Серые волны

Больше всего на свете Уильям боится утонуть. Страх этот начал проявляться ещё с раннего детства. Тогда маленький пятилетний мальчик с громким криком просыпался от кошмаров, в которых он постоянно падал куда-то вниз с большой высоты, видя лишь пасмурное лондонское небо над головой, а затем ударялся о водяную гладь и тонул-тонул-тонул, касался дна, набирал в лёгкие воды, задыхался, не мог всплыть, в то время как серые волны, лишь насмехаясь, смыкались над его головой. Врачи лишь руками разводили, ведь никаких травмирующих событий, связанных с водой, по мнению родителей юного Мориарти, у мальчика не было и быть не могло. Закончилось всё тем, что начали выписывать снотворные, думая, что в скором времени всё закончится. Сейчас Уильяму двадцать шесть, а он по-прежнему страдает от кошмаров, только более глубоких и осознанных. Отвратительное чувство, если честно, но спать надо, физически необходимо, а он не может толком из-за своих таблеток. Скрепя сердцем, решает отправиться в путешествие по Северной Америке, надеясь также свидеться с одним врачом, которого ему рекомендовал давний знакомый из университета. Признаться честно, на работе Мориарти с трудом перенесли отпуск аж на месяц ранее, ссылаясь на надвигающуюся экзаменационную пору, но он, будучи одним из самых уважаемых профессоров математики во всей Англии, настоял, и теперь стоит на борту корабля, что прибудет в Нью-Йорк ровно через неделю. Поездка ему в какой-то степени даже нравится. Уильям совершенно ни с кем не разговаривает, разве что только вежливыми и формальными фразами с несколькими сотрудниками корабля. Часто смотрит на воду с разных ракурсов: его это успокаивает. Водная гладь таинственная, но настолько же манящая, насколько и страшная. Мориарти просто смотрит на неё, на волнующиеся волны голубо-серого оттенка. Им немного не повезло с погодой: пасмурные дни, словно бы соответствуя настроению Уильяма, следуют за ними по пятам, делая всё окружающее… более таинственным. Часто даже дождь идёт, но мужчину это не волнует совсем: даже в проливной ливень, наступивший на второй день путешествия, он оставался на палубе. Почему-то открывшийся вид кажется ему знакомым. Всю свою сознательную жизнь Уильям часто ловит себя на мыслях о том, что у него нет чего-либо, что должно было быть, что ощущалось бы правильным, будь оно у него, и тому подобное. Например, он всегда мечтал о братьях. Причём о двух сразу, думал, что мог бы о них заботиться. В математике нашёл своё истинное предназначение, хотя зачастую пропадал в библиотеке в секции «история», отыскивая книги о девятнадцатом веке в Англии — это время по-особенному волнует Мориарти, точно бы ветер колеблет стеклянную гладь его души. А ещё он любит звучание скрипки. Особенно его волнует музыка Паганини — 24 caprices постоянно играет в наушниках. Тем не менее, сам он никогда не хотел научиться играть на этом музыкальном иструменте. Ему нравится слушать. Впервые он замечает на себе чужой взгляд ещё в третий день путешествия, стоя у кормы и наблюдая за волнами. Поначалу пытается игнорировать, но человек с ярко-синими глазами уже через полчаса подходит сам и завязывает непринуждённую беседу. Как выясняется, его зовут Шерлок Холмс — странное имя, очень странное, но Уильям никак это не комментирует. Мужчины быстро находят общий язык, словно бы до этого уже провели друг с другом множество увлекательных часов. Разговаривают преимущественно о делах насущных: математика, Америка. Выясняется, что Холмс работает частным детективом и у него в запасе множество интересных историй. Мориарти нравится больше слушать его, чем рассказывать что-либо самому. Кстати, Шерлок умеет играть на скрипке. Он однажды приводит Уильяма в свою каюту и, по его скромной просьбе, играет Паганини. Ловя каждую ноту, сыгранную Холмсом, он не может отделаться от мысли, что происходящее чем-то безумно правильно для обоих. Мелодия долго остаётся в его голове, продолжая звучать даже по ночам, во сне. Только на этот раз кошмары становятся чуточку разнообразнее: Мориарти начинает казаться, что падает и тонет не он один. А ещё почему-то он слишком часто начинает смотреть на свои руки, одолеваемый странной и навязчивой мыслью увидеть на них чью-то кровь, которую невозможно будет отмыть. «Может быть, я даже с ума схожу» — проносится в светловолосой голове как-то и подобная мысль. Нельзя исключать и такое. На шестой день путешествия погода опять портится: небо заволочено пасмурными тучами, что-то уже накрапывает, но Уильям всё равно идёт на палубу, хватается руками за бортики и продолжает гипнотизировать взглядом волны, словно бы делал это всю свою сознательную жизнь. Как будто бы это поможет ему разгадать неведомую тайну, хранящуюся в морских пучинах. А, может быть, даже и не в море дело. Чьи-то тёплые руки опускаются ему на плечи. Впрочем, понятно, чьи. Холмс шутит про то, что профессора математики даже при помощи формул отсюда никак не выгнать, а затем просто встаёт рядом с ним и тоже смотрит на воду. — Можно задать тебе один безумно личный вопрос? Шерлок спрашивает это внезапно, но видно, что каждое слово подбирается с умом и долго обдумывается. Мориарти лишь кивает, не в силах выдавить из себя ни слова. — Почему ты приходишь сюда так часто? — Просто кажется, что я здесь должен быть, — пожимает плечами он, — я не верю в судьбу, но совсем иногда позволяю себе поддаться чувствам. Тем более… С раннего возраста мне чуть ли не каждую ночь снится то, что я тону: это лишь добавляет происходящему таинственности и символизма, не думаешь? А ещё здесь красиво. На какое-то время воцаряется молчание. Холмс явно озадачен, а затем в конечном счёте говорит: — Мне тоже снится нечто подобное. Я почти каждую ночь созерцаю, как кто-то, чьего лица я не вижу, падает вниз с большой высоты, и я прыгаю вслед за ним… — задумчиво произносит он, а затем добавляет: — В судьбу я тоже не верю. Они смотрят друг другу в глаза, пожалуй, очень долго, до неприличия: синий хорошо сочетается с алым, от подобного контраста мурашки бегут по коже. Пытаются высмотреть на чужих, нет, родных, лицах нечто, способное дать ответы на совершенно все вопросы. Всё им так знакомо друг в друге: черты характера, малейшие жесты, привычки, увлечения, ощущение себя лишними в этом мире, в это время, неправдоподобные сны, кошмары, граничащие с реальностью. И оба ведь слишком умны для того, чтобы не догадаться. В какой-то момент Уильям чуть приоткрывает рот, внезапно поразившись догадке, а затем в его разум нескончаемым потоком проникает тысяча, нет, больше воспоминаний о чём-то, что было очень давно, но это происходило с ним, с ним и с Шерлоком. Это ведь они тогда тонули вместе, не по отдельности, умерев друг у друга в объятиях, захлебнувшись от недостатка кислорода, несмотря на попытки выбраться. Серые волны смыкались над их головами, не давая прохода к жизни, но судьба распорядилась иначе. Практически одновременно с губ обоих срывается: — Лиам. — Шерли. И как-то Уильяму сразу тепло на душе становится, по-родному и так мягко-мягко, словно бы его укутывают в пуховое одеяло летним вечером, уютно до невозможности. Не успевает он опомниться, как Холмс сгребает его в крепкие объятия, скрещивая руки на тонкой талии, обнимает сам в ответ, положив голову на чужое плечо, тихо смеётся, потому что всё, что сейчас происходит — правильно, так, как и должно быть. — Я поймал тебя, Лиам, чёрт возьми, я поймал тебя, — шепчет Шерлок восторженно, так, словно бы секунду назад осуществилось его самое сокровенное желание, — не отпущу тебя больше ни за что, слышишь?! И тут он понимает, что пропал. Уильям находится в некоем подобии транса, в то время как Холмс целует его руки, затем осыпает кроткими, но переполненными нежности, поцелуями лицо, — нос, скулы, виски, лоб — а затем подаётся вперёд и лишь сильнее прижимается к тёмноволосому мужчине, к тому, с кем судьба свела их спустя сто пятьдесят лет. Полтора столетия, представляете?! — Шерли, я… Больше у него не хватает слов. Всё, на что остаются силы — это только прижаться к Шерлоку крепче и просить, чтобы его не отпускали. И Холмс конечно же не отпустит. Только не после того, что произошло между ними. Пускай серые волны бушуют где-то внизу: теперь они их не потревожат. Начинает идти моросящий дождь.