Помада со вкусом карамели

      — Отстой… — выдохнул Хаджиме, внимательно разглядывая помаду, которая лежала у него в кармане пальто и совершенно точно ему не принадлежала.       Он хорошо знал ее владельца: волнистые волосы, выгоревшие на солнце из-за постоянной работы на улице, такие же выгоревшие глаза, потому что он помнит, как лет в десять они были яркими и живыми, и шрам от ожога, который точно никогда не сможет исчезнуть. Хаджиме все это хорошо знает и помнит, но на душе от этого не легче.       Как вещица вообще у него оказалась?       Вот это мозг вспоминать отказывался, и от этого было еще поганее, чем пару минут назад, когда он проснулся: даже одолевшее похмелье уже не казалось такой проблемой, как неожиданная находка и отсутствие хоть каких-то воспоминаний о вчерашнем вечере. Что ж, он явно не хило так перепил и, возможно, но это только возможно и — Хаджиме надеялся на это всем сердцем — на самом деле все было не так, позвонил Инупи. Но зачем? Неужто призраки прошлого снова напомнили о себе или затуманенный алкоголем разум снова перепутал милую первую любовь и бывшего лучшего друга?       — Боже, блять, за что мне все это? — продолжал вздыхать Хаджиме и массировал виски в попытке найти хоть какое-то логическое объяснение происходящему.       Ладно, даже самое нелогичное его сейчас вполне устроило бы — даже оно в голову никак не приходило.       Он накинул на себя пальто и вышел на серую, внушающую сплошную тоску улицу. Тучи заволокли все небо и грозились в любой момент обрушить на спешивших куда-то людей затяжной, ветреный дождь — Хаджиме ненавидел такую погоду всем сердцем, но сейчас она настолько подходила под настроение, что была почти приятной и расслабляющей. Он достал пачку сигарет и цокнул: осталась всего одна, — но все же закурил и выдохнул дым в направлении ветра, завороженно наблюдая, как потоки воздуха подхватывали его и вырисовывали узоры до тех пор, пока дым не растворился. Это было красиво и даже чем-то напоминало его жизнь: быстротечную, неуловимую и являвшуюся всего лишь побочным продуктом чьего-то спокойствия.       Когда он решил, что все это — хорошая идея? В какой момент его дорога превратилась в чащу леса без единой тропинки, ведущей к выходу?       Никто не знал ответа. Разве что он сам, но признаваться самому себе в этом было еще хуже, чем позвонить в пьяном угаре Сейшу или прийти на могилу Акане — а он уверен, что побывал там вчера, и грязь на ботинках только подтверждала это.       Голова была забита разными мыслями, и чем больше Хаджиме концентрировался на них, тем сильнее болел мозг. Весьма иронично, если так подумать: он всегда любил убегать от действительности и частенько отмахивался именно головной болью — впервые это были не пустые слова, сказанные из нежелания ни начинать, ни продолжать разговор. Глупость да и только.       — Куда же ты скатился, Коконой Хаджиме… — спросил он в пустоту и после последней затяжки потушил сигарету о перилу, там же и выбросил: на земле можно было сосчитать уже даже не одну и не десятую сигарету, которую оставил здесь именно он.       — На самое дно? — вмешался в его разговор с самим собой кто-то.       Хаджиме вздрогнул от неожиданности и резко повернулся к незваному нарушителю спокойствия. Выжженные волосы и такие же выжженные глаза, шрам от ожога на левой стороне лица — глаз то и дело цеплялся за знакомые черты, самые узнаваемые, не оставляющие и шанса подумать, будто он обознался. Мозг любил самообман, но еще сильнее любил разрушать выстроенные вокруг сознания стены из иллюзий. Вот черт.       — И. Инупи? — вырвалось само собой.       — Давно не виделись, Коко. — Повзрослевший и даже слегка возмужавший Сейшу смотрел на него с полуулыбкой, в которой Хаджиме всеми силами пытался не видеть теплоту.       Получалось так себе — вполне в его стиле жизни.       — К-как жизнь?       Губы дернулись в нервной улыбке: кажется, Коконой впервые за последние лет десять чего-то так сильно, до нервного смеха, боялся.       — У меня все хорошо, работаем с Кеном в мотомагазине, байки чиним, продаем… ничего выдающегося, если честно. — Инуи подошел ближе и встал всего в паре десятков сантиметров от него — слишком маленькое расстояние для них. Как будто той пропасти в годы жизни никогда и не было.       Хаджиме такое не нравилось: это пугало до чертиков и совсем-совсем не было смешным.       — А ты как? Меня удивил твой вчерашний звонок. Голова не болит после такой-то вечеринки? — Голос у бывшего лучшего друга мягкий, слегка хриплый и безнадежно усталый. — Не так я нашу встречу спустя столько времени представлял, хах, но ничего не поделаешь.       — Д-да вроде нормально… — пробубнил Коко.       Повисла тишина, и если Сейшу выглядел непринужденно, словно в ситуации его ничего не смущало, то Хаджиме едва сдерживал желание уйти: это было бы слишком уж некрасиво и по-ублюдски, и даже сейчас он не готов выставить себя в подобном свете. Он то и дело ерзал, теребил уже пустую пачку из-под сигарет, которую почему-то не выбросил, и покусывал губу.       Хотелось что-нибудь сказать, как-то разорвать эту чертову тишину, которая резала по сердцу и пробуждала давно заживо закопанное чувство вины, но слова никак не находились, а мысли были в еще большую кашу, чем обычно. Было бы так прекрасно просто исчезнуть или вернуться буквально на пять минут назад, чтобы вовремя оказаться по ту сторону двери, дома, в безопасности — как жаль, что реальность не любила исполнять желания. Особенно если это желание кого-то вроде Хаджиме. Особенно, если оно связано с Сейшу, потому что все, что с ним связано — гребанная катастрофа с неизвестным финалом и непредсказуемой развязкой.       Пожар, который невозможно контролировать.       От таких мыслей тело невольно поежилось, и Коконой вздохнул.       — Тебя что-то беспокоит? — неожиданно спросил Инупи, повернувшись к нему лицом. — Не держи все в себе, Коко, я же вижу.       — Ха-а-а… Зачем ты вообще сюда пришел…       Хаджиме оперся обеими руками о перила и смотрел на землю. Встречаться со взглядом Сейшу совсем не прельщало, как и видеть его лицо: если он снова будет цепляться за него, то точно не выдержит и сойдет с ума, а крыша и так уже изрядно протекала, и усугублять положение было бы чертовски глупо.       Пить, на самом деле, тоже занятие глупое, безрассудное, но его это никогда не останавливало, потому что толика безумия — это часть его самого, без которой уже и не выжить.       — Знал, что ты так скажешь, но… — Инупи замолчал на пару секунд и положил руку на макушку Хаджиме так непринужденно, словно всю жизнь это делал. Почему-то сбрасывать ее не хотелось. — Я скучал, Коко. И был очень рад, когда увидел твой звонок вчера, даже когда понял, что ты пьяный и вряд ли вспомнишь, что случилось, я все равно поехал, потому что… Мне очень хотелось тебя увидеть и обнять, услышать твой голос, посмотреть в твои глаза, почувствовать твою кожу… Знаешь, как долго я ждал, когда ты дашь о себе знать? Сколько бы я не искал, ты как будто исчез, тебя не было просто нигде, а тут ты сам звонишь, знаешь мой новый номер, сохранил его, не знаю, правда, зачем, но это чертовски приятно, чтоб ты знал. — Он зарылся в волосы Коко и перебирал их, то и дело накручивая на палец, а сам Хаджиме замер, вслушиваясь в слова и пытаясь переварить все сказанное только что.       Наваливать такое вот так, сразу, было кощунством с его стороны, подумалось ему. Кто вообще так делает? Обычно из Инупи было сложно даже слово вытащить, а заставить его вот так открыто рассказать о своих чувствах, было вообще чем-то невероятным по крайней мере когда им было по двенадцать. Кажется, Дракен не солгал ему, сказав, что Сейшу сильно изменился и вырос: того мальчишку с грустными глазами Хаджиме совсем не видел во взрослом парне с уже давно сформировавшейся системой ценностей и желаний, и это было даже слишком странно. Как-то даже неправильно, потому что в кармане пальто все еще лежала помада со вкусом карамели, которую он знал слишком хорошо, чтобы верить в изменения Сейшу до конца.       Зачем так сильно меняться, но при этом все еще пользоваться этой дешевой помадой из круглосуточного недалеко от их домов в прошлом? Так бессмысленно… Да и зачем Инупи, который работал там, где всегда мечтал, который жил самой обычной жизнью самого обычного человека, отпустив прошлое, вспоминать о ком-то, вроде Хаджиме? Они расстались на не самой хорошей ноте… Ладно, на весьма и весьма отвратительной, разошлись навсегда и вряд ли кто-то из них тогда хотел пересечься вновь, потому что после такого человека не то что видеть, знать не хочется, а сейчас все стало слишком сложно, слишком муторно. Это ведь снова ворошить прошлое, снова разговаривать о том, что ему хотелось бы забыть, снова смотреть в эти выцветшие глаза — от подобных мыслей сердце ныло в протесте.       Он не был готов разрушать иллюзорные стены вокруг себя и объясняться. И разговаривать с человеком, по которому тосковал черт знает сколько времени — тоже. Все это слишком. Просто слишком для одной единственной нервной клетки, которая держалась на сплошном никотине.       — Ты ебаный эгоист, Инупи, — выдохнул Хаджиме и наконец взглянул на нарушителя своего спокойствия. В глазах напротив не было ни обиды, ни даже жалости, только теплота, сожаления о чем-то далеком и чертова радость встречи, которую вряд ли ожидаешь увидеть после всего того дерьма, что наговорил с десяток лет назад.       На самом деле, из них двоих эгоист только Хаджиме, потому что Сейшу не сделал ничего плохого, потому что Сейшу просто никто не объяснил, что происходит, потому что в паре часов езды отсюда у Сейшу сестра похоронена и то прах. У этого дурака столько причин ненавидеть его, что все не сосчитать, но ненависти почему-то не было.       Кажется, Инупи просто не умел ненавидеть или, по крайней мере, не хотел делать этого в отношении своего первого друга. Успокаивало ли это? Отнюдь.       — Ты, знаешь ли, ничего не лучше, — фыркнул тот. — Я столько переживал, думал, куда же ты делся, что с тобой стало, весь город оббегал несколько раз в поисках, знаешь ли. А ты даже записку не оставил. И что мне с тобой таким делать прикажешь?       — Забыть? — нервно усмехнулся Коко и тут же получил щелбан. — Эй! Бить-то зачем?       — Чтоб больше не говорил такого! — Сейшу наклонился к нему так, что их носы едва ли не соприкоснулись. — Я столько искал тебя, ждал от тебя хотя бы какое-нибудь сообщение или письмо, а ты говоришь забыть? Вот так вот просто? Еще чего!       Он насупился и теперь выглядел также, как и десять лет назад. Почти очаровательно и чертовски мило.       “Блять”, — промелькнула мысль, и Хаджиме не мог с ней не согласиться, потому что лучше ситуацию и не описать. Как он докатился до того, чтобы считать Сейшу милым? Когда он перешел эту гребанную черту? И где этот гребанный указатель на разворот, чтобы вернуться назад?       — Так будет лучше для нас обоих.       — Именно поэтому ты вчера позвонил мне и рыдал сначала в трубку, а потом и в плечо?       В голосе все еще бывшего лучшего друга слышался не только сарказм, но и усмешка. В отличие от Коко, у него не было привычки обманывать себя и строить вокруг иллюзии и счастья и правильности, скорее наоборот: Сейшу чертовски сильно любил думать о плохом и винить во всем себя. Наверное, тогда он тоже винил себя, возможно даже до сих пор винит.       — Ты мог не отвечать, и все осталось бы как прежде.       — Но я хотел ответить, Коко. Неужели ты не понимаешь, что нам нужно было встретиться? Даже не так. Мы вообще не должны были расходиться.       — Чушь, — хмыкнул Хаджиме.       Сейчас было бы чертовски классно покурить — сигарета, одна единственная, уже давно была выкурена.       — Давай поговорим.       — Мы уже, если ты не заметил.       — Коко.       — Не называй меня так, это звучит по-детски.       — Боже, какой же ты сложный, — вздохнул Сейшу и резко схватил его за шею, чтобы прижать к себе и обнять так крепко, как никогда никого в жизни не обнимал. — Нельзя изменить прошлое, но гнить из-за него, руша свое будущее — тоже. Хватит уже бегать, Хаджиме.       — Я уже говорил, что ты эгоист? — хмыкнул тот. — С каждой секундой я убеждаюсь в этом все больше, если хочешь знать.       Инупи ничего на это не сказал, он вообще как-то резко притих, зарывшись носом в волосы Хаджиме и явно не желая отпускать. И хватка у этого дурака была железная, просто так не отстраниться.       Вот же.       В какой-то момент — Коко не уловил его, потерявшись в мыслях обо всем на свете — его руки сами собой обхватили талию Сейшу, а нос уткнулся ему в плечо, и это произошло так незаметно, как-то само собой, что он обратил на это внимание только тогда, когда в голове чуть прояснилось и пришел невероятно гениальный вопрос.       — Эм, а зачем тебе эта помада? Ну, со вкусом карамели… — спросил Хаджиме, чувствуя, как щеки краснели с каждой секундой все сильнее то ли из-за глупости вопроса, то ли из-за ситуации в целом, а может ото всего сразу — ему сложно было судить. — Ты же ее не любил.       — Но она нравилась тебе, поэтому и покупаю, что-то вроде вечной памяти. Облизываю губы и сразу о тебе вспоминаю, ха-ха.       — Ч-чего? — Коконой тут же вспыхнул и вздрогнул от таких высказываний.       — Того, — фыркнул в ответ Сейшу.       Слова возмущения застряли где-то между легкими и голосовыми связками и никак не хотели выходить наружу, поэтому Хаджиме молчаливо стоял в объятиях когда-то лучшего друга и вновь вспоминал, почему они вообще разошлись. Это было глупо, безрассудно и наивно, а еще — чертовски пугающе, потому что хотеть почувствовать вкус помады с губ Инупи это что-то на грани безумного и ненормального, но такого желанного, что сердце уходило в пятки и останавливалось при взгляде на человека, который так сильно похож за его первую любовь. Не мудрено: они ведь родственники, одна семья, — но ощущения другие, странные. Руку протяни и непременно достанешь.       С Акане было иначе. Она была светлым, далеким от него образом, который легко любить, с которым легко представлять совместную жизнь, потому что реальность и фантазия — разные вещи, и не то чтобы он готов сделать из одного другое. Сейшу рядом, плечом к плечу и улыбался ему всего в паре сантиметров от губ, как будто между ними всегда было что-то больше, чем детская дружба.       Это пугало.       До чертиков просто и дрожи в коленях пугало.       — Я любил тебя, — неожиданно даже для себя прошептал Хаджиме, сильнее стискивая между пальцев чужую одежду.       — В прошлом?       — Всегда.       Он не знал, зачем вообще это сказал, и покрепче сжал зубы, чувствуя, как сердце стало биться, словно бешеное, и с каждой секундой наполнялось страхом, потому что прямо сейчас он, пожалуй, снова сделал совершенно глупую, необратимую ошибку и поворачивать назад уже поздно. Опять.       Стоило признать, что он чертовски не любил учиться на ошибках.       — Тогда, может, попробуем начать сначала? — В голосе Инупи с каждым словом было все больше теплоты и какой-то несвойственной ему заботливости.       — Ты разочаруешься, — пробубнил Хаджиме и поднял голову, чтобы взглянуть на Сейшу. — Очень сильно.       — Вряд ли. Скорее ты разочаруешься, поняв, что того тихого мальчика больше нет и никогда не будет, — тихо рассмеялся тот. — Но, надеюсь, ты уже забыл вкус этой помады, иначе будет совсем неинтересно.       — Как был дураком, так и остался, — хмыкнул Коко, но после улыбнулся и потянулся к губам уже точно не-друга.       Потому что да, он действительно забыл ее вкус с того раза и, боже, чертовски сильно хотел бы его вспомнить.