тайный мой сад - больше не тайна.

тайный мой сад - больше не тайна. тома хватается за горло, сотрясаясь в очередном приступе кашля. омерзительные лепестки падают на дрожащие ладони. алая кровь капает на бледную кожу, под которой виднелись ниточки сосудов. чертовы ветряные астры. чертовы весенне-рыжие лепестки, вымоченные в алой крови. он поднимает по обыкновению пустой взгляд, однако сейчас в нем промелькнуло виноватое выражение, скрытое за пеленой слез. — тома, как давно…это происходит? голос аято дрогнул. тонкие пальцы нервно сжимают веер, которым тот только недавно беззаботно обмахивался. губы поджаты, ресницы опущены, но взгляд пытливый, строгий. от такого попробуй скрыться, все равно увидит. насквозь. как же вы, дорогой господин, не углядели _этого_ раньше? — с осени. ещё до женитьбы. признаваться чертовски страшно, до дрожи в коленях, до пересохшего языка, до искусанных бледных губ страшно. ведь признать само присутствие _этого_ в их жизни - значит перечеркнуть эти три месяца, и ещё долгие годы до них. тома врал. бесстрашно врал. и вот сейчас, в момент, когда смелость и честность так необходимы, он сжимается под натиском собственной боли и ненависти к самому своему существованию. аято замолкает. кажется, впервые он не знает, что делать. что делать, когда жестоким образом привязал к себе человека, чей разум задурманен другим, таким недоступным и далёким? что делать, когда привычный мир уже в который раз рушится? что делать, когда розовые очки, которых, как ему казалось, давно нет, бьются стеклом внутрь, впиваются в глазные яблоки тупой болью? — то есть, ты меня не… тома не даёт закончить. — да, господин. не люблю. не отучился за три месяца даже от этого фамильярного «господин». аято корчится, закрывает лицо половиной веера. это нервное. определённо. — ясно. такое же сухое, как и весь разговор. суше только в городе, который вот-вот поглотит цунами. неуправляемая стихия, разрушающая все на своём пути. вода медленно сползает назад. готовится. ещё не время. ещё не пора. — тома, мы позовём врача. тома смотрит тупо. после чего усмехается горько, одной рукой вытирая чуть запекшуюся на губах кровь. как наивно, господин камисато. если бы все было так просто. в глаза аято бросается издевательский блеск кольца на безымянном пальце томы. какая отвратительная нелепость. — господин, уже поздно. тут врач уже бессилен. он сжимает ссохшиеся лепестки в руке, устало прикрывает глаза. в ушах звенит тихое «хм» со стороны левого плеча, где столь же напряжённо вгвоздился в пол аято. о-ша-ра-шен. всего лишь то. — почему ты не сказал раньше? когда..мы ещё могли бы.. аято не договаривает, прикладывает веер к губам. он не привык плакать. не научили. воспитание в стенах комиссии, несмотря на тёплые отношения внутри семьи, было жестким. наследнику не положено плакать. положено позорно не заканчивать фразы. тома поворачивает лицо в его сторону, смотрит с сожалением, сочувственно вздыхает. — а толку-то? вы были так счастливы. я не мог лишать вас этого. юноша растягивает губы в искренней улыбке. удобный. какой же ты удобный, тома. боишься и слово поперёк сказать, даже когда дело касается собственной жизни. слёзы беззвучно текут по бледным щекам. аято смаргивает, делая глубокий вдох. пальцы дрожат все заметнее и заметнее, выстукивая дробь по деревянному основанию веера. сталкивается взглядом с зелёными глазами, всматривается. наконец видит то, что от него даже не пытались скрыть все это время - океан отчаяния и боли, плещущийся внутри зрачков. тома все так же нелепо-искренне улыбается, что вызывает в аято лишь желание скрыться как можно скорее. но позорно покидать поле боя - не в его компетенции. — это жестокая позиция, тома. — я знаю. — мне очень больно. — я знаю. аято тянется рукой к испачканной в крови щеке. хочет прикоснуться, осознать, что все реально. взаправду. что он не спит, все _это_ действительно происходит с ним сейчас. но тома не даёт, отстраняется, словно током ударили. — господин, не стоит. это может быть опасно. для вас. комиссар улыбается криво. опасно? что для него сейчас вообще может быть опасно после всего, что произошло за эти полчаса? но он покорно отводит руку ( вернее она сама безжизненно опускается). тома переводит взгляд на багровое зарево заката. чёрные тучи, сдерживающие этот уничтожающий свет будто бы были бессильны сейчас. лучи сочатся отовсюду, весь мир будто в момент окрасился в рыжий. как тогда во время их (не)прогулки по долине ветров, с (не)глядением в (не)его глаза. с его (не)поздравлением и (не)пожеланием счастливой семейной жизни. с его (не)тихим смехом и (не)шёпотом. — да, я теперь человек женатый. и тебе бы пора, тома. с (не)желанием сорвать с его губ последний поцелуй тома (не)смеётся так надорванно и поддельно. (не)смотрит на то, как рассветное солнце (не)блестит в его рубиновых глазах, (не)переливается запутавшись в алых прядях. (не)вдыхает запах города (не)свободы и (не)предчувствует наступающий конец. — я скоро умру, знаю это. тома пожимает плечами, рассуждает об этом уже почти легко, почти бесстрашно. страх только лишь за аято и аяку. для них это будет удар, откуда не ожидали. тома сам чувствовал, как вставляет в их спины этот нож, буравит мягкие ткани, просовывает все дальше, прокручивает, измучивая жертву. но по-другому никак. — я был у лекаря в ту поездку в ли юэ. уже тогда он сказал мне, что я продержался долго. для этой болезни долго. аято слушает, чувствуя как сердце медленно сминается, словно высохший лист кипариса. как он хочет вернуться хотя бы в это утро. в этот беззаботный кофе и хрустящую яичницу, снова окунуться в эту пелену обмана, спрятанную за учтивой улыбкой томы. снова почувствовать на себе его прохладные губы, чтобы большие ладони сжимали его пальцы и мягко целовали. он любил ложь. вся их любовь была ложью. ложью, сотканной одним лишь томой. ради их же благополучия. ради чертовой иллюзии благополучия. ведь когда внутри тебя распускается цветок, сжирающий последние дни твоей жизни, разве может идти речь о благополучии? как он был слеп. как он был слеп, что не слышал этих покашливаний, не видел этого вороха окровавленных салфеток, не заметил с каждым днём все тускнеющий взгляд супруга, его посеревшие пшеничные волосы и охрипший голос. или не хотел замечать? — и сколько тебе..осталось? — мало. совсем. и мне жаль, что вы узнали об этом..так. а как я должен был узнать? хочется кричать аято. узнать, обнаружив бездыханное тело в скользких объятиях этих отвратительно солнечных рыжих цветов? но вместо этого он сжимает веер только крепче. нельзя. нельзя поддаваться эмоциям. круговорот вранья в имении камисато. аято будет плакать потом, потом будет бить стены и закрываться в покоях на сутки. потом будет смотреть в красные от слез льдинки глаз аяки и не знать что ответить. все потом. а сейчас стоило сделать вид, что это в порядке вещей. — может, ты хочешь что-то ему передать? я могу организовать это. тома качает головой, приставляет к рту кулак, вновь заливаясь в агонии кашля. вытирает кровь большим пальцем. — пару дней назад я отправил ему письмо. думаю, оно придёт в срок. снова говорит загадками. какой срок? у него есть срок? почему он так уверен? аято, кажется, окончательно потерял надежду разобраться в том, что происходит. тома явно не был настроен рассказывать. да и достоин ли был аято его рассказа, если не замечал такие очевидные знаки? — господин, могу ли я задать ещё один вопрос? аято усмехается, направляя взгляд на небо. — ты уже задал, тома. но разрешаю, тома неловко улыбается, слова подбирает. сердце пропускает удар за ударом. как ребёнок. — как вы поняли, о ком я говорю? голос предательски садится, юноша поводит плечами. холодает. не месяц май уже. аято вздыхает тяжело. тома попал « в яблочко», как и всегда. ещё одна вещь, которую аято (не) понимал и (не)хотел видеть в своём (не)идеальном мире, где (не)счастливый брак и (не)иллюзорно все окружающее. — тебе сложно проникнуться людьми, тома. но после той поездки в мондштадт ты болтал без умолку. и только об одном человеке. тут было бы сложно не догадаться. но я не догадался раньше. аято обращает взгляд глаз своих вновь на тому, на (не)своего тому. он никогда не был его по-настоящему. кажется, даже в моменты уединения он всегда думал о нем, о виноделе из мондштадта. когда хватался за плечи, выгибаясь в истоме. когда затуманенным взором смотрел на него. и что-то в этом взгляде всегда было не так. теперь аято понял, что. он никогда не был обращён на него, смотрел внутрь, пытаясь отыскать хоть что-то похожее, что-то, за что можно уцепиться и погрузиться в блаженство иллюзии. от того тома никогда не выкрикивал его имени, содрогаясь в блаженстве удовольствия. потому что перед его глазами был не он. горечь осела на языке. хотелось укольнуть, сделать томе хоть на грамм так же больно, как было больно самому. но аято сдерживается. томе хуже. намного хуже, чем ему. пшеничная голова мотается из стороны в сторону. — у нас бы все равно ничего не получилось. горевать нет смысла. я знаю, он счастлив. у него жена, дело, скоро будет ребёнок. аято поводит бровью. вот оно как. жена, ребёнок. значит, все действительно серьезно. а смог бы он так? так долго держаться, чтобы… размышления прерывает сиплый кашель. тома стучит кулаком по собственной груди, будто бы надеясь, что сможет выплюнуть этот комок цветов, проросший в лёгких, и сковывавший дыхание так сильно. прикладывает ладонь к губам и сплёвывает небольшой бутон. окровавленный, крошечный бутончик. ещё не успел распуститься. тома усмехается. — господин, когда я умру, не убирайте цветы. они заразные. вскоре они сами высохнут, и тогда уже можно будет. а до того момента не стоит. аято ломает. с громким хрустом. надо заканчивать этот разговор. пора бы уже. — тома. — что? — можно я поцелую тебя? тома смотрит озадачено, серьезно и почти испугано. лепечет про то, что он заразен. но аято все равно, осторожно, почти невесомо касается чужих потрескавшихся, утративших свою полноту, губ и так же быстро отстраняется. светлые брови сводятся к переносице. — вы невозможны. — я знаю. улыбается игриво, будто ничего не произошло, будто так и надо. будто сегодня обычный вечер. наверное, сейчас им обоим было необходимо это чувство постоянства, эта земля под ногами, которая не даст упасть окончательно , хотя ноги уже предательски дрожат. — ступай, тома. тебе пора отдыхать. — доброй ночи, господин. — доброй. уходит. шаги утихают в отдалении. аято шепчет одними губами « люблю тебя», уже не надеясь получить ответ. ветер ласково лижет мраморное лицо, своим языком снимает горошины слез, уносит их все дальше и дальше. с утра на винокурне к горячему кофе и поджаренным тостам подали ещё и хрустящий конверт. сургучный герб комиссии ясиро на обороте.