***
Вроде бы занятия завершились успешно, первый учебный день закончился, обед прошел спокойно, все хорошо. Но мысли о том, что так долго не продлится, очень огорчают Джисона, который, оказывается, уже даже немного тупенький. В последнее время перед тем, как оказаться в Кэлюме, он часто грешил прогулами школы, соответственно, пропускал уроки и топтался на одном месте. Нагнать программу труда величайшего не составит, но получать указкой по рукам ой как не хочется. Вариантов, к превеликому сожалению Джисона, совсем не много: Сынмин и Хенджин в одном с ним классе, и если уж Хенджин совсем бревно в плане объяснения какого-либо материала, то Сынмин хотя бы старается. Тут либо Хан тупица, либо Сынмин выбрал неправильную тактику преподавания, тем не менее большого толка нет. Чонин на класс младше, Чан не то чтобы сильно умный, Чанбин просто зубрит, а Феликс вообще в силу развития своей психики в начальных классах. И остается, конечно же, только Минхо, который был бы идеальным репетитором для Джисона, но он слишком не сговорчивый и упертый. — Осел, — ругается под нос Хан, пиная ногой воздух, пока валяется в своей кровати и потирает живот, который яро болит после не самого свежего обеда в его жизни. — Пообещал бы ему солнце да луну, может, растаял бы под сладкими речами, — предлагает Чанбин, уткнувшийся в тетрадь с конспектом на своей кровати. В комнате помимо них никого нет, все куда-то разбежались, пока на то есть разрешение. Ровно после обеда они еще могут пошататься по корпусам, но это время ограничено до ужина, после которого они обязаны вернуться в свои комнаты и не выходить оттуда, разве что только в туалет. Да и со временем кормежки тут строго: не успел до конца выдачи еды — остаешься голодным. — И не такое обещал сделать, но он все равно отказывается, — выдыхает Джисон тяжело, переставая дрыгать ногой. — Может, хоть тетради свои даст просмотреть, я сам попытаюсь вычерпать оттуда знания. — Знаешь, — поднимается Чанбин, садясь на своей кровати, — о покойном дедушке Минхо? Джисон с интересом отрицательно качает головой, тоже усаживаясь удобнее. — Он был каким-то уважаемым профессором, имел даже свою библиотеку большую дома. Так вот именно в этой библиотеке Минхо и провел все свое детство, даже после смерти дедушки не вылазил оттуда. Только с Чаном выходил на улицу подурачиться и поиграть, но в основном торчал с книжками. Да и сам дедуля его многому научил, поэтому Минхо хорошо справляется с обязанностями учителя. — А вот помогать у него желания не очень-то и много, — скрещивает руки на груди Джисон, надувая щеки. Чанбин хмыкает с улыбкой и говорит неуверенно: — Странно, кстати. Ни разу не видел, чтобы он отказывал кому-то в помощи. Чонину Минхо очень сильно помог, он до сих пор благодарит его за это. С беспомощным стоном Джисон вскидывает руки к потолку и мученическим возгласом взвывает: — Что я успел ему сделать и как насолил, что он меня так ненавидит? Очередной смешок Чанбина делу не помогает, но свою теорию он все же выдвигает: — Может, он все еще злится на тебя? — и когда видит непонимающий взгляд Джисона, руки которого все еще в молящем жесте подняты над головой, продолжает: — Ты ведь добровольно вчера сюда пришел при том, что у тебя есть отец и даже мачеха. Думаю, именно это играет большую роль для него. И оставшееся время до ужина, и в ду́ше, и во время самого приема пищи Джисон обдумывал слова Чанбина и ни к чему, кроме как к возмущенному пыхтению, не приходил в итоге. С чего это Минхо на него злится? Да, нехорошо получилось, что здесь такие ужасные условия проживания и регулярная борьба за здоровье и даже жизнь, но Хан ведь об этом не знал. Хотя, возможно, его бы подобное знание не остановило: слишком уж он обозлен был на жизнь свою, а натура у него порывистая. Пожалел бы, но в силу противно импульсивного характера все равно оказался бы здесь. За этими раздумьями кусок в горло не полез, особенно той несъедобной еды, которой их пичкают, из-за чего Джисон, пока остальные продолжают трапезничать, благополучно оказывается в комнате в полном одиночестве, валясь носом в подушку. Авось задохнется. Правда, Чонин покрутил пальцем у виска, жуя пресную и до ужаса сухую еду, говоря, что лучше бы Джисон от приема пищи не отказывался, какой бы она ни была, потому что Кэлюм имеет особенность время от времени не кормить детей, особенно зимой, когда стоимость продуктов выше, а неурожай вокруг да около. Хана это не впечатлило, мол, когда перестанут кормить, тогда и пожалеет, как он всегда и делает. Дверь в комнату со скрипом открывается, но у Джисона совсем нет сил отрывать нос от подушки, да и желание случайно задохнуться еще не воплотилось в реальность, но тихий знакомый голос заставляет обернуться на него. — Я подгоню тебя по учебе, — говорит Минхо, пихая Хана под бок, чтобы было место усесться рядом. Джисон вскакивает, как только смысл сказанных слов до него доходит, и открывает широко рот, даже не пытаясь скрыть свой восторг. — Правда?! — почти кричит он, но Минхо прикладывает палец к его губам, прося быть тише, иначе им может влететь. Пытаясь успокоиться, Джисон теребит пальцами край своей кофты и вдруг ощущает неловкость. Он почти бессовестно просил ему помочь, хотя Минхо имел полное право отказывать ему. Неужели старшему стало его жаль? — Это… Спасибо, но, наверное, не стоит, сам как-нибудь попытаюсь, если дашь мне конспекты, а то у Сынмина почерк не очень, а Хенджин вообще через раз записывает все… Да и зачем тебе это, своих дел наверняка полно. — Ну приехали, — хмыкает Минхо. — А сколько ты мне мозг жрал, чтобы я тебе помог? Чего вдруг так замялся? — слыша какой-то невнятный бубнеж со стороны Джисона, он продолжает уже серьезным тоном: — Не хочу видеть тебя в синяках. Широко распахнутыми глазами Хан вглядывается в глаза напротив, произнося только: — Что? — Один удар за один неправильный ответ. На тебе и живого места не останется. Джисон слабо кивает, а раны на спине от воспоминаний ноют. Такими темпами на нем действительно ничего не останется. Даже на последнем уроке сегодня еле прокатило: учитель хотел его о чем-то спросить по предмету, но желающий ответить другой ученик спас его руки от встречи с толстой и длинной указкой. Джисон даже поблагодарил его после занятия, хоть имя все равно забыл. — Знаешь, что означает «Кэлюм»? — вдруг спрашивает Минхо. А действительно, что? Хану никогда не приходилось об этом задумываться: ни до прихода в интернат, ни после. Может, в честь главы провинции назвали? Джисон все равно не смыслит в политических лицах совсем ничего, поэтому было бы неудивительно, если так зовут их главу. — Небеса, — отвечает Минхо, когда Хан отрицательно мотает головой. — Это в переводе с латыни. Иронично, не правда? На эти самые небеса они стольких детей отправили. Кладбище позади корпуса — не предел. Смертей было больше, просто некоторые из них всего лишь задокументированы, а могил нет, потому что они вытворяли… многое. Ну, с телами их. Поэтому Кэлюм и прозвали небесным адом. Наверное, никогда не получится привыкнуть к этому месту и тому, что здесь происходит. Насилие налево и направо. И если бы не оно, Джисон был бы счастлив здесь находиться, хоть и еда невкусная, по вечерам холодно и нет горячей воды, а состояние корпусов далеко не самое прекрасное. Возможно, когда-то он откажется от этих слов. Может, через неделю, а может, уже завтра, но он уверен, что скоро будет лезть на стену от разрывающего изнутри желания бежать отсюда. — Самый минимальный срок, за который они выпускают из этого места — несколько месяцев. Все мы здесь, — оглядывает Минхо комнату, — находимся не больше полугода в Кэлюме. Первый сюда попал Бин со своими братьями, потом Чан, за ним я, а последними были Хенджин с Сынмином, которые оказались здесь полторы недели назад. — А как эти двое попали сюда? — спрашивает Джисон, немного отодвигаясь, чтобы дать возможность Минхо забраться на его кровать с ногами. — Они сбежали из своих домов, — отвечает Ли, поднимая взгляд на Хана. — Знаешь, там довольно долгая история, поэтому расскажу тебе вкратце. Они соседи, как и мы с Чаном. У Хенджина несколько лет назад умерла от болезни матушка, а у Сынмина — отец. Их овдовевшие родители мало-помалу начали сближаться, и в итоге приняли решение жениться через какое-то время. Но дело в том, что Хенджин и Сынмин с детства влюблены друг в друга, они постоянно были вместе и раньше, и сейчас. А родителей, которые хотели построить свою жизнь, совершенно не устраивало то, что их сыновья совсем, оказывается, не друзья, как они думали, — Минхо делает паузу, сглатывая и давая Джисону время на осмысление всей ситуации, а после вновь говорит: — Их насильно разделяли, иногда на целые сезоны, однажды они даже год не виделись из-за своеобразных попыток перевоспитания. Они наслышались об этом интернате от других взрослых, чьих детей забрали сюда на исправление из-за их нехорошего поведения и мелкого бунтарства, поэтому сами пришли сюда. Минута уходит на то, чтобы Джисон переварил новую информацию сполна, но это оказывается довольно непосильным трудом, потому что… Что? Они встречаются? Два мальчика? Это было явной неожиданностью для Хана, непосвященного в подобные дела, да и ничего не смыслящего в романтике в целом. Он даже не знает, как должен реагировать на такую новость, поскольку раньше в жизни подобного наблюдать не приходилось, но, с другой стороны, точно ли любить можно только противоположный пол? Джисон немного тугодум тогда, когда следует думать немного быстрее, но эта тема слишком, наверное, глубокая для него — человека, которому до потолка любовь была всю его короткую жизнь, поскольку заботы были совершенно другие: сначала учеба, стремление вырасти достойным своих родителей человеком, а потом смерть матери, разбитый горем отец, новоиспеченная мачеха, ненависть этой самой женщины и безразличие отца. Совсем не до дел сердечных. — А… — Прежде чем ты спросишь меня, скажу сразу, — перебивает Минхо еще не начавший выливаться поток вопросов со рта Джисона. — Да, они правда любят друг друга, да, люди могут любить кого угодно, и да, я их полностью в этом поддерживаю. — Нет, засранец, я хотел спросить, какого черта ты и тут меня обделяешь, злясь на то, что я добровольно сюда пришел, когда Хенджин с Сынмином сделали точно так же, — пыхтит Джисон, показушно насупившись. Сначала Минхо удивленно на него смотрит, расширяя глаза, а после прыскает в кулак, понимая, чего хочет добиться Хан. Если уж он так желает сам обо всем подумать, не прибегая к мнению со стороны, это его воля. Так даже лучше. — Ты меня просто бесишь, — отмахивается Минхо, валясь рядом с Джисоном лицом в его подушку. — Ну здрасте, — возмущается деловито Хан, пихая того коленом в бедро. — А чего тогда в рыцарских доспехах прискакал сюда глаголить о том, что с учебой поможешь, бабка злючая? — Пошутить уже нельзя? — бубнит куда-то в подушку Минхо, терпя все тычки в свое бедро. — В смысле? Пошутил, что поможешь?! — почти пищит Джисон, пораженно добавляя: — Я тебя сейчас задушу. Заливистый смех старшего разносится по комнате, когда он поворачивается набок и видит вытянувшееся в удивлении лицо сидящего рядом Джисона, очередным ударом для которого стал смеющийся Минхо. Хан уже искренне начал думать, что этот вечно недовольный только и делает, что бурчит и паром из ушей людей пугает, а он вон как умеет, оказывается. — Пошутил, что бесишь, глупыш, — все еще хихикает Минхо, мстительно шлепая по чужой руке. — Твое колено из чего сделано? Больно было вообще-то. Джисон валится рядом, глядя в потолок с сыпящейся штукатуркой и ощущая на себе чужой взгляд. — Вот буду бить тебя этим самым коленом, если будешь меня обижать, понял? — Боюсь-боюсь, — прячет лицо в ладонях Минхо. — Тогда разрешаю тебе обращаться ко мне неформально, только не бей. — Сразу бы так. Несколько минут проходят в тишине, нарушаемой лишь тихим дыханием обоих, пока Минхо вдруг не садится, чтобы дотянуться до их общего стола. Из последнего из трех выдвижных ящиков он выуживает сложенную вдвое бумагу и подсаживается ближе ко все еще лежащему Джисону, который подбирает руки под щеку, заинтересованно поглядывая то на лист, то на лицо Минхо. Сложно понять, о чем тот сейчас думает, но аккуратное, даже нежное поглаживание подушечкой большого пальца по мятой бумаге заставляет подумать о том, что Минхо, должно быть, имеет теплые воспоминания, связанные с предметом в его руках. — Что это? — не выдерживает Хан. В ответ Минхо только разворачивает лист, протягивая его Джисону.«Раб, народ и угнетатель Вечны в беге наших дней, — Счастлив мира обитатель Только личностью своей».
Бумага серовато-желтая, с оборванными краями, пятнами то ли кофе, то ли чая, но почерк слишком взрослый: отрывистый, с сильным наклоном вправо, длинными хвостиками и одинаковым расстоянием между словами. После повторного прочтения Хан поднимает голову, встречаясь взглядом с Минхо, который явно ожидает последующего вопроса: — Что это такое? — Мне однажды отдал этот листок с отрывком стихотворения Гете мой дедушка, — улыбается ностальгически он, возвращаясь в светлые воспоминания далекого прошлого. — Я никак не мог понять, что он хотел этим сказать, а напрямую он отвечать отказывался, надеясь, что я сам пойму. Знаешь, — выпрямляется Минхо, — я спросил у него тогда, зачем мне над этим думать, если он сам может объяснить, но дедушка ответил, что в этом и есть вся проблема — люди не хотят думать. Они ленивые, им легче кому-то поверить, чем напрячь мозг. Для меня это было каким-то вызовом и причиной доказать дедушке, что я готов сам во всем разобраться. И у меня получилось. Вот тогда он и сказал то, что действительно изменило мою жизнь — нужно все ставить под сомнение и думать над этим самостоятельно, а не перенимать мнения остальных. — И сейчас ты мне тоже скажешь думать над этим самому? — отчего-то тихо спрашивает Джисон, боясь говорить о дедушке Минхо, который был явно очень дорог ему. — Нет, я тебя пожалею, — со смешками выдает он, продолжая: — Дедуля хотел этим объяснить мне, что какой бы ужасной ни казалась мне жизнь, судьба, ситуация и все остальное, счастье всегда находится в нас. Мы сами властны над тем, каким предстает перед нами мироустройство, и если очень захотеть, то можно этим знанием существование свое облегчить. Подумай об этом, — встает Минхо на ноги, направляясь к собственной кровати, располагающейся сбоку от Джисона. — В первое время моего пребывания в Кэлюме я часто перечитывал это четверостишие. Мне правда помогало. Джисон слабо сжимает лист бумаги пальцами, вновь и вновь перечитывая строки. С момента прихода Минхо за ним в комнату прошло не так много времени, но Хану уже есть над чем подумать. — А Чан был прав, — говорит Джисон, не поворачивая голову в сторону прикрывшего глаза Минхо. — В чем? — спрашивает тот, так же не двигаясь. — Твоя забота странная, но приятная.***
До отбоя остается чуть больше двух часов, которые они решают провести в импровизированном кругу, ради которого Чан и Чанбин делятся с остальными своими кроватями, поскольку на полу места совсем нет. Но это на самом деле никак не остановило Чонина сесть именно туда, а Феликса — плюхнуться рядом со своим младшим братом, чтобы тому уж сильно одиноко не было. Хенджин и Сынмин уселись на кровать Чана, а Джисон с Минхо пинками сдвинули Чанбина, чтобы поместиться рядом с ним. — А что вы летом здесь делаете? — вдруг спрашивает Джисон, потирая урчащий живот. — В основном, — начинает Сынмин, удобнее усаживаясь перед Чаном и откидывая голову на его плечо, — работаем на территории интерната. — Что? Работаете? Хенджин зевает так, что слышится характерный щелчок, и, даже не пытаясь прикрыть рот, отвечает: — Да, приходится. — Думаешь, — усмехается Чанбин, — они не будут из нас высасывать все, что только можно превратить в деньги? Мы работаем, а они получают за это доход. — Можем вспахивать землю, — перечисляет Чан, — сажать, поливать, и весь полученный урожай они продают, за что получают неплохую выручку. Также могут отправить в мастерскую, где заставляют изготавливать что-нибудь в основном из дерева, что тоже потом продают. Чонин отрицательно мотает головой, поднимает руку, а когда осознает, что не находится на уроке, опускает ее, чертыхаясь, и говорит: — Вернее, поставляют какому-то слуге народа. Минхо презрительно фыркает, зачесывая волосы назад пальцами: — Не удивлюсь, если в этом замешан тот самый губернатор, который должен приглядывать за этим сраным интернатом. Поощряют рабский труд, бляди. — Минхо, — слышится укоризненный голос Чана, — без ругательств. — Да мне не пять лет, отстань, — шипит, словно раздраженный кот, и валится на кровать спиной, раскидывая руки над головой. — Эй, — ворчит Хан, — и так места нет, куда ты клешни свои разбросал? Минхо приподнимает голову, несколько секунд молча смотрит на Джисона и кивает на свои ноги, издевательским тоном предлагая: — Мало места — садись на меня. Предложение Джисону заманчивым не кажется, потому он с гримасой отвращения на лице показательно отодвигается ближе к Чанбину, который находится между сном и реальностью, отчего-то очень разморенный. — Бин, — зовет Чан, — ты как? Чего уставший такой? Тот не отвечает, пока Джисон не пихает его слабо локтем под ребра. — А? — только произносит Чанбин, оглядываясь вокруг. — Чего, говорю, уставший такой? — Да на уроках выпотрошили из меня все, что только можно было, — опускает он плечи, смотря из-под полуоткрытых век. — Да, ему сегодня нехило досталось, — выдыхает Минхо, поджимая сочувственно губы. — Как твои руки? — Жить буду, — бурчит Чанбин в ответ, недовольно рассматривая синяки и ссадины на руках от указок. — Ну хоть кости не сломали. — О, вспомнил, — вдруг заговаривает Феликс, который обычно либо наблюдает за друзьями широко раскрытыми от интереса глазами, либо играет со своей игрушкой-цыпленком. — Я слышал недавно… Тетя Мия говорила Пирату, что… — Феликс, — отрезает Чанбин. — Никогда больше не называй его так, понял? Я ведь объяснял тебе, что это опасно. Феликс виновато опускает голову, часто моргая и надувая и без того пухлые щечки, а после кивает несколько раз, поглядывая на брата так, словно угадывает, можно ли ему продолжить говорить. — Не будь таким резким с ним, Бин, — негромко просит Хенджин. — Ты выглядишь устрашающе даже для меня. — Заткнись, я не хочу, чтобы его до смерти забил этот ненормальный ублюдок. Чонин оглядывает всех беглым взглядом и смотрит на цыпленка в руках Феликса, после чего говорит: — Он всегда такой, когда не высыпается, расслабьтесь. Продолжай. Феликс смотрит сначала на своего младшего брата, потом на старшего и, получая одобрительный кивок от него, вновь говорит: — Тетя Мия говорила дяде Лео, что скоро привезут железные указки. — Дядя… кто? Лео? — переспрашивает Джисон, совершенно не обращая внимания на основной посыл слов Феликса. Чан чешет висок, бубня что-то вроде «ой, забыл», и немедленно объясняет: — Тут никто из сотрудников не говорит своего настоящего имени, все представляются прозвищами, которые сами себе придумали. Лео — это тот самый Пират, а Мия — учительница начальных классов. — А, кстати, — поворачивает Хан голову к Феликсу, — вас тоже наказывают указками? Феликс молча кивает, облизывая пересохшие губы и укладывая на своих коленях цыпленка удобнее, чтобы протянуть руки Джисону. Здорового цвета кожи не видно вообще. — Тут же… синяк на синяке. — Да, — тянет Чанбин, не в силах долго рассматривать руки брата. — Эта Мия, черт бы ее побрал, очень любит бить детей. Дай ей волю, всю жизнь только этим и занималась бы. Впрочем, как и остальные. — Она сломала Донилю палец, — подтверждает Феликс, не поднимая взгляда от своей игрушки. — Это твой одноклассник? — спрашивает Чан, получая кивок в ответ. — Сломала девятилетнему мальчику палец?.. Кошмар, — потирает он лицо ладонями. Сынмин замечает вопросительный взгляд Джисона и догадывается о том, что именно того сейчас интересует, поэтому отвечает на немой вопрос: — Тут дети от девяти лет до двадцати одного года. Самые старшие либо на побегушках учителей, либо постоянно работают. Те, которые помогают учителям, обычно проводят время от времени уроки за них, но в основном просто выполняют указы бить по рукам или возятся с бумажками, составляют план урока и все такое. Лицо Джисона светлеет, когда он слышит сказанные Сынмином слова. — Должно быть, это лучшие уроки, — предполагает он. — Они ведь не могут вести себя так, как это делают учителя, и бить детей, верно? — Если бы, — хмыкает Минхо. — Не все из них, конечно, но многие так же переполняются чувством свободы и распускают руки, понимая, что не получат никакого наказания. Странные существа мы, да? — Д-да… Чан, улавливая не самое хорошее настроение ребят, пытается их оживить хотя бы тем, что: — Самые лучшие уроки проводит Минхо, хоть он все еще остается учеником. — О, это правда, — улыбается Чанбин. — Чувствую гордость, когда учитель смывается восвояси, говоря Минхо, чтобы он провел нам урок. — Бин, засранец, — бурчит Чан, — везет тебе быть его одноклассником. Из-за лени учителя и башковитости Минхо вас меньше всех бьют. Наш учитель только один раз сказал ему провести урок у нас, хотя непонятно, на какой хрен, если Минхо младше на класс. Чанбин злостно смеется в ответ, театрально скидывая рукой челку и задевая свежие раны, отчего начинает страдальчески хныкать и дуть на тыльную сторону ладони. Джисон поднимается с кровати, намереваясь достать нужную сейчас заживляющую мазь, и начинает аккуратно наносить ее на пострадавшую руку Бина, легко дуя на ссадины, за что тот благодарно улыбается. Минхо, видя развернувшуюся перед ним картину, фыркает громко и выхватывает мазь из Джисоновых рук, принимаясь самостоятельно втирать мазь в ладонь вновь ноющего Чанбина со словами: — Терпи, иначе паразитов всяких понабираешь, — говорит он, проводя пальцами, вопреки ожиданиям, довольно аккуратно. — Ли… Ли Минхо, помнишь, я говорил, что рад, поскольку у меня есть такой друг, как ты? — Да, Бин-и, помню. — Забираю слова назад, гребаный дьявол. В соседней комнате юноши вздрагивают от короткого, однако пронзительного крика, издаваемого Чанбином, но успокаиваются, когда слышат ругань с его уст и хохот остальных ребят, невольно улыбаясь и хихикая с очередной перепалки шумных соседей.