Торговать собой за внимание

Насколько безумным должен быть человек, чтоб до гроба быть привязанным к другому человеку? Даже звезды тухнут, не сдерживая обещание Луне быть с нею до конца. Не всегда снег ложится зимой на землю, изменяя ей с небом. Не всегда цветы расцветают в садах, предавая весну. А куда уж людям? Неужели человек обладает чём-то неописуемым, раз уж он способен отпечатать свой облик на сердце другого? Люди же совсем обычные. В них нет ничего того, о чем писали древние греки, римляне, поклоняясь красоте, пусть и не столь внутренней, как физической, но всё же. Люди - лишь куклы, пустышки, наполненные по самые края собственным эгоизмом, лицемерием, материалистичностью и высокомерием. Дадзай верно прописывал атмосферу будней, обрамляя своим словом ту самую Японию чёрно-белыми красками, хотя, от присутствия в картинах текстов белого осталось лишь воспоминание - всё теперь просто серое. И дурак тот, кто скажет, что Осаму писал красочно - Ханма сам сожмет свои ладони на чужом горле, ведь врать в своих текстах было писателю совсем не свойственно - всё совсем блеклое. В этом и было отличие Дадзая - он лгал вживую, но за глаза рубил правду остриём своего карандаша по листам дешёвой бумаги. Наверное, поэтому из всех отечественных мастеров слова Шуджи по душе был лишь мрачный Осаму, писавший так хмуро, что только идиот сочтёт его работы не впечатляющими. Такая печальная правда - исключительная редкость, засевшая в сердце взрослого парня, приковав его разум к постоянным раздумьям, словно их и без дурацких книжек было мало. Ханма откинулся на спинку кожаного кресла, испуская хриплый вздох. Ему совсем не скучно, хотя он уже года три торчит в огромном офисе, словно банальный работник какой-то фирмы, кем он всегда боялся стать. Боялся гнить на одном месте, постоянно улыбаясь и думая что всё хорошо, а потом в старости обнаружить что ты уже окончательно прирос к будничности, и в жизни из яркого была только настольная лампа кабинета. Он довольно скалится - удовлетворен своим мышлением, ведь как приятно быть умнее всех тех нахлебников, которые даже сейчас трутся у дверей, стараясь выхватить хоть какое-то поручение от начальства, чтоб подлизать так славно, будто босс не забудет гнусное лицо подлизы через несколько секунд. Молодой мужчина берёт со своего стола пачку дешёвых сигарет и лениво поднимается с места, собираясь уходить. Он не уйдёт с работы сейчас - на настенных часах всего семь вечера - он медленным шагом направится в соседний кабинет, втягивая в себя запах дыма так глубоко, чтоб Кисаки ещё долго морщился, заполняя документы. Шуджи так и поступит. Он вынул из внутреннего кармана тёмно-синего пиджака старую зажигалку и поджёг сигарету, с довольной усмешкой вдыхая знакомый аромат дешевизны. Дверь за собой закрывать не стал - это работа охраны, которая снова куда-то отошла. Иногда Ханма ловил себя на мысли, что он слишком суров к другим - вынуждая работать больше, чем нужно, и постоянно увольняя за любой промах, но после всегда успокаивал себя тем, что к себе он куда более строг, выкуривая по пол-пачки почти самых дешёвых сигарет, чтоб не забывать о низах, из которых он вылез и точно, наверняка, никогда больше не опустится. Ему помог с этим совсем юнец, достав Шуджи из пучины отчаяния, утопающего в скуке, безнаказанности и вере в свою непревзойденность. Мужчина почти смущается, останавливаясь напротив самой дорогой двери на фирме - ему слишком нравится то, как высоко вознёсся над ним Тетта, какую власть этот сучёныш смог взять, пользуясь его руками, как своими собственными, только через перчатки. Брюнет бросает окурок на пол, придавливая его ногой - пусть этим занимаются уборщицы. Работали бы здесь пожилые женщины, то Ханма сам себе бы руки оторвал за бессовестную выходку, но нет - в "Вальхалле" куча молодых девиц, сбившихся с пути, пройдясь по всем борделям в качестве высококачественного товара. Он ненавидел тех, кто ждет всего и сразу на тарелочке - ненавидел всех, кроме одного. Натягивает лисью улыбку, предвкушая грядущее удовольствие от вечно недовольного выражения лица начальника, и стучится в дверь так тихо, чтоб Кисаки не заподозрил, что пришёл именно он. - Войди. Шуджи растягивается в удовлетворенной улыбке ещё шире, точно зная, что босса так просто не обмануть - он его уже чувствует, разобрал по деталям и собрал обратно, изучил, как чёртову таблицу умножения в начальной школе, пока сам остаётся загадкой для своего заместителя, только иногда подавая какие-то подсказки, которые Ханма, в силу своего неведения, не сможет разгадать. Мужчина заходит внутрь, тихо закрывая за собой - тут охрана уже будет лишней, закрывает на торчащий изнутри кабинета ключ и оборачивается на начальника, начиная медленно подступать к его рабочему месту. Кисаки сидит неподвижно, не отрываясь от своих бумаг даже на секунду. По его позолоченных очках бьёт свет от настольной лампы, и только Богу, в его случае, смерти, известно насколько сильно он сейчас сияет. И как бы Шуджи хотел сиять так же, вот только ему никак не дотянуться до этого уровня, пусть он в два раза выше и прыгать вверх должно быть легче - нет, он прикован к земле, над которой летает Тетта. В глазах Ханмы играют черти. Он чувствует перемены в настроении босса с каждым своим шагом вперёд. Движется медленно, пытаясь подчинить своей воле надоевшую рабочую атмосферу, а, если повезёт, ещё и Кисаки, равнодушно мечущегося зрачками по строкам очередного документа, который бы брюнет тут же разорвал бы и вместо него разложил бы на этом самом столе Тетту. И как же хочется. Шуджи едва удерживает себя в руках - немой восторг поджимает комом в горле и жаром в паху. Ему слишком нравится этот парень. Становится невыносимо душно - злит игнорирование единственного, кто имеет все права отдавать ему приказы и отчитывать за недочёты. Насколько безумным должен быть человек, чтоб так банально торговать собой за внимание? Шуджи вьётся вокруг стола, вальяжной походкой обходя его и, как бы невзначай, кончиками пальцев задевает хрупкие плечи босса, внимательно перебирающего в руках бумаги, нервно раскидывая их по стопкам. Кисаки равнодушен, озабочен, вот только не заместителем, а заманчивыми предложениями о сотрудничестве "Вальхаллы" с другими компаниями, и это так раздражает брюнета, что он принимает попытку незамедлительно перенять чужое внимание на себя - останавливаясь за спиной Кисаки и сильно наклоняясь вперёд, припадает своими губами к его шее, оставляя вульгарную отметину почти по контуру своих губ. Блондин шипит, хватаясь ладонью за пораженное место, но не отрывает взгляд от документов - он слал к чёрту безумные выходки старшего вот уже как пять лет их совместной работы. Ханма недоволен, ему мало. Он наклоняется снова, но теперь к левому уху, языком проходясь по его краю, опускаясь к мочке, цепляя зубами серьгу. - Ты мне мешаешь, - негодующе бубнит Тетта. В его голосе нет и грамма той искры, что разжигается внизу живота брюнета - это так нервирует. Шуджи совсем не согласен с такой несправедливостью, поэтому резким движением тянет кресло босса к себе, поворачивая последнего лицом к своему, сразу же врезаясь в его пухлые губы своими, пропахнувшими сигаретами. Тетта незамедлительно действует, упираясь ладонями в плечи зама, пытаясь оттолкнуть, но только сил у него и подавно, особенно против такого-то соперника. Брюнет скалится в поцелуй - гордится вызванной реакцией. Он не вынуждает начальника, а лишь подталкивает его, как и свой язык меж чужих губ, нехотя раскрывающихся для большей откровенности, настигающей с громким сбитым дыханием Шуджи, скрываемым ровно ничем. А зачем прятать? Перед Теттой это особенно бесполезно, ведь он и так листает его как книгу, когда хочет и когда не хочет. Заместитель испытывает восторг. Он, Бог свидетель, просто обожает этого парня, нервно пытающегося вырваться из его рук. Выпорхнуть, словно птица, а после прилететь обратно, но ведь не по любви, а ради пользы. Это сводит Ханму с ума, как и желание подчинить того, кто подчиняет его. Он задирает одной рукой дурацкие очки начальника, пока вторая постепенно расстегивает маленькие пуговицы на его белой рубашке. Кисаки морщится и пытается что-то сказать в поцелуй, но выходит только мычание. Брюнету даже это льстит. Он уже давно двинулся на этом чертовом мычании, злобных попытках прервать действие, острых словах после и длительном молчании в течении следующих нескольких дней, пока Тетта сам и не сделает шаг навстречу, снова и снова покоряя этим своего заместителя, показывая насколько он выше банальных людских взаимоотношений. Ханма хочет этого блядского парня прямо здесь и сейчас, чтоб убедится, что это снова не сон, что он снова не проснётся весь в своём семени, спутав вымышленный мир с реальным. Грубее и глубже врывается меж временно подвластных ему губ, помечая изнутри всё, к чему только может дотянуться. Получает секундное взаимодействие и теряет контроль. У Кисаки по привычке морщится нос - он допустил ошибку, случайно ответив языком на ласку, но Ханму не волнует - он целует мокро и властно, будто после всего у него будет хоть шанс на развитие этих отношений. Блондин даже не удивляется - просто даёт то, что нужно второму. Его давно не заботит то, что будет после, потому что он давно привык к такому. Резкие порывы страсти, откровенные разговоры попьяни, избиение любых парней в радиусе двух метров и даже объяснения проституткам, как именно нужно сосать его Кисаки. Глава почти радовался такому желанию сблизиться с собой, вот только он был далеко не дурак и мог спокойно раскусить соль в сплошном сахаре недолюбви своего заместителя - спортивный интерес. Едва он получит желаемое, как тут же остынет. Так считал Тетта. Его не оскорбляло это, не расстраивало, не изумляло - он достаточно хорош, чтоб понять это всё без лишних слов и принять. В конце концов, пусть язык нынешней любви Ханмы - секс, Кисаки готов с этим смириться. Неважно насколько затянется это, но блондину всё равно проще представить рядом с собой как в постели, так и по жизни Шуджи, чем ту самую Тачибану, ради которой была заварена вся эта каша. Шуджи стягивает чужую рубашку и бросает её на пол, не открываясь от мягких губ и на мгновение — боится потерять контроль. Чувствует прожигающий взгляд на себе, но не рискует открыть глаза, хотя так хочется окунуться в двух больших голубых озерах, непозволительно возвышенно следящих за ним, пусть даже не в выигрышном для себя положении. Сбрасывает с себя пиджак следом, припадая всем телом к чужому, подхватывая его одной рукой под колени, второй за талию, и садит на стол, отталкивая ногой большое кресло куда подальше. Ханме льстит сбитое дыхание босса — он получает неземное удовольствие доводя его до утраты управления. Проводит холодными пальцами по грудине, ощущая чужие мурашки и прижимается ближе, разрывая свободной рукой идиотское множество пуговиц на своей чёрной рубашке. Тетта почти не двигается, упираясь руками в стол. У него нет и мысли о сопротивлении — он привык к такому виду заигрывания от заместителя. Всё что он может ответить на это — так это целовать в ответ, пусть и неискренне, без любви, но целовать. Он считает, что и подобная практика имеет место быть. Старается так думать даже когда Шуджи разводит его ноги в стороны, подтягивая всё тело на край стола, и тянется к ширинке. Какая разница что он будет с ним делать, если в ответ будет поступать только собачья преданность? Кисаки готов пойти на этот шаг снова, лишь бы не лишать себя собственноручно лучшего подчиненного, который за плату просит только веселье. О Боги, это «веселье» уже так давно потеряло своё истинное значение — начальник закатывает глаза. Звук поддавшейся молнии брюк тоскливо оповещает об очередной подачке босса своему подчиненному. Ханму это не цепляет. Брюнет стягивает чужие брюки, наблюдая всего немного выпирающий член через боксеры Тетты. Его такое не устраивает. Он поднимает недовольный взгляд, растягиваясь в новой хищной улыбке — Кисаки пугает такой контраст. Сразу после указательным пальцем правой руки цепляет край белья и оттягивает его вниз, мол, не мешай. Блондин заметно смущается — терпеть не может быть обнаженным. Чувствует себя картиной на какой-то выставке, ведь на него так откровенно пялятся, буквально поедая взглядом. Шуджи улавливает нотку чужой слабости и желает разжечь её больше, показательно разводя ноги Тетты ещё шире и опускаясь на колени, удобно расположившись меж них. Однозначно редкий кадр. Ханма обычно не бросается в такие крайности, больше акцентируя внимание на своих потребностях, но сегодня он другой. Блондин даже успевает подумать о том, что зама что-то грызет, но мысли улетают так же быстро, как брюнет берет чужой член в рот, развратно чавкая уже с порога. Его язык умелый — он водит ним медленно и уверенно, будто каждый день делает минет. Тетта берёт себе этот момент на заметку, решая что однажды обязательно подшутит над этим, но только в своей пассивно-агрессивной манере. С его губ слетает почти неслышный приглушенный стон. Шуджи хочет записать этот звук на диктофон, чтоб слушать ежесекундно. Он берет член глубже, параллельно изучая его языком, после вынимает его полностью, проводя кончиком по уздечке, иногда цепляя уретру. И ни на чёртово мгновение не отводит взгляд, вынуждая Кисаки неловко краснеть, пусть только ушами. Ханме нравится эта ситуация, нравится выражение лица блондина, нравится вкус его смазки, нравится то, что ему позволяют всё это делать. В его янтарных глазах нет и намёка на стеснение — только наслаждение, которое он истинно хочет передать начальнику, вбирая глубже и быстрее, обязывая последнего дышать резче и стесняться тихих стонов сквозь зубы. Он отстраняется так же неожиданно, как и прильнул. У Тетты немного кружится голова — заместитель действительно смог вызвать у него сильную эрекцию, вот только не довел дело до конца. Блондин прекрасно видит причину в чужих тесных штанах. Шуджи игриво смеется, расстегивая свой кожаный пояс, стремясь как можно скорее вкусить запретный плод снова, пусть и двигаясь вальяжно, поддерживая сексуальное напряжение. Его сводит с ума эта непринужденность на лице Кисаки. Он хочет превратить её в молящее выражение, просящее взять грубо и властно, но брюнету невдомёк как именно он сможет такое провернуть. Ремень падает на пол, дорогой железной бляхой ударяясь с громким звуком. Следом за ним брюки. На плечах Ханмы висит одна рубашка — он чертовски не хочет её снимать, ведь на спине куча царапин от ногтей. И это, чёрт бы его побрал, совсем не ногти Кисаки. Этот факт болезненно отдается стуком в голове, пока мужчина снова впивается в дурманящие губы, прижимая тело босса к себе. Их стояки трутся друг о друга, пока Шуджи раскладывает Тетту на столе, отодвигая прочь его бумаги, не рискуя просто выбросить их со стола. Ему так нравится это напряжение. Кисаки молчит, иногда банально сверля потолок. Ему даже не интересно что будет дальше. Не интересно как выглядит полностью нагой заместитель, как он кривится, пытаясь сразу же грубо войти внутрь чужой задницы — всё это они уже проходили, но нет, Ханме снова удается удивить. Он вынимает из кармана упавших брюк пачку презервативов, а из пиджака смазку. Невиданная роскошь. В этот раз брюнет, видимо, решил позаботится не только о себе, считая что лубрикант — это бесполезная вещь на фоне предсемени, а растяжка — удел зависимых от времени. - Удивился? - шутливо интересуется зам, догадываясь что ответа не будет. Но мысленно Тетта ещё как удивился. Обычно резкий брюнет сегодня решил его побаловать. Что только боссу не приходилось ощущать за два года их близких контактов — и боль, и жжение, и рвоту, и расстройства, но он считал это чем-то абсолютно нормальным, принимая за свое личное наказание, сводя брови вместе. Сейчас же Ханма преобразился: возится с лубрикантом у чужого входа, постепенно вводя по пальцу, тщательно разводя стенки, пытаясь расслабить. Это новинка в жизни нижнего. Он напрягается от этой лженежности, морщится в носу, срывая с губ брюнета тихий смешок. - С чего вдруг? - шипит блондин. Без лишних слов ясно о чем он. Шуджи быстро соображает и широко улыбается. Ему сегодня хочется быть мягким. - Хочу выразить свою благодарность. Кисаки плевал на эту благодарность. Ему совсем не льстит это. Он хочет плюнуть в лицо заместителю, вот только его пальцы в интимном месте сильно мешают. Блондин решает не сопротивляться. Хочет — пусть делает. В конце концов, Тетте иногда бывает приятно, если он не теряет сознание или просто валяется без чувств. И дело не только в половой грубости Ханмы — скорее в самом здоровье Кисаки. Он примитивно не выдерживает нагрузки, невольно отпуская всё на самотек. Откровенно говоря, Шуджи тоже не в восторге от измываний над бессознательным телом. Ему куда больше нравится развлекаться с нервным, раздраженным начальником. Гневить его своими размашистыми толчками, изливаться внутрь, смеяться в ответ на болезненные стоны. Пусть в голове и развивается один сплошной красный флаг, напоминая о том, какой же Ханма ублюдок — он не может иначе. У него не получается показывать свою приверженность по-другому. Стоит только увидеть Кисаки, как весь мир переворачивается с ног на голову, и, даже если брюнет шел с целью доставить удовольствие, то по итогу получится, что он едва не изнасилует блондина или его бессознательное тело. Мужчина даже обращался с этим вопросом к какому-то психологу в анонимном чате. Там удалось узнать, что Тетта действует на Шуджи, словно котенок на человека — хочется затискать до смерти, настолько он милый, но помощи никакой не предоставили, потому даже сейчас, плавно вводя головку члена внутрь, Ханма до крови прикусывает нижнюю губу, чтоб только не навредить. Хотя бы не сегодня. Кисаки сжимает вошедший орган, тихо матерясь, но не от боли. От непривычки. Он удивлен что можно доставить минимум дискомфорта при введении члена внутрь. В его скулы ударяет кровь — такая бережность не приведет ни к чему хорошему. Ему нужна грубость и пренебрежительность, к которым он привык. Нельзя так нагло брать и смешивать непривычные ощущения с противным запахом сигарет так близко от чужого раненого сердца. Тетта проклинает этого высокого парня, пользующегося из раза в раз своим физическим превосходством. Хотя, злится на себя он не меньше, когда, со вторым толчком в половину длины, брюнет попадает по простате, а Кисаки сдержанно стонет. Нельзя позволять эмоциям брать верх. Это только спортивный интерес. Шуджи выглядит сосредоточенным, напряженным и, наверное, впервые в жизни не уверенным в себе до конца. Его уложенные волосы распадаются с прически, придавая небрежности. Янтарные глаза горят, как ночные фонари, и, да, Тетта находит это привлекательным. Не может солгать себе в этом. Этот высокий чёрт очень хорош собой, пусть внутри он гниет поминутно. Пусть от него невероятно разит мерзкими дешевыми сигаретами и одеколоном. Ханма делает новый толчок, сквозь зубы испуская тяжелый выдох. Они не занимались этим уже больше месяца — Кисаки успел за это время снова стать очень узким. Это так радует собственническую натуру мужчины — никто не трогал его Тетту, кроме него. Он слабо улыбается, толкаясь еще раз, по-прежнему не вводя член до конца. Хочет снова найти простату и заставить блондина прогнуться в спине с глухим стоном. Хочет попадать по ней снова и снова, чтоб хоть раз сорвать искреннее откровение с этих красивых уст. И у него получается. Головка упирается ровно в бугорок нервов, а начальник застывает в немом крике, выпучив глаза в потолок. - Ты такой красивый, - мычит Шуджи. В его мыслях созревает невероятно сильное желание сжать свои ладони на тонкой женственной шее босса, придушить его как следует, силой оставить чёртову кучу засосов по всему телу, но он сдерживает его новым толчком внутрь, вводя член во всю длину. - Непохожий на других. Тетта запрокидывает голову назад, ещё больше прогибаясь в спине. Пытается отдышаться, привыкнуть к ощущению. Вид на его шею становится ещё красивее, ещё соблазнительнее, как и выступающие ключицы, которые так и хочется искусать до крови, чтоб и живого места не осталось. - Всем отличаешься. Голубые глаза с безмолвным вопросом устремляются в чужие янтарные. Шуджи на мгновение теряет равновесие, но всё равно делает очередной толчок, руками сжимая чужие бедра, чтоб удобнее было насаживать по самое основание. Кисаки болезненно шипит — он ещё не привык. Это разжигает брюнета только больше, но он впивается пальцами в нежную кожу командира, лишь бы только не покалечить в другом месте. - Даже сейчас, Тетта, - на лице выступает безумная улыбка, которая совсем не сочетается с растерянным взглядом, - трахаю тебя я, но чувство, будто ты меня. Блондин тянется к чужим рукам, желая избавится от острых пальцев, но его прерывают, вовлекая в мокрый поцелуй. В ушах шумит, в голове мутнеет. Кисаки становится трудно с новыми толчками, резко врывающимися в его тело с противным хлюпаньем смазки. Ханма старается удерживать темп. Старается не ускоряться, компенсируя это юркими движениями языка в чужом рте. И Тетта отвечает на ласку, тянется своим языком в ответ, но не позволяет своим рукам обхватить чужую шею или коснуться тела — это не его человек. Это до невозможного злит и будоражит Шуджи: его босс — человек высокой и низкой морали одновременно. Лисья улыбка разрывает поцелуй. - Как ты это делаешь? Брюнет выходит наполовину и снова входит, пытаясь найти простату. Влажность чужого рта немного привела его в чувства, так что сейчас Ханма может хоть немного трезво мыслить, постоянно толкаясь внутрь. Вот только развратный вид Кисаки заставляет закипать. Да так быстро, что зам предпочел бы сейчас окунуться в холодный океан, чтоб только остудить голову. Его светлые пряди так красиво ложатся на вспотевшую смуглую кожу лица, голубые глаза так завораживающе мечутся по потолку, а ровные худые ноги так приятно обхватывают его за талию, что мир сужается до размеров этого кабинета, и у Ханмы нет другого выхода, как поклонятся единственному божеству, признанному здесь. - Как тебе удается? Мог бы, то закричал бы прямо сейчас, вот только наступающий оргазм плотно перекрывает глотку, не давая больше ни единому слову вырваться громче шепота. Шуджи тонет, утопает, как раньше, только теперь в море страсти, не озвученных желаний, сердечных страданий и забитой в самый дальний угол очерствевшего сердца любви. Но ему весело. Лучше страдать от любви, чем от скуки. Тетта стал для него универсальной таблеткой от серых будней. Он так бесконечно благодарен ему за это, что с особой силой врезается членом по простате. И Кисаки не может сдержать резкий громкий стон, ни на грамм не напоминающий шлюший, который Ханма регулярно слышал от любой смуглой блондинки из борделей. Это что-то совершенно новое, абсолютно. У брюнета нет слов, чтоб описать свои чувства. Он понимает лишь, что мгновенно кончил, услышав то, чего так долго хотел, а после застыл не двигаясь. - Да кто ты такой? Кафельные зубы открылись в хищном оскале. Шуджи чувствует облегчение внизу живота. Вынимает член, взглядом проходясь по всё ещё напряженному Кисаки, чьё лицо было залито бесхитростным румянцем, и тянется рукой к его плоти, сразу же начиная водить рукой вверх-вниз, пока вторая притягивает парня за талию к себе, позволяя опереться на своё плечо, пока ему делают приятно. Тетта почти ничего не видит, только чувствует. И это чувство, впервые наверное, настолько приятное. Ханма обычно не беспокоится о том, кончил ли его босс — просто улыбается и уходит в свой кабинет, вынуждая последнего чувствовать себя какой-то шлюхой, но сегодня всё иначе. Блондин даже почти незаметно улыбается куда-то в шею заместителю, пока его глаза слипаются от усталости. С ним впервые так обходительны. От этого так больно, что аж смешно. Кисаки хорошо понимает, что не к этому человеку стоит привязываться, но когда его вдруг снова вовлекают в поцелуй, совершенно другой: спокойный, ласковый, то мысли меняются в порядке и кружат голову похлеще любой таблетки. Нельзя так играться с чужими чувствами. Но их отношения слишком сложные, чтоб рассуждать об этом. Шуджи готов взять на себя полную ответственность за ту боль, которую он причиняет Тетте. Он прекрасно осознает, что всегда ведет себя с ним совсем не так, как изначально планирует. Этот парень так высоко летает, что брюнет ощущает всю горечь собственного низкого полета. Его сердце разрывается от огромной разницы между ними. Он хочет приблизить к себе Кисаки, сделать своим, но понимает, что он слишком далек от него. Тетта изливается обильно, прямо в чужую руку. Когда зам это замечает, то видит спящее лицо на своем плече. Или притворно спящее. В конце концов, блондин очень измотан. Он лежит мирно, совсем не двигаясь и даже не сопя. Ханма поднимает его и относит на один из двух больших диванов кабинета, где аккуратно кладет и возвращается за своими вещами к столу. Натягивает боксеры и брюки, после того как снял и выбросил презерватив, застегивает рубашку, натягивает пиджак. Небрежным движением поправляет волосы и поднимает чужие объекты гардероба. Прислоняет к носу белую рубашку — пахнет хвоей. Берет в выдвижном ящике стола диспенсер для салфеток и идет к отключившемуся начальнику. Безжизненным взглядом оценивает его состояние. Такой робкий и беззащитный он может поставить на колени перед собой весь Токио, если уже не поставил. Ханма ставит дозатор на столик рядом и выдвигается прочь из кабинета, веля новоприбывшим охранникам не заходить внутрь и никого не пускать. Едва Шуджи заходит в свой кабинет, как тут же валится с ног на пол, упираясь спиной во входную дверь. На сердце скребут кошки. Он такой урод.