Дружелюбный

      Иногда, когда ты мог позволить сознанию ускользнуть от тебя и когда солнце начинало нещадно палить, ты видел сны. По крайней мере, другие называли эту вещь снами, а ты же предпочитал не называть никак.       И сны эти были. Они просто существовали, как и ты, и от них нельзя было избавиться. Тебя всегда забавляло такое родство с чем-то столь абстрактным.       Другие тоже видели сны. Они рассказывали о них друг другу, смеясь или плача. И один раз такой сон рассказали и тебе. Твой забавный неуклюжий друг с банданой сказал как-то невзначай: — Знаешь, Кёрби, а ты мне снился. Мы играли на поляне возле леса. Как насчёт повторить в свободное время, а?       Ты, конечно, согласился. Дружелюбный и радостный, и иначе быть не могло. И вы играли в догонялки на этой самой поляне под жарким солнцем как дети. Вернее, твой друг так сказал. Тебе было незнакомо понятие «дети» и ты не сильно хотел спрашивать.       Твои же сны были необычны. Другие, если бы узнали, назвали бы их кошмарами. Но ты знал, что это просто сны. Тебе никогда не снились кошмары хотя бы потому, что ещё ничего не могло вызвать у тебя чувство, называемое «ужасом».       Тебе снилось знакомое, кровоточащее, проклинающее весь мир. Оно (или они?) билось в агонии. Оно было нулём, абсолютным ничем. Его нельзя было посчитать, его нельзя было описать, не увидев. И несмотря на это, оно существовало. Оно появлялось с поражающей периодичностью на твоей маленькой планетке-звезде, стремясь сделать всё остальное, отличное от нуля, таким же ничем, как и оно само.       И ты, конечно же, с такой же поражающей периодичностью разрывал его на куски и проглатывал целиком, как послушный герой спасая мир. Ты не сильно тревожился. Ты привык.       За всю свою жизнь (и жизнь немаленькую) ты не встречал ещё чего-то, вызывающего у тебя удивление ни в этом мире, ни в мире другом. Других. Ты уже не вспомнишь, сколько их встречал, как и не вспомнишь почему ты, собственно, есть и почему твой мир раз за разом пытаются обратить в прах.       Только один мирок, невероятно простой и перекроенный кучу раз, запомнился тебе. Кажется, именно там жила заносчивая девчушка с братом, которую ты видел только там и нигде более. Такая же наивная, как и мир, где она жила, вызывала девчушка у тебя только жалость. И ты был рад, что такие, как она, оказываются в относительно безопасных местах и проживают недолгую жизнь, оставаясь в пределах своей уютной теплицы.       Зато там тебе не снилась бездна, куда ты бы глядел без конца, пока она не отрастила бы себе глаза и не посмотрела бы в ответ, как и не снилось абсолютное ничто, извергающее из разорванной глотки проклятия. Ни бездна, ни ничто никогда не являлись твоей проблемой. Потому ты был не против, что они исчезли на определённый срок.       Однажды мечник с ярко-жёлтыми глазами спросил у тебя как ты умудряешься настолько настойчиво оберегать свою планетку и есть ли для такого как ты причина это делать. Ты промолчал — ты не особо любил говорить. К тому же, мечник уже знал ответ.       Ты отплясываешь победный танец на иссушенной капризным солнцем земле, щуришься, в небо глядя. Простой даже своей формой, ты закрываешь голубые глаза и улыбаешься, улыбаешься и знаешь, что очередной день спасён. Очередной день спасён чтобы ты спас его снова.       И ты признаёшь: тебя это ничуть не тревожит.       Ты — маленькое розовое пятнышко с бездонной пастью, вечно смеющееся и любящее поспать и вкусно поесть. Ты же — импульсивное воплощение добра, герой вселенских масштабов, не знающий горя и вины.

Сначала нарисуй круг.

Потом глаза.

И большую широкую улыбку.

И вуаля!

Привет, Кёрби!