Гнев горячих

Под пыльным потолком едва слышно и ласково шуршат паутиной несуществующие паучки. Назойливая ледяная дымка витает в самых тёмных углах, играет светом, кидает тени на реальность. Узница колодца, присев на грубо обтёсанные камни, со скрытым любопытством рассматривает пришельца, который только что яростно ругался в пустоту, а теперь затих и ненавидящим взглядом уставился в стену, которую то и дело затягивает в призрачный кокон туман. Его ненависть растекается раскалённой лавой; она восхитительна и величественна. Кому, как не ей, ушедшей в могилу с нестерпимой, сжирающей изнутри ненавистью, это знать. Наконец он поворачивается и долго, внимательно смотрит: так, что мёртвый ветер, шевелящий складки светлого платья и длинные волосы, в беспорядке рассыпанные по спине, смущённо утекает в щели; так, что острые осколки света брызжут в стороны, - во все стороны, кроме той, с которой сидит он. Остаётся лишь тьма, любимая и родная Деве тьма. Тьма и ненависть. Настойчивую, напряжённую тишину, разбавленную лишь шелестом беспрерывно трудящихся пауков, вспарывает голос, больше похожий на рык разъярённого зверя: - Кто ты? Аластриона мешкает с ответом. За себя она не боится: хотя незнакомец и попал в мир теней, он не сможет сделать ничего серьёзного его обитателям. А ещё она крепко сжимает свой старый узорчатый нож, равно опасный и для призраков, и для горячих. Но что ответить? А тот сам представляется, не дожидаясь её реплики: - Мэтт Стабле. Обезьяна, если проще. Говорит, а в глазах, - не человечьих, звериных, - матово сверкает безумие. Знахарке страшно. Ненависть слишком тёмная. Слишком чистая. Смелет в клочья всех, кто окажется на пути. Ладонь непроизвольно сжимает ребристую рукоять, оплетённую рунами. Животное желание причинить боль молнией прошивает раскалённый тягучий воздух. Человечье желание отыграться на ком-то за свои неудачи надёжно скрыто под хищной маской и ждёт своего времени. Дева краешком сознания за долю секунды понимает, что сейчас случится что-то ужасное, неповторимое по расплавленной боли. Той доли слишком мало, чтобы уйти, раствориться в родном серебряном тумане. Мэтт резко подскакивает к призрачной женщине, хватает за полуразвеянную бледную руку. - Ты не уйдёшь от меня так просто. Одно нажатие, - и ослабевшие пальцы разжимаются, ритуальный кинжал падает на пол, но глухого позвякивания от удара о доски не слышно, - оружие, которое вот-вот будет обращено против хозяйки, скрывается в широкой ладони горячего. Аластриона лишь коротко взвизгивает, лихорадочно и дёргано бьётся, извивается, когда её с силой впечатывают в верхнюю грань колодца, а под спиной разверзается могильно холодная пустота. Одна обжигающе горячая, сильная рука надёжно удерживает её запястья, другая, не церемонясь, задирает подол давно изорванного и сотлевшего во мраке веков платья. Нож легко входит в призрачную плоть, разрывая её изнутри. Холодное липкое безумие истекает из выдранных стонов Девы, простирается туда, где раньше было небо, а теперь – мрачный свод склепа проклятого рода. Она думала, что слишком горда для того, чтобы кричать. Но когда твоя плоть соприкасается с ножом в страстном и жестоком соитии, гордыня разлетается на мелкие хрупкие осколки, которые когда-нибудь подберут и равнодушно вплетут в свои блестящие сети пауки. Резная рукоятка словно жжёт руки мужчины, ледяное лезвие разве что не изворачивается, чтобы не укусить навязанного владельца. Аластрионы уже не хватит на крики, она, намертво стиснув сведёнными судорогой пальцами обод колеса у колодца, беззвучно шевелит искусанными губами, - одним богам ведомо, молится она сейчас или же проклинает мучителя. Грудь неравномерно вздымается, тихие всхлипы оглашают тёмную комнату. Дева мертва уже давно, ей нельзя умереть дважды, пусть это и спасло бы её от страданий и позора. Но ощущения – те же самые, что и у живой и тёплой женщины. С тем только отличием, что закончатся они тогда, когда Стабле наскучит жестокое развлечение, надоест искажённый в вечной предсмертной муке лик. Невыносимо болезненная секунда, короткий миг всенаслаждения – и по неживому телу призрачной женщины проходит мощная волна, возносящая на самый пик эмоций. В уши вливается ледяное течение туманной реки, волна захлёстывает с головой, - удивлённая ругань мужчины почти не слышна. Краткая остановка-передышка, - и сталь вновь вспарывает полуреальное тело, вновь безумные стоны оглашают поневоле ставшую пыточной комнату. Кровь – не такая, как у горячих, похожая на лёгкий чёрный эфир, уже не брызжет, а стекает по камням, пропадает в таинственной и вязкой тьме. Аластриона не знает, когда кончился этот кошмар, когда кинжал, испачканный в сюрреальной крови, отлетел к стене, когда Мэтт отшатнулся, тяжело дыша и брезгливо стряхивая невесомые перья-капли. Одно она знает, одно запоминает, обессиленно сползая в спасительные светотени, зажимая подолом кровоточащую рану: никогда больше она не будет доверять горячим, отмеченным дымящейся печатью ненависти.