В тени массивной ивы

      Солнце припекало. Оно нагрело правую щёку Леви так, что она раскраснелась, ярким пятном раскрашивая бледную кожу. Холодный ветер, взъерошивший волосы, положение не спасал: ему было жарко. Было жарко, но он даже не подумал предпринять попытки спрятаться в тени массивной ивы, ветви которой раскинулись так широко, что могли уместить под ними с десяток его элитных отрядов. Ведь если он спрячется, то листва заслонит обзор, и он не сможет наблюдать за Ханджи с малышами, а, значит, не сможет хоть немного контролировать ситуацию.       Вдруг случится что-то плохое? Случалось оно в жизни Леви постоянно, так что оснований бояться у него было предостаточно.       Вдруг дети утонут в пруду, в котором сейчас весело плескались вместе с Ханджи? Вдруг Ханджи в попытке спасти их утонет вслед за ними? А если они все разом сейчас поранятся обо что-то в мутной воде и заработают заражение крови?       Леви, мрачно наблюдая за женой, отстукивал по бедру пальцами рваный ритм. Нет, конечно же он доверял своей женщине и знал, что она очень сильно постарается не допустить чрезвычайной ситуации, но воля случая на то и воля случая.       Впрочем, когда дело касалось семьи, Леви всегда становился параноидально мнительным; он настолько боялся потерять ещё и Ханджи с детьми, что угроза мерещилась ему на каждом шагу, и её масштабы всегда варьировались от банальных до нелепых — он ничуть не удивился бы, если бы вдруг у него за спиной сейчас выросли титаны и сожрали их всех.       Но самое гнусное в опасности любого рода было бы то, что теперь Леви не в состоянии никого защитить.       Он часто спрашивал себя, зачем поступил настолько эгоистично, решив связать свою «никчёмную жизнь инвалида» с Ханджи, обрекая её на муки; зачем они решили завести детей... Позволить им родиться в этом жестоком мире было в такой же степени жестоко.       Но Ханджи... Смотря на неё, он находил ответы на свои «зачем». Это безумное создание любило его всем своим сердцем, и полностью владело его собственным. Он даже был рад, что почти умер, тогда, когда Зик активировал копьё. Ведь именно тогда они с Ханджи сблизились куда сильнее, и одной из ключевых глав их истории стала семья.       Она сильно с ним намучилась. Практически за каждую минуту из семи лет их совместной жизни Ханджи приходилось сражаться с его характером, ставшим просто невыносимым после того, как он сел в инвалидное кресло. И, на удивление, у неё получалось с блеском. Она находила силы и терпение, её любовь к нему и позитивное отношение к жизни совершали чудеса, и Леви рядом с ней чувствовал себя действительно счастливым. И нужным. А не «бесполезным калекой», как он привык себя называть, и за что постоянно получал подзатыльники от Ханджи.       — Чего такой кислый?       Леви вздрогнул от неожиданности, слишком глубоко погрузившись в свои мысли, а возникшая перед ним из ниоткуда Ханджи с мокрым полотенцем в руке запустила свободную пятерню в его и так растрёпанные волосы, взлохматила их ещё сильнее и низко наклонилась, звонко чмокнув в горячую щеку.       — Да так, задумался... — Леви тут же поискал взглядом детей: всё хорошо, вон они, сухие и одетые, играют в догонялки под ивой. Всё в порядке. Лишь бы не навернулись в пруд.       — Опять грызёшь себя и считаешь обузой на моей шее? — Ханджи с присущей ей непосредственностью уселась на колени мужа и навалилась на него полубоком, обвивая левой рукой шею, заглядывая в лицо. — Ты же знаешь, что я на это отвечу, а я знаю всё, что ты можешь выкатить в качестве «аргументов», так что избавь нас от очередной бесполезной перепалки, тебе меня не переспорить.       Он восхищался умом Ханджи с первой их встречи и уже очень давно перестал удивляться её проницательности. Она знала его как облупленного, могла по одному взгляду понять, что конкретно его беспокоит, читала как открытую книгу. И Леви был этому только рад.       Узел, незаметно скрутившийся в груди, ослаб.       Она не удосужилась снять мокрую майку с трусами и вытереться сама, позаботившись в первую очередь о детях, поэтому рубашка и брюки Леви тут же стали сырыми. Неотрывно смотря на неё в ответ, он слегка наклонился вбок, придерживая Ханджи за талию одной рукой, и, стянув со спинки своего кресла большое и сухое полотенце, широким и ловким движением обернул его вокруг неё.       — Заболеешь, четырёхглазая.       Суровый взгляд Ханджи потеплел. Она улыбнулась краешками губ, довольно заворчав, и поплотнее закуталась в тёплую ткань, бросая мокрое полотенце детей рядом, на траву.       — Я уже давно не четырёхглазая... Не переживай, я всё прокипячу, — усмехнулась она, когда Леви проследил за ним взглядом. — Твою одежду тоже.       — Нет уж, я сам, — хмыкнул Леви. Заметив, что дети, минуту назад веселящиеся, уже устроили потасовку, он крикнул: — Петра, не дерись с Эрвином!       — Он меня достал, папа! — возмущённо крикнула в ответ Петра. Эрвин тут же с воплем прыгнул на старшую сестру, и они кубарем покатились по траве. Леви прикрыл глаза, а Ханджи, весело рассмеявшись, встала и направилась к детям.       Леви не слышал, что она им сказала, но они радостно запищали, мгновенно прекратили борьбу и беззаботно продолжили с визгами играть в догонялки, будто не пытались наставить друг другу синяков секунду назад. Ханджи вернулась к нему, вновь уселась на колени и прижалась спиной к груди.       Он обхватил её поперёк живота и упёрся подбородком в плечо.       — Чем задобрила этих монстров сегодня?       — Сказала, что пойдём к тёте Микасе и дяде Жану, если будут хорошо себя вести. — Ханджи лениво погладила руки Леви кончиками пальцев, и он, ныне приученный к тактильности, довольно вздохнул.       — А. Мог бы и догадаться.       — Мне нравится, как наши дети отчаянно любят Жана, — улыбнулась Ханджи. — Помнишь, как они умоляли тебя, чтобы ты разрешил им забрать его к нам домой?       Леви слабо улыбнулся в ответ.       — Помню. Ну, раз такое дело, пора нанести им визит.