За тёплым океаном

Альфреда несильно толкнули в плечо, едва не сбив с ног в попытке обогнать и пройти поближе к дороге, избегая потока людей. В другой раз он бы возмутился, но после изнурительных часов на стройке сил не осталось никаких. Ему не нужна была работа, но хотелось подсобить хотя бы так. Занять руки и мысли грубым делом, чтобы отвлечься. Он с трудом продал свою машину пару месяцев назад, переехал поближе к центру, чтобы быстрее добираться на своих двоих, и не мог заставить себя в полную силу гневаться на почти беззащитных перед ним существ. Таких же утомлённых, как и он сам. Высокие здания — одно выше другого — раньше росли как грибы на его земле, и его тянуло туда же — к небесам, чтобы сверху наблюдать за бесконечными потоками жизней. Его бы воля — застроил всё стоэтажными домами, дав приют как можно большему количеству женщин и мужчин, обеспечил их возможностью собираться вместе не только в плохие годы, но и в моменты радости, бытовые и праздничные. Тратить деньги и получать их, купаться в изобилии и наслаждаться им. Приумножать достаток, как приумножали эти огромные строения. Ничто не шевельнулось внутри, когда Альфред увидел первого человека, бросившегося с окна вниз с бешеной скоростью. Хаос и паника пришли многим позже, когда он добрался до босса и увидел его побелевшее лицо. Случайность — успокоили тогда его — но она легко заполнила Альфреда гнетущим ощущением до краёв. Если так подумать, Альфред бы ничего не смог поменять, зная все последствия наперёд. Финансовая депрессия не погрузила его самого в депрессию физическую — совсем нет, Альфред ещё справлялся, ещё чувствовал в себе силы справиться — но пошатнула его уверенность в том, что он на правильном пути. И к тому, насколько нестабильной стала эта уверенность, Альфред копил безграничную ненависть. Годы спустя улицы уже не кишели взволнованными гражданами и гражданками, а вот их голоса отзывались в голове у Альфреда покалыванием, стоило только прислушаться. Он глубоко вздохнул, присловнившись к обветшалому заграждению, и потянулся за сигаретой. Горький дым, заполнивший всё его окружение, казалось, не затронул самих людей: Альфред тоскливо наблюдал за лицами посторонних, стараясь всмотреться в каждого, и редко замечал что-то, кроме беспечного и бессмысленного умиротворения. Это умиротворение страшно контрастировало с тем, что творилось у самого Альфреда в сердце. Он уже почуял что-то неладное, когда Артур сообщил ему о своих проблемах. Брат был в ужасе, но Альфред слишком сильно ликовал от окончания грандиозной и жестокой войны, чтобы обратить на его опасения должное внимание. Его люди ведь и правда возвращались с поля боя, приходили домой и ныряли в обычную жизнь и страстную любовь, наполняли свои скоротечные годы событиями, которые Альфред вряд ли мог себе позволить. Даже со всеми своими преимуществами и нарастающей — тогда — мощью. Его прежняя любовь умерла далеко-далеко, за тёплым океаном и сушей, превратилась во что-то неясное и не до конца понятное. Каких-то пару лет назад Иван ещё был доступен, а затем просто пропал — и больше не мог приехать просто так. Наверняка и не хотел. Восторг его людей закончился так же быстро, как альфредова любовь: схлынул, оставил после себя целый ряд разочарований и тревог за собственное благополучие, а ещё тонны вещей, которые никто больше не хотел и не был в состоянии покупать. Он мог бы отправить часть продовольствия Брагинскому и его голодающим сёстрам, как когда-то давно, но Иван молчал, спрятавшись за своей метафорической великой стеной. Слишком занят был построением мировой революции, что ему Альфред? Но даже так: Ваня-Иван покинул мысли Альфреда стремительно, оказался вытеснен делами насущными и попытками выжить. Давно такого не было, чтобы Альфреду оставалось только упиваться легендами о прекрасных грабителях, которые оставили его простых людей в покое и забирали исключительно у недостойных: таких же воров, как и они сами. Только вязкие предчувствие и недоверие останавливали Альфреда от того, чтобы примкнуть к их рядам. Его охватывала позорная дрожь, когда получалось услышать шепотки своих людей у себя же в голове: а ведь там — за тёплым океаном — так не страдали. Или страдали, но не так сильно. За тёплым океаном социум был обеспечен, и почему бы у нас так же не- - Ваня-Иван ещё возвращался в его мысли — приходилось думать о нём, поддаваясь чаяниям своих людей, которые жаждали помощи откуда угодно — но и нельзя было забывать, какую цену устанавливали за эту помощь. Помпезный образ, который советы выстроили вокруг его бывшей любви, не скрывал от Альфреда остатков горя, что ещё плескались в чужой в душе. Иван привлекал его исключительно издалека, ну или хотя бы в своей человеческой натуре. Всё, что касалось его картины мира и ценностей, Альфред обходил сотой дорогой, опасаясь таких же изменений. Опасаясь горестей и насилия, которые уже начинали проявляться в нём, когда требовалось найти виноватых и линчевать их. Всегда это заканчивалось дурно. Всегда-всегда такие потрясения заканчивались дурно — Иван был тому живым или полуживым подтверждением. Альфред ещё сомневался, читая газеты и встречаясь с его дипломатами, когда пришлось установить официальные отношения и признать его обновлённое существование. Альфред не ожидал увидеть Ивана таким пышущим силой и амбициями, таким незнакомцем в непривычно простой одежде. Он не рассказывал Альфреду о своей боли, которую причиняли ему и другим, кто силой или по собственному желанию примкнул к Союзу: стеснялся жалости и нравоучений, уверился в собственной правоте и готов был терпеть любые лишения — не иначе. Хотя что Альфред мог ему сделать? Даже если бы невыносимо сильно хотел выручить и образумить. — Ты не веришь мне сейчас, но я правда знаю, как будет лучше, — шепнул ему тогда на встрече Иван, пожав руку. Его лиловые глаза сверкали ярко и болезненно. Стальная хватка, безупречная осанка — Иван прекрасно понимал, на что намекал: — Ты дойдёшь до этого со временем. Он горько усмехнулся, вспоминая тот разговор. Тот Иван упивался своим новым вдохновением, и на всё у него был один ответ. Альфред ещё сомневался, когда видел голодных и бездомных, наполнявших всё альфредово пространство изнутри и снаружи. С каждым годом всё реже, но уязвимых людей неизменно выбрасывали куда подальше без советов и рекомендаций, как им дальше жить. Крупные горячие ладони не шли из головы, пока Альфред размышлял над тем, как же так всё повернулось. Иван сильно изменился — бесспорно — однако эти изменения влекли и отталкивали Альфреда, порождая жуткую сумятицу. Как теперь относиться к нему? Иван тогда рассказывал ему, как будет лучше, но ведь уже сейчас тесно сошёлся с очередным душегубцем. Стал душегубцем. Возможно, он был таким всегда, просто Альфред не понимал. И всё же одно он осознавал кристально ясно: жизнь Альфреда обязана была остаться под его единоличным контролем, а террор и бедствия — за тёплым океаном. Не коснуться его самого. Альфреду обещали.