Наперекосяк.

      Сегодня все пошло наперекосяк с самого утра. - Вы просто посмотрите на это! – бесновался Стас, размахивая руками. На широком экране в разнообразных ракурсах транслировались два парня, которые сначала о чем-то шептались, а затем синхронно отошли подальше, так же одинаково сошлись и обнялись, демонстрируя «поцелуй» под рев и визг ошалевшей толпы девушек. Среди всего этого отчётливо было слышно чью-то фразу «Ебать… Артон – канон», - И таких моментов почти весь выпуск! Сколько, блять, можно пидораситься перед камерами, а, голуби, блять? Как мне это на ТВ показывать? Я тут одними ножницами не обойдусь, тут шредер надо! - Стас, - резко осадил продюсера Дима, - Показы возросли в несколько раз после «того самого» выпуска. Мне кажется, ты об этом забыл. Не спорю, мне тоже не нравятся фанатики, которые визжат при виде этих двоих и систематически заваливают наш директ вопросами по типу «ой, а кто из них сверху?». Но и недооценивать успех нельзя, остынь. - А меня лично заебали эти припизднутые мелкие девки, - хлопнул рукой по столу Серёжа, - Да и вы, парни, тоже хороши. Нахуя вестись на поводу у фанов? Вы ж не пидоры, так что ж голубятню-то разводите. Арс, ты что молчишь? - Я вот что хотел спросить, - до этого молчащий Попов поднял взгляд злых глаз на Антона, который нервно крутил браслеты на запястьях, будто он ожидал смертельный приговор, а не общался с друзьями, - Антон, какого хера? Ты постоянно выдумываешь эти… гейства. Зачем? – Арс тяжко вздохнул, - Мне, конечно, не трудно тебе подыгрывать и тянуть свою роль до конца, но… Стас, не ставь нас с Шастом, пожалуйста, больше, в парные взаимодействия. Так мне будет легче. - Антон, ты что скажешь? Антон? – Дима обратился к до сих пор не промолвившему ни слова другу, но в ответ ему лишь громко хлопнул дверь. Сбежал. Не к добру, ой не к добру. Антон снова сбежал. Он систематически сбегал от всего: от необходимости объяснений, от вопросов, от друзей, от собственных чувств. Он ненавидел свою влюблённость в напарника, и одновременно с этим ничего с ней поделать не мог. Все эти касания, взаимодействия, взгляды… это не было игрой. Для него не было. Для Арса это являлось всего лишь перевыполнением плана, погоней за популярностью, а так хотелось наоборот. Чтобы просыпаться и засыпать рядом с любимым, чтобы кормить его с ложечки, чтобы помогать во всем, чтобы он им восхищался. Бред влюблённого, скажете вы? Антон согласится. В дрожащих руках сама собой появилась сигарета из новой пачки – белый кент. Он перешёл на белый с голубого, когда стал кашлять сильнее обычного, сменой вида сигарет уменьшив содержание смолы, ну а ещё белые были мягче. Как и он сам со всей этой романтичностью и любовью. В кармане требовательно завибрировал телефон. «Димка Поз» засыпал сообщениями, беспокоясь за друга. Он был единственным, кто знал всю проблему на самом деле, более того, он первый понял, что вообще творится с Антоном. Проницательный, зараза. Антон отмазался емким «Всё ок, сейчас поеду в Ледовый, как обычно.» и устремился к машине, заводя её и выезжая на шоссе. Ледовый дворец встретил его ярким голубым светом софитов, холодом льда и волной спокойствия. Антон не любил кататься на льду, он любил созерцать: фигурное катание всегда привлекало его красотой элементов, лёгкостью, плавностью, и, в то же время, энергичностью. Приехал он сюда из-за Арса. Съёмки нового сериала, о котором он никому ничего не говорил, были в самом разгаре. Антон знал об этом только потому, что его самого приглашали на роль, но он отказался. Не то что бы он не умел твёрдо стоять на коньках, даже наоборот, он неплохо так катался, однако это все было не то, не то, что он видел от профи. И портить смотрящим впечатление он своим катанием не желал. От актёров требовали хотя бы каких-то умений на льду, но Попов, как всегда, хотел быть быстрее, выше, сильнее своих конкурентов, и точно получить роль. Кастинг был через каких-то пару месяцев, поэтому времени у Арсения было мало, понимал Шастун. Охранник приветливо махнул рукой Антону, которыйй уже успел примелькаться, и он улыбнулся в ответ. У него ничего не спрашивали, нигде не останавливали, каждый раз за свое негласное и нигде не прописанное пребывание на катке, на последних рядах трибун, дабы не быть увиденным тем, ради кого он, собственно, пришёл, Шасту приходилось отдавать нехиленькую как для обычных людей сумму. Но он - звезда («в кавычках» - мысленно прибавил Антон), поэтому эти суммы никак не мешали его кошельку. До занятий Арса (он брал частные уроки у тренера подростковой группы) было ещё каких-то полчаса, поэтому Антон быстро занял свое излюбленное восьмое место на предпоследнем ряду и стал наблюдать за детской группой, где занимались будущие золотые медалисты, юные дарования, как любил их называть Шастун. Сегодня на занятиях, на удивление, Арс был на льду один, хотя обычно с ним находятся пара-тройка взрослых любителей. Антон восхищался упорностью Попова: все основные необходимые для съёмок элементы были уже изучены, дорожка шагов и винт вызубренны до идеала, но мужчина, по ощущениям, вошёл в раж, ибо пару занятий назад настоял на обучении одинарным прыжкам. Когда Арсений один скользил на льду, создавалось впечатление, что он катается только для одного Антона. Это тешило его самолюбие, хах. Свет софитов очерчивал скулы, красиво падал на длинные пальцы в перчатках, чёрные смоляные волосы будто становились на пару тонов темнее под таким освещением, а глаза, казалось, горели ледяным пламенем ещё ярче, нежели обычно. Антон любовался, наслаждался и плавился от этого идеала. Он не сразу понял, что что-то не так. Арс разогнался на коньках слишком быстро, подпрыгнул выше обычного, и Шастун заволновался, подскакивая на месте и делая пару шагов к лестнице, ведущей вниз, к катку. Будто в замедленной съёмке Попов совершил полтора оборота в воздухе, и, все ещё не замедляя вращения, упал навзничь на лёд. Антон подорвался с места, за пару секунд сбегая вниз, с трибун (у него будто открылось второе дыхание из-за шока) и опередил тренера, который только что вызвал скорую через «тревожную кнопку». Арс не двигался, не вставал, и, о Боже, под головой растекалось кровавое пятно, ввергшее Шастуна в ужас. Он трясущимся, надрывным голосом звал Попова, аккуратно прикасаясь к нему и не зная, чем же помочь. Он растерялся, запереживал, не смог взять себя в руки, из головы напрочь вылетели все уроки первой доврачебной помощи, которые он изучал, кажется, лет пять назад. Не так уж и давно, но в голове был чистый лист. Медики прибыли спустя минуту после трагедии, и, блять, почему так долго. Для Шастуна это казалось целой вечностью. Фельдшер скорой покачал головой, что-то говоря про сотрясение средней тяжести, медбратья расклалывали носилки. Рука Попова безжизненно свешивалась с края носилок, и Антон провожал её отчаянно-безумным взглядом, все ещё сидя на льду. К нему подскочила медсестра, кажется, что-то говоря про шок, про успокоительное, но Шастун кое-как взял себя в руки и отмахнулся от неё. - Девушка, спасибо большое, у меня все в порядке, - и, о черт, он не узнает свой голос. Почему он звучит с таким надрывом, с такой болью, что даже медсестре будто бы на миг ощутила её на себе, с пониманием освобождая дорогу. Антон благодарно кивнул, поднимаясь со льда, не ощущая жгучего холода на запястья. Он поспешил за носилками, мигом добежал до своей машины и невидимкой поехал за скорой, благо, дорога была пустой. «Сегодня все пошло наперекосяк с самого утра», - думал Антон, выжимая из своего внедорожника все сто десять.