Я рисую желтых ящериц, розовых змей, Безумные облака, в них поющих сирен. За окном становится небо темней. Но небо в моих руках, на гладкой поверхности стен.
Мои прекрасные птицы, белоснежные, огромные, как пушистые кучевые облака, крепко, но бережно держа за плечи, поставили меня на крышу ровно в тот момент, когда свет из окна стал чересчур ярким. Вздрогнув, я сморгнул — и сон вместе с грифонами в пестром оперенье и ящерицами, щеголявшими тонкой перламутровой чешуей, исчез, бесследно растворившись в окружающем воздухе. Я прислушался. В комнате было удивительно тихо. Сквозь плотные шторы, которые я старательно задвигал в ноябре и которые почему-то до сих пор не были отодвинуты, с трудом сочился дневной свет, холодный и тусклый, наверно, проникавший сквозь тучи. Я осторожно приподнялся и сел на постели, ожидая, что вот-вот дверь с жутким грохотом распахнется, стукнув ручкой по стенке, но прошла минута, другая, а ничего так и не произошло. «Как-то странно, — вяло подумал я, переводя взгляд на мирно посапывающую кошку: свернувшись клубком на спинке дивана, полосатая Фишка все еще спала, точно и не знала, что я проснулся. Вокруг царил полумрак, но по ощущениям не казалось, будто еще февраль — Интересно, где ты?..» Потянувшись, я нежно почесал за ушком свою любимицу, та ответила сладким зевком да, потянувшись всем телом, включая уши, помяла когтями диван, сделала полукруг и вернулась к прерванному отдыху. А вот мне не спалось, так что я, посидев еще немного, медленно вылез из постели и, держась за стенку, шатаясь, добрался все-таки до окна: нужно же выяснить, как долго на этот раз я провалялся в беспамятстве. Потянувшись, я отдернул штору, открыл тихо скрипнувшую фрамугу — и в комнату ворвался свежий ветер, растрепав мои и без того жутко растрепанные волосы. Вдохнув полной грудью воздух с узнаваемым ароматом перемен, я невольно улыбнулся… Нет, уже не февраль. Пришло мое время. Еще не сошел снег, небо обложено облаками, голые ветви деревьев рисуют на сером фоне леса скучный узор, но в воздухе уже чувствуется волнение. Словно очнувшись ото сна, солнце лениво пробирается из-за белой завесы, начиная нет-нет да и растапливать замерзшую воду. Мне нужно помочь ему. Мне нужно спешить, чтобы не пришлось опять, как в прошлый раз, в авральном режиме заставлять цвести все и сразу. Вот только в прошлый раз меня настойчиво будили, матеря на чем свет стоит, а сейчас во всем доме такая тишина, словно и вправду я проснулся гораздо раньше обычного. Но календарь в телефоне равнодушно высвечивает начало марта. Интересно, где же ты делся, исполняющий обязанности моей совести? На тумбочке у дивана я замечаю страницу без уголка, судя по всему, наспех вырванную из блокнота. Накорябано там нечто неразборчивое, подобрав записку, я вглядываюсь в скачущие буквы, с трудом разбирая, что ты хотел сказать. Ах, вот как, значит… Ну что же, ничего не попишешь — работа есть работа, и какая-то часть меня, конечно, рада тишине вместо крика, но все равно мне немного жаль, что шоу не состоится. Ты такой забавный, когда сердишься, да и я уже привык играть роль неисправимого лентяя, которого из теплого одеяла можно вытащить лишь под твои вопли. Я не говорю тебе то, чего знать тебе не положено, — пусть лучше я всегда буду для тебя просто несобранным пофигистом, забивающим на свои обязанности, чем заставлю тебя переживать. Поэтому только мне известно, как год от года истощаются мои силы, как все сложней мне просыпаться после зимней спячки… Помню, в последнее время сестренка тоже с трудом вставала, так что я приблизительно представляю, что значит эта сонливость. Но я не хочу, чтобы ты грустил. У нас, поверь, еще достаточно времени. А раз я уже не сплю, значит, пора собираться: принять бодрящий душ, соорудить чашку ароматного зеленого чая, покормить кошку, которая, как и я, отдыхала всю зиму под действием моих чар и потому сильно проголодалась. В каждой из комнат я приоткрываю окно, впуская свежий воздух и оживляя заспанный дом, стираю пыль с подоконников, поливаю комнатные цветы, даря им живительную влагу, — без меня им было так одиноко. Осторожно тронув висящую в кухне клетку, бужу зимовавшую синичку: я подобрал ее с поломанным крылом еще в ноябре и, подлечив, уложил поспать. Как тебе твой длинный сон, милая? Смотрю, твое крылышко пришло в норму. Ну, подожди немного, возьму тебя с собой, только не возмущайся, а пока вот, попробуй вкусных зернышек. За порогом холодно. Я зашнуровываю высокие ботинки и надеваю джемпер поплотнее. Сверху набрасываю кардиган, впору и шарф повязывать, но в нем мне работать ужасно неудобно и неудобно носить сумку через плечо. В нее я бережно собираю самое главное: драгоценные бутылочки с настойками, с любовью приготовленные осенью и тщательно запечатанные, чтобы созрели. Какой дух Весны без зелий? Пробудить природу одной магии мало, и я знаю это как никто. На пороге оглядываюсь. Кажется, ничего не забыл. Погладив Фишку по шелковистой шерсти, клятвенно обещаю не задерживаться. Маленькая синичка, выпорхнув из открытой клетки, уже кружит у дверей, нетерпеливо посвистывая, и я выпускаю ее, делая за ней первый шаг в пока еще мрачный зимний мир… Ничего, скоро мы все исправим.Эти горы, эти реки, покрытые льдом, Я их назову в твою честь, небо закрыла метель. Раскаленное выйдет солнце потом, Здесь будут цветы и лес, скоро начнется апрель.
Холодный воздух заставляет меня поежиться: вот же зараза Отморозок, опять натворил мне дел, разгребай теперь! Спасибо, ничего не скажешь, — никогда не оставит без работы. Я фыркаю и оглядываюсь, замечая, что лед на реке все еще очень прочный, а высоко в горах, чьи покатые склоны густо засыпаны снегом, по-видимому, кружит вьюга. Ужасно. Совсем не соответствует эта унылая картина календарю. Спускаясь по отвесному берегу, я, конечно, стараюсь ступать как можно аккуратнее, но стоит мне на секунду отвлечься на щебет какой-то птахи, как я тотчас поскальзываюсь на наледи. Чертов Зима! Тихо выругавшись, я тщательно проверяю целостность своей сумки: хвала небесам, в ней чудом ничего не побилось! А если бы побилось?! Вот зачем все это безобразие нарастает именно к марту, неужели нельзя наиграться, пока я сплю?! Так, ладно, проклинать заклятого друга я могу до бесконечности, пора сосредоточиться на делах. Нужная колбочка с мутноватой талой водой из прошлогоднего снега запечатана надежной, но податливой пробкой, каплю драгоценного содержимого я наспех растираю в ладонях, которые успели уже замерзнуть и занеметь. Беззвучно шевеля посиневшими губами, с десяток раз повторяю мантру пробуждения и когда уже почти теряю надежду, теплый ветер наконец касается моего лица. Ну неужели. Давно не виделись! Давай, лежебока, помоги, не одному же мне мучиться! Этот холод продирает меня насквозь, пробирается, кажется, в каждую клеточку моего тела и мешает сосредоточиться. Я гораздо чувствительней к холоду, чем к жаре — солнце никогда не обжигает меня так, как мороз, и хотя я предпочитаю, когда оно теплое, а не палящее, его жар куда как безопаснее льда. Может, потому что оно твое?.. Не знаю. Мне жутко хочется сейчас вдруг оказаться на зеленой опушке, залитой теплым солнцем, там, где ступни проваливаются, как в подушку, в толстенный мох, где пахнет травой и хвоей, а сквозь сплетенные ветви виднеется голубое небо. Сидеть бы там, в прохладе теней, с тобой бок о бок и слушать, слушать твои бесконечные рассказы: словно шорох радиоволн, твой мелодичный голос доносился бы до моего слуха, утешая и убаюкивая, а когда бы я задремал, ты бы обнял меня за плечи и, прижав, пошутил бы как-нибудь глупо. Но я б не расслышал. Мне бы хватило твоего тепла, которое ты излучаешь, как маленькое солнце… Солнце. Вздрогнув, я стряхиваю грезы и, прищурившись, смотрю в небо, ища его. Нет, не видать — слишком густы эти тучи, верные спутники зимы. Ненавижу их. Ненавижу, что за весь свой титанический труд я получаю лишь обвинения в том, что якобы ничего не делаю, и нескончаемые козни одного отморозка! Иногда все это так меня злит, так бесит, что я не выдерживаю, чаша моего ангельского терпенья переполняется, а на смену гневу приходит дикое равнодушие. Больше не хочется ругаться и спорить, выяснять, кто прав, тянет просто все бросить, раз не ценят, развернуться, уйти… Знаешь ли ты, сколько раз я стоял на грани из-за твоей черствости? Мое сердце слишком хрупкое, любой может его разбить, поэтому я и выковал для него броню из ханжества и цинизма. Но ты не догадываешься и не догадаешься — скорость твоего мышления не позволит тебе увидеть так глубоко. Мои мысли бегут отдельно от моих действий. Пока я думаю о своей незавидной роли в нашей случайно сложившейся как бы «семье», пальцы мои теплеют, а лед у кромки берега неизбежно подтаивает. Завтра я приду сюда снова, приду и послезавтра, и буду приходить так изо дня в день ровно до тех пор, пока трещины не разрежут чертову ледяную гладь, пока она не треснет под моим натиском, пока река не проснется. А на сегодня достаточно, у меня есть и другие задачи. Хотя солнце по-прежнему прячется в облаках, я ощущаю, как сильно оно греет мне спину, точно пытается подбодрить. Заметив меня, услышав, оно идет за мной в лес и на каждый мог шаг заставляет снег таять, расчищая мой путь. Я же пока подбираю опавшие ветки, чтобы помочь молодой траве выбраться на свет из влажной почвы. Жизнь должна победить смерть. Я знаю это и верю в это, несмотря ни на что, даже в самые мрачные зимы помогаю земле снова научиться дышать, хотя сам порой трачу на это все свои силы. Как-то однажды ты спросил меня, почему в мою пору — столь светлую и красивую — повсеместно повышается статистика смертности, почему именно сейчас люди решаются свести счеты с жизнью, зачем мрачные мысли посещают их? Я ничего тогда тебе не ответил. Не знал, как объяснить очевидное тому, кто не понимает простую истину: жизнь и смерть всегда ходят вместе. Когда еще, если не сейчас, задумаешься о вечном? Когда еще особенно остро почувствуешь свое одиночество? На фоне пробуждающейся природы, ее ослепительной юности каждый может с легкостью ощутить тяжесть прожитых лет, поддаться отчаянию, решив, что его время истекло, что ничего уже не исправишь. Вот тебе и статистика. На моих губах появляется горькая улыбка. Я отлично понимаю этих бедолаг, пусть и не говорю вслух об этом. Ты не знаешь, мое неунывающее солнце, как часто мне хочется лечь на ковре из первоцветов и уснуть вечным сном. Чтобы ничего не решать, не видеть, не слышать, чтобы, наконец, как следует выспаться… Мои месяцы мне помогут: март смоет следы зимы, апрель длинными днями согреет землю, май заставит ее благоухать и петь голосами вернувшихся с юга птиц. Обещаю, здесь повсюду будут цветы, я посажу их собственными руками, выхожу, выращу, чтобы сделать мир краше. И когда я вправду уйду, могила моя зарастет цветами так сильно, что ее нельзя будет отыскать среди тихого леса, густых трав и плотно сплетенных корней деревьев… На душе становится неспокойно, я отгоняю лишние мысли: мое психическое состояние не должно мешать миссии, возложенной на меня. С видом знатока я оглядываю дело рук своих — что же, совсем не плохо: лес очнулся от зимней спячки, повсюду чернеют свежие проталины, кое-где уже даже ощетинившись молодой порослью, на ветках набухли почки, опушились «котики», а солнце разбудило подснежники — качая нежными головками, они тянутся к нему, как детишки к маме. По деревьям тут и там задорно прыгают маленькие птички — наперебой чирикая, выясняют, я ли это? Ну я, я, не кричите, родные: тишину мне нарушите, а у меня голова трещит, когда рядом со мной орут. Все хорошо, все в порядке. Весна пришла.За окном кто-то плачет, кого-то зовут Торопливые чьи-то шаги, дождь как шорох страниц. Я рисую праздничный яркий салют, Цветы, шары и флажки, тысячи радостных лиц.
Пока ласковый дождь, который я вызвал, поит землю и стирает с дорог накопившиеся за зиму пыль и грязь, я наскоро составляю в блокноте план дальнейших действий, боясь потерять в суете что-нибудь важное, из-за чего потом все пойдет наперекосяк. Мне хватило прошлогоднего снега в мае и вопящих фермеров — мол, у них теперь все посевы погибнут! А ведь совсем без заморозков тоже нельзя: не завяжутся ни вишни, ни груши, ни яблочки… Главное не переборщить, потому я и перечитываю раз по двадцать планы, сверяюсь с книгами заклинаний, хотя с куда большим удовольствием открыл бы сейчас вместо них что-нибудь философское. Увы, спокойно почитать в уголке то, что я хочу, у меня получится только летом, а пока наступает самая сложная и горячая пора — цветение. Здесь нельзя совершать ошибок, ведь каждое дерево, каждый куст, каждая травинка цветет в строго очерченные ей сроки и незримыми нитями связывается с другими. Одно неловкое движение, один сбой издавна принятого порядка — и все развалится, точно карточный домик, вызвав неразбериху в погоде и испорченный урожай. Сестрица не один год помогала мне освоить это сложнейшее мастерство, терпеливо объясняя все, что было мне непонятно, контролируя каждый взмах моих рук, каждый жест, каждое сказанное мной слово, так что теперь я могу по-своему гордиться собой, хотя… в основном меня все ругают. Наверно, потому, что я все равно недостаточно аккуратен и внимателен. Надеюсь, что мой преемник будет более умелым… или преемница. Да, лучше преемница: весенние альвы издревле были женщинами, мое появление среди них — это какое-то недоразумение! Может, поэтому я такой безрукий и бестолковый?.. И все-таки я стараюсь. Даже когда прихожу в отчаяние и едва не плачу от собственной тупости, даже когда хочу сгореть со стыда, когда все валится из рук. Кто ведает, как оно там, но вдруг именно благодаря моей настойчивости весна все равно приходит — не всегда гладко, не всегда быстро, но неотступно и неотвратимо, чтобы в очередной раз жизнь одолела старуху-смерть? Ради победы света над тьмой, тепла над холодом, жизни над смертью я и выхожу будить землю, точно кистью, рисуя своею магией новый зеленый мир и даря ему свежие, молодые краски. Легкое прикосновение пальцев к ветви пробуждает в ней соки. Хватает искры весеннего волшебства — и ветка вздрагивает, вздыхает, а ее почки наливаются, чтобы скоро лопнуть и раскрыться клейкими листиками. У кого-то сначала на свет появляются цветы, окутывая голые пока ветви бело-розовым ароматным снегом, у кого-то — длинные сережки. Я хожу меж деревьев неслышно, бережно трогаю особо приспавшихся, мягко уговариваю их возвращаться к жизни. За моей спиной природа оживает, к ласковому солнышку тянутся первоцветы, зелень становится ярче, насыщенней. И маленькие птички громко поют гимн весне… гимн самой Жизни. Лишь у кромки леса я останавливаюсь, чтобы оглянуться и убедиться, что дело успешно завершено. Но расслабляться рано: мне пора в город — у людей какие-то свои праздники, и там от меня на торжественное мероприятие ждут яблоневый цвет… Не обещаю, конечно, что все успею, но все же. После долгих холодов и серости в мир наконец-то возвращается солнце, и люди, сами того не ведая, тоже поддаются моей магии, начиная задумываться о легкости бытия и о том, чтобы начать все с начала. Им грустно и больно, но при этом светло-светло, они готовы отгоревать ушедшее и продолжить путь. Они запускают салют, устраивают парады, украшают улицы лентами, несут куда-то цветы и флажки, а я смотрю на все это каждый год, думая, что какой-то свой важный праздник они нарочно устроили в мое время: когда душа так искренне верит в торжество добра, правды и справедливости. Я улыбаюсь, глядя на их светлые лица. Не могу не улыбаться с высоты своих прожитых лет. Так и уйду — незаметно, тихо — с улыбкой, забрав с собою на память кем-то забытый воздушный шарик, под шум оживленной яркой толпы.За окном кто-то плачет, кого-то зовут Торопливые чьи-то шаги, дождь как шорох страниц. Без тебя бессмысленен весь мой труд — Музыка и стихи, шум дождя и пение птиц.
Мой сезон подходит к концу. Все чаще и чаще я слышу в чужих разговорах упоминание каникул и отпусков: люди оживленно делятся планами, перебирают гардероб, мечтают, чтобы поскорее пришло настоящее тепло — выгулять новое платье и шляпку из соломки, такую модную этим летом по утверждению блогеров. Да что там люди — в природе тоже все меняется: отцвели вишни, сливы и абрикосы, отцвели яблони и груши, щедро усеяв землю снегом из тончайших лепестков. Пчелы торопливо кружат возле свечек каштанов, спеша собрать с них последние капли сладкого нектара, потому как вот-вот деревья сбросят неопыленные цветы, а на месте опыленных завяжутся крупные шипованные плоды, напоминающие булаву легендарных витязей. В воздухе плывет крепкий аромат сирени, без слов сообщая, что май заканчивается. Мне пора. Прежде чем передать бразды правления, я проверю, все ли у меня получилось, ничего ли я не забыл, и только потом позволю себе наконец расслабиться, тотчас ощутив, как на плечи навалится нечеловеческая усталость. Вместе с ней, конечно, одолеют меня и безрадостные мысли, те самые, что вечно беспокоят под занавес последнего весеннего месяца, бередя душу, отнимая покой… Пускай вокруг расцветает согретая земля, свет празднует окончательную победу, именно сейчас, в этом прекрасном окружении я как никогда ощущаю какую-то давящую безысходность. Раз за разом, из года в год, из столетья в столетие возвращая мир к жизни, я невольно спрашиваю себя: зачем? Есть ли вообще хоть какой-то маломальский смысл в моих стараниях, если все равно через три месяца придет осень, потом зима… Если ничто не вечно, разве не бессмысленно снова и снова начинать все с начала?.. Как-то раз, задаваясь этими безрадостными вопросами, в полном отчаянии уже нацепив на шею петлю, я не нашел ничего лучше, чем решить, что, так и быть, буду продолжать делать то, что делаю, ради тебя. Прозвучит до ужаса глупо, но уж лучше так, чем даже не представлять, какого черта превращаешь ледяную пустыню в цветущий лес. И знаешь… это сработало. Удивительно, но сработало: теперь, когда меня опять одолевают сомнения, я сразу, пока не пришли суицидальные мысли, напоминаю себе, что расчищаю площадку для тебя, чтобы тебе не пришлось воевать с холодом и тратить попусту силы. Конечно, я никогда не скажу об этом, как не признаюсь никому из вас о своих попытках повеситься — потому что глупо и потому что нельзя… Я сглатываю. Ну вот опять — достаточно лишь копнуть больную тему, чтобы к горлу подкатил предательский ком. Хочется плакать… А ты еще спрашивал, почему в мой сезон столько самоубийств — куда ж меньше, если я и сам то и дело ловлю себя на желании избавить мир от своей персоны! Иногда моя неуравновешенная фантазия рисует в моем воображении какие-то поистине жуткие картины: что случится, если однажды я пойму, что тебе на самом деле не нужны ни песни птиц, ни молодая листва, ни шелест травы. Что все мои старания тебе безразличны, а значит, — совершенно бессмысленны… В минуты подобных мыслей меня охватывает такое чудовищное отчаяние, что я не в состоянии больше сдерживаться. По моим щекам медленно ползут слезы. Небо затягивают низкие облака — вот результат моих переживаний, как всегда, на пустом месте и от усталости. Через минуту начинается дождь, сначала еле приметный, но скоро он набирает силу, входит во вкус — и вот уже по дорогам бегут стремительные потоки, смывая с земли всю оставшуюся пыль, всю грязь, очищая ее от всего скверного. В лето она войдет обновленной. Как и должно быть. *** …На мое плечо опускается ладонь, бодрый голос произносит: — Отличная работа! Я вздрагиваю и оборачиваюсь. Наспех вытираю рукавом мокрые покрасневшие глаза — не ровен час догадаешься, что я рыдал, потом позора не оберешься! — и смотрю на тебя растерянно и побежденно. Наверно, следует что-то сказать или как-то отреагировать, но сил ни на слова, ни на эмоции у меня практически не осталось, тянет грохнуться в обморок или хотя бы просто присесть — настолько я вымотан. Ты улыбаешься. Ты совершенно не владеешь эмпатией, но я тебя прощаю. У каждого свои недостатки. Я вот, допустим, по-доброму завидую твоей энергичности — ты, кажется, в любой момент готов свернуть горы: весь так и светишься оптимизмом, оглядывая зеленеющий лес. — Сколько цветов! Красиво, а главное — почти вовремя, — замечаешь ты, не догадываясь, как важно для меня то, что ты так легко забудешь. — Спасибо! — Тебе спасибо, — хрипло выдыхаю я, а ты кривовато усмехаешься. — Мне-то за что? Это без весны лето не наступит. «А без лета нет смысла в весне», — ответил бы я, но говорю другое: — За то, что пришел, — и понимаю, что это куда как правильней. Не за чем тебе знать о моих страданиях, не за чем мне все портить — ты и так знаешь ровно столько, сколько нужно для нас обоих, а остальное пускай останется моей тайной, моей страстью, моей недостижимой мечтой. Болезненно влекущей, разрывающей душу, но дающей надежду и, как ни странно, само желание жить. Я улыбаюсь и, поймав, жму твою горячую руку. Жизнь продолжается.Пожалуйста, будь моим, пожалуйста, будь моим смыслом. Мы одни на целой земле, в самом центре моих картин. Целый мир придуман, целый мир придуманных истин. Я нуждаюсь в твоем тепле, я хочу быть смыслом твоим.
The end Апрель–май 2022. Минск, Беларусь