Чёрт, я слишком стар для этого дерьма...

Такемичи трудоголик до мозга костей. Именно поэтому он почти не покидает свой кабинет и операционную Бонтена, то разбирая медицинские карты членов организации, то вынужденный почти доставать людей с того света. Ханагаки любил свою нервную профессию, и его почти не волновало, что он спасает преступников. В конце концов, он и сам такой же... Такемичи забирает всю память своих версий из предыдущих линий будущего. Он помнит, что он убивал людей. Это именно он. Убийцей была одна из его сторон, а значит, он позволил развить в себе этот потенциал. Потенциал убийцы. Все его версии из разных линий будущего – это сам Такемичи, просто развившийся в разных направлениях. Каким бы невинным ангелом Ханагаки не являлся в этом будущем, где ему уготовано спасать людей и давать им шанс на продление жизни, его руки запятнаны. Он уже не сможет отмыться от той жестокости и грязи, в которой погряз. Именно поэтому Такемичи не смеет смотреть на того же Харучиё с осуждением. На Майки, тем более. Ханагаки не жалеет ни о чём: у него были серьёзные причины пойти по кровавой дороге. Он принимает весь этот ужас, совершённый им в том будущем – это часть его самого, и отрицать свои поступки совсем глупо. Такемичи расплатится за всё, но это будет на том свете. А сейчас ему нужно продолжать идти к своей цели. *** Раненные начали приходить очень часто, особенно, когда узнали, что у них появился новый врач, специализирующийся на тяжёлых ранениях. Прежний хирург-старик, как только узнал, где он работал, попытался уволиться и сбежать... Стоит ли говорить о том, что он должен был смириться со всем, ведь уже имел в своей голове достаточно информации о членах Бонтена. В полицию с этой информацией было бы идти бесполезно, а вот другие группировки не упустят шанса использовать полученные знания. А старик всё же попытался сбежать... Сейчас его имя можно найти в списке ликвидированных предателей. У Бонтена с предателями разговор короткий. Простые исполнители, которые добывают информацию или проводят зачистку, чаще всех подвергаются тяжёлым травмам. Члены организации, конечно, не сразу обрадовались новому сотруднику, который несёт огромную ответственность за их здоровье. Всё же настороженность присутствовала: мало ли, этому новичку взбредёт в голову добить их, когда они уже при смерти. Но нет. Их новый хирург, представившийся Ханагаки Такемичи, оказался адекватным. Даже слишком. Он был молодым, но являлся специалистом своего дела, и бояться за свою жизнь теперь было не нужно. Его всегда можно найти на его рабочем месте: Ханагаки либо выполняет бумажную работу, либо проводит очередное лечение. С первого взгляда можно было удивиться: каким образом Ханагаки попал в их организацию? Такемичи совсем не выглядел, как человек, который может быть связанным с преступностью. Со второго, более внимательного взгляда до пациентов доходило: этот человек не такой добродушный, каким они его видели. Они неосознанно навязали себе образ светлого Такемичи, и этот созданный образ вдребезги разбился об истинный. Ханагаки, как никто другой, понимал, среди каких людей находится. Он вёл себя даже дружелюбно до тех пор, пока его не разозлить. Некоторое время назад... Дверь хирургического кабинета открывается от летящего из помещения тела. Члены организации, присутствующие на пятом этаже, где и находился небольшой медицинский корпус, заинтересованно обратили внимание на представление. И там действительно было, на что посмотреть. Такемичи был в медицинских окровавленных перчатках. В руке он держал хирургические щипцы, а на его белой рубашке красовались кровяные разводы. Кровь, к слову, не его. – Я даже не буду отправлять тебя к Санзу... – ледяным голосом проговорил Ханагаки, с презрением смотря на пациента, которого вышвырнул из своего кабинета. – Сам с тобой разберусь. На хирурга было жутко смотреть. Он работает здесь недолго, но успел понравиться многим сотрудникам. Пациенты ходили к нему, как к себе домой. Даже с любой несерьёзной травмой. Сейчас все, кажется, наблюдали другую сторону Ханагаки. – Что здесь происходит? – строгий голос Какучё немного разрядил напряжение, скопившееся в коридоре. – Такемичи, что случилось? И почему ты в таком виде... Хитто собирался зайти к другу, чтобы поболтать, если у того найдётся свободное время. И Какучё даже не знает: хорошо то или плохо, что он сейчас смотрит на Ханагаки, который был в настоящем бешенстве. Это напомнило о прошлых годах, а точнее, тот день битвы с Поднебесьем – там Какучё и увидел впервые, каким опасным, на самом деле, является его Такемичи. В данный момент Ханагаки выглядел ещё жёстче, с этой кровью на одежде и холодным взглядом... – Каку-чан... – Такемичи посмотрел на Хитто, и столько эмоций было в синеве его глаз, что стало не по себе... – Этот отброс... – рука в кровавой перчатке указала на дрогнувшего пациента, – у него педофильные наклонности. На минуту в коридоре повисла тишина. Звонкая тишина, сопровождённая брезгливыми взглядами, что скрестились на мужчине-пациенте. Кажется, он только сейчас понял, что ошибся, подумав, что встретил такого же, как и он. Он купился на дружелюбное поведение Ханагаки и не заметил, с какой внимательностью врач начал задавать уточняющие вопросы. У них завязался диалог о детях и заботе о них... – Ты представляешь, что он мне выдал? – Ханагаки трясло то ли от истерики, то ли от ненависти. – Сказал, что... что с маленькими детьми можно легко управиться... Какучё медленно моргнул, обратив пристальное внимание на обвинённом. Жгучие неприязнь и отвращение начали подниматься в его груди, смешиваясь с чистой яростью. Хитто, который вырос в приюте, среди таких же маленьких и беззащитных детей, как и он сам, искренне ненавидел всё, что связанно с насилием – а сексуальным насилием тем более – беспомощных детей. Много ребят было в том приюте, и почти каждый третий рассказывал, как издевались над ним родители или опекуны, которых, к счастью, лишали родительских прав, а некоторых и вовсе сажали за решётку. Слишком плотный отпечаток остался в душе Какучё, а непереносимость таких индивидов крепко закрепилась в его сознании. Уроды, совершающие такое насилие над бессильными детьми, должны быть строжайше наказаны. Смерть – слишком лёгкое наказание. Теперь Какучё понял, что привело Такемичи в такую ярость. Ханагаки являлся тем самым другом, который был взрослее и ментально, и духовно. Такемичи чувствовал ответственность за более младших и не терпел, когда детям причиняют вред. – Подожди, Такемичи, – от голоса Хитто в коридоре будто упала температура, а некоторые сотрудники решили быстро удалиться в свои кабинеты. – Мы позовём Харучиё. Это имя в Бонтене считалось смертным приговором. – Пусть поторопится, – мрачно сказал Такемичи, скрывшись в своём кабинете. И никто уже не слушал, как истерично пытался оправдываться разоблачённый насильник, до которого дошло, что его ждёт настоящий ад. *** Взгляд Ханагаки метнулся к телефону, на экране которого высветилось уведомление. Сообщение было от Казуторы, поэтому Такемичи не мог игнорировать его. И хоть настроение у него сейчас не самое лучшее, Ханагаки был уверен, что уж Ханемия ухудшать его точно не будет. С того момента с обнаружением детского извращенца прошло некоторое время, но неприятный осадок остался и иногда подбирался к горлу, как желудочная кислота. Такемичи прекрасно осознавал, где находится, с кем работает, и какие люди его окружают. Но последняя ситуация с тем ублюдком превратилась в отрезвляюще-напоминающий пинок: не стоит забывать, что тот урод может быть не единственным таким в Бонтене. Такемичи противно. И хочется убивать в прямом смысле слова... будто от этого станет легче. Искоренить подобную грязь, сжечь дотла, чтобы ни один ребёнок не страдал от такого отношения. А потом искоренить и себя, ведь он, по сути, не лучше. Рука со смартфоном дрогнула, стоило прочитать сообщение от Казуторы: «Такемичи, ты занят сегодня? Если нет, то что насчёт фильма с едой? Приезжай, посмотрим ужастик ＼(^o^)／» Нет, Такемичи сегодня не особо занят, и против просмотра фильма с Ханемией ничего не имел, но... Казутора ненавидит жанр ужасов. Никогда их не любил, а смотреть такое кино с Ханагаки вообще терпеть не мог, хоть уже и взрослый давно. «Я не занят:) Буду к семи часам, покупка/готовка еды на мне!» – Такемичи постарался как можно непринуждённей ответить на подозрительное сообщение. В голову полезли нехорошие мысли, а паранойя противно заскрежетала в области лёгких. Виски слегка сдавило от боли, но Такемичи почти не обратил внимания. В последнее время нервы начали сдавать, и Ханагаки стал замечать за собой частые приступы агрессии и тревожности. При его работе такое допускать было недопустимо, и приходилось всё держать в себе, заваривая ромашковый чай как можно чаще. Информация о смерти Кисаки удалось раздобыть легко: от Какучё, который был самым частым гостем в его кабинете, да и вообще они с Хитто общались так, будто не было тех долгих лет, во времени которых они не виделись. Словно окунулись в давние времена, когда ещё жили в одном доме. Тогда Такемичи врубал все свои навыки «воспитателя» на максимум, чтобы вдолбить в голову Какучё понятие самореализации и то, что Хитто – полноценная личность, которая должна иметь свою волю. После смерти Изаны, Какучё напоминал самый настоящий безвольный овощ без каких-либо жизненных целей и амбиций. И это в его-то юные годы. Ханагаки помнил, что именно Изана дал Какучё причину жить. Позволил Хитто безмолвно следовать за ним, называя «слугой», хотя даже самый недалёкий член Поднебесья замечал, с каким теплом глава смотрел на Какучё. Украдкой, конечно же. И у Такемичи получилось. Было тяжело, и пришлось приложить уйму усилий, но оно того стоило: спустя долгое время Какучё смог наконец встать на ноги. Как рассказал Какучё, Тетта сам нашёл Бонтен и пожелал стать членом тогда ещё некрупной группировки, но одной из самых опасных. Его талант в стратегиях и составлении планов внёс непосильный вклад в становление Бонтена, как самой угрожающей организации во всей стране. Всё шло гладко, как по маслу, пока Кисаки не решил уйти. Неожиданно уйти с тонной информации о Бонтене, имея множество различных и возможных путей к уничтожению организации, в которой состоял. А если о таких путях узнают не то, что другие организации, а вообще иностранные – это можно было бы смело назвать разрушением всей преступной системы Японии. Вступить, в принципе, в любую преступную группировку – билет в один конец, без права на выход. И Тетта должен был это понимать... Кисаки считался предателем; его смерть была соответственной. Какучё поделился, что и сам не понимал этот странный уход Кисаки; никто не понимал. Тетта же не объяснил, хотя из него и пытались вытянуть причину. Бесполезно. Такемичи чувствует, как медленно разрывается его голова от масштаба информации и возможных недочётов, которые он мог допустить в прошлом. Предположение о том, что Кисаки вступил в Бонтен не по своей воле, Ханагаки поставил на заметку. Теперь Такемичи был уверен в этом ещё больше. Не в обиду Наото, но, как детектив, Тачибана был обязан откинуть в сторону все свои предрассудки к Кисаки, к которому испытывал неприязнь. Наото обязан думать холодной головой. А ещё Какучё упомянул последние слова Тетты, так как лично присутствовал при убийстве предателя. «Я ненавижу преступность во всех её проявлениях» Весь Бонтен считал, что Кисаки просто поехал крышей, и его планом было – развалить весь преступный строй страны. А Такемичи знал, что Тетта ни за что не оставил бы Хинату в одиночестве. Просто знал. История смерти Изаны была менее объяснимой и больше похожей на несчастный случай. Курокаву убили ночью, по правилам всех типичных фильмов, в тёмном переулке, когда тот возвращался домой. Казалось бы, что тут поделать? Время тогда было преступное, и был высокий шанс наткнуться на опасных людей. Но... серьёзно? Изана Курокава – бывший глава Чёрных Драконов, Поднебесья; человек, которому беспрекословно подчинялось поколение «S62»... не смог бы справиться с каким-то идиотом с длинным ножом в руке? Абсурд. Майки почти впал в истерику, когда рассказывал о погибшем брате, и Такемичи поклялся себе, что больше не будет доводить Манджиро до такого состояния. Конечно, Ханагаки склонялся к тому, что убийство было подстроенным, но Майки свои рассуждения передавать он не собирался. Глава Бонтена уже терял самого старшего брата, и та смерть была случайностью. Так что Манджиро было безболезненнее верить в то, что и Изана погиб по воле неудачной судьбы, оказавшись не в том месте и не в то время. Майки был ужасно нестабильным, как психически, так и физически. Такемичи уже пару раз видел проявление Чёрного Импульса: он проявлялся незаметно, и со стороны почти невозможно было отследить его появление. Но Ханагаки был достаточно наблюдателен, чтобы подметить несколько изменений при проявлении этого непонятного ему явления, похожего на раздвоение личности. В такие моменты у Манджиро мутнел взгляд, он будто смотрел в никуда, отгораживаясь от реальности. До него почти невозможно было дозваться, а подходить к Майки в такой момент считалось чистой воды самоубийством. Манджиро походил на боевую куклу, у которой напрочь отсутствовали границы дозволенного. Глава Бонтена мог спокойно застрелить своего сотрудника, который, к его несчастью, проходил мимо – для этого у Майки не было причин. Он просто захотел и убил. В обычное время Манджиро вёл себя спокойно. Иногда жаловался на головные боли и слабость, чему Такемичи, конечно же, не удивлялся. Сам себя загонял, вот и получай отдачу. Выглядел Майки... несчастно. И это ещё мягко сказано. Ханагаки заходил к нему, когда не было работы. В такие моменты они просто сидели в тишине, пили чай и раздумывали о чём-то своём. Майки грыз очередной тайяки, бездумно пялясь в потолок, но голова лежала на тёплом плече Такемичи. Один раз Сано даже отменил собрание, ибо не хотелось уходить из своего кабинета и, в принципе, покидать эту уютную атмосферу, которую создавал Ханагаки. *** – Думаешь, что-то с ним случилось? – спрашивает Какучё, снимая ремень безопасности, но не выходя из машины. Такемичи напряжённо закусил губу чуть ли не до крови. Сердце боязно отбивало неровный ритм. – Я чувствую. Ханагаки повезло, что Хитто был не занят. Пришлось рассказать другу о плохом предчувствии, и Какучё сам предложил поехать вместе на всякий случай. Оставалось надеяться, что его помощь не пригодится. Они договорились, что Какучё пройдёт за ним через несколько минут, чтобы не вызывать подозрений на случай, если за ними будет слежка. Путь до квартиры Такемичи прошёл спешно, но у заветной двери привёл себя в спокойствие. На третий звонок Ханагаки перестал ждать хозяина дома и сам открыл дверь, аккуратно заходя внутрь. Пристальный взгляд цепко осматривал знакомую квартиру друга. – Казутора? – позвал бодрым, насколько это возможно было, голосом. – Ты чего не встречаешь? Тишина. Ханагаки сжал челюсти, проходя вглубь квартиры. Здесь всегда было почти так же уютно, как и у него самого. Всегда был включён телевизор, на котором играл музыкальный канал. Казутора не любил тишину, когда находился один. Но сейчас было тихо. И совсем неуютно, хоть свет и горел. Такемичи резко остановился, почувствовав кислый запах по приближению к кухне. Этот запах... его можно сравнить с ароматом мокрого железа. Запах, который Ханагаки запомнил на всю жизнь. Запах, который въелся в его кожу. Это запах крови. Свежей крови. Сердце бешено забилось, когда Такемичи зашёл на кухню. Глаза расширились, а ноги приросли к полу. Уши словно заложило от контузии. Только... не это... – Тора... – Ханагаки сказал это тихо, почти шёпотом. – Тора! Ханемия лежал на полу в луже собственной крови. Совсем не двигался, а грудь не вздымалась от дыхания. Пустые глаза, раннее светящиеся янтарным теплом, которое так нравилось Ханагаки, тускло смотрели в потолок. Такемичи сорвался с места, подбегая к другу и трясущимися руками трогая холодные щёки. – Тора... ты чего... – Ханагаки неверяще смотрел на бледное лицо Ханемии, а дыхание его стало истерическим. – Казутора! Нет... Нет... Тора... На серой футболке кровяные разводы и три дырки от пуль. Такемичи прижал прохладное тело к себе, с истинным ужасом в глазах смотря в пол. Ему хочется кричать во всё горло от понимания происходящего. Чёртово предчувствие подтвердилось. Как же хотелось перестать быть реалистом и просто быть убеждённым в том, что всё происходящее в данный момент – просто очень и очень неудачный розыгрыш. Моральная боль разрывает грудь в клочья, а воздух с трудом проходит внутрь. – Ханагаки, ты пришёл даже раньше, чем я ждал. Такемичи резко поднимает ошарашенный взгляд, когда слышит знакомый тон голоса. Перед ним стоял Ханма Шюджи. Повзрослевший, но узнать этот взгляд было легко; изменились только причёска и некоторые черты лица. Ханма направлял на него дуло пистолета, а выражение лица было странным, будто сомневающимся. – Зачем... ты это сделал? – с болью спрашивает Такемичи, чувствуя, как горячие слёзы катятся по щекам. Больно. Очень больно. Это не сравнить ни с чем, ни с одним пулевым или ножевым ранением. Ни с одной пыткой. Это его Тора. Его островок спокойствия и уюта. Тот, кого Такемичи оберегал с особой внимательностью. Тот, кто приводил Такемичи в живое состояние, наводя порядок в голове, всегда наполненной проблемами и тревожными мыслями. – Ты мешал мне, Ханагаки, – с некой печалью сказал Ханма, грустно усмехнувшись. – Забрал у меня единственное развлечение, наставив на мирный путь... И я когда-то пообещал себе, что убью тебя. И хочу сдержать своё слово. – Развлечение? – Такемичи уставился на убийцу мокрыми глазами, что покраснели от лопнувших капилляров. Шюджи склонил голову набок. – Думаю, ты понимаешь, о ком речь, – произнёс Ханма. – Жаль, что мы с тобой не встретились раньше... У тебя тогда почти получилось изменить меня, но потом всё пошло коту под хвост. И с тех пор мне так скучно... Ханагаки, чувствуя холод от тела, которое прижимал к себе, безразлично усмехнулся. Взгляд, в котором смешались боль, горе и пустота, уставился на мёртвое лицо. Казутора... умер из-за него. – Стреляй, Шюджи, – тихо, но чётко проговорил Такемичи. – Мы встретимся в Аду, и там я не позволю тебе скучать. Такемичи был готов. Наверное, теперь уж точно. Послышался выстрел, а после и громкое падение тела. Только упал не Ханагаки. Упал Ханма, с головы которого начала медленно вытекать тёмная кровь. Какучё, до этого подкравшийся сзади, опустил пистолет и молча присел рядом, притягивая Такемичи и Казутору к себе. Хитто... у него было мало по-настоящему близких людей. Их было трое: Изана, Такемичи... и Казутора, с которым Какучё чувствовал себя так же комфортно, как и с Такемичи. Живя у Ханагаки, невозможно было не подружиться с Ханемией, ибо он почти всегда находился рядом с Такемичи. Какучё бы не мог назвать Казутору своим лучшим другом, но... дорожил им. Дорожил этим хорошим парнем, который наравне с Такемичи приводил его в себя. Они были сильно похожи тем, что выбирали одного человека, за которым шли всю жизнь. И если для Какучё этим человеком был Изана, то для Ханемии таким человеком являлся Такемичи. – Каку-чан, вот такую боль ты чувствовал, когда потерял Изану? – тихо спросил Ханагаки, рассеянно смотря в никуда. Хитто осталось только крепче обнять дорогого друга и аккуратно прикрыть мёртвые глаза Ханемии. Слова были излишни. Впервые Какучё видел Такемичи настолько разбитым и опустошённым. Впервые казалось, как что-то треснуло в образе непоколебимого и сильного Ханагаки. Опустошение – вот, что происходило с Такемичи. И Хитто знает это чувство. Ханагаки по осколкам разрушался на глазах, и было страшно. Страшно, что ни у кого в этом мире не получится собрать Такемичи обратно. Даже у Какучё, который лично прошёл через это. Они сидели ещё какое-то время. Молчали и пытались не разрыдаться от тяжёлой потери. Они испачканы в крови, но было плевать. Вскоре приехала полиция, а за ней и скорая помощь, видимо, кто-то из соседей услышал выстрел и вызвал. Их не трогали и не задерживали, так как увидели Какучё. А «№3 в Бонтене» они прекрасно знали. *** Моросил дождь. Пасмурное небо прикрывалось кучевыми облаками. Такемичи стоял перед могильной плитой, рассредоточенно глядя в гранитную вырезку имени и даты. Чёрное пальто давно промокло, и холодные капли стекали с мокрых волос на лицо и шею. Рука сжимала белые хризантемы, которые под прохладой и дождём приняли неказистый вид, потеряв некоторое количество лепестков и объем формы. Ханагаки будто неживой. Прошло уже два часа после похоронной молитвы, и многие уже разошлись, но он всё так же стоит перед могилой. Слёзы не шли, как бы сильно не хотелось реветь в голос. Внутри ощущалась пустота, пожирающая пустота, которая затмевала все мысли и эмоции. Не позволяла двигаться. Ханемия Казутора. Иероглифы, красиво вырезанные на сером граните, отпечатались в памяти. Такемичи не видел ничего перед собой, хотя глаза его были открыты. Он был где-то далеко, хотя и стоял здесь, на этом кладбище. Пребывал в своих воспоминаниях, где Тора был живым. Тёплым, заботливым и живым. В воспоминаниях красивые глаза, действительно похожие на кошачьи, сверкали весёлыми бликами. Такемичи слабо улыбнулся, вспомнив, как Казутора злился и обижался на него, когда из-за работы не удавалось встретиться. А теперь... теперь поздно. На плечо легла мужская рука, вытягивая Ханагаки из тёплых воспоминаний. – Такемичи, пойдём уже... – тихо сказал Чифую, с волнением смотря на безжизненный вид Ханагаки. – Я буду помогать тебе прорываться. Ты больше не будешь один... Тора. – Повтори это... – Ты больше не будешь один, Тора. Всё будет хорошо, просто подожди. Такемичи подходит к могильному выступу, кладёт четыре белых цветка и просто уходит. Уходит молча, ни разу не взглянув на оставшихся Чифую, Баджи, Мицую и Доракена, которые провожали своего друга взглядами. Они не останавливали его – знали, что бесполезно. Казутора был для Такемичи... наверное, самым близким человеком, не считая матери. Не просто друг, и даже не младший брат... Что-то большее. Они были как два кусочка пазла, идеально подходящие друг другу. Ханагаки сел в чёрную машину, на пассажирское сиденье. – Каку-чан... давай в Бонтен, – тихо попросил Такемичи, отвернувшись к окну. Хитто тяжело посмотрел на друга. – Уверен? – уточнил Какучё, выезжая из парковки. – Может отдохнёшь дома? Я могу остаться с тобой, если хочешь. – Спасибо, Каку-чан... но нет, – Такемичи слегка улыбнулся для Хитто. – Мне нужно отвлечься. Больше вопросов Какучё задавать не стал, понимающе кивнув и выезжая на нужный маршрут. Дождь в этот день шёл до самой ночи.