С глаз долой

Она изменилась. Повзрослела, похудела, только большие глаза всё такие же отчаянно печальные — Лип видит это даже отсюда, с самой дальней скамейки. Задницей чувствует, что Фиона та же. Где-то глубоко внутри в ней сохранилось всё, за что он её всегда любил. То, о чём он ей так и не сказал. Она уже три года в Новом Орлеане. Изредка пишет Ви, изредка пишет всем остальным. И только трижды — ему. Один раз поздравила с рождением Фредди. И потом ещё дважды — с днём его рождения. Несколько сухих слов, и хватит. Видимо, он не заслуживает даже малейшего тепла с её стороны. Наверное, это и правда так. Подумать только, Фи завела собаку! Выглядывая её со своей скамейки, Лип даже не испытывает угрызений совести. Да, он шпионит за сестрой. Да, не решается подойти. Кому какое дело, блядь, идите на хуй, ему надо собраться с мыслями. «Посмотри на меня», — умоляет Галлагер в голове, улыбаясь как дебил. Ему почему-то безумно хочется, чтобы всё было как в этих сраных романтических фильмах, когда один из влюблённых чувствует другого даже на расстоянии. Но такого никогда не случится, потому что они не влюблённые. Они больные. Нет, он больной, потому что последние три года не может выкинуть её из головы, как ни пытался. Собственную, блядь, сестру. Лип поднимается с места, когда видит, что Фиона потихоньку шлёпает к выходу, о чём-то разговаривая со своим псом. Он уже хочет окликнуть её, как вдруг к ней подходит какой-то мужик, обнимает за талию и притягивает к себе для поцеля. Галлагер резко разворачивается, не успев обнаружить себя. Ну а на что он рассчитывал? Умный же мальчик, должен был понимать, что за три года такая, как Фиона, не сможет остаться одна. Но Боже, как же он надеялся. Он ведь ей так и не сказал. Сейчас он себе может признаться: обосрался от страха, настолько перепугался, что просто отпустил. А тогда Лип придумал тысячу оправданий, потому что не хотелось выглядеть трусом в своих глазах. Но на деле ведь так и вышло. Струсил, как маленькая девочка описался и так и остался сидеть в обоссаной вонючей юбке. Лип ненавидит себя за эту трусость. И тут же парирует: а что он бы сделал? Что бы смог? Фиона просто собрала вещи и ушла, не посоветовавшись. А у него была Тэмми, разве он мог её бросить беременную? Нет, он не Фрэнк, он не станет так поступать. Их папаша тот ещё мудак, Филипп не хотел идти по его стопам. Но всё это не мешает себя ненавидеть. Потому что каждый ёбаный день этих ёбаных трёх лет Филипп Галлагер засыпал и просыпался с именем Фионы у себя на губах, с её кудрявой головой и огромными глазами в мыслях. Доходило совсем до смешного… — Ты снова говорил про неё, — с недавних пор Тэмми не произносит её имени. Только каждый раз по утрам, когда слышит, как Галлагер говорит во сне, обязательно об этом сообщает. Лип молчит — сказать нечего. Тэмми всё равно уже поняла, что здесь дело нечисто. Боль в её глазах очевидна и понятна, но что он может сделать? Как успокоить? Никак, он ведь и правда больной ублюдок, мечтающий о собственной сестре. В этом даже самому себе признаться страшно, а уж тем более своей недожене, которой он так и не смог сделать предложение. И Тэмми хорошо знает почему. — Ты. Снова. Говорил. Про неё. — А, понял, у нас сегодня утро выяснения отношений, — вздыхает и кряхтя поднимается, словно ему восемьдесят. Даже Фрэнк после попойки живее соскакивает с асфальта, подбирая слюни — в последнее время Галлагер старается уходить с работы как можно позже, лишь бы не видеть недовольной Тэмми с орущим Фрэдди на руках. — Да, блядь! Да, выяснений, Лип! А что ты думал, я всегда буду молчать и терпеть?.. — разражается криком Тэмми, и Фрэдди тут же реагирует на истерику матери истошным плачем. Проблема в том, что этот вопрос она задаёт уже не впервые. Такое происходит примерно дважды на неделе, как по расписанию — и каждый раз она утверждает, что не будет терпеть этого. Но терпит. Не уходит. И словно ждёт, что Лип изменится, как будто ожидает, что он может что-то с этим сделать. Ха, если бы он мог, он бы это сделал ещё тогда, в шестнадцать, когда в его душе что-то перевернулось и он посмотрел на старшую сестру не так, как должен смотреть. А сейчас уже поздно. Ему двадцать четыре, Фионе двадцать шесть. Год назад она уехала, но что-то блядь поговорка «с глаз долой — из сердца вон» нихуя не работает! Потому что восемь лет уже он с ума сходит, восемь лет сжирает себя заживо. И никакая Тэмми, никакой случайный, пусть и горячо любимый им ребёнок не смогут этого изменить. Никто не сможет этого изменить. Галлагер слушает, как Тэмми орёт, думая о своём. Кажется, она плачет. Кажется, надо её успокоить, и он всегда так делал — но теперь просто встаёт посреди ссоры, выходит за дверь и, схватив куртку, отправляется на работу. Лип устал. Лип так устал видеть во сне каштановые волосы, зарываться в них пальцами, притягивать к себе за шею, кусать, целовать, ласкать — и умирать, просыпаясь. Она ему не принадлежит. И никогда не будет. Так почему же, блядь, она никак не выходит у него из головы?.. «Съебись, Фи, пожалуйста. Съебись из моей головы». Он так ей и не сказал, и вот он сидит на этой скамейке, смотрит, как она целуется с этим мужиком. Галлагер не хочет этого видеть, это вообще ему в самых страшных снах снится, в поту и ужасе — но всё равно смотрит. Хочет себя помучить, хочет уже хоть как-нибудь выбить Фи из своей головы. Даже приехав в Новый Орлеан, не может избавиться от попыток выскрести из своего сердца, вырвать с корнями всё то больное, что он ненавидел и так любил. Лип щелчком отправляет сигарету в сторону и двигается за парой, которая к тому моменту оторвалась от него на приличное расстояние. Он не хочет следить, нет, просто немного… немного… Галлагер сам не может сказать, что «немного», но не может упустить каштановые волосы из виду. Чуть ли не бежит вперёд и резко останавливается, когда пара решает купить кофе. Фиона внезапно оборачивается — спалила? Но нет, сестра настолько не ожидает его здесь увидеть, что взгляд лишь скользит по толпе, включая Липа, и возвращается к мужику. Боже, она улыбается ему так, как Галлагер мечтает, чтобы улыбалась ему. Блядская Фиона. Он немного приближается, чтобы рассмотреть её получше. Волосы собраны в небрежный хвост, несколько прядей выбились из него и вместе с пухом на голове создавали натурально воронье гнездо. И Лип проваливается в воспоминания, когда его рука могла вот так запросто расчёсывать эти волосы… — Они все мудаки, — выплёвывает Фиона с ненавистью и затягивается, глядя в потолок. Она положила голову Липу на колени и теперь расслабляется косяком, обсуждая своих мужиков с ним, как делала всегда. Фи недавно вышла из душа, и майка-алкоголичка, соприкоснувшись со влажной кожей, выделяет её грудь так явственно, что Лип не знает, куда девать глаза. Он запускает в её мокрые волосы пальцы и с наслаждением расчёсывает своей нелепой граблей кудри. Фиона не знает: он с ума сходит по её волосам. — Хорошо, что ты не такой вырос. Не будешь девкам разбивать сердца, — её грудь поднимается от вздоха. Фи витает где-то в своих мыслях, пока Лип жадным взглядом ощупывает её грудь. Он не такой? Блядь, да он ещё какой «такой», он ведь просто не может оторваться. Она такая… такая идеальная. Пальцы соскальзывают со спинки дивана и сами по себе оказываются на её животе — там, где майка, чуть присборившись, немножко открывает живот. Фи не замечает, а Лип, едва дыша, гладит её одним лишь большим пальцем. Если вот только немного, совсем чуть-чуть прикоснуться к ней — она заметит? Поймёт? Умирая от желания, Лип скользит пальцем выше. Господи, он ведь действительно как наркоман, который не может отказаться от дозы. Сестра ёрзает и приподнимается, отчего его рука сваливается ей на бедро. Галлагер задыхается от возбуждения, соскакивает и, выпалив что-то вроде «Меня ждут», убегает на улицу. Ему срочно нужно проветриться. А ведь тогда ему было всего лишь семнадцать. Семнадцать лет, а он уже мечтал трахнуть Фиону во всех известных миру позах. Липу нужно было совсем немного, чтобы умереть от счастья: на это прикосновение к бедру, вставшие под влажной майкой соски и пальцы в каштановых волосах он потом дрочил несколько месяцев подряд. Галлагер закуривает следующую сигарету и идёт за парочкой тенью — в шумной толпе орлеанской улицы Фи его не замечает. И вряд ли заметит, она ведь не ожидает увидеть брата где-то кроме чикагского гетто. — Простите! Какая-то девушка случайно на него налетела, облив соком, и Лип, сосредоточенный на парочке впереди, шипит: — Смотри, куда идёшь, блядина! — едва не упускает, бежит вперёд и выхватывает в толпе взглядом задницу Фионы, обтянутую джинсами. Он эту задницу из тысячи узнает. Он о ней годами мечтал. Просто очередная вечеринка у Галлагеров. Музыка орёт так, что её слышно ещё на два квартала во все стороны, все друзья и соседи болтаются в раскумаренных танцах. Фи хватает Липа за руку — он только зашёл — и тащит в центр толпы. Пахнет потом, марихуаной и алкогольными парами. Бутылка пива уже в его руках. — Что празднуем? — улыбается и несмело скользит пальцами по талии Фионы, прикрываясь танцем. Пальцы нервно дрожат, но он не перестаёт тянуться. Сестра отвечает счастливой улыбкой: — Зарплату, что же ещё! Лип ухмыляется, а Фиона бросается к нему обниматься, пьяная, счастливая, такая невероятно красивая, что он не может оторвать взгляд. Они смешно трутся на месте, пока сестра не переключается на залетевшего сюда Кева. Видимо, он только что закрыл бар и сразу понёсся на вечеринку. Галлагер разочарованно опускает на секунду зависшую руку и чувствует, как колются подушечки пальцев, ещё ощущая разгорячённое тело самыми их кончиками. Он закрывает глаза и опрокидывает бутылку пива в горло. Ему сегодня не помешает расслабиться — только в таком состоянии он сможет переварить роскошную задницу Фионы, раскачивающуюся в такт музыке. Лип застывает на несколько секунд, откровенно пялясь на зад сестры, и резко отводит взгляд, почувствовав на себе внимание Йена. Что ему надо, блядь? Через пару (а скорее, шесть-семь) часов, когда все разошлись, Лип садится на крыльцо и закуривает финальную на сегодня сигарету. Сзади скрипит дверь, и Фи опускается на ступеньку рядом. Она невероятно пьяна и не может связать двух слов, но даже в таком виде Лип её обожает. Это же Фиона, он её какой только не видел — и всё равно любит. Галлагер замирает от этой мысли. Это ведь правда, не так ли? Пора признаться в этом себе: он действительно любит Фиону, любит своей больной любовью, о которой никогда и никто не узнает — но всё же любит. Он приобнимает сестру и суёт сигарету в приоткрытый в ожидании рот. Фи ухмыляется и затягивается. И вдруг наклоняется к нему, обнимая за талию с двух сторон и мурлыча: — Какой же охуенный вечер. Лип едва дышит, чувствуя, как она перебирает тонкими пальчиками по его торсу. Ебучий случай, если она продолжит это делать, он уже не сможет сдерживаться. Но как же это сладко. Как же это… Фи проваливается в сон, и Лип, дрожа от возбуждения, поднимает её лицо за подбородок и легко прикасается своими губами к её губам, таким желанным, все ещё приоткрытым в ожидании. Следующий год он будет ненавидеть себя за то, что поцеловал её без разрешения. И втайне мечтать, что однажды сможет это повторить. А вот и её дверь. Галлагер знает, где живёт Фиона — это же отсюда он следил за ней до парка. Всё выбирал удачный момент, чтобы подойти. Довыбирался, блядь. Фиона поднимается по ступенькам и, улыбаясь, передаёт собачий поводок мужику. Что-то быстро говорит, но отсюда Лип не слышит, что именно. А потом резко разворачивается и идёт в его сторону. Галлагер быстро прячется за угол, прижимается спиной к запыленной стене и закашливается от резко втянутого в лёгкие дыма. Боится даже смотреть в ту сторону, где должна пройти Фиона, и надеется, что она не повернёт сюда. — И долго ты собираешься за мной следить? — слышит разъярённый голос. Галлагер судорожно втягивает воздух в лёгкие и закашливается снова. Руки дрожат, как будто у него пятидесятая стадия Паркинсона. — Привет, Фи.