рифмы, это успокаивало его, а вкупе с приятной мелодией дарило наслаждение. О чём он робко делится с альфой, не вдаваясь в подробности, что оказывается достаточным для того, чтобы тот притащил на следующую их совместную смену свой ноутбук и наушники. Так, во время перерыва омега впервые слушает его песни, оставляющие приятное послевкусие. Те динамичные, яркие и вполне неплохие для того, чтобы агентства покупали их. — Ты действительно талантливый, хён, – делает он комплимент, снимая наушники. Чанбин покрывается румянцем от похвалы и с восторгом предлагает: — Хочешь попробовать? Джисон неуверенно улыбается, но поддаётся слабому огоньку, что загорается от мыслей начать. Он повторяет себе, что ничего ужасного не произойдёт, если у него не получится по-настоящему погрузиться в это дело. Как же он ошибается. Поначалу он пользуется оборудованием Чанбин-хёна, тыкается в программах и в корне ничего не понимает, дома он вечерами напролёт изучает музыкальную теорию, чтобы облегчить свои страдания. Однако после его буквально не оторвать от компьютера, омега ходит хвостиком за Чанбином и с его разрешения сидит в снимаемой им студии, не вылезая, из-за чего под недовольный бубнёж платит долю аренды, чтобы приходить в любое время. «Ты буквально светишься», – слышит он от Минхо по происшествии двух недель, похожее говорят и другие, даже его терапевт активно поддерживает его стремление. Джисон не знает, нашёл ли смысл своей жизни в музыке, но то, что она делает его хоть на каплю счастливым – правда. Такими темпами проходит большая часть октября. И в особо сырой и мерзкий день Хёнджин заявляется в кофейню не один, а вместе с жалующимся на дожди и холод Феликсом. Джисон в курсе, что те учатся в одном университете, так что совсем не удивляется, в отличие от Ли, чьи брови прячутся за тёмной чёлкой, когда они пересекаются взглядами. Под чужие возмущения он готовит им макиято и горячий шоколад и ставит стаканы на поднос, беря небольшой перерыв – посетителей пока что мало. — Ты не говорил мне, что работаешь в самой популярной кофейне на Каннаме. — Ну, ты вроде и не спрашивал, – жмёт он плечами и решает перевести тему, пока ему повторно не промыли мозги, – А вы чего вдвоём разгуливаете? Я думал, вы подружки только в стенах универа. Хёнджин фыркает и отпивает свой горячий шоколад перед тем, как поделиться их грандиозными планами на эту среду: — Мы с Ликс-и искали подарок для Минхо-хёна. Ты не представляешь, как может быть тяжело подобрать ему нормальные кроссовки на практику. Джисона словно поражает молнией, он столбенеет на пару секунд, и, кажется, на его лице отражается чистый шок, потому как Феликс понятливо мычит и хмыкает: — Ты забыл о его дне рождения. — Что? Как так? Ты же его парень, нет? – восклицает Хван, и когда получает отрицательный ответ, то его глаза комично расширяются, и он с подозрением отзывается, – Вы же истинные. — Ага. Но это не значит, что мы обязаны встречаться. Если честно, Джисону жутко стыдно, что он, нырнув в стремительное течение будней, упустил этот момент. Он косо смотрит на дату на рабочем столе телефона. Двадцать третье. Радует, что он в принципе не очнулся двадцать пятого, полностью не готовый. Хотя, если так подумать, Минхо не планировал отмечать свой день рождения (дата выпадала на рабочий день) и явно не ждал от него чего-нибудь, однако его бы и без альфьего участия сожрала совесть. Вероятно, с месяца два назад он бы не заморачивался по этому поводу столь сильно, но сейчас всё по-другому. Они, в сущности, сблизились за последнее время, настолько, что он не мог представить, что делал бы, останься он в полном одиночестве. Минхо незримо присутствует во всём: первой мыслью при пробуждении и последней ночью, в тексте песен и в выглаженной им с утра футболке, в подаренных ему наушниках и чувстве безопасности, возникающем рядом с ним. Их связь крепнет, и Джисон по сей день испытывает смешанные ощущения. С одной стороны, он давится ядом вины перед Тэмином, в его самых страшных кошмарах тот с осуждением смотрит на него и говорит о предательстве, с другой – Хан шаг за шагом осознаёт, что влюбляется, и эти эмоции скрашивают его монохромный мир, потому потерять их предстаёт смертельной казнью. Не помогает и то, что в одно мгновенье ему хочется лыбиться и смеяться от распускающихся цветов привязанности внутри, а уже в следующее – расцарапать руки в кровь, чтобы ослабить давку, сковавшую грудную клетку. Он уже обсуждал развернувшийся в нём парадокс с Чаном, и его слова периодически всплывают фоном. «Ты – не твоя травма». Иногда ему слишком тяжело вновь и вновь бороться со своими демонами, и как только он уже готов сдаться и опустить руки, он вспоминает, что на том берегу его ждёт Минхо, шепчущий в ночи «ты больше не одинок», и его голос и объятия спасают Джисона от бесконечного падения. По этой и ещё многим причинам он воодушевляется подготовить предназначенному что-нибудь особенное в качестве подарка. Если он правильно помнит, то зимой будет проводиться какой-то важный конкурс, в котором альфа желает принять участие, заявку необходимо подать в скором времени, но Ли никак не может определиться с концептом. Учитывая, сколько треков он успел написать, из них определённо найдутся те, под которые можно придумать хореографию. Вопрос оставался лишь в том, понравится ли Минхо его музыка? Он ни разу не слышал его наработки из-за того, что сам Джисон смущённо прятал их на жёстком диске и не позволял включать. Во всяком случае, ему пока не приходит идеи лучше этой. — Поможете мне кое с чем? – застенчиво пищит он. Феликс ослепляет широкой улыбкой и вместе с предприимчиво настроенным Хёнджином внимательно слушает его мини-план, на выполнение которого осталось всего ничего, и его друзья с огромным рвением бросаются ему на помощь. В свой выходной Джисон запирается в студии и тратит около двадцати часов, чтобы написать трек с нуля на основе отправленного Хваном положения о конкурсе, Чанбин-хён прослушивает конечный вариант и то ли с завистью, то ли с щенячьим восторгом одобряет его. Он перекидывает песню на флешку и упаковывает её в маленькую коробочку. Так как Минхо намеревается провести этот день в студии за репетицией танца для съёмок со своими сонбэ, Джисон приглашает к ним домой Феликса, чтобы вдвоём они испекли праздничный торт. Готовка и ныне является его ахиллесовой пятой, ввиду чего всё идёт не очень гладко, как предполагалось, но без своего друга он бы точно не справился вовремя, и по окончании получившийся шоколадный торт выглядит весьма аппетитно и на вкус съедобно. Уборка, сборы и дорога занимают дополнительные три часа, и ближе к закату двадцать пятого октября Хан стоит перед зданием танцевальной академии во всеоружии. На входе его встречает Хёнджин, что проводит омегу по длинным и запутанным коридорам, где смешиваются различные запахи и наслаиваются звуки, сочетание так себе, если вам, конечно, интересно. Они останавливаются около матовой двери, за ней играет энергичная песня и слышен скрип подошвы. — Наён-сонсэнним и Джихун-сонсэнним ушли около часа назад, он должен быть там один. Я попросил администратора не пускать никого в зал в течение часа, – тихо информирует Хёнджин и хитро прищуривается, – Не шалите сильно, мальчики. Влетит иначе мне. Джисон закатывает глаза и легонько бьёт своего придурковатого друга в плечо. Скопившееся напряжение и волнение перестают маячить перед ним и жужжат на периферии, и он благодарно кивает омеге и произносит негромкое «спасибо». Звучавший до этого трек внезапно затихает, и они суетливо зажигают свечи, Хван щёлкает выключателем и приоткрывает для него дверь. На дрожащих ногах и с охрипшим голосом он заходит внутрь, заставая изумлённое лицо Минхо, подскочившего с пола. Лучи солнца очерчивают силуэт его тела, растрёпанные волосы и каплю пота, стекающую по шее. Альфа выглядит разгорячённым и уставшим после тренировки, его рот открывается от удивления, и, похоже, ему нелегко поверить в происходящее. — С днём рождения, дорогой Минхо-я. С днём рождения тебя, – допевает последние строчки Джисон, протягивая ему торт и мягко наставляя, – Загадай желание. Он не знает, о чём просит у судьбы Ли, но сам Хан молит её о благополучии для своего истинного. Неважно с ним или без него Минхо заслуживает счастья. Огонь затухает, и дым тонкой струёй устремляется к потолку. Он относит поднос с тортом к подоконнику и оставляет его там, возвращаясь к застывшему альфе, не вымолвившему ни слова. — Не ожидал? – дразнит его омега. — Совершенно. Глаза напротив блестят от скапливаемых в них слёз, и Джисону кажется, что его разорвёт в клочья от переживаемых эмоций за раз. Он неловко откашливается перед тем, как достать из кармана куртки коробочку и передать её имениннику. — Ты говорил мне, что хочешь сделать номер для участия в одном конкурсе, – поясняет омега, поймав вопросительный взгляд, – Я попытался написать к нему трек. Надеюсь, тебе понравится. Неожиданно Минхо срывается с места и сокращает те несчастные сантиметры, разделявшие их, для того чтобы заключить его в кольцо своих рук. Джисон не может не заметить его дрожь, полюбившийся запах усиливается и в нём улавливаются ноты свежести, соли и водорослей – так пахнет влюблённость. Омега обнимает его в ответ, зарываясь пальцами во влажные волосы и глубоко вдыхая. Ощущает быстрое сердцебиение, а воротник его толстовки намокает из-за слёз, которые альфа не может сдержать. На его памяти подобное с ними происходит впервые, и он проводит носом по виску, у самого уха просит: — Прости, что принёс тебе кучу проблем. Я знаю, что со мной бывает не просто, но лишь благодаря тебе я с каждым днём становлюсь лучшей версией себя. Ты даришь мне надежду, что в моей жизни не всё ещё потеряно. Спасибо тебе, хён. Скорее всего, его откровение задевает что-то хрупкое, ведь Минхо прижимает его к себе крепче и продолжает плакать. — Не извиняйся, всё в порядке. И… спасибо, Джи, – спустя пару минут находит в себе силы ответить альфа, он отстраняется от его плеча и заглядывает в глаза своими мокрыми и красными, наполненными яркими бликами, что чудесно схожи со звёздами и выстраиваются в созвездия. Джисон готов потратить века, только бы не прерывать сие зрелище перед собой. Солнце целиком исчезает за горизонтом, ввергая комнату в полумрак. Они не могут надышаться друг другом, очевидно, что у них и не получится в ближайшие столетия, поскольку сплетение их ароматов создаёт головокружительное сочетание. Джисон тонет от возникшего единения между ними и поддаётся зародившемуся порыву – осторожно касается сухих губ своими. На долю секунды Минхо застывает, осмысливая происходящее, и прерывистый вздох оседает на коже. Из обычного прикосновения оно перерастает в нечто большее – в глубокий поцелуй, сопровождаемый невесомыми укусами и бурлящим нетерпением. Альфа облизывает его губы, и он приоткрывает рот, позволяя тёплому языку щекотать нёбо и сплестись с его собственным. Тело покрывается мурашками от того, как трепетно и нежно гладят его шею и спину. Минхо в последний раз чмокает его в уголок губ и отодвигается назад, большим пальцем оглаживая щёку. Не стоит говорить о том, что у обоих уходит пара минут на то, чтобы прийти в себя от сладкой неги и начать хихикать с того, как они выглядят глупо. Чертовски глупо и влюблённо. Красные нити судьбы крепко переплетаются, строят паутины, прочнее лонсдейлита. Возможно, наступит момент, когда их натяжение станет невыносимым, они будут на грани разрыва, но Джисон несомненно уверен, что они преодолеют всё это вместе. Что отныне его руку будет держать другая, и он больше никогда не будет пробираться сквозь кромешную темноту в одиночестве. В ближайшем будущем они будут облюбовывать все свободные углы и постоянно целоваться, до опухших губ, сбитого дыхания и скачущего сердца. Обниматься вечерами за робкими разговорами и сладостями, обнажая застарелые раны и позволяя дотронуться до них. Открываться друг перед другом душой и телом; разговаривать, спорить, ссориться, обсуждать и так или иначе сходиться во мнении. Поддерживать увлечения и страсть творить. Он станет продюсером, о чём тайно грезил, а Минхо обоснует собственную хореографическую школу. Собираясь большой компанией друзей, они будут внезапно срываться в путешествия и влезать в авантюры, молодость будет кипеть в жилах, а широкие улыбки – не сходить с лица. И однажды, спустя полтора года, Джисон, встречая персиковый рассвет и ощущая прохладу океана ступнями ног, сможет сказать своему альфе, устроившемуся на его плече: — Я дома.

the end.