***
Первое утро на высоком посту началось для Кингсли с мучительно затекшей спины, замерзших рук и отпечатка от острого краешка папки с отчетами на щеке. Не самое приятное начало дня сулило такое же сомнительное продолжение. Но принятое ночью решение по-прежнему казалось Кингсли здравым, пусть и слегка недоработанным. — Кинг, Кинг, как был ты в душе аврором, так им и остался! Целый Министр, а дрыхнешь на документах, словно сержант на дежурстве! Все. Встал, собрался, приготовился к бою! Драккл дери всех журналистов разом… — в дверь тихонько поскреблись. — Да! Кто? Входите! — встрепенулся Кингсли, старательно прогоняя с лица остатки сна. — Господин министр, вы уже на месте! Так рано, я не заметил, как вы пришли, — залебезил молоденький секретарь. Кингсли не успел запомнить его имя, сотрудник был из свежих, едва окончивших Хогвартс кадров. — К началу пресс-конференции все готово, авроры дежурят в Атриуме, трибуна установлена, освещение… — Да, спасибо, эм-м… Спасибо. Сколько осталось до начала встречи? — Сорок минут, сэр. — Отлично. Принесите мне кофе, пожалуйста, и можете пока быть свободны. Секретарь, приторно улыбаясь, выскользнул из кабинета, а Кингсли с силой потер лицо и начал приводить себя в порядок. Расслабился, с мальчишкой мямлил так, словно сам такой же мальчик на побегушках! Что же будет перед журналистами? Определенно, стоило глотнуть зелье сна без сновидений и как следует выспаться. Раньше, даже будучи ИО министра, всегда можно было спихнуть почетную миссию толкать речи на кого-то еще, и отделываться отдельными короткими репликами. Теперь не выйдет, министр магии лицо публичное, выступать должен самостоятельно и гладко. А ему пока далеко не то что до Дамблдора, умевшего без всякой магии заворожить толпу неблагодарных слушателей, но даже до Фаджа, профессионально плетущего словесные кружева. Это Скримджер мог не утруждать себя сольными выступлениями, военное время диктует свои условия. Но война позади, и люди не желают видеть перед собой сурового вояку, им нужен политик. А политиком Шеклболт не был. Но и уступать министерский пост ставленникам консерваторов было бы непозволительной роскошью: все и без того скромные достижения победы они могли уничтожить в считанные недели. Пришлось выдвигать свою кандидатуру, вести кампанию. И теперь, когда предвыборная гонка позади, министерское кресло кажется еще более неудобным, чем раньше. Только деваться некуда и отступать нельзя. А впереди ждут акулы пера и прорва дел. — Ваш кофе, сэр, — секретарь тихонько проскользнул в дверь. — Через полчаса начало пресс-конференции. Вам нужно что-то еще? — Нет, благодарю. Вчера мне вас представляли, но я, признаться, не расслышал. Не могли бы вы напомнить?.. — Пайк. Бэзил Пайк, сэр. — Спасибо, Бэзил. Зайдите ко мне через двадцать минут, напомните о выходе. Можете идти. — Хорошо, сэр.***
Пресс-конференция запомнилась Кингсли как череда вспышек, возгласов и гвалта. Вопросы сливались, сменяя один другой, журналисты перебивали друг друга, толкались, мешали фотографам, а из затененных уголков Атриума на них мрачно взирали недавние коллеги Кингсли по Аврорату: — Марджори Паддиндаст, «Ведьмополитен». Господин министр, нашим читательницам не терпится узнать, кто ваша избранница и есть ли она? Когда вы познакомите нас с миссис Шеклболт?.. — «Вестник Парижа», Эммануэль Турнье. Мистер Шеклболт, когда вы планируете начать возобновление международных торговых отношений? Вы рассматриваете отмену эмбарго на поставки редких ингредиентов во Францию?.. — … Господин министр!.. — Мистер Шеклболт!.. — … «Дойче мэджик», Хорст Нойманн… — … министр!.. Кингсли уже готов был прервать балаган и объявить пресс-конференцию оконченной, когда из сотен вопросов внезапно услышал тот самый, ответить на который после ночных размышлений хотелось больше всего. — Кикис Трекус, «Ежедневный пророк». Мистер Шеклболт, как вы прокомментируете слова моей коллеги мисс Скитер о вашей факультетской принадлежности? Вы окончили Гриффиндор или Слизерин? Кингсли поднял руку, призывая разошедшихся журналистов к тишине. — Мистер Трекус, господа журналисты… — И дамы! — Да, разумеется, господа и дамы. Я прошу вас задуматься, почему вас волнует, какой факультет заканчивал тот или иной маг? В чем вы видите принципиальное отличие? Почему мы позволяем Распределяющей шляпе не просто выбирать нам наиболее комфортный коллектив на семь лет обучения, но позволяем ее вердикту управлять всей нашей долгой и продуктивной жизнью? — в зале раздался ропот. — Школа, конечно, значимая часть жизни, но не самая продолжительная и важная, и факультет не должен быть приговором. Мы привыкаем к соперничеству и вражде со школьной скамьи, делим окружающих на сорта, в зависимости от цвета их галстука. Но каждый из нас при желании сможет вспомнить и ленивого хаффлпаффца, и трусливого гриффиндорца, простодушного слизеринца или глупого рейвенкловца. Два месяца назад закончилась война. Кто-то скажет, что мы воевали против слизеринцев, но это не так! Мы воевали против Волдеморта и его отморозков, — ропот в зале усилился, — да, именно так! Среди Пожирателей смерти были выпускники всех факультетов, и то, что их безумный главарь окончил в свое время Слизерин, не превращает всех его выпускников в чудовищ. Как министр магии, я считаю своим долгом окончательно завершить эту войну и вместе с ней похоронить древнюю вражду, причиной которой становятся стереотипы и школьные распри, — Кингсли все больше входил в раж, не замечая шепотков и перетаптывания в Атриуме. Его внезапно осенило, что первоначальную идею можно развить и расширить, и, как человек дела, он сразу озвучил свои мысли. — Я предлагаю отменить Распределение в той форме, в которой мы его знаем, — ему пришлось повысить голос, перекрикивая усилившийся шум, — отменить разделение студентов по личностным качествам, избавиться от стереотипов. Пусть каждый из нас сам выбирает свой путь, без оглядки на старую Шляпу! А чтобы дети не привносили вражду из семей, я предлагаю открыть в магической Британии начальные школы, в которых юные маги будут обучаться не только грамоте, но и мирному взаимодействию друг с другом. Таким образом… Закончить речь Кингсли помешали гневные выкрики чиновников и британских журналистов, находящихся в зале. Иностранные же мастера слова строчили с такой скоростью, что их перья едва не дымились: сенсация, новый министр подрывает устои! Подобными заголовками пестрели вечерние заголовки газет, а массивный письменный стол министра завалили сотни писем. Пресс-конференция определенно наделала шума, правда, немного не такого, на который Кингсли рассчитывал.***
Через несколько дней Кингсли всерьез пожалел о скоропалительном решении выступить с непроработанной идеей перед публикой: общественность не унималась, поток гневных писем не иссякал, а на защиту Шляпы и традиционного Распределения поднялись не столько представители старых семей, от которых Кингсли ожидал основного сопротивления, сколько обычные обыватели и даже, как ни парадоксально, магглорожденные. Времени катастрофически не хватало. Вступление в любую должность связано с большой нагрузкой, и чем выше должность, тем больше ответственности. Кингсли понимал, что поднялся так высоко, что роптать стыдно, а избегать обязанностей — подло. Ему нужно было разбирать и подписывать отчеты о восстановлении отделов, протоколы судов и рапорты о расследованиях военных преступлений, проводить совещания и распределять финансы, выслушивать жалобы и прошения… В конце концов, заново знакомиться с коллегами, которые еще недавно могли подойти и дружески хлопнуть по плечу: «Здорово, Кинг!», а теперь с подчеркнуто любезными улыбками приветствовали Господина Министра. Молоденький секретарь пока не внушал доверия, поэтому и бесчисленные письма, кое-как прошедшие проверку на безопасность, приходилось разбирать самому. В пору было пожалеть о временном отстранении от должности Перси Уизли, но без расследования его работы на Пия Тикнесса, никто не допустил бы его к новому главе государства. А следствие в мирное время процесс не быстрый: процедуру нужно соблюдать в точности. Будучи аврором, Кингсли мечтал, как упростит бесконечную возню с бумажками и отменит множество обязательных, но откровенно устаревших правил. Но став министром и проработав считанные дни, он понял, что не приблизился к исполнению этой главной аврорской мечты ни на дюйм. Слишком много работы, мелочи подождут. Так же, как подождет уютная кровать в маленьком домике, доставшемся от родителей: уже которую ночь Кингсли ночевал в своем кабинете. Очередное утро началось со ставшей привычной ломоты в пояснице. Почему-то мысль трансфигурировать кресло в кровать или хотя бы в раскладушку посещала Кингсли за секунду до того, как он ронял голову на очередной отчет, заменяющий ему подушку. Отодвинув кипу бумаг на край стола, Кингсли встал и не спеша прошелся по кабинету. Днем у него назначена встреча с директором МакГонагалл, и к тяжелому разговору со старой соратницей стоит подготовиться получше. О вреде импровизации наглядно напоминала гигантская пачка писем, которые еще только предстояло разобрать. Выходя из камина в кабинете директора Хогвартса, Кингсли привычно поискал глазами феникса, смутился под понимающим взглядом МакГонагалл и тут же рассердился на себя за это смущение: никто за прошедший год так и не привык, что Дамблдор теперь ласково смотрит на них с портрета, а не приветственно раскидывает руки, привставая из-за массивного стола. Кингсли такой же человек и может скучать по профессору. МакГонагалл кивнула, угадывая ход его мысли: — Да, я тоже никак не привыкну. Все время кажется, что Фоукс вот-вот вернется на свою жердочку. Но, увы. Здравствуй, Кингсли. Или теперь лучше обращаться к тебе «господин министр»? — Полно, Минерва! Я сыт по горло этими господами, прошу вас, хотя бы вы позвольте мне быть собой! — Боюсь, быть собой для вас недоступная роскошь, Кингсли, вы знали, на что шли, занимая верховный пост. Но вот знали ли вы, что делаете, когда озвучили свое громкое заявление перед журналистами, я сомневаюсь. — В тот момент мне казалось, что я поступаю правильно. Сейчас я в этом уже не так уверен. Собственно, поэтому я и попросил вас о встрече. — И я согласилась, хотя времени у меня едва ли больше, чем у вас. Через месяц школа должна быть готова к приему студентов, а мы все еще не восстановили часть стен и коридоров в западном крыле замка. Кстати, мой запрос о дополнительном финансировании должен лежать у вас где-то во входящей корреспонденции. — Минерва, смилуйтесь! Бюджет уже расписан до последнего кната! Меня трясут гоблины из-за нанесенного при уводе дракона ущерба, главы отделов дежурят под дверями приемной, выпрашивая деньги на ремонт кабинетов, Атриум забит пострадавшими от режима Волдеморта, требующими компенсации… Я готов отдать вам хоть голову, хоть руку с палочкой, но денег просто нет. МакГонагалл слегка поджала губы, взгляд стал жестче, но она быстро взяла себя в руки. — Хорошо. Но раз речь зашла о руке с палочкой, вероятно, вы сможете хотя бы отправить нам в помощь кого-то из ваших сотрудников? Профессорам помогают студенты старших курсов, но наших сил недостаточно: мы не успеем к началу учебного года. — Сегодня же отдам распоряжение направить к вам в помощь свободных сотрудников. Много не обещаю, в Министерстве сейчас полно работы, но это решаемо. — Договорились. Надеюсь, они не разучились держать палочку за годы службы, — из-за спины директрисы раздалось саркастичное хмыканье. — О, Кингсли, вы ведь еще не видели портрет Северуса? Он в основном молчит, но при любом удобном случае напоминает мне о своем необычайном характере. — Да… Хм. Действительно необычайный характер… Так вот, я хотел бы обсудить с вами мой проект. Или, скорее, пока что идею. Вы, как директор Хогвартса, лучше прочих знаете ситуацию и постоянно наблюдаете последствия распределения по факультетам. В том виде, в котором его проводят сейчас, через несколько лет оно спровоцирует новую войну! — Почему вы так думаете? — Дети проигравших в основном на Слизерине. Победителей — на Гриффиндоре. Мы получим новый виток противостояния. Дети привыкают делиться на хороших и плохих не из-за их качеств, а из-за факультетской принадлежности. Да и сами эти качества… Что там можно в одиннадцать лет определить? Да так, чтобы всю жизнь потом расхлебывать? Их ведь даже не по темпераменту распределяют, а якобы по храбрости, уму, хитрости… И делает это Шляпа, у которой, простите, своих мозгов нет. Если мы разработаем новую процедуру распределения по факультетам или вовсе отменим их… — Простите, господин министр, я перебью вас. То, о чем вы сейчас говорите, абсолютно невозможно. Распределение на факультеты — не просто традиция, это заповедь Основателей, одна из основ Хогвартса. Вы предлагаете отменить Хогвартс? И что будет взамен? Наша школа — старейшая школа магии в мире. Может, нам заодно перестроить и замок, чтобы он был, скажем так, современнее? Да будет вам известно, Распределяющая шляпа всегда учитывает пожелания будущего студента, достаточно попросить. Вы придумаете новые правила, оформите их на гербовом пергаменте, но изменить магию, заложенную Основателями, вам не под силу. Шляпа будет распределять детей в зависимости от их склонностей и выбора. И дети из чистокровных семейств чаще всего предпочитают факультет, на котором обучались их предки. Потомственные слизеринцы и гриффиндорцы, которых вы обвиняете в поддержке вражды, все равно попадут на эти факультеты. Круг замкнется. Перекладывать сортировку детей на преподавателей — немыслимо, ни один из нас не владеет легилименцией и прорицательским даром на таком уровне, чтобы избежать бесконечных ошибок в выборе факультета. — Это возвращает нас к отмене факультетов как таковых, Минерва. Какими бы древними ни были традиции, время диктует нам свои порядки. — Ох, Кингсли. Иногда так легко забыть, что вы еще очень молоды. Неужели вы думаете, что вы первый, кто додумался до такой откровенно дикой идеи? — А были другие? — Ну, разумеется. Например, не безызвестный вам Нобби Лич. Он не долго пробыл министром, как вы, должно быть, помните. — Смутно, я в то время еще учился в Хогвартсе и не слишком интересовался политикой. Но я точно не помню, чтобы Лич предлагал отменить факультеты. — А вы и не можете этого помнить. В отличие от вас, мистер Лич не делал громких публичных заявлений. Он пришел к профессору Дамблдору. — А профессор?.. — А я отказал ему в поддержке, — тихо ответил голос из-за спины МакГонагалл. — Отказал и объяснил, что это невозможно, пусть сердце и подсказывает нам такой заманчивый и обманчиво-простой выход. Но это тупик, друг мой. Проблема куда глубже, чем тебе кажется, и решать ее нужно не сердцем, но разумом. — Профессор Дамблдор, — Кингсли сглотнул застрявший в горле комок, — но почему? — Увы, Кингсли, увы, я всего лишь портрет. Я не смогу повторить тебе то же, что когда-то настоящий профессор Дамблдор говорил Нобби Личу: моя память чересчур фрагментарна. Тебе придется постичь эту истину самому. И, возможно, тебе удастся найти другой выход, не разрушая саму суть Хогвартса. — Боюсь, мне нечего добавить к этому, Кингсли, — напомнила о своем присутствии МакГонагалл. — Минерва, а вы не в курсе подробностей того разговора? — К сожалению, нет. Но мистер Лич приносил профессору Дамблдору папку с проектом реформы, все-таки он был подготовлен куда лучше, чем вы. Возможно, этот проект сохранился где-то в Министерских архивах. У вас есть доступ, поищите. Если не ошибаюсь, это было в начале 1968 года, незадолго до внезапной отставки министра. — Спасибо, Минерва. Я поищу. И пришлю вам помощников для восстановления стен. Сейчас мне пора. До свидания. — До встречи, Кингсли. И удачи вам.***
Вернувшись в Министерство, Кингсли первым делом поручил секретарю подготовить приказ о временном переводе части сотрудников на работы по восстановлению Хогвартса. — Отправьте туда сотрудников отдела игр и спорта, у них сейчас больше всего времени. — Как скажете, сэр. — И, да, сегодня я никого не принимаю. — А если что-то срочное случится, сэр? — Если это не новое пришествие Волдеморта — подождет. — Как скажете… — секретарь недоуменно вытаращился на захлопнувшуюся перед его носом дверь кабинета. Таким раздраженным и одновременно взбудораженным он министра еще не видел. В кабинете же Кингсли первым делом запечатал многострадальную дверь заклинанием, а после полез в огромный зачарованный шкаф, расположенный в простенке. Там годами хранились рабочие архивы министров, оставленные ими «на потом», что обычно означало, что «потом» наступит в лучшем случае для преемников, а в худшем — никогда. Почему-то Кингсли, раньше только мельком заглядывавший в шкаф, предполагал, что министерские бумаги будут так же четко рассортированы, как документы в Аврорате. По темам, либо по годам, по оставившим их министрам, хотя бы по алфавиту! Но нет, никакой системы не наблюдалось, записи Миллисенты Багнолд мирно соседствовали с очерками Персея Паркинсона, а значит работа предстояла не только нудная, но и очень долгая, а главное, без гарантии успеха. Но просто так отказываться от задуманной реформы Хогвартса Кингсли не был готов, поэтому, пробормотав под нос несколько ругательств для острастки, он приступил к делу.***
Через две с половиной недели кропотливого разбора казавшихся бесконечными бумаг, Кингсли впервые увидел заднюю стенку шкафа, возле которой покоились совсем ветхие пергаменты. Некоторые даже в руки брать было боязно: рассыплются в прах, а это, возможно, черновики Статута о секретности или еще какая-то древность. Признавать поиски провальными было обидно, но подзапущенные текущие дела требовали срочного участия. Кингсли решил повременить с посещением Главного министерского архива хотя бы на несколько дней. Но, словно по волшебству, несколько дней обернулись практически месяцем работы. Кстати, не менее нудной и выматывающей, чем разбор едва ли не бездонного шкафа. Публичных комментариев о хогвартских факультетах Кингсли благоразумно не давал, а к помощи в составлении пресс-релизов все-таки привлек Перси Уизли. Оказывается, достаточно было передать тому просьбу через отца, и амбициозный молодой человек, жаждущий восстановления на службе, лихо взялся за дело. Через сухие, длинные и занудные тексты Перси, в которых он ловко прятал позицию Министерства о Хогвартсе, не мог продраться, наверное, ни один обычный читатель. Поток писем с возмущениями и угрозами сначала сократился, а затем и вовсе сошел на нет, и Кингсли вздохнул свободнее. Пожалуй, стоило поторопить родное ведомство и ускорить проверку Уизли, такой сотрудник ему совершенно необходим. А еще у Перси был бы доступ в Архив, и Кингсли тогда мог бы не ходить туда сам. Но, к сожалению, Уизли был недоступен, до начала учебного года оставались считанные дни, и возможности спокойно общаться с МакГонагалл вот-вот не станет. И Кингсли, мысленно жалуясь самому себе на усталость и нежелание глотать пыль, отправился в Архив на поиски записей Нобби Лича.***
Появление в Архиве министра магии явление не то что бы беспрецедентное, но достаточно редкое. Поэтому старенький архивариус едва не по струнке вытянулся перед высоким посетителем. Кингсли не рискнул напрямую поинтересоваться, есть ли в архиве проекты реформ Лича, но расположение стеллажей за 1967-1968 годы узнал. Как оказалось, правильно сделал: Министерский архив был огромен, никак не меньше Атриума, разве что фонтанов и статуй в нем не предполагалось. Высокие длинные стеллажи занимали практически все пространство зала, и как минимум пять из них были забиты папками и свитками за нужные Кингсли годы. «Успеть до начала учебного года? Легко! Но только не нынешнего, а следующего. Ну, вперед, Гриффиндор! Не трусить и не робеть!» — мысленно подбадривал себя Кингсли, выбирая полки за осень 1967 года. Через неделю Шеклболт был близок к отчаянию: посвящать раскопкам в архиве целые дни он не мог, а нескольких часов кряду было слишком мало, чтобы существенно продвинуться в поисках. Бросать начатое не хотелось, опыт предшественника мог оказаться полезен, но, кажется, найти нужные бумаги было невозможно. Архивариус, успевший привыкнуть к присутствию министра в своей вотчине, тихонько напевал себе под нос незамысловатые песенки и подшивал все новые и новые папки, исправно сдаваемые ему из всех отделов Министерства магии. Кингсли не сразу обратил внимание, что постоянно звучащие фоном напевы смолкли. — Господин министр? Кингсли вздрогнул, услышав за спиной вкрадчивый голос. «Все рефлексы к Мордреду растерял в пылище! Авр-р-рор!» — подумал он, медленно поворачиваясь лицом к неведомой угрозе. Палочки в руках нет, резкое движение спровоцирует нападающего… Нет, не нападающего. Примерно в метре от Кингсли, спокойно опустив расслабленные руки, стоял смутно знакомый мужчина, одетый в глухую темно-синюю мантию. — Да, слушаю вас, — как можно спокойнее произнес Шеклболт. — Господин министр, я уполномочен передать вам приглашение посетить Отдел тайн. Позвольте сопроводить вас? — Так понимаю, отказ в виду сильной занятости не принимается. Я знаю дорогу, мистер. — Вы найдете кабинет начальника Отдела? — Эм… Нет. Боюсь, что кабинет начальника я не найду. — Пойдемте. Я провожу вас.***
Отдел тайн… Столько удивительных и невероятных вещей рассказывают об этом месте! Кингсли уже бывал здесь, правда, дальше комнаты-карусели проходил лишь однажды — весной 1996. Легкое чувство вины за разгром, учиненный в тот день, он испытывал до сих пор, но сильно сомневался, что невыразимцы предъявят ему счет. Молчаливый сопровождающий, так и не назвавший свое имя, с первого раза открыл некую дверь, ведущую в довольно длинный коридор со множеством других дверей. Совершенно одинаковых, гладких, слегка бликующих в неровном свете синих факелов. «Жуткое местечко! И очень неприятное приглашение. Знать бы еще, зачем позвали?» — размышлял Кингсли, ровным шагом следуя за невыразимцем. Формально Отдел тайн должен был отчитываться перед министром магии, на самом же деле уже несколько веков, скорее министры держали ответ перед главой загадочного Отдела, а вот ответы на свои вопросы получали далеко не всегда. Очередная неприметная дверь по правую руку открылась, повинуясь какому-то едва заметному знаку сопровождающего. Он сделал приглашающий жест, и Кингсли вошел внутрь. Дверь бесшумно закрылась за спиной. — Проходите, мистер Шеклболт, не стоит стоять на пороге. Располагайтесь, прошу вас, — незнакомый маг, сидящий за массивным и совершенно пустым столом посреди просторного кабинета, указал Кингсли на простой деревянный стул подле стола. — Благодарю за любезное приглашение. Мы не представлены, вернее, вы знаете меня, но я не знаю вас. Предлагаю исправить недоразумение, мистер… — Мистер Палидмаус, начальник Отдела тайн. Пока у вас нет необходимости узнавать обо мне что-то еще. — Я ведь в прошлом аврор, мистер Палидмаус, можно сказать, что узнавать что-либо о ком-либо — моя профессия. — О, нет, мистер Шеклболт. Это уже не ваша профессия. Невместно министру магии мыслить категориями рядового аврора. Но вы так недавно заняли свой пост, что вам пока простительны небольшие ошибки. Что же касается ошибок крупных, они легко могут стоить вам карьеры. — Это угроза? — напрягся Кингсли. — Это констатация факта. Своим необдуманным выступлением на пресс-конференции вы серьезно подорвали свою репутацию человека разумного и трезвомыслящего. А вот исправите ли вы свое пошатнувшееся положение или разрушите его окончательно, зависит только от вас. Что вы с таким усердием разыскиваете в архивных папках, министр? — Разве вас касаются мои поиски? — Полагаю, да. К тому же вы не там ищете, если, конечно, речь идет о проектах Нобби Лича, и вы не преследуете личный интерес. — Как вы узнали? Впрочем, кого я спрашиваю… Да, я ищу проект реформы Хогвартса Нобби Лича. Точно знаю, что он существует. Или, по крайней мере, существовал ранее. — Этот проект действительно существует, министр. И вы действительно не там ищете. Пойдемте, я покажу вам. А поговорим по дороге. — Хорошо, идемте, и покончим с этим. — Покончим? Нет, мы только начнем! В коридоре Кингсли почувствовал себя еще скованнее, чем в кабинете загадочного Палидмауса. Сложно говорить с собеседником, который словно читает тебя сквозь все окклюментивные блоки. — Итак, министр, — после небольшой паузы заговорил Палидмаус, — вас интересует несостоявшаяся реформа Нобби Лича. Весьма занимательный был человек — первый магглорожденный министр, энтузиаст, борец за идею! Время ему выпало неспокойное, а противники чересчур зубастые. Не всякий выстоит против Малфоев, скажу я вам. Случись правление Лича в иное время, вероятно, он многого достиг бы на своем посту, но история не знает сослагательного наклонения. Лич поспешно оставил должность, а его преемница Дженкинс не интересовалась школьными прожектами. Я вижу некоторое сходство между вами, министр, и Нобби Личем. Но есть и различие, весьма существенное. — Вы говорите о разнице происхождения? — Да Мерлин упаси! Нет же! Происхождение в вашем случае роли практически не играет. Стремление к реформизму, яркие сердечные порывы, эмоциональность в решениях — все это роднит вас. Но мистер Лич был к тому же до крайности упрям и не обладал критичностью мышления в должной мере. Вы же, как мне кажется, куда больше склонны к рефлексии и трезвой оценке действительности. — Сейчас вы, подобно директору МакГонагалл, скажете мне о том, что отмена факультетов разрушит саму суть Хогвартса, а потому невозможна? — Нет. Это всего лишь взгляд с одной стороны. Вам же я предлагаю рассмотреть проблему разносторонне. Вы — министр, мистер Шеклболт, это ваша обязанность. — Порой мне начинает казаться, что я не слишком хорошо представлял себе эти обязанности, когда принимал решение выдвигаться на пост. — В таком случае вы с куда большей ответственностью примете их на себя. — Возможно. Так что же с реформой? — Реформа Нобби Лича проста и сложна одновременно. Он предлагал ввести в Хогвартсе относительно новое маггловское изобретение — психологическое тестирование, призванное заменить Распределяющую шляпу. Ученики должны были подбираться в группы на основе их личностных качеств и совместимости. Представьте себе: взволнованные первокурсники, впервые воочию столкнувшись с величественным замком, проходят по его средневековым коридорам, а затем их, уставших после долгой дороги и ярких впечатлений, усаживают за парты и вручают внушительный тест, вместо по сути аналогичного, но крайне быстрого и волшебного вердикта Шляпы. — Да, звучит как-то не очень. Но тест ведь можно провести утром? — Конечно нет! Ведь спать дети должны в своих постелях, в комнатах факультета. Факультеты, кстати, мистер Лич предлагал не упразднить, а банально переименовать. Вместо имен Основателей присвоить им некие совершенно иные, не имеющие особенного значения для магов. Правда, не ясно, что помешало бы впоследствии запомнить, например, на каком факультете учатся тихие «ботаники», на каком шумные забияки и так далее. — Запомнить и навешать ярлыки… Но ведь сейчас на факультетах учатся совсем не такие однородные группы студентов! Они разные: кто-то активнее, кто-то тише, кто-то умнее, кто-то хитрее… — Именно. Ведь сейчас у детей есть не только изменчивые свойства характера, у них есть выбор. Тестирование выбора лишает и создает очень явные перекосы. Кажется, очевидно, какая параллель будет лучше учиться, какая будет спортивнее, а от кого больше всех неприятностей? И пусть мистер Лич и предлагал отменить заодно межфакультетское соревнование, детям свойственно соперничать. Неофициальное соревнование никуда бы не исчезло. — По вашим словам получается, что реформа Лича плоха не нарушением устоев, а бесполезностью. Но я все же хотел бы увидеть сам. Если это возможно. Мы достаточно долго идем… — Мы уже пришли. Они стояли в крутящейся комнате перед одной из дверей, но едва ли Кингсли смог бы сказать, из которой двери они перед этим вышли. — Это та самая дверь, министр, которую всегда держат закрытой. Войти сюда без меня либо указанного мной невыразимца — невозможно. — Но… Это же!.. Но как? Почему?! Реформа Лича так важна, чтобы хранится здесь?! — Увы, министр. Сейчас вы все поймете, — Палидмаус легко толкнул вечно запертую дверь, и она медленно распахнулась перед ним. — Заходите, министр. Не стоит стоять на пороге. Кингсли с замиранием сердца сделал шаг, другой, а затем застыл в немом потрясении. Чего только не представлял он себе, думая об этой комнате, какие только загадки мироздания не мерещились ему! Но перед собой он увидел только голые стены довольно просторного зала и высокие длинные стеллажи. Точно такие же, как несколькими этажами выше, в Архиве, в котором он так бездарно потратил последнюю неделю. — Архив?.. Вы привели меня в архив? — Можно и так сказать. Пройдемте, нам нужен пятьдесят шестой стеллаж, — Палидмаус повел ошарашенного Кингсли вдоль пыльных рядов, остановился в одном ему ведомом месте и снял с полки тонкую на вид папку в пергаментном переплете. — Вот он, проект Лича. Читайте же, вы ведь потратили на его поиски столько времени. Кингсли унял дрожь, охватившую руки, и принял папку, оказавшуюся действительно довольно тонкой. Спустя двадцать минут, за которые он успел перечитать содержимое папки трижды, Кингсли поднял тоскливый взгляд на главу невыразимцев. — Этот проект — полный бред. Невозможно и бессмысленно воплощать его. — Полностью с вами согласен, министр. Сильно ли эта задумка отличается от вашей? — Да. В ней куда больше деталей, чем в моих идеях. И это их совершенно не красит, — Кингсли оглянулся вокруг. — Все эти стеллажи… В них хранятся такие же безумные планы? — И да, и нет. Некоторые из них куда хуже безобидной папки в ваших руках. Некоторые глупее, некоторые наивнее. А некоторые не так уж плохи, но несвоевременны и забыты, зачастую вместе с их создателями: министрами, советниками, заметными и не очень чиновниками… Поздравляю вас, министр, теперь вы знаете одну из Тайн, вам открылось содержимое самой секретной комнаты. Вижу, вы впечатлены. Кингсли подавленно молчал, периодически озираясь вокруг. — Что теперь? Я должен дать Непреложный Обет? — С чего вы решили, что должны это сделать? — Ну я же вошел в святая святых! И видел эту… Этот мемориал проектов. — Всегда будьте честны с самим собой, министр, что бы вам не приходилось говорить другим. Не мемориал, нет. Кладбище идей. — Да… Да. Так будет вернее. Обет? — А зачем? Разве вы расскажете кому-то, что это за дверь, и что за ней сокрыто? Поверьте опытному человеку, еще ни один министр из числа побывавших здесь не раскрыл тайны. — Это кажется странным. Но, пожалуй, я их понимаю. Столько разочарования разом… Не то, чем хочется поделиться. Стыдно признаться, но я ведь вполне разделял романтические представления профессора Дамблдора. Не знаю, в курсе ли вы. — Нет, не в курсе, но, готов поспорить, что самой большой тайной он счел бы жизнь. Ну или любовь. Дамблдор был известным идеалистом, но реальность куда прозаичнее. Вы ведь догадались уже, почему содержимое этой комнаты держится в такой тайне? — Не уверен. Возможно потому, что не все могут выдержать разочарование? — Скорее груз правды о самих себе и обществе, в котором живут. Наш Отдел плотно окутан флёром таинственности, а эта комната всего лишь одна из многих легенд, будоражащих умы. В мире магии сложно найти настоящее чудо, согласитесь. Мы же, изучая в общем-то рядовые явления, оставляем непосвященным ощущение некой сказочности. — А меня вы решили лишить этого ощущения. — Вас мы сочли достойным прикоснуться к истине. Впрочем, вы и сами пришли к пониманию сути вещей, хотя избегали озвучивать его. — Наверное, я кажусь вам дураком из-за этого? Или трусом. — Нет. Вы совсем не дурак и уж точно не трус. Вы — энтузиаст. А энтузиасты и реформаторы, люди, нацеленные на прогресс, желающие изменить мир, рано или поздно сталкиваются с той же проблемой, что и вы. Их благородные устремления оказываются не нужны массе обывателей. Обыватели хотят стабильности и покоя, стремятся поддерживать традиции, жить привычным укладом. Люди в целом весьма консервативны. А маги — особенно. Особенно британские маги, пожалуй, в этом нам нет равных. Ваше устремление, уж извините, истинно гриффиндорское — благородное, порывистое, если хотите, даже страстное. Но, увы, совершенно не реализуемое. Вражда свойственна людям, а привычный враг — самый удобный враг. Он существует где-то параллельно, он не отравляет существование, не портит аппетит, но его всегда можно обвинить во всех неудачах. А еще, в нашем случае, враг очень абстрактен. Легко ненавидеть конкретного человека, но по-настоящему ненавидеть огромную группу людей, например, всех студентов и выпускников одного факультета скопом — невозможно. Поэтому даже дети магглов так легко перенимают традиционный хогвартский уклад, нашу историческую вражду и не менее исторические стереотипы. И ведь мы с вами не меньше подвержены им. Я назвал ваши порывы гриффиндорскими, вы же отчаянно пытаетесь доказать кому-то, что ваши «слизеринские» черты на самом деле общечеловеческие. Вы воюете с ветром, мистер Шеклболт. То, что вы стремитесь доказать, знают все мало-мальски разумные маги. И их все устраивает. Доказательством тому бесчисленные полки за вашей спиной, тысячи прожектов, не увидевших свет. Невозможно одним указом, одной реформой изменить сознание людей. Вы заберете у них один повод для раздора, и они найдут иной. Общество меняется постепенно, изнутри, когда потребность в переменах становится очевидной если не всем, то большинству. Позвольте дать вам совет. Ваш второй проект — открытие начальных школ для малолетних магов, — кажется мне куда более перспективным. Не пытайтесь преподносить его как попытку унять противостояние факультетов, не продвигайте его для борьбы со стереотипами. Делайте упор на повышении уровня образования, на заботе о детях. Тогда у вас будет шанс никогда не увидеть этот проект в этой комнате. А у наших сограждан будет шанс самостоятельно уйти от многовековой вражды. — Спасибо. Не знаю, воспользуюсь ли вашим советом, но обдумаю обязательно. Извините, вы вывалили на меня столько информации. Откровенно говоря, я сбит столку, и мне потребуется время, чтобы привести мысли в порядок. — Я не задерживаю вас, министр. Вы вольны закончить нашу беседу в любой момент. — Я смогу снова прийти сюда? Когда все обдумаю, разумеется. — Приходите. Поговорить или посмотреть содержимое полок. Там весьма много занимательных, а иногда и потрясающих идей. Возможно, для какой-то из них наше общество уже созрело. — Это бессрочное приглашение? — Не совсем. Оно действительно до тех пор, пока вы не оставите министерский пост. А как долго вы удержитесь в кресле, зависит в первую очередь от вас. — Благодарю вас, мистер Палидмаус. Я непременно приду сюда снова. — До встречи, мистер Шеклболт. — До встречи.***
Кингсли покинул нижний уровень министерства в молчаливой задумчивости и заперся в своем кабинете. Через час секретарь в приемной услышал глухой стук, словно от удара кулаком по столу, и приглушенное бормотание. А еще через полчаса Кингсли вышел из кабинета и отдал поручение к утру подготовить зал заседаний и отправить приглашения на совещание членам Волшебной экзаменационной комиссии, Попечительского совета, директору и деканам Хогвартса лично. Глаза министра сверкали неукротимой жаждой деятельности, так что секретарь не рискнул напоминать ни о конце рабочего дня, ни о загруженности графиков приглашенных магов. — Сэр, почему такая спешка?.. — Через неделю начнется учебный год, Бэзил, и большую часть этих достопочтенных магов будет невозможно выдернуть в Министерство. А препираться с ними мы будем еще год, не меньше. Начнем сейчас, к следующему учебному году как раз успеем. — А что будет через год? — любопытство неприкрыто сквозило в голосе позабывшего о субординации Пайка. — Через год в Британии появится первая обязательная магическая начальная школа, — тяжело роняя слова, отчеканил Кингсли. — Время дорого: слишком многое нужно успеть. И никаких «мемориалов»! Приступайте. — Да, сэр. Секретарь проводил недоуменным взглядом скрывшегося в своем кабинете Шеклболта. «Пикси его закусай, почему ночью?! И какой такой мемориал, о чем он вообще? Поди, пойми этих грифферов», — гадал Бэзил, спешно составляя запрос на бронирование малого зала заседаний. Зала, с которого Министр магии Кингсли Шеклболт начнет долгую и трудную работу над изменением магического общества. А кто сказал, что министром быть легко?